кстати, про сумасшедших — в аргентине, когда крутят указательным пальцем у виска, хотят просто сказать: не мешай, я думаю вот и покрути себе, лу Лена Элтанг «Каменные клёны»
— Только не говори, что ты с конца списка решил начать. — Можем с начала, — он пожимает плечами и достаёт свою тетрадь и ручку. — Я не понимаю, ты меня хочешь проверить, что ли? У Сейшу в голове мыслей — целый рой: от «кто-то узнал, что она тесно общается с Дракеном, и наплёл об этом Тайджу» до «Хаджиме собрался перейти в другую группировку и решил ей первой сообщить таким оригинальным способом». И она сейчас понятия не имеет, что ей следует делать — оправдываться, оправдывать или уговаривать. А вот перед ним, кажется, такой дилеммы не стоит, он вообще спокоен, как никогда, всё ещё придерживает за плечом её волосы, глядит пристально, и взгляд его впервые кажется Сейшу незнакомым, она не помнит, чтобы на неё кто-нибудь когда-нибудь так смотрел. Вот именно так — сама объяснить не может, что особенного в его взгляде, но ощущает, как из-за него подрагивает внутри какая-то струнка, натянутая будто прямо под сердцем. Раньше этой струнки не было. И мурашек. Мурашек от шеи по спине и по рукам тоже никогда не было. — Не проверить. Не нужно мне тебя проверять. Сейшу, я просто тебя… — Извините, можно пересесть?! — выкрикивает она и, не дожидаясь разрешения преподавателя, хватает свои вещи и мчится к самому первому столу, за которым никого нет. Едва успев сумку на стул повесить, вздрагивает от вибрации телефона. Пришло сообщение. В сообщении одно лишь слово: хочу — Дурак совсем, — тихо-тихо шепчет себе под нос, — как обычно, ему какое-то дерьмо в голову ударило, а мне теперь с этим… Она оборачивается буквально на мгновение, замечает, что он печатает в телефоне, и сразу же ей приходит новое сообщение, потом ещё одно, ещё и ещё, и ещё, и ещё. Сейшу до самого конца занятия чувствует спиной тот самый его взгляд, но больше назад не смотрит и телефон в руки не берёт, напротив, прячет его в сумку и надеется, что все сообщения исчезнут сами собой, ведь написал он наверняка что-то, о чём позже будет жалеть. Сообщения не исчезают, и Сейшу, закрывшись на всю перемену в кабинке туалета, читает их — одно за другим, но после каждого убирает телефон в карман и сидит, просто глядя в пустоту. очень хочу не представляешь, как ты же всё время рядом была всю жизнь, считай но мы ведь друзья всегда только друзья и я никогда не думал, что может быть так а потом ты сказала и я как подумал как подумал — Лучше бы ты не думал, — вздыхает Сейшу. что можно, наконец, не только друзьями быть и что можно тебя любить не только на словах а ты ещё такая красивая ты же вообще красивая Сейшу хочу смотреть на тебя всегда — Издеваешься? только ты бегаешь от меня почему-то уже больше месяца — Я не бегаю, я просто… Просто не понимала, как себя вести — так она и объяснялась перед собой каждый раз: когда отказывалась от горячего шоколада, который он зачем-то приносил ей в столовой вместе с обедом; когда он пытался обнять её за плечи на собрании, а она от неловкости не знала, куда деться, и отталкивала его руку; когда он предлагал проводить её домой вечером, а она натянуто улыбалась и говорила, что он совсем глупый, раз думает, что она до дома дойти не сможет. зачем, Сейшу? — Я не знаю. Я не знаю, правда. я ведь ничего плохого не сделаю Не сделает. Хаджиме не сделает — она уверена. Он сам сказал, что тоже любит её, Сейшу — уж тут ошибки быть не может, ведь он смотрел в её глаза и сказал это. Даже дважды сказал. Я тебя тоже. Я тебя тоже люблю. А зачем говорить, что любишь, тому, к кому любви нет? Такого просто не бывает. Не может быть. Он любит. Он правда любит. Он её любит! Безумное ликование рассыпается в груди брызгами праздничного фейерверка, и она прижимает к себе телефон, который снова коротко вибрирует, оповещая о новом сообщении. Сейшу бьёт себя по лбу, потому что диалог так и не закрыла, и Хаджиме наверняка видит, что его новое сообщение прочитано сразу же. долго сидеть там собираешься?где?
в туалете препод про тебя уже спрашивал ты ж самая ответственная ты ж никогда не опаздываешь Ерунда. Опоздание — это ерунда. Сейшу вообще готова сейчас куда угодно сбежать, лишь бы с Хаджиме снова не встречаться, но одновременно хочет с ним наедине остаться, и это желание совершенно особенное, отчаянное, разрывающее, мучительное до боли, до смертельной боли. И ей теперь самой за себя стыдно, ведь раньше и думать ни о чём таком не думала, а теперь, стоило ему несколько слов сказать, и её уже бросает то в жар, то в холод, и никуда не деться от мыслей, в которых он не только держит её за руку. Он один в пустом коридоре, потому что перемена уже минут десять как закончилась. Ждёт её, очевидно. Сейшу одёргивает футболку, спину выпрямляет и делает вид, что даже не удивлена, но, подходя к нему, всё же говорит с укором: — Обманул меня. — По-другому ты бы не вышла. Знаешь, я бы всё это вслух сказать хотел — ну, то, что написал. — Вот и хорошо, что ты это только написал, — тихонько произносит она, радуясь, что смущения её он не увидит, потому что в коридоре сумрачно из-за перегоревшей лампы. — Да почему? Ты стесняешься меня? Тебе что, пять лет? — Не пять. Не пять. В пять лет они вместе смотрели мультфильмы, вместе учились читать, по улице носились с утра до вечера тоже вместе, ели из тарелок друг у друга и были уверены, что дружить будут вечно. Теперь дружбе вроде как конец — Сейшу это предвидит, хоть сама сказала, что друзьями они останутся при любых обстоятельствах. При любых. Вот только с последним обстоятельством она как-то погорячилась. Да и вообще погорячилась, когда решила, что любить лучшего друга — нормально, признаться ему — не страшно, и вот теперь думать о нём совсем не как о друге — не стыдно. — Можно поцелую тебя? — Спрашивает он и хватает её за запястье. — Ты только не думай особо. Просто скажи, что тебе хочется, ладно? Можно, Сейшу? — Можно. В прошлый раз, в библиотеке, это было незапланированно, Хаджиме наверняка даже и не знает, что она вовсе не дремала. В этот раз сложнее. Не ему. Ей. Она не знает, с чего следует начать, и стоит ли именно ей начинать, если он предложил. Куда смотреть, тоже не знает: в лицо его вглядываться неловко, ведь он и так ближе некуда и сам на неё смотрит; закрыть глаза как-то уж совсем позорно и смешно. Они остановились у окна на площадке между этажами, поэтому Сейшу теперь косится на улицу — там сыплет мелкий дождь да набегают тучи. — Ты это… вроде как выше немного. — Ой, прости, — она выскальзывает из сменных туфель и отпихивает их ногой в сторону. Заметно потеряв в росте и встретив его взгляд ровно напротив, она жалеет, что стоит к свету той стороной своего лица, на которой темнеет крупное пятно обожжённой кожи. — Сейшу, ты же мне правда нужна, — произносит он и целует её в щёку. Сейшу удивлена. Нет, ошарашена, даже испугана. Он, конечно, целовал её раз в год на день рождения, когда дарил подарок, и ей этого в принципе было достаточно. Сейчас не день рождения. И вообще не праздник. Просто день. Да и поцелуй этот — совсем не тот, что был каждый год на день рождения, и уж конечно не тот, что был в библиотеке. Он будто для красивой Сейшу — для неё, для неё самой, и она улыбается и следом чувствует уже на своих губах его губы. — Ты мне тоже. — Очень нужна. Вся. Вся, понимаешь? — Я понимаю, вот только я… — её лицо снова в его тёплых ладонях, и придумывать отговорки становится в десять раз сложнее, да и смысла нет, ведь сама она уже решила, что согласна на всё. — Мне некогда сейчас. Мне правда некогда. У меня двадцать девятого семинар, к нему надо готовиться. Первого вообще соревнования, я участвую, у меня бой, а там противник очень серьёзный. Очень. А ещё я долгов накопила, надо их закрывать весь декабрь. А в январе, там… там… может, весной? — Можно весной, — улыбается он, гладит большим пальцем местечко на щеке чуть пониже скулы и туда же прижимается губами. — Нет, погоди. Тридцатого можно. Тридцатого, да. Тридцатого наверняка и дождя не будет — об этом она почему-то вдруг задумывается, поглядывая на падающие с крыши капли.***
Тридцатого она приходит в мастерскую, как обычно, к семи вечера, переодевается, заваривает чай, чтоб погреться перед работой. Улыбается. Улыбается сама себе и заодно Дракену, который стоит над душой и смотрит, как она наливает кипяток в картонные стаканчики. Улыбка, правда, похожа больше на крупный кривой шрам поперёк лица, но кому какая разница, она есть, и ладно. — О, повеселела наконец-то. Хорошее что-то случилось? — Как будто что-то самое хорошее в моей жизни. — Почему «как будто»? — Потому что всё вышло не так, как я ожидала. Не получилось. И возможности исправить не будет. Дракен хмурится. Её улыбка была для него гораздо более понятной, чем эти слова. Но всё же он подмигивает ей и хлопает по плечу. — Зачёт не сдала, что ли? Ну так не переживай, пересдашь. Ты ж вообще молодец. Всё нормально будет, Сейшу. Ты, главное…***
— …не бойся, — произнёс очень уверенно, усадил её на край своей постели, а сам встал перед ней на колени, уложил прохладные влажные от пота ладони на её бёдра и развёл их в стороны. Момент был спланирован очень тщательно, как убийство. На ней к этому самому моменту не было никакой одежды, кроме расстёгнутой толстовки Хаджиме, на нём — только футболка. Они знали, на что шли: она — мечтала воссоединиться с лучшим другом, которого тайно любила много лет, и который сказал, что тоже её любит; он — пытался окончательно забыть погибшую возлюбленную, переспав впервые в жизни с её сестрой, отдалённо на неё похожей. Оба были уверены, что поступают правильно. Сейшу, поддавшись неторопливым неумелым ласкам Хаджиме, легла на кровать и, запрокинув голову, взглядом обратилась к окну, за которым горел последний осенний день, солнечный и свежий. Она решила, что если не станет наблюдать за Хаджиме, то ей будет не так стеснительно находится перед ним настолько обнажённой и раскрытой, практически наизнанку вывернутой, всей своей болезненной любовью наружу, не стыдно будет показывать неженственность, несуразность, некрасивость своего тренированного крепкого тела, которое она почти что мужским видела, порой приглядываясь к отражению в зеркале. Стеснялась она до ужаса, и только огромным усилием воли заставляла свои руки лежать на месте, а ведь ей так хотелось прикрыть лицо со шрамом, небольшую грудь, выставленную напоказ, твёрдый подтянутый живот вместо округлого женского животика и узкой талии — во всём этом она видела те недостатки, которые, по её мнению, должны были Хаджиме оттолкнуть, вызвать отторжение и хорошо если не отвращение. Получасом ранее она, раздевшись догола, сама попросила его толстовку, чтобы чувствовать себя хоть немного защищённой в его вещи, но не подумала застегнуть, а потом стало поздно, потому что её грудь уже побывала под его взором, полным немого вожделения, под нетерпеливыми руками и горячими губами, и смысла прятаться уже не было. Хаджиме, кажется, и не думал о том, какие мысли шевелились в её голове в тот момент. Пару дней назад он, решив пощадить её девичью стыдливость, спросил, не хочет ли она в первый раз заняться сексом ночью, когда точно будет темно. Может, ему тоже было бы легче в темноте, но она отказалась. Поняла, что сглупила, когда он нависал над ней, рассматривал её везде, а она кое-как пыталась отвлечься на белые занавески, колышущиеся из-за сквозняка. — Тебе вовсе не обязательно это делать, — тихо отозвалась Сейшу, ощутив прикосновение его губ в самом низу живота. Она сразу как-то внутренне подобралась и попыталась высвободить ноги, но он был непреклонен, размашисто и с нажимом оглаживал кожу на её бёдрах и боках, изредка доставал до груди, но сразу же возвращался обратно и часто дышал в её промежность, всё же не решаясь приступить к задуманному. — Я сам хочу, ты просто расслабься, — строго сказал он и провёл кончиками пальцев вдоль складок, чуть раскрывая и надавливая на вход, от чего Сейшу затрепетала, как птичка, и прикусила щёку. — Иначе тебе будет больно. Я знаю, как надо. Я читал. Он читал… Она послушалась, закрыла глаза, доверилась и позволила ему делать, что он пожелает, но ей всё равно было больно. Не сразу. Поначалу её вело и плавило от ощущения горячего влажного языка меж половых губ, когда он проходился снизу-вверх и обратно, лаская, вылизывая, размазывая обильную слюну и смазку, иногда с нежностью, а иногда с напором проникая внутрь. Сейшу в тот момент поняла, что по-настоящему и на веки вечные в Хаджиме влюбилась. Влюбилась, потому отдалась ему вот так запросто, разрешила разобрать её на части лёгкими движениями и дарить счастье, равного которому и на свете-то нет. Любовь её переполняла и рвалась наружу криком, который Сейшу изо всех сил давила, зажимая себе рот ладонью. Она вздрогнула от внезапной боли, когда Хаджиме протолкнул в неё пальцы и ими принялся что-то выискивать внутри, сгибая и двигая всё глубже и глубже. Но на эту боль она, пожалуй, даже внимания не обратила, ведь её уже поджидала боль иного толка — Хаджиме назвал имя её умершей сестры. Он отстранился на мгновение, выдохнул: «Моя Акане», и долгим поцелуем приник ко входу, в который с хлюпаньем продолжал вводить пальцы. Услышав имя не своё, Сейшу не сдержалась, простонала от отчаяния; он, приняв это за удовольствие, начал совсем остервенело двигать пальцами, и всё сильнее натирать языком клитор, лишь бы снова услышать подобное. А Сейшу будто из сна выдернули. Холодно. До того холодно ей стало на его постели. Между ног влажно и липко, стекала его слюна, и внутри всё горело, а ведь это было только начало. Она чуть не заплакала от обиды, чуть не спросила сдуру, не мог он разве это имя произнести в самом конце? Не спросила, сдержалась, только ещё раз промычала едва слышно, чтоб Хаджиме подумал, что ей хорошо, и он, довольный своей работой, в последний раз погладил её живот блестящими от смазки пальцами, оставил невесомый поцелуй над пупком, потом наконец придавил её к одеялу своим телом и… забыл про презерватив. Вспомнил, чертыхнулся, надел дрожащими пальцами только со второго раза, ухватил её ноги под коленками и, глядя в глаза, толкнулся внутрь. После того, как всё закончилось, она так и не двинулась с места, лежала, будто окоченевшая, с бесстыдно разведёнными ногами и собравшимися в уголках глаз, но так и не пролитыми слезами, только прикрывала краем толстовки саднящее, припухшее и розовое меж бёдер, дёргала «собачку» на молнии и смотрела в потолок. Хаджиме держал её руку, нежно гладил бледные костяшки, а затем поднёс к губам. — Меня зовут Сейшу, — прошептала она, и тут же на его немой вопрос ответила: — Сейшу — это моё имя, а ты назвал меня Акане. — Я не… — начал было он, но сразу же осёкся, потому что вдруг вспомнил, осознал, и этим осознанием его шибануло, как молотом по голове. — Сейшу, Сейшу, прости меня… прошу, прости меня, я не мог, я не понимал, что говорю. Сейшу, я люблю тебя. Я тебя люблю. Он снова упал перед ней на колени, стискивал её ладони и осыпал поцелуями ноющие бёдра, а она плакала и умоляла прекратить, потому что не в силах была слушать от него о любви, которой теперь по её личному уверению у Хаджиме и в помине не было. В конце концов он не придумал ничего лучше, чем сказать: — Я уйду. Я уйду, чтобы тебе стало легче сейчас. Прости меня, Сейшу. Прости, я уйду. И он правда собирался уйти. Собирался. — Это же твой дом… Сейшу про себя решила: то был первый и последний раз в её жизни, когда они с Хаджиме вдвоём и постель делили, и несчастную увечную любовь.