За дверью

— Люциус! Почему ты вечно пропадаешь, когда нужен?! Люциус улыбнулся Питу той улыбкой, которая должна была означать извинение и раздражение на то, что капитан неизменно выбирал идеально неудачное время для своего появления, хотя на самом деле не испытывал ничего, кроме облегчения и боли в челюсти. Последнее время секс, и без того служивший лишь способом убить время, стал совсем пресным. Пит погладил его по щеке и провел пухлым пальцем по горящим губам Люциуса. Тот, как положено, на секунду взял его в рот и выпустил с тихим влажным звуком. — Люциус, ты где?! — Голос Стида стал звучать более раздраженно. Люциус поднялся, отряхивая колени, прихватил журнал и поспешил к Боннету. Тот в последнее время стал гораздо более уверенным в себе и если начинал раздражаться (а вспыхивал он, как и прежде, достаточно легко), то не прятал это за бархатной маской слабости, а выдавал на-гора, иногда в более жестких выражениях, чем Эдвард. Если Боннет действительно выходил из себя, то облекал гнев в такую пассивную агрессию, которой хватило бы на несколько французских шлюпов разом. Люциус видел такое лишь однажды, когда какой-то бедолага с захваченного судна попытался угрожать Эдварду, не узнав в нем Черную Бороду. Спустя несколько фраз, сказанных шипящим шепотом (Люциусу действительно хотелось бы узнать, что он говорил), парень прыгнул за борт. Сам. Это все было вполне объяснимо и в чем-то закономерно. — О, ну наконец-то! — Стид ухватил его за руку и потащил в капитанскую каюту. — Мне в голову пришла мысль, ее нужно записать… Люциус послушно открыл журнал и начал шкрябать пером. Запись под диктовку никогда не мешала ему продолжать размышлять. Вот что не было закономерным, так это оставшаяся в Стиде страсть увековечивать все, что только приходило ему на ум. Люциус даже представить себе не мог, как можно доверить не то что кому-то еще — но даже бумаге все свои идеи и наблюдения. Если бы он начал писать дневник, страницы бы закончились быстрее, чем солнце село бы в первый раз. Вокруг было столько всего, и все это кричало так громко, что иногда Люциус хотел оказаться глухим и слепым, чтобы не видеть в улыбках грусти, в слезах отвращения, а в гневе — мольбы. — А еще я не могу не размышлять об Иззи, — сказал Стид, и это выдернуло Люциуса из своеобразного транса. Он опустил перо и посмотрел на чуть сведенные к переносице брови Стида. — Это тоже записывать? — на всякий случай спросил он. — Что? Нет, это я хотел обсудить лично с тобой. Садись, — вежливо предложил он, явно настроившись на долгий разговор. Люциус опустился на самый краешек нового кресла и вцепился в закрытый журнал. Стид же не мог догадаться, не с его внимательностью… Или мог? Сам Стид тем временем откашлялся и пожевал губу. Люциус напрягся еще сильнее. — Ты заметил, что с ним что-то не в порядке? Сложно было не заметить, вынужден был признать Люциус, что злой и страшный Иззи Хэндс ходит на завтрак, верный приказу, а потом выблёвывает его за борт — в течение полутора месяцев. Или что бледнеет и прижимает руку ко рту посередине разговора с тем же Боннетом, потому что — очевидно — кто-то так и не отказался от сильных парфюмов. Вся команда уже перестала дразнить Иззи из-за этого и повернулась в сторону не менее унизительной жалости и неуклюжей предупредительности, особенно после того, как пару раз его вырвало во время рейдов. Джим смотрела все более задумчивым взглядом, и это пугало. Иззи сходил с ума и то орал, как умалишенный, то замыкался в себе и уходил с палубы. — Заметил, — ответил наконец Люциус. — Мне интересно услышать твои наблюдения. — Стид прищурился, как будто что-то подозревал, а потом мягко улыбнулся. Такая улыбка пугала больше всего остального: именно с ней Стид выдавал самые сумасшедшие сальто. — Я не особо наблюдаю за ним. — Люциус показательно скривился. Возможно, слишком показательно. Боннет все же не был Питом. — Правда? Мне показалось, вы несколько… сблизились. Тогда, может, я неправильно подобрал слово? Не наблюдение, а знание? Блядь. Только что он сам же и думал, насколько опасным стал Боннет — и упустил это из виду. Внутренности схватило ледяным кулаком, таким же, как за секунду до падения в холодную воду. — Мы не сближались, — попытался возразить Люциус, но это вышло жалко даже для него самого. — Я не наблюдаю за ним, зачем бы мне? Мы даже не общаемся. — Лю-ци-ус. — Я не могу! Не могу сказать, это не моя тайна, ясно? — Он до побелевших костяшек вцепился в журнал и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. По крайней мере, Боннет всегда был противником убийств. В своем роде. — То есть ты что-то знаешь? Точно знаешь, что происходит? Люциус еле заметно кивнул. — И раз ты не можешь сказать, то он знает, что ты знаешь, верно? — Да. — Шепот, вырвавшийся из него, был совсем тихим. Стид, впрочем, расслышал. — Что ж… — будто бы размышляя, произнес Боннет, — возможно, мне стоит поговорить с ним напрямую. Он же не откажет рассказать своим капитанам правду, не так ли? Господи, в этом человеке вообще было милосердие? Люциус думал, что боялся Джим. Джим просто продержала его в сундуке каких-то два дня. Потом он думал, что боялся Черную Бороду. Тот просто швырнул его за борт. Где-то между он думал, что боялся Иззи Хэндса. Тот вообще не сделал ему ничего дурного, кроме пары ударов и забавных перепалок. Сейчас он боялся Стида Боннета так, как не боялся этих троих вместе взятых. — Пожалуйста, сэр, не надо, — облизав губы, почти взмолился он. — Вы же понимаете, что он не скажет, и вы, конечно, захотите его как-то наказать за неподчинение. И тогда он просто уйдет, и… — И что? Не то чтобы я хотел его ухода — сложно переоценить его навыки и пользу для команды. Но что в этом для тебя? — Я не могу сказать. Простите. — Не можешь сказать, — протянул Боннет. Он выглядел как сытый тигр, которому попался кролик, и он лениво шевелил лапой, не пытаясь причинить вреда, но и не желая отпускать добычу. — Ладно. Не говори. Я озвучу свои наблюдения, а ты просто подтвердишь их или опровергнешь. Это ты можешь? Люциус практически почувствовал, как кровь отлила от щек, когда он кивнул. «Догадался-догадался-догадался», — дробью пересыпалось в голове. — Прежде своих наблюдений я скажу, что на самом деле беспокоюсь — это не праздное любопытство. При всех своих недостатках Иззи все же… Часть «Мести», и очень важная ее часть. Я не собираюсь кому-то рассказывать о своих выводах. — Даже Эдварду? — нашел в себе последнюю кроху отваги Люциус. — Даже ему, пока в этом не будет прямой необходимости. — Стид ободрительно улыбнулся и хлопнул руками по бедрам. Ледяной кулак внутри чуть расслабился. Мир не мог вращаться вокруг одного человека, но Люциусу иногда казалось, что вся «Месть» и ее обитатели вращаются вокруг Черной Бороды так же точно, как Земля — вокруг Солнца. — Итак. Что мы имеем? — Стид побарабанил пальцами по губам, решая, откуда начать. — Сначала наш опытный пират начинает чувствовать… недомогание по утрам и, очевидно, не может питаться вместе со всеми. Хотя, как мы знаем, кухня у нас довольно разнообразная и в целом не худшая — особенно если сравнивать с другими пиратскими кораблями. Но, конечно, никто не застрахован от отравления, не правда ли? Люциус кивнул, хотя вопрос был явно риторическим. Стид улыбнулся. — Через пару дней любое отравление должно пройти — особенно если учитывать, что мы обновили все запасы через день после начала этого самого недомогания. Но отравление не исчезает, зато исчезает борода, которую Иззи носил лет пятнадцать, не меняя даже ее формы. Это мне, конечно, рассказал Эдвард. Странная болезнь не думает отступать — и даже прогрессирует, потому что помимо еды недомогание наступает и от запахов. Конечно, я начинаю волноваться: а вдруг, помимо прочего, это заразно? А вдруг Иззи сейчас умрет — и это, конечно, расстроит Эда, а никто не хочет расстраивать его, не так ли? — Стид дернул уголком губ, явно давая понять, что в курсе шепота команды за капитанскими спинами. — Но на корабле роль врача у нас исполняет Роуч, а у него не очень с точными диагнозами, так что я иду к книгам. Не то чтобы я помнил все наперечет — они же новые, как ты знаешь, — но несколько действительно редких изданий я запомнил хорошо. В частности, там был перевод… — Тертуллиана, — выдавил Люциус, неспособный больше просто слушать. — Именно. Удивительная ересь, если спросить меня, но как экземпляр он ценен. Так вот, его-то и не доставало. Впрочем, конечно, я не собирался опираться на него в моих исследованиях. И знаешь, я не нашел ни одной болезни с такими симптомами даже в новейших медицинских справочниках. Зато это напомнило мне, что я уже искал в книгах примерно то же… когда моя жена была в тягости. Люциус выдохнул сквозь зубы. Слушать было невыносимо. Уйти — невозможно. Он не мог больше отпинывать от себя вопрос, который все эти недели крутился где-то на периферии сознания: «Чем так важен Иззи, что ты наступаешь себе на горло ради него?» Вопрос разрастался незаметно, как сорная трава, и теперь поглотил его практически целиком. — Конечно, я подумал, что брежу. Иззи — и Мэри, какие тут могут быть параллели? Но у нас же уже есть опыт Джим, не так ли? Нельзя же думать, что Джим — такой исключительный случай в море. Кто-то мог быть удачливее нее и скрываться гораздо дольше. Верно? — Верно, — сказал Люциус. Стид поджал губы и покачал головой. Тяжело оперся о стол, сказал задумчиво: — На самом деле, я не знаю, что с этим делать. — Никто не знает. Ни я, ни… он. — Это… ты? — Что я? — переспросил Люциус, потерявшись. — Ты отец? — Что?! — Люциус захлебнулся воздухом и закашлялся. Он вдруг понял, что никогда не задавался этим вопросом, как будто ребенок появился из воздуха, просто из ниоткуда возник. — Нет. Конечно, нет. Никто из команды, я уверен. Стид задумчиво хмыкнул, покивал головой. — Хорошо. Знаешь, Мэри несколько помогало есть часто, но маленькими порциями. — Спасибо, — непослушными губами сказал Люциус, имея в виду не только совет. В конечном счете, если только Стид действительно не собирался рассказывать никому… это было не плохо. Может, и хорошо. — Оставь журнал мне, и можешь идти. — Стид махнул рукой, все еще пребывая в какой-то задумчивости. Люциус, не желая знать ничего более, поспешно вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Он забился в кучу тряпья в игровом зале, не в состоянии сейчас видеть людей, и закрыл глаза. Вопросы надрывно ржали в его голове. Как ты теперь будешь вести себя? Почему Иззи важен? Как ты теперь посмеешь смотреть на Иззи? Кто отец? Почему Иззи важен?! Он не хотел знать ответов, не хотел смотреть туда, не хотел видеть Иззи — и все же не мог не думать о нем. «Принцесса спустилась из башни, освобожденная прекрасным принцем, и жили они долго и счастливо и умерли в один день». Когда она обрезала косы, она перестала быть принцессой — но так и не стала принцем. Она заточила себя в башне из гнева, чтобы никто не смог увидеть ее мечту.