________________________________________
1999
Сохранять спокойное выражение лица оказалось легче, чем она предполагала. Мэдлин ожидала, что ей будет тяжело и даже больно наблюдать, как психическое здоровье Кристин окончательно разрушится. Однако при просмотре видеотрансляции из дома Маркали, на которой Кристин испуганно металась по своему дому, а затем в ужасе застрелила Николая, Мэдлин не почувствовала ничего. Камера создавала дистанцию, позволявшую ей вести себя так, словно бы она следила за выполнением обычной миссии. Даже присутствие Пола рядом не порождало ничего, кроме отстраненной оценки того, как хорошо всё встало на свои места. Теперь всё, наконец, было кончено — завершилось без последствий, без катастрофы. Статус-кво сохранен; всё останется так, как должно быть. Она должна была бы почувствовать огромное облегчение после стресса и неопределенности последних нескольких дней, но она не смогла вызвать в себе ни единой эмоции. Возможно, напряжение от столь непривычных душевных потрясений просто подавило то, что осталось от её способности чувствовать. Тем лучше. Эмоции всегда снижали её работоспособность, под их влиянием она совершала свои худшие ошибки. Ей бы хотелось, чтобы и ранее её чувства были такими же притуплёнными — это облегчило бы душевный дискомфорт, вызванный выполнением тех суровых задач, которые выпали на её долю. Конечно, она не позволяла своим чувствам мешать делу. Как всегда, она просто делала свою работу — подсыпала ничего не подозревающей Кристин настоящие наркотики, успешно подвернув её подсознательному внушению, что она действительно Коринн Маркали. Паранойя Кристин и её ревность к Николаю были подлинными; психика её была разрушена необратимо. Отныне она навсегда останется Коринн Маркали, и жизнь в качестве Коринн не будет приятной. Теперь она будет находиться в психиатрической клинике под действием лекарств, и даже если ей каким-то образом удастся вспомнить свою прежнюю жизнь, никто в это не поверит. Никаких неувязок, никакого риска безопасности — так же эффективно, как ликвидация. Только вот ликвидация была бы милосерднее. Как ни отвратительно индуцированное безумие Кристин, оно, к сожалению, было необходимо. Кристин теперь была бесполезна как оперативница, и наверняка Пол станет проверять её время от времени. Через несколько лет, когда общественность забудет о скандале, Мэдлин устроит ей безболезненную смерть от передозировки лекарств. Возможно, услуга небольшая, но это был единственный акт милосердия, который она могла предложить. Однако она чувствовала, что должна Кристин больше, чем просто акт милосердия. Во многих отношениях Вальтер — со всей своей обвинительной самоуверенностью — был прав. Кристин не причастна к тому, что с ней происходит, она добросовестно выполняла свою работу, и не было даже речи о её переводе в статус расходного агента, и, тем не менее, она была приговорена к ужасной участи. И всё ради того, чтобы защитить ложь — ложь, которую Мэдлин не создавала, но подкрепляла и, что еще хуже, преумножала. Кристин не станет легче от того, что Мэдлин действовала из лучших побуждений, более того, это только усугубляло ситуацию. Мэдлин позволила себе пойти на поводу у любви и гнева — двух эмоций, наиболее часто мешающих мыслить рационально — и, неизбежно, это обернулось расплатой. Кристин оказалась самой последней, кому пришлось заплатить. Была и последняя ирония — жестокая шутка, которую, возможно, могла оценить лишь Эдриан. Чтобы обеспечить будущее лидерство Пола в Первом Отделе, Эдриан лишила его воспоминаний; годы спустя Мэдлин, стремясь сохранить его лидерство, сделала то же самое с другим человеком. Мотивация Эдриан стала мотивацией Мэдлин, а теперь и её методы тоже. «В конце концов, становишься тем, кем был твой враг», — подумала она и с отвращением закрыла глаза.________________________________________
1980
Пол докуривал последнюю сигарету из тех, что дал ему охранник; сделав финальную затяжку, он затушил окурок о стену. На секунду он плюхнулся на жесткий матрас и уставился в потолок, но он был слишком встревожен, чтобы долго оставаться в одном положении. Вскочив, он подошел к маленькой раковине и открыл кран, тот поддался с пронзительным скрипом, и Пол, набрав пригоршню воды, брызнул себе в лицо. От ледяной воды у него перехватило дыхание, но именно в этом он как раз и нуждался. Весь день его лихорадило, но не от болезни, а от беспокойства и тревоги. Судорожно дыша, он ухватился за край раковины, чтобы не потерять равновесие. Вода продолжала течь, он смотрел на водоворот, образовавшийся вокруг слива, и его мысли также двигались по кругу. Прошло два дня с тех пор, как он в последний раз видел Мэдлин — два дня с тех пор, как его вообще допрашивали, — и неопределенность ситуации порождала страхи, беспорядочно метавшиеся в его сознании. Неужели они узнали, что Мэдлин фальсифицировала процедуру контроля сознания? Возможно ли, что её истинная личность была раскрыта? Была ли она в опасности или, что ещё хуже, уже мертва? Когда охранник принёс еду, и Пол спросил у него, покончено ли с допросами, тот лишь пожал плечами. Один из дознавателей болен, объяснил охранник. Это объяснение только ещё сильнее встревожило Пола — конечно, «болен» могло означать настоящую болезнь, а могло оказаться и той «простудой», которую всегда подхватывали члены Политбюро, попавшие в немилость. Пол закрыл кран и выпрямился, его почти тошнило от чувства вины. О чём, чёрт возьми, он думал? Мэдлин рисковала своей жизнью, чтобы помочь ему сбежать — когда он, с его усугубляющимися психическими расстройствами, был просто обречён оказаться в расходной группе по возвращению в Первый Отдел. По сути, его случай совершенно безнадёжен, напрасная трата сил — и для неё было безумием продолжать подвергать себя такому риску. Он не мог позволить ей и дальше рисковать собой — и всё же знал, что она не согласится прекратить помогать ему, раз пыталась лгать о степени его состояния. Поэтому, вместо того, чтобы ожидать распределения в отдельскую расходную группу, он может на месте организовать свою собственную «самоубийственную миссию». Несложно будет напасть на одного из охранников в ходе безнадежной «попытки побега», спровоцировать драку, в которой силы будут неравны — и, когда он умрёт, Мэдлин не придется больше рисковать, помогая ему. Её прикрытие не пострадает, и она будет в безопасности. Он стольким был ей обязан. Если, конечно, помочь ей ещё не поздно. Он прошёл через комнату и встал у стены, так, чтобы его было не видно, когда дверь откроется. Время ужина было уже близко, когда появится охранник, Пол нападёт, и события придут к их неизбежному — и роковому — завершению. Ожидание, казалось, длилось бесконечно, хотя прошло, вероятно, не более получаса. Наконец он услышал шум и приготовился. Дверь медленно открылась, а затем с шумом захлопнулась, и кто-то нерешительно — поскольку Пола нигде не было видно, — шагнул внутрь. Пол бросился в атаку, но оказался недостаточно быстр — его руки схватили лишь воздух. Не успел он сориентироваться, как его сильно толкнули в плечо, а землю словно выбили из-под ног. Он перевернулся и с размаху упал спиной на грубый цементный пол. — Уф, — он зарычал от боли и перекатился, чтобы продолжить бой. Но когда он взглянул на своего противника, то застыл от удивления. Это была Мэдлин, на её лице попеременно сменяли друг друга шок и ярость. — Господи, Мэдлин, где ты была? Я так волновался за тебя, — он несколько неуклюже поднялся на ноги, все ещё кривясь от боли после падения. — Волновался за меня? Странный способ показать это. Выпрямив спину и поморщившись, он заставил себя улыбнуться. — Я думал, пришел кто-то другой, — он облегченно рассмеялся. — Кстати, это был чертовски хороший бросок. Ты просто весь дух из меня выбила. Он надеялся, что она рассмеется в ответ. Но она не засмеялась. Вместо этого её выражение стало ещё более серьёзным. — Пол, давай лучше присядем. — В чем дело? — он нахмурился. Затем, присмотревшись к ней внимательнее, он увидел тёмно-фиолетовые пятна на её шее. Вместо того, чтобы сесть, он стремительно шагнул к ней и в тревоге схватил её за плечи. — Что случилось? Кто с тобой это сделал? Она покачала головой. — Это неважно. Всё уже улажено. Но, пожалуйста, сядь, я должна тебе кое-что сказать. С неохотой он повиновался. Она села рядом с ним, поставила свою сумку на пол и принялась нервно сжимать руки. Через некоторое время она прекратила это занятие и посмотрела ему в глаза. — В прошлый раз я сказала тебе, что сеанс гипноза не дал результатов. — Да, я помню. — Я солгала. Между ними повисла напряжённая тишина. По мере того, как тянулись секунды, выражение её лица становилось всё более подавленным, а глаза были переполнены мучительным сожалением. Он взял её руку в свою и погладил. Их пальцы переплетались, высвобождались и снова переплетались. — Я знаю. Я с самого начала знал. Ты хотела защитить меня. Но всё нормально. Я сам обо всем позабочусь. — Что ты имеешь в виду? — она резко нахмурилась. — Я знаю, что ты выяснила. Она потрясенно втянула воздух. Скорбь в её глазах преобразовалась в выражение всепоглощающего страха. — Но как..., — прошептала она. — Я понял, что ты лжешь, по тому, как ты со мной говорила. А ещё я понял, что ты боишься этого знания. Единственный логический вывод — эти кошмары и провалы в памяти всё-таки являются симптомами какого-то психического расстройства, — он печально улыбнулся ей. — Тебе следовало просто сказать мне. В конце концов, я должен посмотреть правде в лицо. Она закрыла глаза и покачала головой. — Нет-нет-нет, это вовсе не так, — она снова открыла глаза и проникновенно посмотрела на него. Её глаза, казалось, плавились от любви и нежности, он чувствовал, как тонет в их бездонной глубине. — Ты действительно кое-что вспомнил. Но я не хотела говорить тебе, пока лично всё не проверю. Я хотела сначала убедиться, что это правда. Его охватил прилив энергии, он наклонился вперед и крепче сжал её руку. — Боже мой! Что? Другой рукой она осторожно коснулась его щеки. — Позволь мне снова подвергнуть тебя процедуре, и ты сам всё узнаешь.________________________________________
Когда сознание полностью вернулось к Полу, он потрясенно уставился на Мэдлин. Постепенно потрясение сменилось радостным удивлением, а затем и восторгом. — Боже мой, я помню его, — засмеялся он, его лицо озарилось выражением безудержной радости. — Я помню его, — повторил он, засияв, и покачал головой. — Мой родной сын, я помню его. Глаза его наполнились слезами, хотя он продолжал смеяться. Он схватил руку Мэдлин и сильно сжал её. — Ты не знаешь, не можешь знать, как много это значит для меня. Я никогда не смогу полностью расплатиться с тобой. Он одарил её взглядом такой безграничной благодарности, что сердце у неё на мгновение затрепетало, но затем она почувствовала укол совести и бросила нервный взгляд на свою сумку, в которой лежали использованный шприц и пустой флакон. Она вернула ему лишь малую часть того, что он потерял — остальное же она полностью стёрла. Каким бы ценным ни был подарок, так или иначе он был обернут в предательство. Будучи инструментом, обеспечившим продолжение лжи вокруг него, она не заслуживала его благодарности. Возможно, она не заслуживала даже его любви. — Это ты его вспомнил, — она пожала плечами, на языке появился горький привкус. — Я просто помогла ускорить процесс, воспоминания всё равно рано или поздно вернулись бы к тебе. — Но почему я забыл о нём? — его глаза вопрошали с такой невинностью, с таким доверием, что волна вины обрушилась на неё и захлестнула, увлекая за собой. — Я точно не знаю, — солгала она, стараясь сохранить спокойствие, в то же время чувствуя, как борется и тонет её душа. — Полагаю, что, как ты и сказал, произошла травма, вызванная боевыми действиями. — А остальное из того досье, которое ты прочитала: семь лет — всё это неправда? — Нет, — сказала она, прилагая все усилия, чтобы её голос не дрогнул. — Как я и предполагала, твоё дело было перепутано с чьим-то ещё. Мне жаль, что я ввела тебя в заблуждение. — А кошмары? — Больше тебя не побеспокоят, — твердо ответила она. — Что они означали? — С уверенностью сказать нельзя. Возможно, человек, которого ты убивал во сне, олицетворял подавленный гнев по поводу твоей вербовки в Первый Отдел, — она сделала паузу и ободряюще улыбнулась. — Но сейчас это уже не имеет значения. Мэдлин расслабилась и позволила чувству вины унести себя прочь — оно больше не причиняло боли, а просто стало частью неё. Или она стала его частью. Впрочем, и это было неважно. Вина проникала в неё, текла по венам, и сопротивление сменилось покорностью, а затем принятием. В конце концов, вина была старым и верным другом — она властвовала над ней в течение многих лет после смерти Сары и была почти единственным её спутником. Теперь, судя по всему, так будет снова. — В любом случае, — продолжала она, сделав глубокий вдох, и чувствуя, как в ней появляется усталое подобие спокойствие, — я сделала кое-что — несколько внушений, которые позволят тебе больше не видеть эти сны. — Боже мой, ты просто волшебница, — сказал он, качая головой в восхищении. Но затем нахмурился. — Но что насчет Коринн? — А что насчет неё? — Ну, — произнёс он нерешительно, — я ведь просматривал записи с видеонаблюдения, я даже сам наблюдал за ней. Стивена с нею нет. Почему? Её спокойствие разбилось вдребезги. С болезненным потрясением она поняла, что допустила ужасный изъян в своем плане. Она была настолько поглощена мыслью о том, чтобы вернуть Полу Стивена, позволить ему обрести хотя бы что-то, что ему принадлежало, что совершенно забыла придумать объяснение этому несоответствию. Рассказать правду — что Коринн мертва, а женщина, которую он видел, фальшивка, было недопустимо. А что, если теперь, вооружившись знаниями о Стивене, он начнет расследование и найдет свидетельство о смерти Коринн? Вся афера тогда раскроется, он может узнать, что с ним сделал Первый Отдел — и будет раздавлен и уничтожен. Или, что ещё хуже, он может прийти в такую ярость, что совершит что-нибудь необдуманное, тем самым поставив под угрозу свою жизнь. Стараясь придумать решение как можно скорее, почти в панике, она выдала первое объяснение, которое смогла придумать — на самом деле, единственное, которое пришло ей в голову. — Коринн... — сказала она, помрачнев. — Коринн бросила Стивена. — Что? — его лицо потемнело от шока и ярости. — Должно быть, она хотела начать новую жизнь, свободную от старого бремени. Судя по записям, которые мне удалось найти, похоже, она инсценировала свою смерть, бросила сына, а затем начала жизнь заново в новом месте. Закончив объяснение, Мэдлин задрожала. Ложь была ужасной, подлой, может быть, даже хуже, чем подлой. А ещё это было грубым неуважением к памяти покойной Коринн Вулф. Но другого выбора не было. Наверняка даже сама Коринн поняла бы это — как могла мать Стивена не одобрить ложь, которая позволила Полу снова обрести сына или хотя бы память о нём? Если же нет, то Мэдлин всегда сможет извиниться перед ней в загробном мире, если таковой существует. Или, скорее всего, не сможет. Коринн, вероятно, была радушно встречена на небесах, а Мэдлин подозревала, что её вечное пристанище будет совсем иным. — Я убью её, — с горечью сказал Пол, выражение смертельной ненависти застыло на его лице. — Ей-богу, когда-нибудь я это сделаю. «Боже мой, — подумала она, — что же я натворила?»________________________________________
Эдриан прогуливалась по парижскому бульвару, лёгкий ветерок развевал её волосы. Это был один из тех прекрасных дней, которые привлекают на улицы радостно глазеющих туристов, нагруженных покупками и фотографирующими все подряд. Она больше не могла оставаться внутри Отдела — даже в его подземных глубинах солнечный свет непреодолимо манил её. Снаружи свет согревал её и заряжал энергией, позволяя сосредоточиться так, как в собственном офисе ей никогда не удавалось. Солнечный свет мог излечить многое — но не всё. Он не мог избавить от неопределенности, которая мучила её, когда она размышляла о судьбе выбранного преемника. Когда группа спасения была потеряна, она уже почти потеряла всякую надежду, смириться с тем, что придется начинать поиски заново, и что энергия, которую она вложила в подготовку и обучение Пола Вулфа, потрачена впустую. Но тут её осенило: оперативница Второго Отдела, эта бесчувственная потенциальная Менгеле, которая наиболее вероятно стала орудием смерти Пола, ещё не вернулась в Париж. Будь Пол мёртв, она бы уже находилась здесь; следовательно, она сохранила ему жизнь. Но почему? Джордж мог бы объяснить, что происходит. Он хорошо знал Мэдлин — более того, казалось, он чрезвычайно увлечен и ею, и её отвратительными исследованиями. В то время как Эдриан мирилась с существованием этой миссии потому, что признавала ценность получения разведданных даже о самых бесчеловечных действиях врага, Джордж, казалось, был нездорово увлечен каждой деталью, о которой докладывала их оперативница. Нет, не их — его оперативница — Эдриан никогда не взяла бы на себя ответственность за это создание. Но где же Джордж? У Эдриан накопилось много вопросов, но он не отвечал на её звонки. Уже несколько дней он находился в Третьем Отделе и, по словам секретарей, отвечающих вместо него на телефон, всегда был «занят на совещаниях». Это настораживало — никакие дела в Третьем, никакие дела Джорджа не могли превалировать над звонками Эдриан. Существовала строгая иерархия, о которой ему, очевидно, следовало напомнить: на первом месте, превыше всего — интересы Первого Отдела. Так всегда было, и так всегда будет.________________________________________
Мэдлин машинально перемешивала еду в своей тарелке; она ела, но не чувствовала вкуса, смотрела, но не видела. Она без единого слова передала масло, которое попросил Петрозиан, и также молча приняла хлеб предложенный Оганяном. Возможно, боль в животе и была голодом, но ощущения потеряли всякий смысл. Даже призванный скрыть синяки шарф на шее, который в обычных условиях доставлял бы во время еды дискомфорт, теперь стал попросту ещё одной вещью, не заслуживающей внимания. С этого момента она будет просто делать — не чувствовать. Чувства были слишком опасны — стоило прорваться наружу хоть одной эмоции, как тут же возвращались и другие, ещё более сильные и всепоглощающие, чем прежде. И в её случае всё они окажутся горькими и ядовитыми. Лучше не иметь никаких эмоций, чем страдать из-за них. Резкий звук заставил её поднять глаза. Оганян, отложивший в сторону нож и вилку, сидел, уставившись на неё. Нахмурясь, он снял очки и положил их на стол. — Так. Хватит. Тебе предстоит ответить на несколько вопросов, — в его глазах зажглась искра гнева. — Каких вопросов? — апатично спросила она, не в силах реагировать на его неодобрительное выражение. Его глаза сузились. — Я говорил с охранниками о твоих визитах к нашему пленнику. Я знаю всё о том, что ты делаешь. Вокруг её эмоциональной защиты закрутились клубы страха, и она нервно выпрямилась в кресле. — Она не делает ничего плохого, — вмешался Петрозиан, бросив на неё осторожный взгляд, а затем снова повернулся к Оганяну. — Я наблюдал лично. Он держался спокойно и непринужденно — идеальный союзник. Если речь идет только о слове Петрозиана против слов охранников, ей ничего не угрожает. — Да нет, делает, — огрызнулся Оганян, повернувшись к Петрозиану с язвительным взглядом. — И если вы, как говорите, «наблюдали», то это и ваша вина тоже. Оганян медленно наклонился вперед, напрягшись от гнева, ярость словно рвалась из его хрупкого тела. Петрозиан поднял брови и откинулся в кресле. Он судорожно сглотнул, и его лицо побледнело. — Что вы за человек такой? — спросил Оганян ледяным издевательским тоном. — Какой мужчина будет стоять в стороне и ничего не предпринимать, пока его женщина делает с собой такое? Я считаю, что вы полностью ответственны за произошедшее. Слова Оганяна прозвучали в голове Мэдлин, но не обрели смысла. Что она делает с собой? — О чем вы говорите? — обескураженно спросила она. — Посмотри на себя! — тонкой рукой он взмахнул в её сторону. — Ты больна вот уже несколько дней, и даже сейчас выглядишь так, словно вот-вот упадешь в обморок. Ты не ешь, вероятно, не спишь, — его голос дрожал и почти срывался, он был вынужден остановиться и прочистить горло. — И всё это от переутомления. Охранники рассказали мне, сколько часов ты потратила, работая над пленником. Эгран должен был остановить тебя или хотя бы сказать мне, — он мрачно посмотрел на Петрозиана. Она облегченно вздохнула, чувствуя, как снижается пульс. — Но я просто делала то, что было необходимо для выполнения работы, — объяснила она. — Нет, — он вздохнул и печально покачал головой. Его тон смягчился, а гнев, казалось, рассеялся. — Моя дорогая, я понимаю, что ты, должно быть, чувствуешь. У тебя никогда раньше не было возможности выполнить такую важную работу самостоятельно, без моего контроля. Возможно, ты думаешь, тебе есть, что доказывать. Поэтому ты перестаралась, слишком сильно нагружала себя. Но это глупо. Пленник никуда не денется. И неважно, если завершение работы потребует ещё несколько дней. Мэдлин и Петрозиан обменялись быстрыми взглядами. — Простите, — сказала она. — Вы правы. Я слишком много работала, — она улыбнулась в притворном смущении. — Я просто хотела, чтобы вы гордились мной. Оганян ласково улыбнулся. — Я горжусь. Я сержусь на тебя за то, что ты так безрассудно относишься к своему здоровью, но я действительно очень горжусь тобой, — в его глазах блеснули слёзы, но он быстро смахнул их. — На самом деле, судя по тестам, которые я дал пленнику сегодня утром, похоже, тебе удалось закончить с ним намного раньше срока. Он готов к освобождению. — К освобождению? — спросила она, с трудом подавляя удивление. — Когда? — Сегодня вечером, — ответил он, а затем поднял свой бокал с вином. — Поздравляю. Ты завершила свою первую успешную модификацию. Давайте же выпьем за то, чтобы их было ещё очень много.