Глава седьмая.
Когда снежная буря наконец утихла, над Хогвартсом вновь воссияло холодное зимнее солнце. Альбус, спрятав нос в теплом шерстяном шарфе, сбежал по ступенькам крыльца и свернул на дорогу, ведущую к Хогсмиду. Ему надо было отвлечься и поразмыслить, а делать это в переполненной школе не удавалось, сколько не прячься по закоулкам: теперь даже в библиотеке его караулили… фанаты. Первый раз это слово осело пресным безразличием на корне языка. Дамблдор не до конца понимал, что это на самом деле значит, — значит для него. Но с каждым днем становилось ясно, что ему еще предстоит ощутить, какова известность на вкус. А он сетовал, что оказался в изоляции. Уж лучше изоляция, чем пристальное внимание одноклассников. Все словно вспомнили, что он молодой, привлекательный и очень одаренный старшекурсник. Хотя последнее, пожалуй, не было решающим фактором для вздыхающих по нему девиц. Альбус никогда не получал столько ненужного внимания. Теперь, куда бы он ни пошел, везде натыкался на глуповатые улыбки и многозначительные взгляды. И ладно бы это касалось гриффиндорского костяка, но, когда к нему за обедом вдруг подошла слизеринка с шестого курса и предложила вместе прогуляться в Хогсмид на выходных, Альбус опешил и излишне грубо отказал ей. Девушка обиделась и пристыжено вернулась за свой стол, но сцена ничуть не убавила пыла. Альбус ощущал себя обнаженным до кости под перекрестьем взглядом. Казалось бы, давно успел привыкнуть, но, когда злая насмешка вдруг сменилась нездоровым обожанием, выносить всеобщее внимание стало труднее. Хуже всего было с письмами. Неудивительно, что первое испытание освещалось в прессе, но Дамблдор не был готов к подобному. Ему писали со всех уголков страны, слали колдо в надежде соблазнить красивым личиком. Попадались и откровенно пугающие письма, где на густо надушенной бумаге мерцали признания в пылкой любви, наполненные пошлыми до тошноты эпитетами страсти, от которых у Альбуса краснели даже уши. Дож пару раз решился читать их вслух и едва не рыдал от смеха, пока Ал не наложил на него заклятье немоты. Теперь «почту от поклонников» он предпочитал сжигать сразу, сверившись с адресом отправителя. Учиться Альбусу стало тяжело до невыносимости. И если бы не Геллерт, молчаливой тенью следовавший за ним по пятам, он бы и вовсе отчаялся, запершись в башне в компании книг. Гриндевальд похоже нисколько не тяготился свалившимся на него внимание. Лишь бросил однажды с нечитаемой усмешкой: женские дневники сами себя не заполнят, и больше эту тему они не поднимали. Отношения между ними неуловимо изменились. Альбус не знал, что стало тому причиной. Первые дни после испытания он прятался ото всех, испытывая невыразимую усталость. То ли бессонные ночи подготовки наконец догнали его, то ли напряжение последних дней вылилось в апатию, но Дамблдор, не желая никого видеть, прятался за стеной немого раздражения. Геллерта он тоже избегал, а тот и не стремился искать с ним встречи. В понедельник Геллерт как ни в чем не бывало появился на Заклинаниях и привычно выбрал место рядом с Альбусом. Разговор у них особенно не клеился, но и отчужденным Гриндевальд не выглядел. Рассеянно попросил запасное перо и половину пары писал что-то в тетради, почти не обращая внимания на объяснения профессора Кавински. Альбус его не отвлекал, лениво зевая в кулак, хотя любопытство пробивалось первыми всполохами. На обеде Геллерт тоже сел рядом, наспех перекусил и поднялся, попрощавшись с Алом и даже махнув Дожу, который с некоторых пор записал Гриндевальда если не в друзья, то точно в близкие приятели. На Зелья Геллерт знакомо не пошел, зато появился вечером на Защите. Он был все такой же, но… Альбус не сразу понял, что именно изменилось: Гриндевальд перестал его касаться. Сначала Ал думал, что ему только кажется, но на очередной паре усевшись против обычного справа, обнаружил, что Геллерт держит дистанцию, даже когда сам он намеренно придвинулся ближе. Теперь они не соприкасались локтями, записывая лекции. Никаких больше похлопываний по плечу, полуобъятий и попыток найти чужую ладонь под партой. Геллерт больше не лез в его личное пространство, передавал книги по столу и старался не тронуть ладони Альбуса и пальцем. Разве не этого Дамблдор хотел, если подумать? Утопая в обострившейся паранойе, он думал лишь о том, как бы никто не узнал об их неуместной, порочащей связи, но теперь, оказавшись в ситуации, когда и скрывать было нечего, вдруг разозлился. Если бы Геллерт демонстрировал показное равнодушие, это могло бы разозлить — должно было разозлить! Но Гриндевальд оставался дружелюбен и внимателен, напрочь сведя тактильный контакт. И Альбус осознал, как на самом деле в нем нуждается, но никак не решался заговорить о тревоге. Да и повода подходящего не находилось: они редко оставались наедине. Совсем не оставались, если подумать, словно Геллерт нарочито подстраивал все так, чтобы при Альбусе всегда отирались невольные няньки. Естественное, ни о каких поцелуях речи не шло. Их неловкие отношения угасли, едва зародившись. Альбус тосковал и маялся, но не решался разорвать порочный круг вопросом. А Геллерт делал вид, что они всегда лишь приятельствовали. За две недели Альбус довел себя самоистязанием до того, что не выдержал и после ужина пригласил Гриндевальда на прогулку в Хогсмид. Дож подхватил простуду и валялся в Больничном крыле, по уши залитый Бодроперцовым, и Альбус надеялся, что им с Геллертом наконец удастся нормально поговорить в отдалении от чужих шепотков. — В субботу? Нет, прости, не получится. У меня дополнительные занятия со Сварльддоттир, — пожал плечами Гриндевальд, с привычной для себя небрежностью закидывая книги в сумку. — Может, на следующих… Было очевидно, насколько ему все равно. Он даже не вспомнил о походе Хогсмид на выходных, хотя до этого сам звал с собой. Дамблдор испытал острый приступ тоскливого разочарования и поспешил сбежать на ужин, пока с языка не полились непрошенные слова. Обиду он все еще считал неуместной, ведь Геллерт ничего ему не обещал, а настроение у него менялось подобно осенним ветрам, и даже хорошо, что больше не нужно постоянно быть начеку и одергивать руки. И все же невыносимо больно. Им воспользовались? Но какая Геллерту с того выгода? Поиграть и забыть? Так он не довел свою игру до финала. Альбус, конечно, никогда не думал, каким должен быть этот финал, но… Но. Всегда это чертово «но». Если бы Гриндевальд хотел опозорить его (исключая, что и сам бы опозорился вместе с ним), то не преуспел в своем хитром плане. Если пытался тем самым выманить секреты хогвартского чемпиона, то и вовсе сыграл против себя, предоставив Альбусу помощь с первым испытанием. Развеял собственную скуку, а когда игрушка стала тяготить — отбросил ее к осточертевшим? И в этом Альбус сомневался. За те несколько месяцев, что они были рядом, он немного изучил Гриндевальда. Геллерт был увлечен им: всерьез, почти одержим; странно, что Ала это совсем не пугало. Вряд ли такой человек, как он, смог всего за пару дней найти себе новое увлечение и забыть о предыдущем. Да и не сближался Гриндевальд ни с кем, Альбус, признаться откровенно, пристально за ним наблюдал. Ответов не было. Желание вывести Геллерта на разговор свербило под ребрами все сильнее, да повода остаться наедине все не находилось. Альбусу нужно было подумать, разобраться в себе, и он не нашел ничего лучше, чем сбежать в Хогсмид, побродить в одиночестве. Альбус прошелся по жилым улочкам, кутаясь в теплый шарф, со стороны наблюдая за чужой размеренной жизнью. Люди спешили по своим делам, огибая его, словно он был всего лишь камешком под каблуком их сапога — неловким, досадным, но привычным препятствием, попавшимся на знакомой с детства дороге. Дамблдор был им почти благодарен. Он нарочно удалился от предпраздничного веселья, сойдя с тропы и направившись в сторону станции, где народа было поменьше. Свернув к лодочной пристани, Альбус присел на лавку, наблюдая за лениво кружащимися в уже по-зимнему тусклом солнце снежинками. Декабрь постепенно вступал в свои права. Темнело рано и день, едва перевалив за середину, уже клонился к закату. Большинство студентов спешили выбраться на прогулку до темноты, но Альбус выскользнул из замка уже после обеда, надеясь, что в сгустившихся сумерках никто не подумает его окликнуть. Сегодня ему повезло не встретить на пути знакомых. Он просидел на лавке должно быть около часа, лениво обновляя согревающие чары и думая о своем. Когда по дороге мимо пристани потянулись первые нагулявшиеся школьники, Альбус поднялся на ноги и медленно побрел в сторону торговой аллеи: ему нужно было пополнить запасы перьев и чернил, отправить Ариане домой открытку с почты и, возможно, если останутся свободные деньги, выпить подогретого вина со специями в пабе. Поглубже надвинув капюшон теплой мантии, Альбус неторопливо шел по присыпанной снегом дороге, со странной тоской поглядывая на теплящиеся золотом окна жилых домишек. С мыслей о Геллерте он перескочил к размышлениям о маме и Ариане. На второе испытание чемпионы в обыкновении своем звали родственников, но вряд ли Кендра согласилась бы приехать, отложив домашние дела, что уж говорить о сестре, которая с самого детства не выходила никуда дальше ограды их сада. Ариану можно было ненадолго оставить с тетушкой Батильдой, но Альбус знал, как неохотно мама допускает посторонних в их жизнь. Даже Батильда Бэгшот, хоть и слыла близкой подругой семьи, не знала всей правды. И не узнает никогда, Ал был в том уверен. Внутри себя он никогда не понимал желания матери утаить от мира проблему: сестре могли бы помочь, нашлись бы люди, знающие, что происходит, но Кендра непримиримо держала их тайну запертой на семь замков и взяла с сыновей требовательное слово никому не доверять истины. Альбус заглянул в магазинчик Писарро, пополнил запасы чернил, и, не удержавшись, купил пузырек изумрудных, слегка переливающихся на свету. Между горячим вином и желанием писать на хорошей, качественной бумаге быстро сохнущими не растекающимися от влаги чернилами, Дамблдор всегда выбирал последнее. Свободные деньги стремительно заканчивались, и Альбус дал себе зарок не тратиться, дождавшись следующего гонорара за статью. С этой подготовкой он совсем забросил привычную практику. Он уже давно обеспечивал свои нужды и иногда подкидывал деньги раззяве-братцу, который додумался поставить в тотализаторе и проиграть последнее. На почте народу было больше. Альбус отступил к витрине с открытками, искоса наблюдая за стайкой младшекурсниц с Рейвенкло, стоящих в очереди за дамой почтенных лет с увесистой посылкой в руках. Картонные снеговики и феи танцевали на своих пьедесталах под пушистым ватным снежком. Дамблдор выбрал две одинаковые открытки с замком, лес вокруг которого зеленел, золотился и скидывал листву, повинуясь волшебной смене времен года. Одну подписал прямо тут и отправил с почтовой совой, а вторую спрятал во внутренний карман мантии, сентиментально решившись в понедельник на занятиях подарить Геллерту. За окном окончательно стемнело. Альбус выскользнул на улицу, вдохнул полной грудью холодный зимний воздух и зябко укутался в мантию, подновляя согревающие чары. С неба сыпал мелкий снег, забиваясь за воротник и оседая на коже холодными каплями. Альбус низко опустил голову и побрел в сторону замка. Ветер рвал в сторону и разматывал красно-желтый шарф. Дамблдор оскользнулся на подбитой ледком мостовой, неловко взмахнул руками и в то же мгновение ощутил, как крепкая ладонь подхватывает его под поясницу. Резко вскинув голову, он встретился глазами с Гриндевальдом. Выражение чужого лица было почти испуганным. Геллерт крепко стискивал пальцами тяжелую ткань его мантии, прижимая Ала к себе. Альбус замер, боясь спугнуть наваждение. — Привет, — смущенно выдохнул он, чувствуя, как каждый звук фальшивой нотой дрожит в груди. Геллерт моргнул и попытался отстраниться, но Дамблдор крепко перехватил рукав его пальто. — Ты же сказал, что занят сегодня, — пробормотал он, лишь спустя удар сердца осознав, что слова его звучат обвинением. Гриндевальд передернул плечами. — Сбежал от Сварльддоттир под вечер, невыносимо было сидеть в четырех стенах, — ответил он. — Ты сейчас в замок? — осторожно вымеряя тон, уточнил Дамблдор. Геллерт, помедлив, кивнул и убрал руку с его поясницы, отступая на шаг. Альбус, чувствуя неуверенность в каждом дальнейшем шаге, осторожно скользнул следом, не позволяя отодвинуться. — Пойдем вместе? Геллерт вновь помедлил, словно о чем-то раздумывая, и неоднозначно пожал плечами. Сунул руки в карманы пальто и шагнул в сторону далеких огней Хогвартсе, безмолвно предлагая Альбусу следовать за ним. Молчание, повисшее между ними, впервые в жизни было неуютным и тянущим, словно свежий, еще кровящий порез. Таким оно не было даже при первой их встрече. Геллерт шел без привычной резкости, погруженный в собственные мысли, а Ал, поспевая за ним, думал только о том, что они опять расстанутся у порога и разойдутся каждый по своим спальням, так и не поговорив нормально. Это был идеальный повод начать, но Альбус осторожничал, подспудно боясь, что его оттолкнут. Впервые в жизни он боялся быть отвергнутым. Снегопад усиливался по мере того, как они приближались к замку. Геллерт молчал всю дорогу, кутаясь в теплую шерсть пальто. Альбус поглядывал на него искоса, отмечая непривычные детали: литые серебряные пуговицы со смутно знакомым гербом (такой же он видел на портсигаре), дорогой кашемировый шарф приглушенно синего оттенка в тон глазам, торчащую из кармана крагу мягких, пошитых на заказ перчаток. В школьной форме Геллерт ничем не выделялся среди прочих студентов (разве что шелковые рубашки, что он прятал под гимнастеркой, раз за разом наводили Альбуса на мысли о достатке его семьи), но в неформальной обстановке становились заметны мелкие, не бросающиеся в глаза отличия; Статусность, как когда-то говорил отец; Хлыщеватость, как презрительно заметил бы Аберфорт. Альбус поймал себя на том, то ищет взгляд Гриндевальда, но тот смотрел прямо перед собой, чуть ссутулив плечи. Снег падал на непокрытые волосы, путаясь в крупно вьющихся, отросших прядях. Фонарные отблески вспыхивали в локонах тусклыми золотистыми искрами. На повороте у озера Дамблдор неожиданно остановился и шумно вздохнул. Геллерт, по инерции сделав еще пару шагов, тоже замер и обернулся к нему. — Что?.. — тревожно выдохнул он. Ал наконец поймал прямой взгляд из-под натопленной тени густых ресниц. — Можно взять тебя за руку? — спросил тихо. Геллерт нахмурился, меняясь в лице: брови дрогнули, рот чуть приоткрылся, словно он не расслышал вопроса, или не смел поверить в него. Гриндевальд повел головой, по-звериному цепко оглядывая окрестности, но в разгулявшемся снегопаде не видно было ни зги. Где-то там, за ватной пеленой зимней темноты, слышались голоса и далекие взрывы смеха, но здесь, во мраке тропинки между фонарями, было пусто и тихо. Холодно и отстраненно. — Думаю, можно, — решил Геллерт и протянул ему ладонь. Альбус вцепился в нее, запальчиво шагнув навстречу, словно боялся, что Гриндевальд передумает и одернет руку. Сомкнувшиеся вокруг его кисти пальцы оказались горячими, словно уголья, и Альбус только теперь осознал, что замерз, забыв подновить согревающие чары. Геллерт рвано вздохнул рядом с его плечом и вдруг притянул Ала в объятия, на миг крепко сжимая. Альбус задохнулся вспыхнувшим в груди чувством и ткнулся носом в распахнутый ворот его пальто. — Я соскучился, — шепотом признался он, не успев себя остановить. Гриндевальд кивнул, ничего не ответив. Альбус уже успел укорить себя за глупость, когда горячий выдох опалил висок и к прохладной коже возле уголка глаза над дужкой очков на мгновение прижались сухие губы. — Пойдем в замок, ты совсем замерз, — волна чужой магии окутала Дамблдора душным коконом, согрев и тело, и душу. Он коротко улыбнулся, стискивая пальцы Геллерта в ответ. Спустя пару десятков неторопливых шагов, наконец отогревшись в коконе чужого тепла, Альбус наконец решился и, зажмурившись как перед прыжком в ледяную воду, выдохнул: — Ты меня избегаешь? Если бы они не шли бок о бок, Дамблдор бы никогда не ощутил, как Геллерт чуть сбился с шага, словно оступился на покатом камешке. — Нет, не избегаю, — ровно ответил Гриндевальд, глядя прямо перед собой. Альбус сжал его пальцы, неясно кого подбадривая: себя самого или Геллерта. — Вернее, не совсем. Что ты от меня хочешь, Альхен? — Правды. Ты… Я же заметил, что ты теперь ведешь себя по-другому, — упрямо продолжил Альбус, почуяв слабину. Самое сложное было позади — он решился задать терзающий его вопрос, а дальше можно было плыть по течению, не задумываясь, куда оно вынесет их двоих в итоге. — По-другому? — хмыкнул Геллерт и наконец скосил на него взгляд. Кончик носа и щеки у него покраснели от холода, а губы потрескались, словно Гриндевальд несколько часов провел на холодном ветру. Зато глаза даже в тусклом фонарном свете блестели и искрились, как два чернильных топаза. Альбус задохнулся непрожитым жарким чувством, едва удержав себя от того, чтобы не потянуться к нему навстречу, обхватывая лицо ладонями. — По-другому. Ладно, хорошо. А ты? Как ты ведешь себя со мной? — Прости? — не понял Ал, засмотревшись. Он моргнул, выдыхая облачко горячего пара. Геллерт усмехнулся на край резко очерченных губ. — Стоит только кому-то оказаться рядом, как ты одергиваешься от меня так, словно я порченный. Скажешь, что мне кажется? Альбус нахмурился, опуская взгляд. Эта мысль никогда не приходила к нему в голову, хотя теперь, озвученная вслух, казалась такой просто и очевидной. Если подумать, то, наверное, именно так это и выглядело со стороны. При Элфиасе, при Камилле, при преподавателях и прессе. Но ведь дело было совершенно в другом, и Дамблдор думал, что Геллерт как никто это понимает. Неужели для него все это представало в ином свете? — Но… я просто думал… То, что между нами… — А что между нами? — Геллерт вдруг вырвал свои пальцы из его ладони и Альбус, захваченный врасплох, потянулся к нему, пытаясь вернуть контакт. Но Гриндевальд уже отступил на шаг, каменея лицом. Уголки губ его едва заметно подрагивали, а магия, выпущенная наружу, хлестала вокруг жалящими хвостами семиплетки. — Ты хоть для себя определись, чего ты хочешь. — Я… определился, — сглотнув ком в горле, пробормотал Альбус. — Я определился, правда. Мне просто… — Что? Тяжело? Страшно? Сложно? Так невыносимо откинуть образ хорошего мальчика и признаться себе, что все вокруг тебе осточертело? Что никто никогда не соответствовал твоим ожиданиям? Что ты устал от людской тупости и ограниченности и хочешь, наконец, получить то, что заслуживаешь, а не то, что тебе предлагают в обмен на бесконечные унижения? — усмехнулся Геллерт, крестя руки на груди. Альбус молчал, не зная, что ему на это ответить. Каждый раз Геллерт поднимал в нем что-то скрытое, запрятанное на самое дно мятущегося сознания под груз ответственности и привычных величин. А Гриндевальд легко, играючи доставал это на поверхность и рассматривал, крутил в руках, словно яркий камешек, искрящийся на солнце. Подкидывал, прятал в кулак и снова раскрывал пальцы, давая Альбусу полюбоваться на то, что он так долго таил от самого себя. Это было… больно, неприятно, унизительно и хорошо одновременно. Дамблдор не верил, но уже осознавал, что впервые встретил человека, с которым можно не таиться и не говорить недомолвками. Который принимает его таким, какой он есть: со всеми несовершенствами, порока и мелкими грешками. Который понимает его. Понимает и принимает. Осознание этого ошарашило, словно пощечина при обмороке, включившая сознание и вместе с ним, скрытые резервы. Геллерт усмехался, глядя на него и взгляд этот препарировал, прорезая Альбуса насквозь — до самой гнилой сути, которой он всегда подспудно стеснялся, завешивая сотней достоинств. Дамблдор ощутил, как горят щеки, но пальцы оставались холодны, а вверх по ладоням разбегались крохотные молнии, жалящие его острейшими иглами прямо в сердце и мозг; Он впервые был перед кем-то настолько открыт и это было жутким, сковывающим чувством. Страх отверженности? Какой же он глупец! Должно быть впервые в жизни он встретил того, кого мог бы назвать своим зеркальным отражением и едва не потерял его, смятенный собственным страхом. — Мне страшно. Мне очень страшно, Геллерт. Ты не понимаешь и никогда не поймешь почему. Я трус, это верно, — прошептал он, едва шевеля бескровными непослушными губами. За ушами токала кровь, а перед глазами рассыпались белесые мошки, словно Альбус вот-вот потеряет сознание. Гриндевальд шагнул к нему навстречу и обхватил за плечи, сжал крепко, почти до боли, коротко встряхивая. — Понимаю. Мне тоже бывает страшно. И сейчас мне страшно, но страх для того и нужен, чтобы обострить главное. И если ты не перестанешь от него отмахиваться, ты никогда не поймешь… — Пожалуйста, не оставляй меня, — прошептал Альбус, резко вскидывая голову и подаваясь к Геллерту в безумном жадном порыве. Он обхватил его лицо дрожащими ладонями, вжимаясь грудью в грудь, словно в попытке прятаться от всего внешнего в чужих объятиях. Гриндевальд обескураженно застыл, а потом медленно обнял его, прижимая к себе словно ребенка. Ал зарылся носом в ворот его пальто, вдохнул терпкий озонистый запах кожи, и закрыл глаза, не обращая внимания, что оправа очков болезненно впивается ему в переносицу. Они простояли в этом странном замершем объятии, пока Альбуса не перестало колотить. Геллерт поглаживал его по спине и влажным волосам, согревая своим теплом; молчал. Слов и не требовалось. Дамблдор, зажмурившись, впитывал незнакомое — давно утерянное, — ощущение правильности всем собой. Словно какая-то часть вечно несовпадающей мозаики вдруг встала на свое место, впечатавшись намертво. — Пойдем в замок, Ал, уже совсем стемнело, — позвал Гриндевальд, заслышав приближающиеся голоса. Альбус медленно отстранился, поправив очки. Сам взял его за руку, сплетая пальцы. Они снова замолчали, но на этот раз в молчании крылось больше, чем в крике. У входа в замок Геллерт остановился, не спеша расцеплять замок их рук. — Завтра ведь у тебя нет никаких дополнительных занятий? Альбус покачал головой, осторожно поглаживая сбитые костяшки его ладони. Гриндевальд на мгновение опустил взгляд на их сомкнутые руки, мимолетно улыбнувшись. — Хотел предложить тебе отпраздновать первый этап. Есть какой-нибудь пустой класс на примете? — Теплица номер семь, — без промедления ответил Дамблдор, и не подумав спросить, о каком этапе он говорит: об испытании или о сегодняшнем разговоре? Ему было все равно. Если это значило провести время наедине — он готов был праздновать хоть гоблинское восстание. — Она давно заброшена, и никто туда не ходит. Можем встретиться после завтрака. Я соберу что-нибудь перекусить. Геллерт улыбнулся, кинул быстрый взгляд по сторонам и, склонившись, коротко поцеловал Альбуса в угол губ. — Тогда до завтра. — Не заблудишься? — фыркнул Альбус лишь потому, что не хотел отпускать его подольше, но Геллерт уже мягко разомкнул замок их пальцев. — Поверь мне, найду. Я тут уже все облазил, — фыркнул Гриндевальд, отступая в темноту за фонарным кругом. — Доброй ночи, Альхен. — Доброй ночи, Геллерт, — рассеянно пожелал Дамблдор, не в силах удержать глупую улыбку, расползающуюся по губам. Гриндевальд помахал ему на прощанье и скрылся в темноте, а Альбус еще долго стоял на ступенях крыльца, ощущая, как горят щеки и покалывает губы там, где Геллерт его коснулся. Что ж, это было не так уж сложно, если подумать?..***
— Куда так спешишь, парень? — хохотнул сэр Кэмпбелл, удерживая Альбуса от унизительного полета вниз по ступеням обледеневшего за ночь крыльца. Сумка стукнула Дамблдора по боку, сминаясь; Ал рассеянно подумал о переложенных салфетками бутербродах с ветчиной, которые, должно быть, помялись, но отбросил эту мысль, стоило только восстановить равновесие. Ощущая смутное чувство дежавю, он сковано поблагодарил смотрителя, поправил очки и виновато улыбнулся. — А, понятно, на свиданку, значица, — пробормотал мужчина себе под нос, сверкая темными глазами из-под кустистых бровей. Альбус, мимолетно поразившись его проницательности, поспешно помотал головой. — Прогуляюсь после завтрака. Говорят, полезно. Сэр Кэмпбелл уставился на него своим странным немигающим взглядом. Сегодня на нем был темно-серый, подбитый мехом, сюртук, сидевший на уродливой, но крепко сбитой фигуре так плотно, что казалось, одно неосторожное движение, и треснет в плечах. Альбус привычно отвел взгляд, принимаясь крутить ремень сумки. Хотелось скорее бежать к Геллерту, но смотритель вглядывался уж слишком пытливо и многозначительно, чтобы оставлять его без ответа. — Вы, дурачье, едва не порушили мою защиту, к слову, — вдруг пробормотал сэр Кэмпбелл, почесывая скулу. Альбус удивленно вскинул голову: о том происшествии в тренировочном зале он уже успел позабыть и уж точно не ожидал напоминания сейчас. — Да-да, ты и дружок твой, Гриндевальд, чтоб ему пусто было. Че такого он там накуролесил, что мне чары подновлять пришлось? И только теперь до Альбуса дошло, о чем именно он говорил. — Вы… то есть, это вы сечь Фичино накладывали? — должно быть, лицо у него сделалось до того глуповато-удивленным, что сэр Кэмпбелл расхохотался, согнувшись в три погибели и хлопая себя по ляжкам. — А вы че ж, думали это Богослов колдовал? Ой, хах, не могу, уморил ты меня, деточка! Богослов! Ну ты ж! — хохотал Кэмпбелл, явно забавляясь от напряженной работы чужой мысли. — Нет, нет… Не думали, — ответил Альбус, закусывая щеку, — То есть, я признаться, думал, что это профессор Диггер, но Геллерт сказал, что связка не его, но я и подумать не мог… — Что это я постарался? Да ну, не ты один, пацан, не ты один, — хмыкнул смотритель, распрямляясь, и пробормотал себе под нос, — А может из Дитерова выкормыша и выйдет толк, вона как связочки-то магические чует, сопляк. И, чуть возвысив голос, добавил: — Так че за заклинаньице было? Альбус помедлил: рассказать, не рассказать? С одной стороны, он не обещал Геллерту молчать, да и тот не требовал, а с другой — явно не светлая то была магия. Как бы не прилетело потом наказание им обоим за своеволие. Альбусу это сейчас было совсем не с руки. — Да ты не тушуйся, болезный, я ж примерно догадываюсь, че он там трогал и чем занимался. Хорош, черт, — крякнул сэр Кэмпбелл со странной гордостью. — Если сразу после школы в каталажку не загремит, отрекомендую его свои ликвидаторам. Пусть он их помучит малька. А? Хорош план, деточка? Альбус кивнул, неуверенно улыбаясь. Он все еще не знал, как ему общаться со смотрителем. Сэр Кэмпбелл вроде и был к нему (да и к Геллерту, что греха таить) благосклонен, но Дамблдор безосновательно его напора побаивался и сторонился. Однако кое-что из разговора вынес: ликвидатор проклятий, значит. Вот где сэра Кэмпбелла так потрепало. Что ж, неудивительно, что-то такое Альбус и предполагал. — Вряд ли он захочет, Геллерт все практик больше, — рассеянно улыбнулся Дамблдор. Сэр Кэмпбелл основательно кивнул. — Ага, и изобретатель он, леший сын! Тестировать незнакомую магию в школе, полной малых деток — эт он запросто. Ох, и наплачешься ты с ним. Держался бы подальше, пока можно было, — сухо обронил он, обходя Альбуса и тяжело поднимаясь по ступеням. Дамблдор проводил смотрителя взглядом, оставшись в недоумении от их разговора, не зная, попрощаться со сэром Кэмпбеллом или так сойдет? Но тот уже шагнул под сень крытой галереи, бормоча себе что-то под нос и теряя к Альбусу всякий интерес. Дамблдор помаял еще минуту, подспудно ожидая, что в любой момент мужчина может вернуться и окликнуть его, нагрузив какой-нибудь работой, но все было тихо. Тогда он медленно пересек двор, стараясь смотреть себе под ноги, чтобы не растянуться на гладких, обледеневших камнях. Вдохнул утренний подхваченный морозцев воздух, и лишь свернув за ограду, ускорил шаг. Геллерт его, наверное, уже заждался. Над лесом взвилась стая крупных птиц, оглашая округу громкими криками. Заметалась над деревьями, а потом, встав на крыло, полетела на север. Альбус вздрогнул, вскинул голову, озираясь по сторонам. В ранний час на улице не было ни души. Дамблдор поправил шарф и нырнул в узкий проход в каменной нише, пригибая голову, чтобы ветки разлапистого бука не задели его по макушке. Дверь теплицы оказалась плотно закрыта. Альбус прищурился, вжался носом в стекло, пытаясь рассмотреть в душном мареве грязных стекол чужой силуэт. Показалось, или в глубине промелькнула тень? Дамблдор вытащил палочку и пробормотал алохомору — засов звякнул, но не поддался. Альбус нахмурился, и испробовал еще одно, посложнее, но и то не сработало. Преодолев унизительный порыв постучать, Ал спрятал палочку и интуитивно потянулся к засову пальцами, концентрируясь на ощущениях собственной магии. Тонкий росток силы влился в холодное железо. Засов лязгнул и отворился. Альбус переступил порог и плотно прикрыл за собой дверь. Воздух в теплице был душный и влажный, в теплой мантии и шарфе тут же стало жарко. Из-за одичавших и разросшихся растений казалось, что внутри царит извечный вечерний сумрак. Очки тут же запотели; Дамблдор ощупью ступил на густо поросшую сорной травой каменную дорожку, взобрался по выщербленным ступенькам и едва не вскрикнул, когда из зарослей слева в его сторону метнулся силуэт. Альбус тихо ахнул, ощутив себя пойманным в крепкие объятия. Знакомый ток чужой магии и аромат горьковатого парфюма в мгновение успокоили разогнавшееся в панике сердце. — Ты меня напугал, — выдохнул Дамблдор, отстраняя чужие руки. Геллерт рассмеялся и отступил, даже не пытаясь напустить на себя виноватый вид. Выглядел он до того проказливо, словно сотворил давно припасенную шутку, так что по-настоящему обидеться на него не получалось. — Прости, не смог удержаться. Где ты пропадал? Завтрак закончился полчаса назад. — Не поверишь, попался сэру Кэмпбеллу, — признался Альбус одновременно пытаясь совладать со сползающей с плеча сумкой, размотать душный шарф и наложить простенькое заклинание на стекла очков. — Янису? — с незнакомой интонацией переспросил Геллерт, забирая у него сумку и тут же запуская в нее руку. — О, бутерброды! Отлично. Пойдем, я там уже облюбовал местечко… Альбус, наконец справившись с шарфом и расстегнув мантию, пригладил растрепавшуюся косу и кивнул. — Да, ему. — И что он от тебя хотел? — бесстрастно уточнил Гриндевальд, но тон его голоса не обманул Ала. — Да ничего, как и все велел держаться от тебя подальше. Ах, да! Ты знал, что Фичиновскую филигрань выстраивал он? Я так удивился, он в прошлом оказывается… — Ликвидатор, да. Знаю, — перебил его Геллерт, пробираясь сквозь заросли разросшейся наперстянки и отмахиваясь от излишне любопытных соцветий, — В свое время был очень известен в Восточной Европе. Конфедераты часто пользовались его услугами… Ты совсем не интересуешься окружающими, да? Альбус проглотил снисходительную подколку с должной стойкостью. Лишь повел плечом, хмурясь. — Он меня… Честно признаться, всегда немного пугал. Геллерт остановился, обернулся на каблуках и пытливо заглянул Дамблдору в глаза. — Еще бы нет. Он же Музу смерти пережил и даже рассудок сохранил. Любого адекватного человека он бы пугал, — протянул он, нарочито скругляя гласные. Альбус непонимающе улыбнулся: стыдно признаться, что в темных проклятиях он был не сведущ. Но Гриндевальд не стал насмехаться, лишь качнул головой, предлагая следовать за собой, по пути объясняя: — Может у вас это проклятье по-другому называют, не знаю. Если под него попадаешь, то шансов у тебя немного. Хороший менталист поможет, но такого еще поди разыщи. Тут тонка сонастройка сознаний нужна, а когда проклятый к менталисту попадает, от его сознания почти ничего уже не остается, так, короткие разрозненные образы, кусочки воспоминаний из детства в основном. Ты знал, что образы детства — самые стойки? Удивительно. Проклятье это — жуткая шутка, медленно, но верно сводит тебя с ума: голоса, видения, обманчивые ощущения. Что только с собой не творишь, чтобы от него избавиться… Альбус оглядел обустроенный Геллертом уголок и медленно опустился на расстеленное прямо на поросшем травой пяточке покрывало, складывая мантию и шарф рядом. — Так это он сам с собой сотворил? — А то как же. Резал, рвал, мучил. Но тело — ладно, а вот сознание. Крепкий Янис человек, раз смог сохранить свою личность, — заметил Гриндевальд, опускаясь рядом и закапываясь в альбусовскую сумку, — Он, говорят, с проклятьем годы мучился. Какая же сила духа нужна, с ума сойти! В прямом смысле слова… — Откуда ты столько о нем знаешь? Я даже имени его за все эти годы не удосужился спросить, — чувствуя легкую вину за свою отстраненность, пробормотал Альбус. Геллерт, раскладывая еду по наколдованным тарелкам, рассеянно кивнул. — Говорил же, от тетки. У них там вроде как все серьезно… Может, на старости лет еще раз замуж выйдет. — И добавил, презрительно морща нос, — Ох и не хотелось бы, мы с Янисом друг друга на дух не переносим. — Ты ему нравишься, — упрямо заявил Альбус и сам не знал, зачем защищает Яниса Кэмпбелла перед Геллертом: то ли из чувства внутреннего противоречия, а может от стыда. — Он мне тоже, — абсолютно серьезно ответил Гриндевальд, — Но все равно: терпеть не можем. — Вы просто похожи! — выдохнул Дамблдор. Геллерт, вскинув на него взгляд, поморщился и вздохнул. — Ну, может и так. Но я единственный в своем роде, а потому Янис меня просто бесит. Альбус фыркнул и огляделся, откидывая на локти. — Ты ужасно нарциссичен, тебе говорили? — Ага, — легко согласился Гриндевальд, пропустив шпильку мимо ушей, — Каждый встречный. Неактуально. Он помедлил, заговорщически улыбнулся, а потом словно дешевый фокусник из магловских представлений извлек из-за спины бутыль темного стекла. Альбус прищурился, разглядывая выцветшую этикетку. В вине он не разбирался, но бутылка даже своим видом внушала уважение. — Что это? — Эльфское вино. Года рождения моей матери, кстати. Перед отъездом решил разворошить отцовский погребок. Ни о чем не жалею, — фыркнул Геллерт, снимая с пояса охотничий нож и надламывая опечатывающий горлышко сургуч. — Трансфигурируй из чего-нибудь бокалы, будь добр? Дамблдор подкатил глаз, сорвал две травинки и, на миг прищурившись, обратил их двумя изящными хрустальными фужерами. Геллерт, искоса наблюдая за его магией, довольно улыбнулся. Альбус был горд собой: с каждым днем ему все легче удавалось беспалочковое колдовство. И пусть на подобное превращение ему потребовалось гораздо больше усилий, и теперь он ощущал легкое опустошение, словно активно колдовал по меньше мере пару часов, обращая зонты в кошек и обратно, но трансфигурация всегда давалась ему проще других дисциплин, так отчего бы не потренироваться? И взгляд Геллерта того стоил. Отгоняя от себя мысль, что он просто хотел покрасоваться, Альбус протянул ему бокалы, легонько звякнув один об другой. — Прекрасно, — промурлыкал Гриндевальд, разливая густое и темное как кровь вино. — Ты решил меня споить? — усмехнулся Альбус, принимая из чужих рук фужер. Аромат неуловимо знакомых ягод забился в нос, щекоча рецепторы. Дамблдор вдохнул его полной грудью, прикрывая глаза. Странное это было ощущение. Альбус не любил алкоголь, но сейчас, окутанный запахом перебродивших ягод и чего-то сладкого, теплого, словно само летнее солнце, запечатанное в бутылку, он ощутил невероятное спокойствие, какого с ним не случалось с самого детства. — И надругаться, — хохотнул Геллерт, вырывая его из тягучих мыслей. Мягко стукнув краешком своего бокала о чужой, он светло улыбнулся и сделал глоток. — О, идеально. Не зря воровал и таил ее столько времени от Сварльддоттир. А это, скажу я тебе, пострашнее пропущенной тренировки будет. Ал, слушая его быструю летящую речь, подкатил глаза и тоже пригубил: вино было сладким, таким же густым и обволакивающим на вкус, как и на вид. Алкоголь почти не чувствовался, а вот жар закатного дня вдруг стал ощутимее. Словно Альбус снова зачитался и задремал под яблоней в саду их старого дома, а солнце, пробиваясь косыми лучами сквозь рдеющие над головой листья, мягко гладило его по лицу, утишая. Под веками защипало. Альбус сморгнул соль с ресниц, опуская глаза. Геллерт придвинулся ближе, прижимаясь к его боку. Осторожно, словно боясь спугнуть, взял за руку, раскрывая ладонь, погладил дрогнувшие пальцы. — Ни разу не пил эльфское? Альбус покачал головой, опускаясь виском на его крепкое плечо. — В первый раз всегда так. Проваливаешься в самые теплые, самые лучшие свои воспоминания. Это своего рода наркотик… — Ты пытаешься подсадить меня на наркотик? — с улыбкой переспросил Альбус, совсем не чувствуя положенной тревоги. Геллерт усмехнулся, поглаживая его запястье кончиками пальцев. — Тут только один наркотик, на который я хочу тебя подсадить… — прошептал он ласково, прижимаясь губами к чужому виску. Альбус рассеянно подумал, что это уже случилось, и Геллерту больше не нужно стараться: Ал давно попал в его сети, словно глупый мотылек, летящий на огонек свечи. Но вслух не сказал, словно книззл подставляясь под поглаживания и мягкие касания губ. Мысли текли лениво и размеренно, спутываясь в плотный и мягкий клубок. Геллерт рядом ощущался до того полновесно и цельно, что хотелось кричать в голос, но Альбус упрямо продолжал молчать, прижимаясь ближе. — Дай свою палочку на секунду, — нарушил их уютное молчание Гриндевальд. Альбус вздрогнул и поднял голову с его плеча, потянувшись за палочкой раньше, чем вопрос оформился в слова. — А твоя где? — спросил лениво. Геллерт поморщился, перехватывая резную рукоять и делая ленивый пас кистью. Воздух вокруг них замерцал, сгущаясь голубоватыми огоньками. Альбус распахнул ресницы, запрокидывая голову, словно ребенок, впервые увидевший взрослое колдовство. Стайка наколдованных светляков сгустилась во влажном воздухе, покачалась, а следом порскнула в стороны, складываясь в сложные геометрические узоры словно в танце. Альбус улыбнулся: простая, но эффектная магия. И до одури красивая. — Раз уж у нас свидание… — пробормотал Геллерт, возвращая палочку. — А у нас свидание? — фыркнул разморенный Дамблдор, убирая ее в кожаные ножны. — Альбус! — укоряюще взглянул на него Гриндевальд, — Ты отвратительно понимаешь намеки. — А ты слишком пространно намекаешь. И где твоя палочка? Он явно влез куда-то не туда: легкомысленный, почти игривый настрой тут же слетел с Гриндевальда, осыпаясь шелухой. Взгляд его потемнел, а лицо стало жестким и холодным. Альбус приподнялся на локте и тронул кончиками пальцев залегшую между светлых бровей морщинку, по-детски пытаясь ее разгладить. — Нет, нет, нет, не делай такое лицо. Я спросил что-то не то?.. Геллерт вздохнул, на миг отводя глаза. Перехватил руку Альбуса и прижался губами к пальцам, опаляя дыханием жесткие, посеченные реактивами, подушечки. Дамблдора от этого простого действа окатило волной мурашек от загривка до поясницы, а в груди потеплело, ожгло, разливаясь — словно кровь вышла из сердца жаркой волной. Он крепче вцепился в ножку бокала, прижимая тот к губам, не сводя с Гриндевальда потяжелевшего взгляда. — Моя палочка плохо меня слушается, — неохотно признался Геллерт, прижимаясь к раскрытой ладони Альбуса щекой и опуская ресницы. — Даже твоей мне колдовать легче. — Почему так? — нахмурился Ал, поглаживая его скулу. Длинные светлые ресницы защекотали до одури чувствительную кожу; локон золотистых волос, выбившийся у виска, упал Геллерту на лицо, мягко мазнув по костяшкам альбусовых пальцев. Дамблдор поймал, накрутил его и мягко отпустил. — Ты ее в бою добыл? Геллерт нарочито равнодушно пожал плечами. — Нет. Фамильный артефакт, чтоб его! — прошептал он, касаясь основания ладони губами. Альбус, не отрывая взгляда, потянулся ему навстречу, очерчивая подушечкой большого пальца капризный изгиб рта. Геллерт напряженно улыбнулся, вскидывая ресницы, — Она меня почти не слушается, потому что все еще принадлежит отцу. Ekelhaft! — А чем колдует отец? — непонимающе уточнил Дамблдор, явно ускользая из диалога в мир своих мечтаний. Кровь шумела за ушами, грудной жар медленно опускался ниже. Скулы разгорались, а дышать становилось все труднее. — Ну, что ты, у него своя. Как и положено, полностью подходящая по руке, выправленная лучшим европейским мастером. А эту сбросили мне как подачку, — Гриндевальд скривился, вновь становясь похожим на требовательного ребенка, который получил не тот подарок на день рождения. В разделенный на двоих миг Альбус нашел эту его привычку морщить нос очаровательно-прекрасной. — Не слишком-то я ее люблю, понимаешь? Альбус мягко улыбнулся, ощупью отставляя бокал на покрывало. — В школе разве нет стипендий? Ты мог бы пойти и купить себе палочку, раз эта тебя не устраивает, — пробормотал он, обнимая Геллерта за шею. Гриндевальд едва заметно вздрогнул и перевел на него темный взгляд, закусив губу. Ал потянулся навстречу, уже не осознавая, что делает и насколько это пристойно. Осталось лишь острое желание и осознание того, как долго он этого хотел. Первый поцелуй вышел мучительно медленным. Они будто заново изучали, вспоминали друг друга после перерыва. Альбус зажмурился, зарываясь ладонью в мягкие пряди у Геллерта на затылке, целуя его с несвойственной для себя жадность. Желание накаляло кровь, и это не было банальным подростковым возбуждением, нет, это было что-то глубже, ярче, порочнее. Темное, жаркое внутри требовало слиться и пожрать, не оставив и крупицы чужого дыхания. Присвоить себе, забрать и раствориться. Альбус бы испугался собственнических терзаний, если бы не был так пьян — не вином, но Геллертом Гриндевальдом. Геллерт прихватил его губы укусом, и Ал тихо застонал, откидываясь на лопатки и утягивая его за собой. Звякнула посуда, кажется, опрокинулся бокал и вино потекло по траве, но им обоим было плевать. Поцелуи становились яростней, грубее. Альбус гладил напряженные плечи, скользил пальцами по нежной коже загривка, изредка чувствительно впиваясь ногтями, словно и правда был чересчур разыгравшимся книззлом. Гриндевальд первым разорвал поцелуй, ткнулся носом ему в шею, шумно и жарко дыша. Коснулся губами, языком, словно ящерица или змея. Альбус прошило жаром; пальцы в волосах сжались крепче. Чужая горячая тяжесть ощущалась так правильно, так нужно, что у Дамблдора перехватило дыхание от яростного, щемящего грудь чувства. Он закрыл глаза и растворился в незнакомом доселе ощущении принадлежности, а потому едва не пропустил тихие слова, сказанные через силу: — Ал, мою палочку сломал отец. Хорошо, что ты не слышал о Гриндевальдах. Альбуса словно окатили ледяной водой, даже возбуждение немного улеглось. Он мягко оттолкнул Геллерта от себя, сел и заглянул ему в глаза, непонимающе хмурясь. — Ты ведь не серьезно это сейчас? Гриндевальд смотрел куда-то сквозь него, блуждал взглядом по окнам теплицы. Ладони, расслабленно лежащие на коленях, слегка подрагивали, точно Геллерт хотел собрать их в кулак, но никак не мог собраться с силами. Дамблдор прижал ладонь к горячему лбу, обвел их укромный закуток глазами, машинально потянулся за палочкой истаять пролившееся вино, лишь бы чем-то занять руки. Простой факт не укладывался в голове, свербел и кололся, точно осколок стекла, застрявший в горле вместе с дыханием. Палочка была для него всем. Он получил ее рано, гораздо раньше, чем другие дети. Он рос спокойным и рассудительным ребенком, мудрым не по годам, как говорил отец, и не было ничего удивительного, что в лавку к Олливандеру юный Альбус Дамблдор попал в нежные шесть, тогда как другие дети получали свои первые палочки гораздо старше. После этого он не представлял, как жить без нее. Лишиться привычной знакомой до каждой засечки палочки было для него все равно, что лишиться рабочей руки. Нет, даже хуже — сразу сердца. И пусть Альбус, еще до экспериментов с сырой силой, понимал, что он навсегда останется магом и палочка — лишь инструмент, как котел или дорогие, тонкой настройки, алхимические весы, но до сих пор приходил в ужас, вспоминая, как у Аберфорта в наказание временно отнимали возможность колдовать. Всего на пару дней, да и на брата это не производило особого впечатления, зато на Альбуса — очень. — Почему… — голос дрогнул, падая до задыхающегося шепота. Альбус взял чужие ладони в свои и мягко сжал, привлекая внимание Геллерта, — Как это случилось? Наказание для преступника. Он не представлял себе степень чужой вины, способную толкнуть любящего родителя на такое. Но редкие оговорки Гриндевальда не оставляли простора для фантазии: их отношения с отцом были накалены до предела. — Отцу не нужно повода, чтобы попытаться прибрать меня к ногтю. Мне было тринадцать, и я резко высказался о подобранной для меня партии, этого оказалось достаточно, чтобы Дитер рассвирепел и… — Геллерт фыркнул, словно зачарованный, разглядывая ладони Альбуса в своих руках. Он чувственно огладил острые костяшки, очертил выступающие вены, разбегающиеся сетью голубоватых нитей под кожей, улыбаясь чему-то своему — могильно, кривовато, скрывая тень безумия под золотом ресниц. Альбус, не отводя взгляда от его лица, коротко облизал губы и мягко высвободил левую руку из хватки, обнимая Геллерта под скулой. — Какой была твоя палочка, Лерт? Гриндевальд рвано выдохнул, скалясь на край рта. Поймал поцелуем основание большого пальца и прикрыл глаза. — Терновник и перо ворона. Ничего необычного. В северной Европе, по крайней мере, — пробормотал он отрешенно, но лицо его расчертилось тенью, словно каждое сказанное слово вбивало гвозь в кровоточащее сердце, — Моя была негибкая девица. На первом курсе меня однажды разоружили… так она не стала работать в чужой руке. Совсем. А твоя? Она… какая? — Кипарис и перо феникса, — прошептал Альбус, ощущая за собой груз чужой вины так остро и яростно, что занемели кончики пальцев, — Иногда мне кажется, что палочка мне польстила, и продолжает льстить каждый день. Гриндевальд вдруг хрипло рассмеялся. — Не говори ерунды! — и добавил, наконец глядя напрямо, — И не нарывайся на комплименты. Тебе не понравится: все еще стану рассыпаться о великолепном шелке твоих волос. Альбус улыбнулся в ответ, качнулся навстречу, захватывая в короткий и нежный поцелуй чужие губы. — Я рассчитывал услышать что-то об остром уме, таланте и величии. — И не надейся, высокомерный ты наглец! — хохотнул Геллерт беззлобно, притягивая Альбуса ближе и зарываясь пальцами в его наскоро собранную косу. Дамблдор закусил губу, ловя темный отблеск на дне его зрачков, и сам потянулся навстречу. Во вкусе чужих губ еще не отжила сладость вина и терпкость утренних сигарет. Дамблдор закрыл глаза, проваливаясь в вернувшееся ощущение нереальности происходящего, позволяя себя целовать и не думать о том, что будет после. И лишь на границе сознания мелькнула и пропала заполошная, горячечная мысль: какой же была истинная сила Геллерта Гриндевальда, если он сумел обойти его даже с чужой, непослушной руке, палочкой? Не стоило ли всерьез начать его бояться?..