Санса
31 декабря 2022 г. в 01:31
«Зима близко». «Наши ножи остры». Санса знала: слова правдивы. Девизы не врали, она знала их с детства. Вера пришла позже. Вера пришла, когда Рамси Болтон улыбнулся той улыбкой, которую скрывал от всех, кроме будущих жертв. Ножи будут остры — вот, во что поверила Санса Старк, и её зима стала близка, как никогда прежде.
Санса смотрела ему в глаза. Полупрозрачные, ледяные, стылые. Он сам её не видел, но улыбался так, что ясно: чуял. Ему так и пристало — бешеной собаке глаза ни к чему. Псина чует, щёлкает зубами, загоняет, лает и кусается, беснуется. Пыхтит в стылые губы, облизывает их, кусает, царапается.
— Я знаю, — говорил Рамси, — понесла.
Санса смотрела ему в глаза. Он сам её не видел, но видел своего ребёнка, а значит бешеный пёс не убьёт. Бешеный пёс не убьёт, пока не почует запах своего новорождённого щенка, пока не отгонит от него всех, пока щенок не пискнет под его защитой и не заснёт младенческим сном в лапах родителя.
«Простите меня», — думала Санса, видя перед собой отца и мать.
— Я знаю, — хохотал Рамси, — ты не убьёшь своего ребёнка.
Она чувствовала, как его зубы прокусывали её кожу. Кровь аккуратно просачивалась из губ, пачкала его и её, Рамси чувствовал её вкус и смеялся.
Ей хотелось выть.
— Откуда ты знаешь?
Собачья пасть клацнула мерзкими клыками перед глазами. Санса знала, как ей делать нельзя, Санса знала, как ей нельзя говорить. Санса не была собакой, чтобы её можно было выдрессировать, и Рамси знал это тоже.
Но дело в том, что правила устанавливал только Рамси.
— Иначе пожалеешь, что не убила себя.
Рамси хохотал. Был бы у него собачий хвост, он бы вилял им. Был бы он настоящим псом, схватил бы за загривок и заставил подчиниться. Пока он человек, ему достаточно слов. Сансе тоже достаточно его слов.
Глядя на свой живот, она надеялась, что не родит псину псине.
«Зима близко». «Наши ножи остры». И Санса не знала, чей девиз она носила под сердцем. Мейстер сочувственно улыбался. Санса не улыбалась вовсе. Она чувствовала, насколько остры болтоновские ножи. И она чувствовала, насколько близка старковская зима. Санса знала: в её утробе очень холодно. Там мороз, там практически вьюга.
Санса молилась, чтобы стужа погубила её.
— Если не сын, — предупреждал Рамси, — ты пожалеешь об этом.
Санса молилась, чтобы это был сын.
Санса была честна перед собой: она не хотела рожать никого. Она смотрела на себя в зеркало, гладила живот, гладила нехотя, гладила, потому что так делала её мать, нося детей, нося под сердцем волчат, среди которых лишь Санса оказалась ненастоящей. Ей не хотелось сражаться, защищаться и кусаться, она не умела делать ничего из этого. Санса хотела лишь одного: не родить никогда.
Она не видела себя, целующую крохотную ручку. Она не видела себя, баюкающую кроху на своих руках. Всё, что она действительно могла представить — Рамси, его щенка и ножи.
Ей было бы легче выпить лунного чаю. Или упасть с лестницы. Сделать так, чтобы ребёнка не стало. Санса не боялась мыслей о том, чтобы убить своего нерождённого ребёнка. «Он никогда не будет моим ребёнком», — думала Санса.
А когда она чувствовала, что ребёнок пинался, Санса понимала: ножи остры. Нерождённый младенец вовсе не пинался. Он резал её изнутри.
Рамси властно гладил её живот. Счастливо скалился, смотрел на него с гордостью и предвосхищением. Санса знала, на кого ещё он так смотрел: они сидели в собственных клетках на псарне, умели понимать его язык, выполняли его команды. Охотились на людей. Ели людей.
Наблюдая за Рамси мёртвыми глазами, Санса старалась не думать о смерти. Но всё, что она видела в Рамси — смерть.
— Ты будешь любить своего ребёнка? — спрашивала она, ощущая его ледяную руку на своём животе.
— Как и тебя, — смеялся он, сжимая пальцы на ткани её платья.
Санса не пугалась, как не пугалась уже очень давно. Страх въелся в неё так сильно, словно её, как тряпку, застирали в нём с сотню раз. Страх стал привычен и растворился. Санса не пугалась, потому что боялась постоянно.
— Ты должна любить моего сына, — приказывал Рамси, дыша ей в затылок.
Его голос звенел валирийской сталью, она не видела его, но знала: он не смеётся. Рамси клал руку на её круглый бок и дышал в тусклые рыжие волосы. Рамси не смеялся и не просил, не издевался и не заботился. Говорил так, словно хотел договориться.
Она не знала, как полюбить ребёнка, которому желала смерти. И молчала.
Санса молчала, чувствуя очередные пинки внутри. Рамси обнажал улыбкой зубы, ощущая их рукой. Он ждал своего щенка. В такие моменты Санса также чувствовала, что он ждал, чтобы она скорее задрала юбку.
Оставаясь наедине с собой и будущим убийцей внутри её собственного тела, она долго смотрела на себя в зеркало. И молчала.
Молчала, когда отходили воды. Юбки мерзко мокли, по ногам стекало вниз. Повитухи говорили ей не нервничать, но Санса предпочла бы нервничать, а не просить Богов о смерти.
— Я буду смотреть, — заявил Рамси, садясь напротив кровати, в которой Санса будет рожать.
Когда начались схватки, Санса забыла обо всём. Всё, что она чувствовала — это лезвия тысячи ножей, которыми ребёнок резал изнутри.
— Наши ножи остры, — говорил Рамси впопад.
Санса плакала. Она хотела умереть, не подарив ему ни сына, ни дочери. Она хотела убить ребёнка или чтобы ребёнок убил её, хотела, чтобы она умерла вместе с ним и чтобы Рамси продолжал смотреть, как умирает то, о чём он и мечтать не мог — ключ к Северу, хорошая игрушка и его законнорождённый наследник.
Рамси был прав. Ножи остры. Это оправдает всякий Болтон.
Повитухи говорили ей не паниковать, но Санса предпочла бы паниковать, а не ощущать в груди комок зла и ненависти. Она не знала, кого ненавидела больше: монстра, который приходился ей мужем, младенца, который приходился им первенцем, или себя, рожающую для убийц своего дома.
«Простите меня», — думала Санса, вспоминая отца и мать.
Старк должен быть лютоволком, и потому Санса больше не была Старком. Санса рожала Болтона.
Рамси слышал детский плач. Санса чувствовала, что её зима слишком близко.
Она чувствовала боль. Холод. Слабость. Облегчение и отчаяние: щенок больше не резал её, но не и убил. Как и не умер сам. Санса никогда не получала того, о чём молила Богов.
— Вон, — Рамси прогнал повитух.
Его щенок лежал на руках Сансы. Плакал, дёргал красными ногами, шевелил кровавыми пальцами. Санса видела внимательный взгляд полупрозрачных глаз, направленный на ребёнка.
— Сын, — судорожно прохрипел Рамси.
Санса видела его счастливый кривой оскал. Санса видела, как Рамси брал ребёнка на руки.
Санса представляла, как вырастает новый Болтон. Каким псом он станет, как сможет убивать и как будет любить охотиться. Как он убьёт прислугу в девять лет, потому что отец скажет, что ножи остры неспроста. Санса представляла бешенство в глазах ребёнка, Санса представляла безумие в его улыбке, гордость в глазах бешеного отца. Санса представляла, как Север обагряется кровью. Как её сын снимает кожу со старой кухарки. Как Рамси ведёт его на псарню, чтобы показать, какие команды должны знать болтонские гончие.
Санса чувствовала ярость.
— Верни, — холодно приказала она.
Рамси вернул своего щенка ей в руки, и Санса впервые за долгое время испугалась, как раньше. Как и впервые ощутила, что должна бороться и защищать. Даже если монстр повиновался, он — монстр. Ребёнок ещё не превратился в отца. «Его нужно защитить».
— Ты подарила мне сына, — счастливо скалился Рамси.
— Он мой сын, — рычала волчица вместо неё.
Пёс больше не пугал её. Сансу пугала только возможность бешеного пса воспитать оборотня.
— Он наш сын, — Рамси взял её за руку.
Она вся была в собственной крови, ребёнок был в её крови, руки Рамси были в её крови. Он мог бы убить её, как им обоим того и хотелось. Но Рамси держал её за руку, трогал сына и повиновался.
— Ты не боишься? — усмехнулся он.
Санса смотрела ему в глаза и прижимала ребёнка крепче. Сжимала не такую уж ледяную руку сильнее.
Рамси смеялся.
— Я знаю, — он наклонился ниже, — не боишься.