Под серым небом

      Ночь, полная влажной духоты, сменяется зябким утром на скомканной постели. За обещание исцеления я продал душу двум дьяволам — они не солгали. Но выражать чувства — ответственность, которую я боялся брать снова, хоть и в погоне за тем, чтобы никуда больше не бежать. Капли бились о стекло, и тревожность только нарастала внутри, заглушая всё остальное. Я постарался собраться как можно тише. Пока хёны ещё спали в объятиях друг друга, я спешил оказаться в объятиях серости.       Заурядные блоки строений чередовались, сменяя друг друга. Я, казалось, забыл дорогу обратно, но ноги продолжали плестись по мокрому асфальту. Когда я подошёл к своему дому, то не посмел даже приблизиться и просто смотрел со стороны на тёмные очертания здания.       Я уже давно потерял то, что ставил превыше всего.       То, что имело когда-то значение.       То, что считалось единственно правильным и важным.       Я так безумно устал, чтобы ждать «завтра» и проживать его, будто оно что-то для меня значит. Долгие бессмысленные ночи отражались бледной фигурой в зеркале и глазами такими же тусклыми. Я уже давно не пытался себя спасти.       Правда единственно настоящая лишь в одном: потеряв что-то, разбившись о кого-то, кого мы считали стоящим и достойным, мы обязательно встретим другого, кто нас вылечит, если по неосторожности не убьёт. Если в итоге это не будет ещё больнее, чем в прошлый раз.       Сердце пребывало в агонии, и я устало прикрывал лицо ладонью. В моём доме не осталось ничего, ради чего бы я мог вернуться. Я был напуган всеми этими мыслями, и мне хотелось бежать. Так далеко, как мог, только бы скрыться от всех и всего, а главное — от себя самого.       В голове всё также крутились ненавистные вопросы:       Кем я являюсь?       Я — источник всех своих проблем.       Чего я стою?       Прошло порядка нескольких часов, как я ушёл домой, но так и не вернулся, отдавшись бессмысленной прогулке под серым небом. Я не прятался под зонтами и дождевиками как другие, играющие невинность, потому что знаю, что люди, которые ходят под этим невыносимым дождем, ничего хорошего из себя не представляют — я тоже. Все эти притворщики не исключение. Мне хотелось просто перестать быть причиной своих проблем и лишних мыслей, которые цеплялись за меня, сгоняя сомнения в чёрные тучи.       Я просил спокойствия у неба, подняв голову и закрыв глаза. Тяжёлые капли всего города приземлялись на мои промёрзшие щёки, стекали со лба, падали на пальто. Я сливался со стуком воды об асфальт, с шумом грязного города и глупой болтовней людей о чём-то совсем неважном и далеком, я молил о хорошем, наверное, почти невозможном, но продолжал.       Заледеневшие ладони ухватились за мою руку, и я открыл глаза. Обеспокоенный Минхо перебирал пальцами, разминая мою руку, но совсем не поднимал глаз. И я виновник этому, что заставляло сердце сжиматься в невидимой клетке внутри. Но даже уходя этим утром, я отчаянно желал встретиться ещё раз.       — Вернись со мной.       — Хён, разве я могу?       — Ты не должен, если не хочешь. Не должен, если для тебя всё, что было, не имеет смысла.       И режет очень остро. Я всё время искал исцеления в нём и в Чанбине, но кажется, что в этот раз именно я становился палачом чужих чувств, делая только больнее, чем поступали со мной. Больнее, чем в прошлый раз.       — Во мне сухая земля вместо внутренностей, и прикосновения оставляют синяки. Я гуляю под этим ядовитым дождём бесцельно и по своей воле. Кем я являюсь и чего я стою, хён? Могу ли я вернуться, если сам ушёл? Если так трусливо сбежал? — слова предательски проскальзывали через всё живое, что ещё оставалось, и стеклом сыпались из глаз. В муках сердце ныло — я завывал следом.       — Ты лучше, чем думаешь, — одной рукой он мягко смахнул слякоть с моей щеки и бесконечный поток слёз, укладывая её на моём таком же промёрзлом лице. Холодные прикосновения иголками втыкались в кожу, но я люблю его холод. Я влюблён в него.       «Дождь сменяется первыми снежными хлопьями, я смотрю заворожённо, а ты улыбаешься. Ты крепко сжимаешь мою руку, и я встречаюсь с этим влажно-грустным взглядом, зовущим с собой в место, где я оставил того себя, по которому тосковал. А я не захочу уйти снова, я уже хочу вернуться».       Минхо внутри совсем без шипов, как кажется снаружи. Он ужасно тёплый и оттеняет молоком, как в детстве перед сном, которое приносила мама. Во мне ничего такого нет. В моей жизни только он. Красивые полевые цветы обвивают его сердце, а я не хочу их ранить. Мои однажды срезали под корень и уложили рядом — это не моя вина — теперь я понимаю, но его я сберегу.       Я накрыл руку на моей щеке уже своей и мягко прильнул к чужим губам, ощущая, как тот расцветал всё пуще и снова пускал колючую лозу под кожу. Она проникала в самые потаённые места, где когда-то была сухая земля вместо органов и пускала корни.       «Я разрешаю себе жить».       В конце концов противиться нет смысла: мы все пропитаны дождём и одиночеством, потому что родились не в том месте и не в нём же росли, встречали не тех людей и доверяли им. Мы все спотыкались и разбивались. В точно такой же мокрый, сырой день я упал и разбился. Минхо собрал меня. Внутри него цветов поляна — Чанбин их поливает.

***

      Квартиру снова заполняет мерзкий запах улицы, что сочится из окна.       Чанбин курит на балконе, но почему-то хочется побыть там с ним тоже. Он держит сигарету подальше от меня, хотя я больше не кашляю из-за них. Минхо тихо пробирается, и осознание этого приходит только когда я ощущаю его холодные руки на себе. Они скользят от шеи до самого лица, а губы прикасаются к когда-то нелюбимой родинке под глазом.       — О чём думаешь?       — Просто задумался, — Бин погладил по голове и растрепал мои волосы — хён за ним поправил.       Внутри него цветов поляна — Чанбин их поливает. Во мне проросло лишь два, но они их берегут.