мой-твой-наш сын

      Рамси наблюдал за ней. Две льдинки глаз, блестящие от слёз, налились цветом мгновенно; как только он взял на руки своего сына, она показала своё истинное обличие. Обросла огненной шерстью и рявкнула, вся в крови, полумёртвая и измученная. Потребовала волчонка назад. Приказала так, что он понял: не волчице ходить под собакой, и не собаке вылизывать волчье дитя. Так что собака не стала показывать клыки. В виде исключения и в виде поощрения.       Её волосы вспыхнули былым — досвадебным, подумалось ему, — пламенем в ту же секунду, как она взяла сына в свои руки. Рамси думал, что она умрёт, и это было бы ожидаемо: потерять столько крови, не есть практически ничего столько лун, искать смерти, молить о ней Старых Богов. Рамси был удивлён. Слабачка и плакса исчезла, и на её место пришла другая — сильная, стойкая. Рамси не знал свою жену такой.        — Он наш сын, – сказал он тогда.       И Санса не стала спорить. Санса не вздрогнула от прикосновения его руки. Она сжала её так, как сжимают, соглашаясь. В тот момент они стали настоящими мужем и женой, и Рамси почуял это, как подобает бешеному псу; не обязательно говорить такие вещи вслух, когда достаточно простых колебаний воздуха от тяжёлого дыхания. В тот момент Санса прекратила страдать, как и Рамси прекратил мучить. Волка мучить нельзя, он знал.       Рамси наблюдал за ней. Она злилась, когда её волчонка кормила не она. Рамси запрещал ей. Слабой волчице нужны силы, от которых она избавлялась слишком долго, чтобы попытаться отдать их своему ребёнку. Санса не разрешала пеленать его, делала это сама. Она сама укачивала сына, мычала ему колыбельные, сама купала и сама укладывала спать. Няньки слонялись без дела. Рамси наблюдал.       — Ты не тронешь меня, — рычала она, стоило ему подойти слишком близко.       Рамси смеялся и напоминал, кто он и кто она. Он — Болтон, а она — жена Рамси Болтона, сына Русе Болтона, мать его наследника и сама Болтон. Она прятала клыки, но наверняка осознавала своё положение. Слушая, что и как она говорит, Рамси улыбался. И Санса снова принимала правила:       — Не здесь, — говорила она, смиряясь, — твой сын спит.       Рамси смеялся сильнее, прижимался сильнее, сжимал сильнее, кусался сильнее.       — Не здесь, милая жена. Наш сын спит.       Санса не нуждалась ни в каких побегах, но нуждалась в жизни, от которой так долго отказывалась, нуждалась в делах и нуждалась в Винтерфелле. Рамси знал. Наблюдая, он изучал её, новую, и с интересом позволял не быть своей жертвой.       — Ты не будешь править моим домом без меня, — рычала она, стоило ему ненавязчиво звякнуть ключом от покоев на ремне. Небольшой намёк, мол, «я могу тебя закрыть, милая жена, а могу и не закрыть, ещё не придумал».       Рамси смеялся и всё же пропускал её вперёд. Няньки постепенно начинали выполнять свои обязательства, как и Санса. Нянькам было положено нянчиться. Леди Винтерфелла было положено править.       Санса избавилась от горя. Рамси видел, как она держит спину и как она вздёргивает подбородок. «Укушу», — думал он, наблюдая. Санса выслушивала капризы увальней из Зимнего Городка, выслушивала слуг, хвалила и отчитывала их. Делала это так, словно её, а не её братьев, учили делам хозяев замка. Санса знала, что делать, как и когда говорить.       Однажды найдя её в одиночестве у конюшен, Рамси сжал рукоять ножа.       — Я не сбегу, — ответила она на незаданный вопрос.       — Разумеется, — улыбнулся Рамси, — не то пожалеешь.       — Я не сбегу, — она сама подошла слишком близко, — здесь мой сын.       — Он наш сын, — хищно шептал Рамси в ответ.       Рамси наблюдал за ней. Санса была нежна и осторожна. Ребёнок смотрел на неё из множества мехов колыбели, улыбался беззубым ртом и тянул к рыжим волосам ручонки. Санса наклоняла голову ниже, чтобы её локоны схватили малюсенькими пальчиками, едва заметно улыбалась и терпела, жаждая терпеть, желая терпеть капризы волчьего детёныша. Будь она волчицей, вылизала бы с ног до головы и позволила поиграться со своим рыжим хвостом.        Рамси не был нежен, но он часто смотрел на своего сына. Тот улыбался и ему, тянул руки к нему тоже. Санса, стоя рядом, не моргала и не дышала. Рамси чуял: боится. Не за себя — за малявку. Боится так, словно ему действительно хотелось убить своего сына. Он мог бы, Рамси и правда мог бы убить своего ребёнка. Он не видел в этом никаких сложностей; такого крохотного человека могло убить что угодно: подушка, нож, достаточно крепкая хватка на горле, быстрый перелом шеи, собачьи клыки, человеческие зубы. Рамси намеренно испытывал волчьи нервы.       — Ты не тронешь его, — шипела она.       Рамси улыбался. Позволял ребёнку трогать свои пальцы, слышал его детский смех. Слышал рычание, которым волчица предупреждает.       — Не трону, — улыбался он, но не давал понять: врёт или не врёт.       Санса показывала ему, как нужно править Севером. Рамси не позволял ей многого, но он видел, какими люди уходят от неё, даже если она была зла. Рамси понимал, что Севером правят не ободранные трупы, но всё ещё крепкие руки. И Рамси понимал, что она учит его. Воспитывает, даже если никто не говорил этого вслух. Она не читала нравоучений и не заставляла его находиться рядом, не смотрела в его сторону, но каждый раз, беседуя с вассалами, уступала право первого слова ему. Молчаливо тянула руки к письмам, которые приносил мейстер, взглядом просила разрешения прочесть, а, когда прочитывала, слишком быстро и коротко излагала свои мысли. Но всё-таки излагала, не цепенела и не тряслась. Благодарила прислугу, умела поощрять и наказывать. Учила, но делала вид, что нет. Рамси не без уважения отдавал ей должное: Санса знала, как нужно учить таких, как он. А если не знала, то обладала прекрасной интуицией. Хорошее качество для женщины дома Болтонов.       — Ты перестанешь сдирать с людей кожу в Винтерфелле, — говорила она.       Рамси злился. Он не позволял ей слишком многого, как и не позволял её амбициям расти настолько быстро. Волчица не стремилась быть вожаком, и Рамси убеждался: «осторожная, но упёртая — волчица».       — Для этого у тебя есть Дредфорт, — она просила его, но взгляд отдавал холодом и спокойствием.       Санса не боялась, и Рамси это нравилось.       — Ты изменилась, — дышал он ей в затылок по ночам, сжимая тонкие рёбра под бледной кожей.       Санса молчала. Рамси знал: не боялась. Соглашалась.       — Это всё сын? — шептал он.       Санса отвечала взглядом молчаливым, долгим и внимательным. Рамси получал ответы на свои вопросы: псу не обязательно слышать, чтобы понимать, достаточно почуять.        Даже если это всё сын, Рамси чувствовал удовлетворение. Он не доверял этому чувству, как не доверял чувствам в принципе, как не верил в саму суть доверия. Он был доволен тем, как изменилась его жена. Он был доволен тем, как она проявляла свою силу, даже если он не давал ей права эту силу взращивать. Он был доволен тем, как волчица заботилась о собачьем сыне. Он был в восторге от того, что пёс получил настоящую волчицу, а не блеющую овечку в её шкуре — плаксу, носившую фамилию Старк, но настоящим Старком не являвшуюся.       Вспоминая беглый взгляд голубых глаз с поволокой застывших слёз, Рамси действительно думал, что не все Старки были волками. Он никогда бы не назвал свою милую жену настоящей волчицей.       Теперь Рамси не позволил бы никому сомневаться.        Возможно, волку нужна была стая. Наблюдая, как Санса учит сына ходить, Рамси молчал. Не учил его скалить зубы, показывая клыки, а не улыбку, просто молчал и смотрел. Волосы её становились ярче. Глаза блестели не от слёз. Красивые губы нежно шептали что-то ребёнку. Ребёнок радостно пищал в ответ.       Волк-одиночка живёт недолго. Возможно, эту волчицу спас её волчонок.       — Для этого есть няньки, — говорил Рамси, не стесняясь нарушать идиллию матери.       — Зачем тогда мы — родители? — рычала волчица в ответ.         Рамси улыбался, и Санса рычала. Волчонок радовался, и Санса улыбалась.        Разбираясь с ублюдками, распятыми в подвалах замка, Рамси лишь единожды увидел её в этих стенах. Санса не боялась, и он был доволен. Санса брезговала, и он принимал это.        — Не води сюда сына, — всё, о чём она тогда попросила.       Рамси хохотал, играясь ножом под чужой кожей.        — Не забывайся, милая жена, — отвечал он.       — Дай ему повзрослеть, — отрезала она и ушла. Правила принимались ею вновь.       Рамси счастливо скалился. Он не замечал, как шёл на уступки, выполняя её приказы. Он не замечал, как позволял ей отдавать ему приказы. Не то чтобы Рамси любил её, и не то чтобы Рамси уважал её, но всё постепенно менялось. Он был рад доводить её до яростного и беспомощного исступления, был рад пугать, был рад нервировать. Рамси нравились её слёзы и её страх. Но, однажды увидев в ней силу, Рамси не мог отрицать: ему понравилась её сила. Силе нужна воля, чтобы не угаснуть, и Рамси давал волю. Позволял.        Видя, как волчонок учится ходить на слабых ногах, Рамси цеплялся за тёплую, нежную улыбку своей жены. Видя, как волчонок залезает на стулья, Рамси цеплялся за яркие искры в голубых глазах своей жены.       Рамси наблюдал. И смеялся:       — Я знаю, — говорил Рамси, шёпотом грея бледную шею своей жены, — ты любишь нашего сына.