фильмы восемнадцать плюс

      Дверь комнаты мотеля клацнула — Роб, надавив на ручку, впустил Билли внутрь. Тот впорхнул — пригляделся, словно мальчишка впервые на съёмках в «Тайгер Филмс».       А кто лапать меня будет? Ты, что ли?       Пожалуй.       — Располагайся, — махнул Роб рукой в глубину комнаты, прикрыв за собой дверь. — Даю тебе индульгенцию копаться в моих шмотках.       — С чего бы?       — Ну… Припёр тебя непонятно кто непонятно куда. Сгодится такой ответ? — спросил Роб, не отходя от двери.       Билли ответил улыбкой. Поглядывал — словно, попав в ловушку, только-только об этом прознал.       А выбираться как?       Или на охотника бросайся       валяй, Твинки       или отгрызай себе лапу.       — Так ты жив-вёшь в мотеле? — спросил Билли. Подошёл было к кромке застеленной полторашки — а не плюхнулся.       Вдохнул — может, тутошние стены поведают ему о Робовых постояльцах.       Ну да. Бывали. Кого наёбывать?       Билли не поведётся. Глазок, конечно, покамест не искушённый — зато чуйка налажена, словно антенна в грозу.       Не жди, когда шарахнет.       Ему, может, так проще?       О родаках поведать ещё не успел, а чувствовалось       промокший насквозь       ливни бывали часто.       — Да. Это удобно, — рассудил Роб, бросив ключ от комнаты в карман бомбера. — Что, маменька узнает — посадит под домашний арест?       — За одно тока наше зна-акомство, — хмыкнул Билли.       Огляделся — изучил планировку, словно бывал здесь       в похожем?       однажды.       Да ничё особенного, Твинки, — полста долларов за ночь, пузатый телик напротив койки, чтоб дрочить удобнее, ванная — дальше по курсу. Отделка — желтоватая, что сельский завтрак, — так себе, конечно, но привыкаешь.       Билли встретил Робов взгляд — словно услышал.       Мысли запрячь поглубже в голову. Чтоб ни одна не скрипнула — будто пружина старой койки.       Типа тутошней. Знаешь, чем на ней можно заняться — коль приглашает?       Сон — это вторяк.       — Интересно, Твинки, — нахмурился Роб. — Я тебе уже в задницу залез, а ты гришь — знакомство.       — Ну и как там?       — Лучше, чем снаружи. Хошь колу? Я сгоняю, — ткнул он за плечо пальцем.       Билли покривил рот — плечи под затёртой кожанкой у него опустились. Принюхался-пригляделся — лады, вписаться можно. На одну-три-десять       больше?       ночей.       Столько, сколько ещё не отштамповали порнофильмов.       Мы снимем свой.       — А по-окрепче ничё нет? — повёл носом Билли.       Взгляд скосил к Робовым ляжкам.       Найдётся. Шагни-расстегни-обхвати — да же, Твинки?       — В тумбочке, — кивнул Роб в сторону молчаливого телика. — Без меня не начинай.       Билли закатил глаза — всех проблемных подростков в кино списывали с него.       Я те не алк-коголик какой-то. Усёк?       Взглядом маленько полоснул. Выйдешь — и кажется, ветер лижет сырым по свежей ране.       Чудилось.       Здесь вообще — страна чудес. Куда конформист ни ногой — провалится.       В соседнем номерке тусовались торчки, через один — мутная парочка, на втором этаже — все эти душные мужики, тащившие в койки шмар.       Тоже обещают им, верно, снять своё кино — да я продюсер, я продюсер, дорогуша. А доходит до финала первого дубля — и отпускает. Э, нет, дорогуша, я женат, у меня дети, у меня… — и прочее лопотание. Сойдёт и для шлюх, и для копов, и для пастора на исповеди.       Чем бы ты поделился, Роб?       Святой отец, я согрешил       единожды ли?       притащил в мотель малолетку       а по-окрепче ничё нет?       кто из нас в плену?       Билли не брезгует и взглядом покалывать. Роб — словами. У кого арсенал богаче?       Обернувшись у автомата с газировкой, он засёк ещё одну подъехавшую машину. Чернявая тёлка — может, с хахалем. Может, с клиентом.       Кем тебя считает Билли?       Спустя полторы недели знакомства таким вопросом не задаются. Выжидают, что охотники на дичь, полугодие — и швыряют копьями своё ну чё кто мы друг другу?       И зачем мы встретились.       Роб громыхнул мелочью в автомат. Тот в ответ — парой банок колы.       Кто мы друг другу, Билли?       Наклонившись, Роб взял банки из ячейки, тронутой вымытым граффити. Постоял маленько под козырьком — пока не вздумалось закурить.       Не от нервов. Привычка.       Между дублями всегда жевал куцый хобарик — пареньки, бывало, мокрые, словно только-только из материнской манды, подваливали стрельнуть.       Сигаретку, глазками.       А-а, не ведись. Они как первые миссионеры — сперва соблазняются здоровыми тотемами, а потом разрушают.       Сколько       не считай       на тебе засечек?       Билли из тех пареньков, кому нравятся такие рассказы — как малышне о проделках Тома Сойера. Потом малышня подрастает и плюётся другим вопросом — чем Том Сойер занимался с Геком Финном за спиной у тётушки?       Кроме того, что ниггеров наёбывал, конечно.       Не отвечай. Они втянутся.       Ш-ш.       На смоченную ливнем улицу брызгал свет болезных фонарей — битых парочка. Роб привёз его       Твинки, Твинки, конечно       на своём подержанном «Линкольне» — застывшем брошенной псиной на парковке. Подвалил в его глухой райончик, где педиков мнят манерными en femme — экое невиданное диво, — и выждал на повороте прочь.       Родаки не будут гавкать? Не-а.       Так что вот — с Билли легко договориться и сплестись языками.       Ты проверил. До сих пор во рту — узлы.       Докурив, Роб выбросил окурок и вернулся в номер — щёлкнул в этот раз замком. Тишину прокололо хныканье — рябое, из телика.       Билли не перещёлкнул — хоть и потянулась рука к пульту.       Тебя заставали за дрочкой, а, Твинки?       Хотел бы я быть твоим папашей.       Святой отец, я согрешил.       — А эт чё? — спросил Билли, не отковырнув взгляда от экрана.       Роб глянул. Молоденькую японку, раскинутую на этих их халатах, как бишь их… кимоно! — дрючили в два ствола.       — Пинку эйга. Нравится, Твинки?       — Я наш-шёл в видике, — пробормотал он, наклонившись вперёд — локти упёр в коленки. — Ты не выт-тащил, наверное.       — Не оговаривай меня. Я всегда вытаскиваю.       Билли хватило на смешок — взором вновь прилип к экрану. Свет торшера косился на его локотки. Когда он успел стянуть куртку?       Что ящерка. В ладонях не удержишь.       — Держи, — протянул ему банку колы Роб, сев рядом. — Ты спрашивал насчёт…       — Попозже.       Взяв банку, он шикнул ею, отвернув «язычок».       Приложиться не спешил. На Роба не глядел.       Ждал — чем закончится дело с этой японочкой. Ни хрена особенного — Роб видел трижды. Четырежды?       Сбился. Вместе с пацанами, которые здесь       дашь прикурить?       бывали. Которые не спасовали перед тотемами.       — Это из тутошней видеотеки, — качнул Роб ладонью в сторону телика и откупорил свою банку. — Я искал чего-нибудь почище. Ну чтоб дрочить не пришлось.       — Ни за что не п-поверю.       — Это не моё хобби, Твинки. — Роб хлебнул из банки и, подползши на кровати выше — пружины скакнули, — поставил её на прикроватный столик.       Билли не обернулся. Постанывания-похрипывания заволокли       заворожили       ему слух.       Глянешь в полумраке — он сам словно родом из этих местов, где из риса делают и суши, и бумагу, и гондоны наверно тоже. Маленький туземец, сторонящийся контингента джи-аев.       Слушай, я с миром пришёл. Не с войной.       — Ну да, — хмыкнул Билли — скосив всё-таки на него взгляд. — Ты ж в-влёгкую кого-то сыщешь. Для траха, им-мею в виду.       — Тебе только кажется.       Он повернул голову к Робу, побренчав каёмками ногтей по жестяной банке. Пинку эйга его уже не занимало — японочку оставили одну. Хныкать по отцветшей на рукавах кимоно юности.       С нами тоже так будет.       Только как отцветёт наша юность?       — Я ведь одна сплошная большая иллюзия, Твинки, — продолжил Роб, вновь отпив из банки. — Что, если меня на самом деле нет? А у тебя помаленьку фляжка посвистывает. Позвони, скажем, в «Кольт». Они скажут: «У нас такого нет».       — Пот-тому что ты не на официалке, — ухмыльнулся Билли, щурясь.       А по банке всё ж вновь пристукнул.       Ну ладно. Ну чё ты. Завязывай.       Глянешь за окно, свободное от жалюзи, — и ночь подначивает к таким разговорам.       Ну ладно. Ну чё ты.       — Ну а как насчёт того, что другие меня рядом с тобой словно не видят. А вот эти апартаментики, — обвёл Роб взглядом комнатёнку, — ты на самом деле снял сам.       — У меня бы не было тут п-пин… как там?       — Пинку эйга.       — Вот, — прищёлкнул он пальцами. — Я т-такое не смотрю.       — В ремиссии — может быть.       Билли хохотнул — то ли прятал, что поддавался, то ли и впрямь       ну ладно ну чё ты       повёлся.       Повёлся, Твинки?       Следом — как только закончился сеанс в потном, словно яйца, «Адонисе».       — Ты самый ст-транный мужик, который мне встречался, Роб, — помотал он головой.       — Странный… Это хорошее слово. Для твоей иллюзии.       — Да хорош, — цыкнул он языком, щипнув Роба за щиколотку сквозь джинсы.       — Серьёзно. Мне лет в шесть, что ли, пришло в голову — открылось, если хошь, — что мы живём в симуляции, — пожал Роб плечами. — Как лабораторные крысы, за которыми кто-то наблюдает. И как будто всё кругом — игра с кучей локаций, как… Не знаю, в общем. Лет в шесть это осознание здорово пугает.       — А т-терь?       А терь не разобрать — чего ты боишься       одиночества, что уж тут, а?       от чего бежишь — и к кому.       Не прогоняй меня.       Может, что-то похожее ему встретилось в Биллиных глазах.       Не остав-вляй меня.       Эй, не об этом ли писали классики и переписывали современники — вдвоём против всего мира. Сколько хошь историй       а нашу?       об этом наскреби. Бутч Кэссиди и Санденс Кид. Иэн Брейди и Майра Хиндли. Джерард Дамиано и «Глубокая глотка».       Педики и СПИД.       Мы будем вместе       навечно       пока смерть не разлучит нас.       — Да пофиг, — хмыкнул Роб, глотнув из банки и стукнув жестяным донцем о прикроватную тумбу. — Крысы тоже умеют кусаться.       — Как тебя с таким ре-резюме взяли в «Кольт»? — спросил Билли.       Банку составил на пол, видно, — так и не пригубив. Опёрся на руку, чуть подавшись вперёд плечом, — девчонка с пин-ап календаря на пляже.       — Им насрать, кто ты, если не снимаешься. Ну… почти, — сощурил глаз Роб. — Ну а требования стандартные. Исполнительность, компанейскость, приятная внешность… Чёрт, я бы спутал с другой вакансией! А может, так и оказалось…       Билли заулыбался — словно солнце на него плеснуло.       Иди сюда. Не дам сгореть.       — А если се-серьёзно, как ты там оказался? — спросил он, не моргая.       Будто пустынный удав.       Если не отводить от него взора, кажется — комната сужается. Стихает. Плутают звуки телика — трындёж японочек.       — Да случайно почти. Мне вообще в другую студию надо было. Адресом ошибся, ну а плутать… Короче, я просрал время собеседования там — но оказался к месту здесь. Круто, да? — округлил глаза Роб. — Судьба наверно.       — Тебе помогла п-приятная внешность.       — Так на неё вся ставка нынче, Твинки. Думаешь, будь я хлеще Тима Крамера в гриме, полез бы к тебе с такой рожей? — спросил Роб, и Билли дёрнул плечом — дескать, может, и полез бы. Чего тебе стоит? — Вот проще же было в давние времена, когда задницу лопухом подтирали, скажи ж? У кого елда крепче, тот и молодец. А у кого…       — Тбе-и-с-этм-пвезло, — пробормотал Билли, наклонившись.       Ладно. Спасибо.       Вслух не сказал — следил за ним. Думал, выпьет колы — а оказалось, всего-то разулся.       Зачем, Твинки?       Тоже не спросил. Проглотил все вопросы — способные расколоть между ними тепло. Просочится холод — потом не прогреть.       Билли не похож на ревнивого мальца — типа жёнушки, которая обнюхивает воротники твоих рубашек, — но, честно, хрен разберёт их, малолеток. Вспомнит вот — о, ты сним-маешь голозадых мальчуганов! — и начнёт присыпать вопросами.       Глядь — а ты уж в яме. Глядь — а снаружи торчит одна голова.       — От-тведёшь меня? — спросил Билли, взобравшись на койку.       Мелькнули белые носки в изножье. Придвинулся — всё ещё пустынный удав.       — Куда?       — На с-съёмочную площадку. В «Кольт».       Роб глянул на него — оценивая словно.       Ему можно — с такой-то работой. И кажется, Билли бы неплохо смотрелся в кадре       святой отец, я согрешил       стоит его лишь немного поводить по всему этому ремеслу за ручку.       Да так себе экскурсия, конечно. Сличать потом с него дымчатые следы чужих касаний — и фальшивые вроде, а как только кожу не прожгло.       — С чего вдруг? — усмехнулся Роб, подложив под голову руку.       Кинул взгляд на телик за его плечом — одеяние на японочке раскромсали вновь.       — Мне интересно, — моргнул Билли.       Всё-таки не заколдовывал.       Поздно спохватился.       Роб вздохнул — попробуй объясни, до чего гибловатое место. Парнишек, конечно, жалеют феминистки — хоть и реже, чем девчонок, — а на хрен им это не надо.       Они кайфуют — работа, блин, такая.       Больше, чем сраные конформисты в сраном офисе, где в зад оприходует только сраный брюзга-начальник.       И то без спросу.       — Ладно, — повернул к нему голову Роб, — но есть одно усло…       — Я-тбе-отсосу.       Ну давай. Ну чё ты. Возрази.       Скажи — нет-нет, так нельзя, — подцепивший его в порнокинотеатре. Все эти шамкающие рты скажут — рассадник развра-а-ата, рассадник развра-а-ата.       Билли не видали. Не забрызганный ни одной химозной хернёй — а вытянулся, что на плодородной почве.       Сорви меня.       Подползши, он примостился рядом с Робовыми бёдрами — наяда словно на раскрывшейся кувшинке. Тронешь — пойдёт рябью мурашек.       Так что Роб берёг руки. Просто наблюдал — как дрыгается бляха ремня под его пальцами и размыкается ширинка джинсов.       В древние времена было проще.       Может, Билли решил их припомнить — все воспоминания ведь вшиты в мышцы-кости-кровь.       Прольёшь капельку — посеешь одно.       Дай испить. Глянуть, каким ты был там — в древности.       Он вынул член, не припрятав взгляд — и вдох. Касания не поредели — облекли от корня до головки.       Ощупывал, словно тотем. Выискивал будто рубцы, оставшиеся от прикосновений       зубов?       других миссионеров.       Ладно тебе. Они ушли. Они больше не вернутся.       Билли глянул на него — никак, п-перебил?       Да нет. Просто прогнал.       Прикинешь, сколько их не задержалось в тутошнем номерке, — он не поверит.       Не у т-тебя. Не с т-твоим членом.       Наклонившись к нему, оседлал Робову ляжку — тепло просочилось сквозь джинсы.       Сперва — не почудилось же? — обнюхал, примкнув носом к основанию, потерявшемуся под волосами.       Роб ничего не спросил. Билли бы не ответил.       Вслух незачем — глаза у него забрызгало тусклыми красками.       Хорош художник. И без кисти намалевал шедевр.       Учить его? Наставлять?       Словно режиссёры «Кольта» с новичками. Да возьми ты, блин, в рот — боишься, растает?       Не сахар — соль.       Он сдвинул кожицу, налезшую на набрякающую головку, — коснулся языком. За вороток не зашёл — снабдил касание взглядом на Робово лицо.       Так?       Да возьми ты, блин, в рот.       Боишься, укусит?       — Ты раньше отсасывал кому, Твинки? — спросил Роб.       Руку вынул из-за головы — затекла-а-ш-ш, — а он дёрнулся. Словно мысль его кольнула — принудит.       Покачал головой.       — А хотелось?       Билли припрятал взор — спросишь, дескать, тоже. Член поглаживал, словно ручного зверька, — ну вот, видал же? не куснёт-не вырвется.       Куда там — больно ласковые руки.       — Теб-бе, — проговорил он.       — Вау! Так мне повезло.       Билли показал язык, покривившись. Ответить Роб не успел — приложился им к головке члена.       Не отпрянул — хоть и калёная от распёршей её крови.       Вобрав целиком — хо-ох, — ждал, пока набухнет во рту, словно смоченный молоком хлебный мякиш.       Постарается — на губах останутся крошки.       Причмокнув ртом, позволил головке скакнуть прочь — пристукнуть его упругим качком.       Хлобысь — открывай рот.       Уговаривался быстро — разомкнув губы, прихватил до середины, где его встретили дутые вены.       Глаза сомкнул — нет-нет, не см-мотри       святой отец, я согрешил       не любуйся.       Роб не вверил бы его режиссёрам — затюкают. Сломают в нём что-то.       Как ты?       Билли уже, кажется, таким нашёлся. И починить его не просил.       Он отхаркнулся, сглотнув, — слюной брызнул на член стоймя. Вдохнул — нос алел в полумраке, как окунутый давеча в джем.       Только ни хрена его не представить за завтраком в компании маменьки, закинувшей диазепам, и папашки, его принёсшего.       Билли — пробуждённый от конформистского кошмара.       Ну и как тебе здесь, наяву, Твинки?       — Хорош-хорош, — усмехнулся Роб — дал ему ухватиться за руку. — Не переусердствуй. Чего, в кино нагляделся?       — Он прям…       — Ну?       — В рот не в-влазит.       — А ты думал? — цыкнул языком Роб.       Классно нам было бы с тобой в древнем племени, скажи?       Член кольнуло прохладой — от налипшей на него сырости. Глянешь на Билли — ну-у, поморщился всё-таки, вновь приклеившись к головке языком.       Слизывал свою же слюну — сдобрившую до самого основания.       Рукой коснулся — добрался перебором пальцев до налитых яиц. Не отдёргивался теперь — распластавшись вдоль Робовой ноги. Словно наложница подле своего правителя.       Взгляд вскидывал — ну? чего п-прикажешь?       Роб им не владел — вдыхал лишь глубже, когда       святой отец, я согрешил       нёбо скребнуло поверх макушки елды       ох-х       вздрогнуло что-то — в самом паху.       Если он дотронется — лопнет, словно калёная лампа.       Зажечь тебя?       Не ныкайся во тьму, Твинки, — коль упёк её в самом себе.       Роб разглядел в глазах — то, что отрекло его от племени конформистов, будто найдёныша других дикарей.       Возвращайся к своим. Ты нам чужой.       Ты грязный.       Вот, блин, совпадение — и на Робе пятен не меньше.       Билли сипнул от касания к щеке — где вздулась кожа с четвертак. Каёмкой губ добирался ниже-ниже-ни       волос не дотронулся — брызнул лишь слюной.       Видел бы тебя папочка       святой отец, я согрешил       всыпал бы тебе по       почему? почему не я?       Рот чудился обволакивающей кишкой — сырой, бухнущей от       язык, верно, постукивал по стволу       оргазма. Ему тоже хорошо?       Шорхало — до жжения у колена, о которое Билли вытирался пахом — что малец, впервые распробовавший       теб-бе       как правильно, как — хорошо.       Он выпустил набрякшую елду изо рта — вымыв слюной до блеска в полутьме. Свет рассеивался — стыдился словно. Или его затопила тьма — та, что сидела внутри       Твинки       их обоих.       Мы можем подчинить себе весь мир, Твинки. Он куда темнее, чем кажется.       — Бля-а… — сглотнул он, привалившись ртом к члену.       Не договорил. Не отлипал. Обсасывал его, что древние шаманы — тотем. Напивался из вен, прищипывал губами над мошной — где кожа ещё сухая.       Роб запрокинул голову на подушку — потолок расплывался, словно галька на мели Гудзона.       Пучки света — медузы.       Не ужалят?       Уже, верно, — коль всё тело пожигало.       — Ты нас-садишь меня? Потом, — прошептал Билли — голос прорвался сквозь       толщу воды       густеющую тишину.       — Мне нрав-вится, как он… — Он шмыгнул носом, загудев под корнем елды: — Зап-полняет мою…       киску.       Скажи, Твинки.       Скажи       святой отец, я согрешил       громче.       Елду смаковал — словами ещё брезговал. Роб сглотнул — ответ вслед за слюной когда       разошлась пульсация — пританцовывала от места, где лопается калёная лампа       орошает стеклом       с Билли оно въедается в мясо — как елда в его кишки-рот-руку как       щипок — он молотил языком под головкой.       Подставлялся. Раскрывался. Да-ай       мне нрав-вится как он       не жадничай       зап-полняет мою       скажи скажи скажи.       Роб затопил на его языке. Вдохнул — медузы с потолка не растворились.       Утонул сам. Билли утоп следом.       До его джинсов не дотягивалась рука.       Роб глянул на него, приподняв голову, — он защипнул ладонью рот.       — Сплюнь, — кивнул в сторону ванной.       Билли сполз — его мотнуло в сторону. Ноги, может, онемели. Может — обделённое нутро.       Он щёлкнул выключателем — и из ванной плеснул наружу свет. Вывернул-заглушил кран — отрыгнуло сливное отверстие.       Телик заглох — вот отчего тишина такая, что в мякоть её проваливаешься коленями-локтями.       Придвинувшись к изголовью, Роб застегнул джинсы, звякнув ремнём.       Ещё разок?       Билли вернулся — махровым полотенцем вытирал бурый рот. Вцелуешь       слова, что он не сказал       почуешь их вкус.       — Знаешь, Твинки, — начал Роб — прятал усмешку, а лезла, не задавить, — я вообще о другом условии сказать хотел. Надо нацепить какие-нибудь бесшумные шлёпанцы. Но вот так… мне даже больше понравилось. Серьёзно.       — Я х-хреново…       — Да пофиг. Покажу тебе мастер-класс.       Хохотнув, Билли стукнул кулаком по его ляжке — рядом вытянувшись, что леопард — дозволивший оставаться подле.       На каждое грязное пятно на шкурке найдётся свой грешок.       Ох, святой отец, я согрешил.       Но почему, блин, мне не должно это нравиться?