Мятные леденцы с привкусом печали

Глухой, тихий стук клавиатуры ноутбука, за окном завывает ветер. Александр сидит в комнате один, но сидит как на иголках. Главное — сосредоточиться на работе. Не отвлекаться ни на что. — Тебе ведь без сахара? — доносится с кухни звонкий голос Лоуренса. Гамильтон жмурится и перестаёт печатать. — Да! Давай скорей только. Вскоре в комнате появляется Джон. В руках у него кружка с кофе — для Алекса, и с какао — для него самого. Поставив напитки на стол, парень засыпал в стеклянную вазочку мятные леденцы; их звон приглушенный Александру показался громом. Он все ещё не мог привыкнуть к тому, что Джек вот так просто расхаживает по его квартире, болтает о чем-то, готовит на кухне горячий кофе и какао; не мог привыкнуть к тому, что Джек был здесь, рядом. Что Джек снова ему улыбался тепло и искренне в ответ на такую непривычную, забытую улыбку. Влюбленную. Не то, чтобы Алекс собирался признаваться; нет, эту глупую идею он первым делом отмёл. Если он и мог сделать что-то уместное — так это просто общаться, мирно, спокойно, без всей этой подростковой чуши, которая так долго приятно отравляла ум Гамильтона. Слишком долго Александр подавлял, отрицал, отвергал все, что чувствует, чтобы теперь вот так просто кричать Джону о своей любви; да, он л ю б и т Джона. Действительно любит. Сильно-сильно, прямо как в десятом классе. На взаимность парень все равно не надеялся. Как можно полюбить кого-то такого грубого и холодного, такого совсем не интересного, как он сам? Джек с ним добр, потому что Джек ко всем добр. Наверняка в его шумной компании у него есть друг или ещё чего возможней — подружка. Со всеми этими мыслями Александр молча наблюдал за парнем, пока тот раскладывал многочисленные тетради, книги и листы статей по столу. Лоуренс его взгляд поймал, улыбнулся светло-светло и на появившийся румянец на щеках Джона, сердце Александра, кажется, остановилось. — Готов? — с загоревшимся энтузиазмом взглядом спросил Джон. Гамильтон кивнул; кажется, на человеческую речь сейчас он был не способен. — Слушай, я помню, что ты вчера мне говорил, но я все-таки нарушу наш договор про «работать не отвлекаясь» и расскажу тебе кое-что. Вчера я от скуки разбирал старые вещи в комнате и ты ни за что не догадаешься, что я нашёл! Гамильтон поднял глаза от экрана, не зная, чего и ждать. Вдруг внутри что-то екнуло, взгляд его прояснился, а сердце забилось так быстро, что голова закружилась. Лоуренс протягивал другу что-то до боли ему знакомое. — Помнишь? — улыбнулся Джон. — Ты сплел их для нас, я тогда был так счастлив. Мы носили их, не снимая! Александр застыл, по плечам пробежал холод, а глаза отчего-то стали мокрыми. Парень протянул руку и взял два сделанных им самим браслета. Парных браслета; на одном подвеска в виде черепашки, на другом — в виде маленькой книжечки. Александр не почувствовал, как по щеке его скатилась солёная капелька. Почувствовал только, что все на свете перестало иметь значение; все, чем он жил все это время, все даты, факты и тезисы, которые он учил, все перспективы, которые он видел в своём несомненно светлом, многообещащем будущем — все это в один миг перестало иметь значение. Остались лишь два десятиклассника, смеющихся в уютной комнате поздней ночью, шепчущихся о своих самых сокровенных тайнах и держащиеся за руки, на которых виднеются парные браслеты. Гамильтон вернулся в реальность, шмыгнул носом и улыбнулся, подняв заплаканные глаза на Лоуренса. — С ума сойти, Джон, как ты их нашёл?.. — Сам не знаю… — улыбнулся парень, у которого и у самого глаза на мокром месте стояли отчего-то. –Помнишь, как я потерял свой и ты успокаивал меня долго-долго, а потом выяснилось, что я забыл его у тебя дома? Александр тихо рассмеялся. — Да… А, ой, или тот случай, когда мы ими обменялись на Хеллоуин, потому что нам это казалось совершенно невозможным, достойным хеллоуинских костюмов? Ты ещё тогда так меня накрасил жутко, меня родители не узнали. Лоуренс, отсмеявшись, вздохнул и поднял глаза на Гамильтона. — Я все ещё скучаю. Улыбка сползла с лица Александра и тот тихо проговорил: — Я тоже. Джон взял у друга один из браслетов, — с черепашкой, и покрутил в руках. — Кто тебя сломал? — вдруг задал Джек вопрос так серьёзно, печально, обеспокоенно. На этот раз внутри у Алекса что-то треснуло. В один миг, радость, нежность и ностальгия, как внезапно появились, так же внезапно растворились бесследно. Реальность для Гамильтона снова потускнела, а лицо, снова серьёзное, совсем перестало изображать какие-либо эмоции. В голове вдруг зазвучали все слова, что Александр так старался забыть; все слова, что въелись в его мысли, прямо под кожу в кровь, до самого укромного уголка его души все отравили. В голове снова последние дни школы. Александр готовится к экзаменам. — Ты больно часто общаешься с этим твоим Джоном. Этот строгий, издевательский голос матери. — Тебе следует меньше проводить времени в его компании и больше — в компании учебников и тетрадей. Как ты собираешься сдавать экзамены, если каждые выходные вместо учёбы идёшь гулять с друзьями? — С другом. С одним только другом. И видимся мы с ним всего раз в неделю, разве много это? — глаза у Александра горят, а голос все леденее и леденее с каждым словом. — Ты должен тратить каждую свободную минутку на учёбу. Неужели ты настолько неблагодарный, что готов вот так просто выкинуть все мои старания, провалить свои чёртовы экзамены и не поступить? — Я лучший в классе! И если «быть благодарным» означает не отдыхать и не видеться даже раз в неделю с любовью всей своей жизни, то да, я вполне мирюсь с тем, что я неблагодарный! — говоря это все с жаром, Александр и не заметил, как переменилось лицо матери. — Как-как ты сказал? «Любовь всей твоей жизни»? Гамильтон не колебался. Ни секунды. Точно не в этот раз. — Да. Я люблю Джона всем сердцем, он единственный человек во всем белом свете, кто меня понимает! И ты не заставишь меня расстаться с ним, ни за что. Все эти слова вырвались шквалом чувств, ураганом, штормом. И весь этот шторм стих в одну секунду — остался горящей на бледной щеке пощечиной. — Не смей больше называть меня матерью. Ты, жалкое существо, опозорил меня, после всего, что я для тебя сделала. Больше ты не будешь ходить гулять с «Любовью всей твоей жизни». Ты ни слова ему больше не скажешь. А если я узнаю, что вы встречались ещё хоть раз, я сделаю все, чтобы этого ублюдка уничтожить. А теперь живо садись за уроки! — Но… — начал было Александр, но женщина снова замахнулась, и тот замолчал. Учебники стали ненавистны. Слезы душили, щека горела от удара, а сердце стучало так часто, что становилось больно. В этот день Александр навсегда поклялся себе, что сдаст экзамен на высший балл. Сделает все, чтобы съехать из дома, покинуть это кошмарное место, лишь бы жить одному, вдали от всех, лишь бы больше никогда не чувствовать той боли, что разрывает сейчас все его нутро. В этот день какая-то часть эмоций Гамильтона окаменела и закрылась. С этого дня он перестал гулять с Джоном. «Времени нет». Он ни за что не подставит Джека. Нельзя, чтобы мать добралась до него. Александр медленно закрывался от друга, и в конце концов пообещал себе забыть его навсегда, — чтобы не было так больно. И вот он здесь. И Джон смотрит на него внимательно и грустно. И Гамильтону хочется выть; хочется провалиться сквозь землю. И не чувствовать больше ничего, совсем и никогда. — Тебе нужно идти. Сейчас. — отчеканил Александр. — Но… — Давай, иди. Джон опешил. Ещё какое-нибудь мгновение назад они вместе весело смеялись, а теперь Александр прогоняет его? Что же случилось? Неужели вопрос этот страшный, вопрос, который так мучал Джона все это время, все же был задан зря и очень некстати? Лоуренс не шелохнулся; только смотрел на друга испуганно и ошеломленно. — Ты что, не услышал? Уходи! — поднял голос Гамильтон и почувствовал, как впился ногтями в собственные ладони, сжатые в кулаки. Джек быстро собрался и выскочил из комнаты. Когда Александр подошёл, чтобы закрыть дверь, Лоуренс повернулся. На щеках его блестели слезы. — Мы же даже не начали-… — Я справлюсь сам. — Нам показывать проект уже послезавтра! — Я сказал убирайся! Хлопнула дверь. Александр стоял несколько секунд в ступоре, смотря в оцепенении в одну точку. Потом вздрогнул, сполз вниз по стене и расплакался. Впервые за долгое время он так сильно плакал. Сегодня впервые за долгое время он плакал: сначала – от радости, а теперь от собственной слабости. Безостановочно, судорожно, ему весь мир показался адом. Захотелось курить. По-настоящему захотелось. Парень принялся шарить по карманам и сумкам, пока до него не дошло: все сигареты он выкинул. Звон стекла. Кружка с недопитым какао полетела на пол и разбилась. Мятные леденцы, один за другим, полетели в мусорку. Александр долго кричал в подушку, потом замер и не двигался совсем; дышал еле-еле, не веря произошедшему. Почему он прогнал Джона? Почему они были так близки сегодня? Почему друг вновь стал так невыносим одним своим присутствием? Бесконечные «почему» заполняли тяжёлую голову парня. Слезы медленно высыхали, по полу растекалось какао. Что же ты наделал, жалкое существо? Неужели права была твоя мать на твой счёт? Что будет с проектом? Что будет с ним и Джоном? Что будет, что будет, что же теперь будет? Будущее будто исчезло. Будто дальше ничего не может быть, только кромешная тьма. Домой Джон бежал. Он плакал отчаянно, не утирая слез, и сжимал в руке браслет с черепашкой. Почему Александр был так жесток? Почему вдруг доверился Джону сегодня, а потом так сильно ранил? Почему любой шаг навстречу оборачивается бесконечной, нескончаемой болью и страхом? Почему ты такой, Александр? Бесконечные «почему» заполняли тяжёлую голову парня. Слезы рекой лились из зелёных глаз, дыхание совсем сбилось и где-то в грудной клетке так сильно кололо, что Лоуренсу думалось, что до дома он не дотянет. Умрет прямо здесь, на этом месте. И когда Александр узнает о его смерти, ничего не скажет, только закурит непременно, или совсем ничего не сделает. Теперь Джон был уверен: Алекс его ненавидит. Лоуренс устал его жалеть, устал находить ему оправдания. С него хватит. Слишком долго он шёл навстречу, слишком долго терпел все невозможное. Прощай, Гамильтон. Ты только ранить умеешь. Сам делай проект свой. Теперь ты один; совсем один. И Джон всем сердцем надеялся, что теперь Алекс счастлив.