Глава вторая.
Аберфорт весь вечер с ним показательно не разговаривал. Не то чтобы Альбус слишком переживал по этому поводу, бывало, они так крупно ссорились, что не общались по месяцу, а то и более. Но Элфиас, который, как обычно, был в курсе всего на свете, шепнул перед сном, что Аберфорт упросил кого-то из старшекурсников с Хаффлпаффа бросить его имя в Кубок наравне с прочими. И ужасно оскорбился тем, что выбрали не его, посчитав это личной трагедией. — Теперь он будет тебе мстить, — с беззлобной усмешкой добавил Дож, вгрызаясь в бок сочного алого яблока. Альбус поморщился: тяжелый нрав младшего Дамблдора давно уж стал притчей во языцех и быстро прославил Аберфорта далеко за пределами львиного факультета. Уж кому-кому, а Эйбу вспыльчивости, гордости (граничащей с гордыней) и горячечной храбрости было не занимать, но если прочие умилялись его сердечности, то Альбус лишь раздраженно закатывал глаза. Он слишком хорошо знал брата, чтобы находить его хоть сколько-нибудь привлекательным с точки зрения простых человеческих качества. Тот, впрочем, платил ему той же монетой. — Смотри-ка, свежий Пророк! Как раз к завтраку, — заметил Элфиас, протягивая руку за шлепнувшейся на стол газетой. Он надрезал бечевку, стягивающую страницы, ножом для масла и развернул прямо над тарелкой с недоеденной яичницей. Альбус, зацепившись взглядом за общее фото чемпионов на первой полосе, чуть заметно нахмурился. Значит, вчера ему не показалось, и фотограф намеренно выдвинул их с Геллертом на первый план. И если с Гриндевальдом это объяснялось достаточно просто: он даже на первый взгляд казался фотогеничным до одури, а уж когда начинал улыбаться… То с Альбусом вопрос оставался открытым. Быть может, таким образом британское издание пыталось подчеркнуть важность Хогвартского чемпиона? Или они нарочито создавали ненужный ажиотаж вокруг еще даже не начавшимся соперничеством с Дурмстрангом? Об этом знали все, а кто не знал, тот догадывался или строил предположения одно фантастичнее другого. Если между Францией и Британией давно установились равновесные партнерские отношения, то с Севером и Восточной Европой все было не так гладко. Начиная от кардинально разнящейся внутренней политики в сторону магического и не-магического населения в целом, заканчивая стандартами обучения. Шармбатон легко шел на контакт, и с десяток лет назад между школами даже практиковались двухмесячные стажировки. Практика не продержалась долго, потому как отвратительно сказывалась на общем учебном процессе. А до наглухо закрытого северного Дурмстранга до сих пор не всегда можно было дописаться с совами, а уж о порталах и очных встречах приходилось уведомлять за несколько месяцев. Это лишь подогревало нарастающий интерес, но Альбусу стало противно от искусственности, от ловушки, в которую он случайно угодил. Чувствовать себя кроликом в силках было неприятно. — О, Мерлин… — сдавленно пробормотал Дож и резко свернул газету, задев локтем бокал с соком. Тот звякнув, плеснул за край, пачкая скатерть, но устоял, — Элфиас этого даже не заметил. — Я возьму, ты не против? — Альбус медленно протянул руку. Элфиас вытаращился на него и покачал головой, пытаясь спрятать Пророк на коленях под столом. — Нет там ничего интересного, Ал, ну вот совсем-совсем ничего… Давай лучше это… пойдем, а то опоздаем… у нас же эти, как их… зелья? — Элф, дай сюда газету, — твердо повторил Дамблдор. Дож помедлил, затем неохотно подчинился, добавил тихо и совсем убито: — Двадцатая страница. Альбус отодвинул тарелку, расправил Пророк на столе и пролистал до середины. Здесь тоже красовалось их общее фото на этот раз вместе с профессорами и судьями Турнира, но в тексте статьи мелькали и отдельные фотографии чемпионов. Альбус на портрете вышел не очень: чуть хмурился на вспышку, а стекла очков, которые он позабыл снять, ловили блики, скрадывая взгляд. Однако Дамблдора интересовала не фотографии, а текст. Дочитав, он устало вздохнул и отложил газету. — Как они вообще узнали про Азкабан? — прошептал Элфиас, вяло ковыряя вилкой растекшуюся глазунью. Альбус безразлично пожал плечами. За годы его обучения история с отцом так часто всплывала и приковывала внимание к его семье и детям, что Альбус успел обзавестись непробиваемым панцирем, от которого уверенно отскакивали грязные словечки вроде «сын убийцы» и «магглоненавистник». Нет, ему не было все равно, но со временем эмоции — боль, гнев, обида и разочарование — заметно притупились. Он не успел ответить; тяжелые шаги и грубоватый тычок в плечо прервали разговор. — Ну что, добился своего?! — Аберфорт бросил на стол измятую газету — товарку той, что минуту назад читал сам Альбус, и пристукнул по ней ладонью в гневе так, что задребезжали стоящие рядом тарелки. — Теперь все снова будут трепать имя нашего отца… А мама?! Ты вообще о ней подумал? Альбус резко поднялся; пару тянущихся вечность мгновений он изучал брата снизу-вверх как какой-то сомнительный препарат под стеклом, которого отчаянно не хотелось касаться руками. Их все еще разделяла значительная разница в росте, хотя Аберфорт уже перерос его в размахе плеч. — Ты обвиняешь меня? — вкрадчиво уточнил Альбус, склоняя голову. Аберфорт уставился на него исподлобья и коротко кивнул: — Да! А кого ж еще, идиот ты эдакий?! — рявкнул он так громко, что на них начали с любопытством оборачиваться с других столов. Альбус ощутил резкий укол боли за переносицей, поджимая губы. — Помнится мне, ты сам хотел участвовать. И даже опустил свое имя в Кубок. — заметил он. Аберфорт ожидаемо насупился, принимаясь нервно потирать рукоять торчащей из кармана мантии палочки, словно собирался вот-вот выхватить ее, наставив на брата. На его лице в неописуемом калейдоскопе сменялись злость, обида, ревность, стыд и вина. Он, в отличие от Альбуса, совсем не умел носить маску безразличия и на все реагировал вздорно и бурно. — Я не клал, вернее, не сам… — буркнул Эйб, упрямо вскидывая подбородок, запоздало понимая, что по старой привычке принялся оправдываться. — И вообще, дело не в этом! — Да им бы только грязи нарыть! — попытался вмешаться Элфиас, успокаивающе укладывая ладонь на плечо Альбуса, словно это ему в действительности требовался контроль. Или поддержка, — Если б не ваш отец, они бы нашли что-то еще… Или вовсе придумали! Похуже! А так, эта история ведь давно известна и… — Именно, — Альбус кивнул, подхватил со стола газету и сунул ее в руки брата, — Повзрослей уже, Эйб. Он обогнул Аберфорта и стремительным размашистым шагом направился к выходу из Большого зала, не сомневаясь, что Элфиас последует за ним. У самого края гриффиндорского стола в спину донеслось яростное: — Не указывай мне, что делать! Я уже взрослый, так что иди к черту, Дамблдор! Альбус усмехнулся, покидая столовую с мыслями, что кое-что, кажется, не изменится никогда.***
Астрид Монтгомери поджидала его у теплиц. Несмотря на погожий денек, горло и плечи ее плотно укрывал сине-серый факультетский шарф. Альбус как раз возвращался с Озера, где предпочёл провести обеденное время в одиночестве, запасясь книгой и бутербродами. Девушка, приметив его издали, поднялась с лавки, оправила складки на плиссированной юбке и стремительно догнала Альбуса, подстраиваясь под его шаг. — Привет, — улыбнулась она. Альбус галантно подал ей руку и мимолетно улыбнулся в ответ. — Тебя не было на утреннем собрании. Почему? — требовательно спросила Астрид. Альбус неоднозначно дернул свободным плечом. — Ты разве не слышала? Меня сняли с должности старосты. Директор выразил озабоченность моим свободным временем и невозможностью должным образом подготовиться к будущим испытаниям. Астрид фыркнула, чуть крепче стискивая его руку. Помолчала, кусая нижнюю губу, явно размышляя над чем-то. Альбус с легким удивлением отметил, что знает многие ее повадки. Они с Астрид так часто оставались наедине, что успели в изрядной степени выучить друг дружку и не устать. — Ох, Дамблдор, и подложил же ты мне свинью, — протянула она, шутливо толкнув его плечом. — Представь, кого поставят тебе на замену? Винсента? Я с ума спячу! И это будет целиком и полностью твоя вина. Альбус фыркнул, представив Винсента Лестрейнджа старостой школы: этому только дай поснимать баллы и к утру в часах факультетов, кроме Слизерина, не останется ни одного камня. Да уж, мягко говоря, кандидатура та еще. — Ну, почему сразу Лестрейнджа, может быть, Камиллу? — предложил Ал. Сам он испытал облегчение, когда директор объявил об отстранении. Альбус зримо устал, сначала год таская значок старосты факультета и решая вечно возникающее мелочные проблемы однокашников, а потом — и школы. На летних каникулах даже подумывал отказаться, но чувство ответственности вновь взыграло раньше, чем письмо директору оказалось закончено. Извечное «кто, если не ты?» не давало ему жить спокойно сколько он себя помнил. — Нет, Камиллу точно не поставят. Во-первых, она девушка, сам понимаешь, а во-вторых, у вас в этом году и так недобор. Нет, точно не Джонс, — Астрид покачала головой и вдруг остановилась, заставив Альбуса замереть тоже. Дамблдор рассеянно поправил очки, отвлекаясь от собственных мыслей, и вопросительно взглянул на девушку. Та, впервые на памяти Альбуса, мялась, нервно заламывая пальцы и подыскивая слова. — Слушай, я спросить хотела… — Астрид осеклась, потянулась зачем-то разгладить отворот на его мантии, и Альбусу впервые остро захотелось отшатнуться от ее руки. Монтгомери этого не заметила; расправив и без того невидимую складку, она натянуто улыбнулась: — Как там дома дела? Альбусу не нужно было читать ее мысли, чтобы понять: спросить она хотела совсем не то. — Н-нормально, думаю, — произнес он после секунды раздумий: отвечать или не отвечать вовсе? — Честно говоря, не знаю. — Ты что, не писал о Турнире домой? — на этот раз Астрид вполне искренне округлила глаза. Альбус поморщился, словно случайно, забывшись, накусил на липкую ириску больной зуб. — Написал еще вчера вечером. Но ответного письма не было. — Должно быть, твоя мама занята, — задумчиво произнесла Астрид, — Она, кажется, занимается исследованиями? Ты что-то говорил про ее алхимическую практику, я помню… Альбус не слишком распространялся о своей семье и на то было сразу несколько причин. Они с Аберфортом условились о легенде еще задолго до поступления Эйба в Хогвартс, и строго придерживались ее из года в год. Возможно, эта договоренность была единственным, что действительно объединяло братьев. О Персивале Дамблдоре, умершем в Азкабане в год, когда Альбусу исполнилось двенадцать, в школе знали все: на первом курсе Дамблдор-старший был любимейшей темой для разговоров даже в родном Альбусу львятнике. Его поддерживали или осуждали, перемывали кости или превозносили, как не побоявшегося выступить за свою правду героя. Конечно, истина мало кому была известна. Заступился за дочь, — так шептались просвещенные. Дочь же при этом справедливо почитали погибшей. Но о его вдове — Кендре — знали и того меньше, лишь то, что рассказывали сами братья. В их голосах она обретала вес и силу, становясь независимой, свободной, чего на деле вот уже многие годы была лишена. Кендра Дамблдор занималась разработкой экспериментальных целебных зелий и сотрудничала с известными французскими алхимиками. Они почти не лгали, разве что в моменте сотрудничества: мать и впрямь все эти годы пыталась создать успокаивающий состав для Арианы, способный сдерживать ее буйную силу, раз уж лекарство отыскать оказалась невозможным. Получалось с переменным успехом, и несколькими крохотными патентами, на отчисления от которых Дамблдоры и жили после смерти отца. Но Кендра не теряла уверенности, что когда-нибудь и это знание ей покорится. Альбус унаследовал дух невозмутимости перед трудностями как раз от нее. Об Ариане, младшей сестре Альбуса и Аберфорта не знал никто. А кто когда-то слышал о девочке, справедливо полагали ее ныне покойной жертвой маггловских ублюдков. Даже Элфиас и тот был уверен, что Ал и Эйб единственные отпрыски Дамблдоров. Астрид Монтгомери про Ариану не слышала или была достаточно умна, чтобы не спрашивать Альбуса ни о чем, в том числе и об отце. Особенно после вышедшей на первой полосе статьи. И он был ей за это крайне признателен. — Ты ведь не об этом хотела спросить, — проницательно заметил Альбус, потянув ее за рукав мантии к замку. Астрид не стала упрямиться, лишь спрятала нос в полосатый шарф и глянула на Дамблдора из-под русой челки. Не отрицала, потому что отрицать очевидное было не в ее характере. — Говори, обещаю не смеяться, даже если там что-то совсем дурацкое. — Это не дурацкое! — огрызнулась девушка, вырывая свой рукав из его пальцев, и обгоняя Альбуса, чтобы пройти впереди. Сумка с книгами била ее по крепкому бедру, приминая край юбки, из-под которой выглядывали темно-синие гольфы в серебристую вертикальную полоску. Волосы, убранные в не тугую косу, спускались ниже поясницы; бант на ленте почти развязался. — Погоди-ка, — Альбус поймал ее за кончик косы и тщательно перевязал ленту, расправляя заломы. Астрид наблюдала за ним, обернувшись через плечо. Выражение ее по-лисьи острого лица ускользало от понимания. — Вот. Так-то лучше. — Спасибо, — рассеянно поблагодарила девушка и вдруг выдала на одном дыхании, тревожно сглатывая гласные: — Я видела тебя с Гриндевальдом! Ты сидел с ним на занятиях. Альбус моргнул, обескураженный ее напором: он ожидал чего угодно, но не этого. — Скорее он ко мне подсел, но да. А что? — ровно ответил он. Астрид молча смотрела на него, кусая губы. На щеках, к вящему удивлению Альбуса, проступили алые пятна румянца. Это было странно и так нелепо, что Дамблдор на мгновение усомнился в своем же обещании не смеяться во что бы то ни стало. Все же девчонки были такие… — Он тебе понравился, что ли? — с лёгкой улыбкой шепнул Ал, подаваясь ближе. Монтгомери издала какой-то неясный звук: что-то одновременно похожее на писк и рык проклокотало в ее горле. Девушка до боли вцепилась в Альбуса и грубовато его тряхнула. — Не говори ерунды! Я просто переживаю. Ты что, не слышал, что говорят об этих Гриндевальдах?! Альбус покачал головой: он действительно не слышал. Он совершенно не интересовался внешней жизнью за пределами школы, и уж тем более политикой (если дело было, конечно, в ней) и последние годы обучения посвятил исключительно собственным исследованиям, которые в Хогвартсе не слишком поощрялись. Но за прекрасную успеваемость и примерное поведение Альбусу многое прощали. Например, он легко получил пропуск в Запретную секцию и по-настоящему пропал, жадно впитывая информацию из хранящихся там древних фолиантов. И вот теперь Астрид смотрела на него широко распахнув глаза так, словно он не знал каких-то элементарных вещей: в какой руке держать вилку, а в какой нож или как и зачем осенью стоит надевать перчатки. Астрид, смекнув, что над ней и не думали насмешничать, закатила глаза в непередаваемой учительской манере в той или иной степени присущей всем рейвенкловцам. — Мерлин мой, Дамблдор! В каком веке ты живешь? Какой же скандал был год назад, когда твой Геллерт едва с треском не вылетел из школы. — Во-первых, он не мой. Во-вторых, Астрид, откуда ты-то все это знаешь? А в-третьих… за что, позволь узнать? — словно невзначай уточнил он. В груди нехорошо кольнуло в предчувствии надвигающейся бури. Так иногда бывало, когда у Арианы случался внезапный приступ, и Альбус начинал по крупицам чувствовать ее больную силу, густо разлитую в воздухе. — Во-первых, мне плевать, — передразнив, фыркнула Астрид, вновь беря его под руку, — А во-вторых… Ах, слушай. Моя тетка, Фелиция, если ты не в курсе, работает атташе в Венском отделе МагКанцелярии. В основном, конечно, перекладывает бумажки и варит кофе, но зато получает новости из первых рук, — Монтгомери заговорщически улыбнулась, а Альбуса внутренне передернуло. Он терпеть не мог этих доверительных разговоров за чужими спинами, когда правда мешалась с вымыслом так густо, что становилась с ним одного цвета. Он не ожидал такого от Астрид и был неприятно удивлен, но не стал ее прерывать. В конце концов, он все же был любопытен почище трехцветного книззла. — Так вот, год назад впервые за более чем десять лет пришло прошение на сбор расширенной Комиссии по неправомерному использованию магии. Пришло прошение не откуда-нибудь, а из Дурмстранга. Все, конечно, жутко переполошились — где это видано, полный состав да еще и ради несовершеннолетнего? Тогда не было известно ради кого, но имя Гриндевальдов вскоре всплыло в официальных документах, — Астрид на мгновение замолчала, словно не решаясь говорить, — Но что странно, в прессе ни единого упоминания не было. Если бы не тетка, я бы тоже ничего не узнала, но Фелиция всегда была болтливой, а уж после чашечки кьянти… — девушка легкомысленно улыбнулась, останавливаясь у статуи вскинувшегося на задние лапы льва. Здесь их пути расходились, а до начала следующей пары оставалось меньше четверти часа. — Уж не знаю, что он там натворил, но сам подумай, расширенную Комиссию просто так не собирают, — Астрид покачалась на низких каблуках туфель, поправила перекрутившийся ремешок рюкзака и пронзительно глянула на Альбуса взглядом до одури напомнившим ему материнский. — Будь, пожалуйста, с ним осторожен. Не думаю, что тебе нужен такой друг… Альбус замер, глядя ей вслед. Во рту железисто кислило, словно он спрятал под языком медный кнат. Тебе не нужен такой друг… Альбус и не собирался дружить с Гриндевальдом. Этот (как выяснилось) австриец был нагловатым, вздорным и до крайности раздражающим. К тому же, был напрочь лишен такого понятия как личные границы. Но от слов Астрид Альбусу стало так тошно, как не было уже давным-давно. Может от формулировки, а может от самого смысла… Дамблдор не мог сказать наверняка, но ему определенно не нравилось, что кто-то смеет решать за него с кем ему общаться, а с кем погодить, пусть даже в такой ласковой, облеченной в заботу форме. Напротив, от этого лживого беспокойства становилось лишь гаже. Дамблдор сглотнул вязкую слюну, раздраженно передернул плечами и поспешил на урок.***
На его привычном месте у окна кто-то сидел. Альбус с удивительной легкостью опознал белокурую макушку, склонившуюся над партой. Геллерт Гриндевальд что-то записывал на клочке пергамента, кончик пера то и дело мелькал над его правым плечом. Альбус замедлил шаг, размышляя, стоит ли выбрать другой стол или попросить отсесть интервента. Но мест в классе продвинутых заклинаний всегда не хватало, многие выбирали их в свой специалитет перед ЖАБА, поэтому свободными оставались исключительно последние парты. Альбус тяжело вздохнул, смиряясь, и бросил вещи на скамью рядом с Гриндевальдом. Геллерт, не отрываясь от пергамента, придвинул к бедру свою сумку, давая Дамблдору больше места, и коротко кивнул: — Привет, Альхен. Альбус не удостоил его ответом. Вокруг Геллерта за пару дней соткался ореол таинственной притягательности. Дамблдор ждал, когда о его неслучившимся исключении (если Астрид, конечно, не солгала) заговорят, но видимо родители Гриндевальда и впрямь тщательно замяли дело. О Геллерте Гриндевальде болтали, как и о Венсане Равеле, как и о самом Альбусе — вполне закономерно, если задуматься, но в определенном ключе: Ал слышал накануне, как шестикурсницы в гостиной строили предположения о том, с кем чемпионы выступят на Йоле, хотя до бала оставалась еще уйма времени. — Тяжелый день? — спросил Гриндевальд, отрываясь от своих записей. Альбус глянул на него искоса и покачал головой, не говоря ни «да» ни «нет». Он вообще не слишком горел желанием общаться, но Геллерт был другого мнения. Он придвинулся, откладывая перо, и заглянул Альбусу в глаза. — Да брось, от того, что ты со мной заговоришь, Земля не сойдет с орбиты. — Не думаю, что тебя интересуют мои проблемы, — буркнул Дамблдор. Гриндевальд раздраженно наморщил нос: — Если я спросил, значит интересуют. — Значит по-другому: они тебя не касаются, — обрубил Альбус, вытаскивая из сумки тетрадь с лекциями. Гриндевальд фыркнул, но ничего не ответил и Ал почти расслабился. Он и сам не знал, почему так остро противостоит попытке подружиться, или хотя бы пообщаться на равных. Да, его раздражала манера Гриндевальда перетягивать на себя все внимание, его излишнее любопытство и нежелание мириться с чужим личным пространством, но с другой стороны Элфиас тоже был не в меру любопытен и иногда становился по-настоящему раздражающ. Но Дожа Альбус знал с первого курса и успел примириться со всеми его недостатками и полюбить достоинства. Элфиас был как знакомая с детства книга, к которой возвращаешься в минуты слабости или тоски, но Гриндевальд… Альбус не мог дать объективной оценки его личности хотя бы потому, что не успел ее изучить. Да и не стремился. Но уж точно, будь Геллерт книгой, та покоилась бы в Запретной секции на полках с запрещенными темномагическими практиками. Его магия ощущалась даже когда австриец не колдовал. Она просто была, окутывая его фигуру флером невидимой завесы, кололась и искрилась на кончиках пальцев; пахла озоном и ладаном, льдисто посверкивая на просвет. Альбус с детства был чувствителен к проявлениям чужих потоков силы, а магия Геллерта была лаково темной и густой как патока, — привлекательной и отталкивающей одновременно. В локоть ему ткнулся кончик пера, под ладонь лег пергамент с резким уже знакомым наклонным почерком. «слишком много теории» Альбус дернул углом губ, подумал, но все же притянул записку и ответил, стараясь не смазать влажные чернила тыльной стороной ладони: «Как будто вам все сразу объясняют на практике» Гриндевальд неясно хмыкнул и задумался на мгновение. «нет но нам никогда не дают контрзаклятье не объясняя самого заклинания» Писал он как говорил — в своей стремительной манере без логических пауз и знаков препинания. Альбус, отчего-то задетый за живое, нахмурился. «Продвинутые заклинания — специальный факультатив, где разбирают больше теорию и возможности ее прогрессии. Здесь все уже в курсе «заклятий». Что ты вообще тут делаешь, в таком случае?» Геллерт несколько мгновений смотрел на записку так, словно не понимал написанного, а затем широко ухмыльнулся. «тебя хотел увидеть соскучился по твоему прекрасному профилю» Альбус ощутил, как неотвратимо холодеют кончики пальцев, а скулы напротив наливаются предательским жаром. Но отчего? От раздражения, конечно, с чего бы ему смущаться?.. «Не неси чушь!» Вывел он с таким глубоким нажимом, что едва не порвал кончиком пера пергамент. Трижды подчеркнув написанное, Альбус небрежно вернул записку и отвернулся, уставившись на доску, где уже появились первые меловые формулы заклинаний ненаносимости, использующиеся для мелких предметов, чтобы затруднить их магический поиск. Осознав, что пропустил половину объяснений, Альбус раскрыл тетрадь и принялся спешно записывать основные морфемы. И ощутимо вздрогнул, когда поверх написанного на свежие чернила опустилась очередная записка: «ты безумно красив» Вспыхивал он, как и все рыжие, за мгновение. Щеки налились лихорадочным жаром, а перо дрогнуло, оставляя кляксу на пальце. Альбус резко обернулся к Гриндевальду, смерил его пронзительным взглядом поверх стекол очков, но не нашел в его лице ни намека на насмешку. Тонкая открытая улыбка чертила чужие губы. Дамблдор шумно выдохнул и нарочито небрежно коснулся пергамента кончиком волшебной палочки, оборачивая написанное в пепел. Удовлетворившись мелкой местью, Альбус смел остатки в сторону, достал из кармана платок и принялся оттирать испачканные руки. Гриндевальд, ничуть не задетый, тронул горячую горстку пепла, растер сизую дымку по пальцам, а следом накрыл всей ладонью. Руки у него были тонкие и белые, будто выточенные из китовой кости. Альбус искоса следил за движением, как следил бы за опасным хищником в метре от себя; за тем, как чужие пальцы чуть заметно подрагивают в напряженном превращении. Когда Геллерт отнял ладонь на парте остался лежать крохотный металлический бутон ириса. На корне языка поселилась горечь. Гриндевальд отвернулся к окну, а Альбус, помедлив, потянулся к бутону и тронул его ребром ногтя. Трансфигурация вышла простенькая, бутон — резкий и угловатый, но все же красивый, как старинная гемма. Сам бы он мог гораздо лучше, но… Геллерт не использовал палочку. Та так и осталась лежать рядом с его расслабленной ладонью нетронутой, спокойной. Под ребрами кольнуло от неясной тревоги и… да, Альбус, не лгал самому себе, — от зависти. Беспалочковая магия, сколько бы он не практиковался, так ему и не далась. Он прочитал о ней все, что смог найти в библиотеке Хогвартса и собирался после выпуска получить допуск к министерской либререе, но пока все это были лишь планы. Альбус в раздражении ткнул в бутон палочкой и превратил ирис в чёрных бабочек. Те вспорхнули, разлетаясь по классу, привлекая внимание нескольких студентов и профессора Кавински. — Прекрасное превращение мистер Дамблдор, но начислить вам за него баллы я не могу, — произнес он своим мягким голосом, оправляя сползшие на кончик носа квадратные очки, — Хотя бы потому, что сейчас мы проходим совсем другое заклинание. Не отвлекайтесь, будьте любезны. Альбус пристыженно кивнул и уткнулся в тетрадь с записями, нервно теребя в пальцах перо. С этим Гриндевальдом он совсем распустился забывшись. Надо было срочно брать себя в руки и возвращаться к учебе, а то он такими темпами и вовсе скатится до «Выше ожидаемого». И никого первого места на потоке, никаких хорошо оплачиваемых, престижных стажировок после. Спустя десяток минут Альбус все же бросил короткий вороватый взгляд на соседа. Но Гриндевальд не смотрел на него, он глядел в окно, подперев щеку ладонью; на фоне алого заката резко выделялся его острый профиль и длинные, редко трепещущие, золотистые ресницы. На локоне волос у самого уха сидела бабочка, то складывая, то раскрывая свои крохотные бархатные крылышки. Альбус отвернулся, поразившись тому, что нашел это зрелище до странного привлекательным, почти трогательно-нежным.***
— Вы, британцы, совсем не знаете Blumenknigge, — хрипловато заметил Гриндевальд, затягиваясь крепким дымом. Альбус замер, неприятно удивленный открытием. Об этом месте, спрятанном от чужих глаз в густых зарослях боярышника с одной стороны и крытой галереей с другой, мало кто знал. Северная часть замка не использовалась для занятий, сюда выходили только окна жилых комнат Рейвенкло и несколько забитых старой рухлядью классов. Некогда аккуратный, а ныне дико заросший бурьяном и колючими кустами ежевики клочок гербологического огорода, приютившийся между заброшенными теплицами, был для Альбуса отдушиной. Сюда он приходил читать и заниматься, когда погода позволяла, а разуму требовалась тишина, сюда же сбегал отдохнуть от мыслей и выпустить накопившее раздражение если у Озера становилось людно, и совсем не готов был увидеть на облупившейся от времени лавке Геллерта Гриндевальда. — Если тебя поймают, будут неприятности, — предупредил Альбус, осознавая, каким неловким глупцом выставит себя, если сейчас развернется и уйдет прочь после того, как целенаправленно пробирался через кусты боярышника. Геллерт, заметив его смятение, сдвинулся к краю и приглашающе хлопнул узкой ладонью по деревянному настилу досок. Сигарета в свободно отброшенной на спинку руке густо дымилась, заплетаясь длинными горькими лентами и убегая в вечерние сумерки между оставшихся стекол теплицы куда-то к выкатившимся на небосвод первым звездам. Альбус приблизился и присел на край. Запах табака щекотал ноздри. Отец иногда забивал трубку, и Ал до сих пор помнил жгучий кисловатый аромат, окутывающий гостиную в их старом доме. Он душил, заставляя задыхаться и сухо кашлять в ладонь. Мама, замечая что отец опять курит внутри, выгоняла того в сад и открывала все окна, но запах въедался в занавески и обивку дивана, и Альбус, с его чутким носом, ощущал его еще несколько долгих дней. Сигарета Гриндевальда отличалась древесной горечью и тоже раздражала рецепторы, но от нее хотя бы не хотелось беспрестанно чихать. Заметив, что Альбус морщится, Геллерт перебрал в воздухе пальцами, создавая непроницаемую сферу, в которую, вихрясь кольцами, начал втягиваться дым. Он опять не использовал палочку. Дамблдор бездумно поправил очки и убрал за ухо прядь выпавших из низкого хвоста волос. Он сам не знал, зачем пришел и главное — остался. Время приближалось к ужину, а к вечеру на улице похолодало, и даже оставшиеся стены теплицы не спасали от сквозняков, да и заниматься стоило пойти в библиотеку, но Альбус пришел сюда, надеясь побыть в одиночестве. И в очередной раз прогадал. Геллерт молчал. Молчал спокойно и привычно, словно чувствовал чужое настроение. А может, так он и проводил свои одинокие вечера, вдосталь наязвивших и позубоскалив за день, устав от самого себя. Тишина в какой-то момент показалась Альбусу даже уютной. Это же и взбесило. — Как ты нашел это место? — спросил он чуть требовательней, чем собирался. Геллерт медленно повернул голову, позволяя дыму молоком стекать со своих губ и втягиваться в сферу. — Гулял, — коротко проронил он. — Странные у тебя места для прогулок, — не отступил Альбус, сам не понимая, зачем пытается вывести Гриндевальда из шаткого меланхоличного равновесия. — Gut, я искал место для вечерней сигареты. — Вечерней? — брови Альбуса приподнялись в удивленном непонимании. Геллерт кивнул, заметил его настойчивый взгляд и полез во внутренний карман гимнастерки, доставая тонко исполненный, но уже не новый серебряный портсигар с полустершейся гравировкой дракона на крышке. Он раскрыл его с тихим щелчком и продемонстрировал содержимое Альбусу: папиросы в суховатой на вид серебристой бумаге заполняли обе его стенки. — Утренняя и вечерняя. Две в день, не больше, — объяснил Геллерт, затягивая в последний раз и перетирая сигарету в пальцах. Короткий огонек вспыхнул, испепеляя остатки. Гриндевальд защелкнул портсигар, убрал его в карман и отряхнул ладони. Поймал дымную сферу и с тихим щелчком лопнул ее вместе с дымом. — Если тебя поймают… — вновь начал Альбус, раздражаясь от такой ненавязчивой демонстрации силы. Гриндевальд странно глянул на него из-под упавшей на глаза челки. — Уже ловили. Я давно курю. Потому и две. Под счет, — отрывисто проговорил он, и Альбус запоздало заметил, как остро проступил его рокочущий акцент к вечеру. А ведь на уроках Геллерт разговаривал на английском бегло и вполне чисто. — Зачем ты вообще..? — Это расслабляет. Помогает очистить мысли и сконцентрироваться на чем-то одновременно. Тебе не понять, — обрубил Геллерт, поднимаясь на ноги. — Если мы закончили, то я пойду. Gute Nacht, Alchen. Альбус, раздраженный и взволнованный этой странной сценой, неожиданно схватил его за рукав формы, удержав на месте. — Подожди, — спешно выдохнул он, сам не зная, что хочет сказать, спросить. Геллерт остановился, вопросительно изогнул бровь. Он не пытался высвободить руку и даже как будто наслаждался этим опосредованным прикосновением, прохладой пальцев Альбуса, ощущающейся даже сквозь рукав гимнастерки. Он молчал, вновь молчал, не подталкивая Дамблдора, не давая ему ни единой зацепки — понуждая сделать все самому. Альбус поднял голову и с вызовом встретил его взгляд. — Беспалочковая магия. Когда ты овладел ей? Геллерт моргнул, склоняя голову к плечу, а потом улыбнулся хитроватой плутовской улыбкой. Он мягко высвободил руку из чужой хватки и раскрыл ладонь на уровне груди, щелчком пальцев вызывая крохотный язычок пламени, весело затрепетавший на слабом ветру. Альбус зачарованно уставился на его танец, ощущая странную горечь, собирающуюся на корне языка. Он чувствовал, как перенаправились, изгибаясь чужие магические потоки, но не смог бы повторить подобного сам. — Покажи мне. Объясни как, — потребовал он, упрямо поджимая губы. Он ожидал, что Геллерт рассмеется ему в лицо, назовет глупцом и уйдет, это было бы вполне в его духе, насколько Альбус смел судить: высмеять слабого, поглумиться. Дамблдор бы и сам не стал ничего объяснять, особенно если кто-то просил (требовал) объяснений в подобном тоне. Но Геллерт вновь удивил и лишь весомо кивнул, погасив голубоватое пламя. Он сорвал с ближайшего куста скрутившийся сухой листок и опустился перед Альбусом на корточки, держа листок в сложенных чашечкой ладонях. — Кому как, а мне проще всего было с огнем. Наверное, это зависит от темперамента, сродства стихий и еще от того, какое заклинание у тебя легче всего выходит, — прошептал Геллерт и на один неуловимый миг пальцы его дрогнули, а листок, лежащий на раскрытых ладонях, поднялся в воздух на полдюйма и медленно затлел с одного конца, окуриваясь дымом. Альбус как завороженный потянулся к нему, тронул, ожегся и одернул руку. — Ох, осторожнее, — улыбнулся Гриндевальд, — Попробуй сам. Представь, что палочки у тебя нет, а магия — течет сквозь кожу. Ты сам сдерживаешь магию, не позволяя ей пролиться, но ты — просто инструмент. Почувствуй ее ток в своих венах и позволь пройти сквозь тебя, переплавь в намерение без заученной формулы, взмаха. Альбус легким движением палочки призвал к себе сухой лист и спрятал в ладонях. Уставился на него, хмурясь, пытаясь представить и ощутить то, о чем говорил Гриндевальд. Почувствовать магию оказалось не так-то просто — это как почувствовать отдельно, допустим, свое дыхание. Слишком привыкаешь не замечать и в итоге, отделить от прочего белого шума становится почти невозможно. В какой-то момент он поймал себя на том, что просто катает внутри себя мысль подобно гладкому леденцу, пустое намерение воспламенить. Магия бурлила в его крови, потоки силы взвивались, раскручиваясь по спирали, но никак не находили выхода. Он бесплодного напряжения заболела голова. Это были прекрасные слова, но у Альбуса ничего не выходило. Геллерт мог сколько угодно описывать собственные ощущения, но Альбус не понимал, как применить это на практике. Это… разочаровывало. Как-то он смог добиться результата — сам, понять, как все происходит, а Дамблдору оставалось довольствоваться напряжением в висках и дрожащей ладонью. — Не выходит, — пряча за холодом тона собственное разочарованием, произнес он. Геллерт прицокнул языком и поймал его за руку, больно сдавив запястье. — Ты пытаешься делать, как обычно: движение, знанием, мысль. Но мысль должна идти первой, а вторым — намерение, — он силой заставил Альбуса раскрыть ладонь чашей, и… Ощущение было до одури странным. Альбус едва подавил в себе инстинктивное желание одернуть руку, как одернул пальцы от огня. Он сразу понял, что именно сделал Геллерт, но держать в ладони «сырое» волшебство его силы оказалось… жутким, интимным и чарующим. Колкое желание сжать пальцы стало непереносимым. Грудь сдавило, словно воздух вдруг кончился и дышать стало нечем. Одновременно с этим Альбус ощутил, как его собственная магия, бегущая с кровью по венам, толкнулась навстречу, пытаясь слиться и поглотить чужую силу. Ужасающее по силе своей ощущение восторга пронзило Дамблдора от загривка до пяток, заставляя затрепетать в подобии экстатического откровения. — Чувствуешь?.. — шепнул Геллерт. Альбус заторможено кивнул, не доверяя сейчас своему голосу. — Теперь попробуй сам. У тебя получится. Он отнял пальцы, для надежности и вовсе спрятал руку за спину, словно боялся не удержать касание и качнуться навстречу. Альбус понимал: его собственная сила тянулась за Геллертом, за его пальцами, ласкаясь как живая, стремясь сплестись с тем, кто показал ей ход наружу. Всплеск желания был таким острым, что у Альбуса на мгновение заложило уши и потемнело в глазах. В себя его привел запах едкого дыма — листок в ладони не просто затеплился, а разом обратился в пепел. Альбус поднял голову и встретился со блестящими в полумраке глазами Геллерта. Он только сейчас заметил, какие они на самом деле темные, густо-синие. Гриндевальд не смотрел на горстку пепла в его ладони, взгляд его был прикован к лицу Альбуса, который все еще хватал ртом воздух от потрясения и восторга. Если бы Дамблдор мог нормально соображать в этот момент, он скорее всего бы смутился, но место смущения прочно заняла эйфория. Магические контуры гудели, искрясь вырвавшейся на свободу силой. Альбус никогда еще не чувствовал себя таким… живым и наполненным. — Ведь что есть магия… — прошептал Геллерт. — …если не прямое желание, облеченное в силу, — хрипло закончил за него Альбус. — Получилось. Мерлин и Моргана, у меня и правда получилось… Я не понимаю… — Все ты понимаешь, — Гриндевальд накрыл все еще безвольно распахнутую ладонь Альбуса своей, коснулся горстки пепла, возвращая его обратным преобразованием в зеленый, резной листок. Зажал тот, покрутил в пальцах, криво усмехаясь чему-то своему, — Ну, есть желание еще что-нибудь сжечь? — Мне кажется, я могу спалить весь мир!.. — с восхищенным испугом прошептал Альбус, прислушиваясь к гудению силы, заплетающейся коконом вокруг его тела. — Это так…всегда? Геллерт покачал головой, улыбаясь углами резко очерченного рта. — Нет, эйфория скоро отпустит. Просто ты впервые выпустил наружу внутренний резерв, позволяя ему подпитываться от внешнего истока, вот тебя и… слегка размазало. Это как цедить из плотины по капле… — Или снести ее вовсе, — Альбус кивнул и лихорадочно зашарил глазами по окружающему пространству. — Мне срочно нужно дерево. Сухое. Я… хочу… Гриндевальд понял его без слов и кивнул, подхватывая со скамьи сумку Альбуса и закидывая себе на плечо. — Пошли, я кажется видел сухой граб вниз по тропе. Они продрались сквозь разросшийся кустарник, прижавшись к северной стене замка, пробрались по узкой, заплетенной тропке сквозь высокую, по-осеннему колкую траву и спустились с холма в тихую ночь. Запретный лес здесь подбирался к кромке обжитой территории совсем близко, и Альбус, спускаясь с пологого откоса, даже в полумраке сумел различить крупные темные стволы деревьев и кружащиеся в сгущенном ночном воздухе редких огоньки. Хотелось бежать вприпрыжку и Ал едва сдерживал себя, стараясь не выглядеть уж слишком по-детски взволнованным. Магия клокотала внутри, вспышками взрывной карамели оседала на корне языка, понуждая все тело вздрагивать. Альбус, увлеченный новыми переживаниями, не сразу заметил, что в воздухе вокруг него то и дело вспыхивают разноцветные искры, а вот Геллерт, судя по его усмешке, уже давненько развлекался, ловя их в ладони словно светляков. Они остановились у самой кромки леса. Геллерт уронил сумку в траву и кивнул на иссохший, мертвый ствол, раскинувший свои лапы-ветви на краю опушки. Альбус успел отстраненно подивиться, как хорошо Гриндевальд успел изучить пришкольную территорию и задаться быстротечным вопросом: совался ли он уже в Запретный лес? Но все это было сметено и вытеснено нетерпеливым предвкушением, когда Геллерт, предусмотрительно наложив вокруг щиты, приглашающе махнул рукой. Альбус уже почти позволил пламени сорваться с кончиков пальцев, но замер, беспомощно оборачиваясь к отступившему в сторону Гриндевальду. — А если… я его целиком спалю? — Да сжигай, — фыркнул тот, скрещивая на груди руки, но не выпуская палочку, — Я первый раз вообще вишню сжег. Целиком. Вспыхнула за секунду. Но я был поменьше и хуже себя контролировал… Ты уж главное постарайся себя не поджечь, договорились? Альбус коротко кивнул, мысленно отметив обязательно спросить позже, во сколько лет Геллерт первые познал беспалочковое колдовство. Более всего это напоминало стихийный выброс магии, который часто происходил с малолетними волшебниками, но с возрастом все учились это контролировать и не допускать подобного впредь. Может именно это и было основной ошибкой? Может стоило поощрять юных магов именно к такому виду волшебства?.. Мысли разбегались, изорванные в клочья ярко поступившей эмоциональной составляющей. К волшебству Дамблдор обычно подходил с холодной трезвой головой и еще никогда не чувствовал свою магию так ярко, так болезненно чисто, так… Всесильно. Граб вспыхнул как маггловская спичка, занялся сразу и весь в один топкий миг. Альбус ахнул, прижимая ладони к груди, словно лишь теперь понимая, какую глупость совершил: такой факел не увидит только слепой. Огонь загудел, взметнувшись вверх, но натолкнулся на загодя поставленный Гриндевальдом щит, опал и рассыпался искрами понизу. Альбус как завороженный смотрел на пламя, чувствуя на лице его голодное, опаляющее и близкое дыхание, но не смея отодвинуться прочь. Языки огня, прыгая по ветвям, перекинулись на низкорастущий куст бузины, сворачивая живые листья и обжигая грозди вызревших ягод. Дамблдор дрожащими пальцами достал из кармана палочку и накрыл огонь непроницаемым для воздуха куполом. Пламя, прогорев, вскоре погасло. Альбус обессилено осел на землю, невидящим взглядом уставившись перед собой. Гриндевальд подошел и опустился рядом, подперев подбородок кулаком с зажатой в нем палочкой. — Видел бы ты себя со стороны, — протянул он с неясным чувством. Альбус повернул голову и моргнул, испытующе заглядывая Геллерту в лицо. Гриндевальд спокойно встретил его взгляд и улыбнулся одними губам, но улыбка эта была такой, словно за тенью ее крылась смертная боль; глаза напротив были темны и пусты, с широко разошедшимися чернильной кляксой зрачками и едва уловимым синим ободком по краю. — Но у нас проблема… — прошептал он, качнувшись вперед. Альбус, как завороженный подался навстречу и резко выдохнул, обрезавшись о хрупкий смешок. — Какая? — голос звучал так хрипло, словно Альбус сорвал горло от крика. Он откашлялся, отвел от лица растрепавшиеся пряди и, перебирая распустившийся хвост, из-под ресниц следил за тем, как Гриндевальд поднялся на ноги и взмахом палочки снял щиты. Он подошел к выгоревшему грабу, тронул одну из ветвей — и та рассыпалась прахом, жирными хлопьями слетая по воздуху. — Ты задел бузину. Это невежливо, — и пусть Гриндевальд стоял к нему спиной, Альбус мог поклясться, что тот усмехается: усмешка звучала в его негромком хрипловатом голосе, — Она живая. Альбус затянул ленту на волосах и подернул рукава мантии, поднялся, спрятал палочку в карман, несколько обескураженный последними словами. — Я н-не хотел, — зачем-то произнес он, подходя ближе. То ли оправдывался, то ли… Геллерт качнул головой, обернувшись через плечо. — Знаю. Так почти всегда бывает. Первый раз сложно не поддаться стихии… А огонь и вовсе прожорлив что твой Голодный всадник. Ты либо контролируешь его, либо он тебя убивает. — Как Адское пламя, — устало подсказал Альбус. Эйфория первого прорыва отхлынула, оставляя его опустошенным и обезличенным. Он ощущал себя таким измотанным, словно занимался каскадной трансфигурацией с десяток часов к ряду без передышки. Захотелось лечь на траву и уснуть. — Я не хотел вредить живому, — шепнул он, прилагая слишком много усилий просто чтобы складывать слова в осмысленные предложения. Гриндевальд вновь кивнул и расстегнул рукав форменного сюртука вместе с рубашкой. Чуть подвернув его, провел кончиком палочки по ладони, обозначая глубокий порез, который тут же начал заполняться кровью. Геллерт шагнул вперед, присел у корней и прижал руку к земле, с глубоким вздохом опуская ресницы. Альбус, несмотря на тупящую усталость, легко разобрался в его магических потоках: Гриндевальд потянул немного живого от земли, от травы, от соседних деревьев. Совсем немного, чтобы не убить дарителя, но достаточно, чтобы напитать чужой жизнью искалеченный ствол. Глядя, как опаленные жаром листья разворачиваются, наливаются соками, как ягоды вновь набирают жизнь, глянцевито поблескивая темными боками, Альбус испытал неясное желание коснуться Геллерта кожа к коже, сплести ладони, а лучше и вовсе прижаться щекой к щеке. Вновь ощутить его магию в своей руке, у себя под кожей и внутри. Гриндевальд поднялся, неловко покачнувшись, и вздохнул. Порез на ладони он небрежно перехватил платком вдоль, неловко пытаясь подвязать его края на тыльной стороне руки. Гладкий шелк скользил, упирался точно живой, не поддаваясь ни узлам, ни обычно ловким пальцам. Альбус шагнул к Геллерту, оттолкнул мешающую руку, и сам перехватил края ткани, накладывая тугую повязку. — Я могу залечить, — запоздало спохватился он. Гриндевальд покачал головой, отметая свободной рукой со лба светлую челку и по-кошачьи жмуря глаза. — Так запросто не выйдет, а ты и без того потратился. И в лазарет я не пойду… Альбус прекрасно его понимал: еще бы, в лазарете обязательно начнут спрашивать. Он, каким бы усталым и несведущим ни был, разобрал магию крови, а это по общему определению все еще оставались темные искусства. К Геллерту появятся вопросы, даже несмотря на то, что нужда была направлена на доброе, а не во злое. Ал не сразу осознал, что все еще сжимает перебинтованную ладонь в своих, легонько поглаживая прохладные геллертовы пальцы. — Ты ведь и себя вложил, — без удивления заметил он. Гриндевальд смерил его долгим взглядом и подернул плечами, мол, какая в сущности разница. Разницы в сущности не было никакой. Альбус слабо улыбнулся, отпуская его руку. — Нужно вернуться, впрочем, ужин мы безнадежно пропустили. — Я не голоден, — ответил Геллерт, — Но провожу тебя к замку. Мало ли… Альбус потянулся было съязвить по поводу этого «провожу» и по поводу этого «мало ли» тоже, но с отстраненным удивлением обнаружил, что совсем не хочет отвечать колкостью. И вместо этого просто кивнул. До замка они шли в молчании. Уже у крыльца, за кругом фонарного света, Геллерт вдруг поймал его за рукав мантии и мягко, но настойчиво потянул на себя. — Я солгал, — спокойно заметил он. — Магические потоки: они редко у кого подчиняются с первого раза. И у тебя могло бы не получиться, и это было бы нормально, но… — Получилось. Гриндевальд слабо улыбнулся и протянул Альбусу его сумку, которую, как оказалось, все это время нес на плече. Дамблдор вспыхнул скулами, перехватил и излишне резко дернул на себя ремешок. Геллерт опустил взгляд, слабо хмыкнул и с кошачьей осторожностью потянул один из десятков карманов пальцами, заглядывая внутрь. — Заклятие невидимого расширения? — одними губами произнес он. — Впечатляет. Но ты же знаешь, что оно незаконно для личных вещей?.. Альбус заставил себя успокоиться, дышать глубже и не кидаться в Гриндевальда каким-нибудь невербальным проклятьем. Хотя бы потому, что и без того вымотался без меры. Заглянув в чужие глаза, опасно щурясь за стеклами очков, он спросил таким же едва различимым шепотом: — Ну, и? Как ты это-то понял? Гриндевальд с таинственной улыбкой пожал плечами — за это особенно сильно захотелось съездить ему по лицу, — но тут же посерьезнел и придвинулся так стремительно, что Альбус одним усилием воли подавил инстинкт отпрыгнуть в сторону. — Магия. Ты весь звенишь и искришься силой. Как лепесток пламени. Твой отпечаток, отличный от всех почерк — я его просто чувствую. — Хватит, — свистяще выдохнул Дамблдор, чувствуя как вокруг него закручивается мягким вихрем чужая сила, ласкаясь к обнаженной коже, вливаясь в его собственную. Изнутри под грудной поднялась волна жара, затопив грудь, плечи и лицо. Губы и щеки закололо так, словно он только что вернулся к камину с мороза. — Перестань. Фонарь у входа мигнул и погас, оставляя их в кромешной тьме; Альбус широко распахнул глаза, мгновенно ослепнув. Налетевший порыв ветра дернул его за воротник мантии, бросил в лицо пряди волос, холодной змейкой пробрался за шиворот, заставив поежиться и свести лопатки. Геллерт ощущался рядом так остро, так явно, словно они произвели серьезную сонастройку перед двойным колдовством, спутав все магические контуры в тугой комок. От него исходило ровное мягкое тепло, к которому хотелось качнуться навстречу. Альбус испытал острое дежавю, словно проживал этот миг до и точно знал, что должно случиться после. Он настороженно прислушивался к чужому дыханию, по-звериному смиряя свое. И все равно отшатнулся, в последний момент ускользая. Твердые горячие пальцы вскользь задели скулу, запутались в растрепанных волосах. Альбус напряженно замер, до боли вглядываясь в медленно проступающие из темноты контуры крыльца и поворота на лестницу, хотя более всего на свете желал бы зажмуриться и совсем ничего не различать. Он чувствовал, как чужие пальцы невесомо разглаживают прядь волос у виска. Теплый выдох опалил скулу; губы скользнули в полудюйме от налившейся румянцем кожи. От Геллерта пахло сигаретами, кровью и пеплом, и едва ощутимо чем-то неуловимо знакомым, терпким и холодно-древесным — так пах он сам, его кожа, волосы, так ощущалась его магия и то темное колдовство, что он бесстрашно творил на глаза у Ала меньше получаса назад. Его нарочитая не оставляющая сомнения близость будоражила, заставляя не только магию, но и сердце частить за грудиной. Альбус беззвучно выдохнул, нашел в себе силы и медленно поднял голову, встречаясь с Гриндевальдом взглядом. На дне чужих зрачков лаской свернулась тьма. — Перестань, — повторил пересохшими губами, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал строго, и Геллерт, недовольно нахмурившись, подчинился, отступая прочь. Он был необычно хмур и собран словно перед смертельной дуэлью с сильнейшим в его жизни противником, и Альбус едва подавил в себе порыв вновь поймать его за руку, успокоить. — Ich möchte dich… — шепнул он с той невыносимой хриплой тоской, от которой на горле у Ала болезненно натянулись жилы. Но он заставил себя остаться на месте, не дрогнув ни единым мускулом. Гриндевальд какое-то время изучал его лицо, потом беззвучно выругался и тряхнул волосами, расплываясь в кривой усмешке. — Что ж, доброй ночи, Альхен. И прежде чем Альбус успел ответить, развернулся на каблуках и пошел прочь. Камешки хрустели под подошвами его ботинок словно спинки мелких животных; Дамблдор жег взглядом широкую спину, пока не перестал его не просто видеть, но и ощущать. Пока не смог вновь вздохнуть сдавленным горлом. Затрещав, разгорелся тусклый фонарик над входом, окатив Альбуса рыжеватым светом точно кипятком. Отблески трепещущего пламени задрожали на его волосах, окрашивая их в багрянец поздней осени. Дамблдор поежился, возвращаясь из плена собственного разума в мир реальности, и обхватил себя за плечи. Усталость гнула его к земле и даже голод пропал, напротив, в желудке заворочалась неприятная тяжесть. Заправив за ухо прядь вылущенных ветром волос, Альбус, стараясь не думать о том, от чего он себя уберег, поднялся на крыльцо, спеша укрыться за незыблемыми стенами родного Хогвартса как за средневековым бастионом. О Геллерте Гриндевальде он решительно не думал.