Я обманут моей унылой, переменчивой, злой судьбой… — Песня последней встречи, А. Ахматова, 1911
Когда Олег был ребенком и работал поваренком на кухне во дворце, помогал матушке с готовкой, а отцу с организационными делами (скорее, просто мешался, болтаясь рядом), то, бывало, если ему очень сильно везло и выдавалась свободная минутка, а императорская семья в это время находилась рядом, он иногда мог играть вместе с их питомцами. Собак у них было много; дети их любили, маленький трехлетний Александр так и вовсе не расставался со спаниелем Джимом, совсем еще щенком, ни на шаг не отходившем от своего хозяина. Козочки, ослики, кошки и котята, собаки, конечно же — Олегу было запрещено так явно показываться на глаза и мешать княжнам и царевичу, но в те редкие моменты, когда детей или уводили спать, или на важные мероприятия, забота о некоторых животных (как и огромная ответственность за их благополучие) практически полностью ложилась на его плечи. Он помнил, как было приятно осознавать, что ему доверяют насколько важное дело — тогда казалось, выше этого он не мог удостоиться ничего. Джим только раз куснул его за руку, да, было больно, но они, кажется, потом нашли общий язык — потому что кроме своего хозяина и императора этот своенравный даже в таком малом возрасте пес не принимал практически никого. А с ним играл. Что стало со всеми этими животными, Олег понятия не имел — да и не до того, если совсем честно, было. До него доходили только слухи: что, например, пес Екатерины, большой лабрадор, до последнего защищал свою хозяйку. Вспоминать об этом спустя столько лет все еще было не из приятных, но, он, наверное, мог собой гордиться — не было уже этой детской опустошенности, материализованного ужаса и пелены перед глазами, какая была в его совсем юные годы. В ту ночь ему снились темные, умные, глубоко преданные щенячьи глаза, жалобный скулеж и удар лапой прямо по лицу, то ли в попытке выпросить себе внимание, то ли привлечь — к чему-то другому. Олег понятия не имел, почему же именно этот сон он увидел — и понял уже гораздо позднее. Он в вещие сны не верил, но иного объяснения этому не представлял. … Чем ближе они приближались к загородному дому госпожи Сумароковой-Смирновой, минуя Париж, не остановившись там дольше, чем хотелось бы, тем отчетливее Олег видел, как сильно начинали нервничать оба его попутчика. Сергей не находил себе места: спал плохо, подрывался каждые пару часов, будя вместе с собой и Олега ненароком — а потом тихо признавался, что кошмары о прошлом, в большинстве своем приютском, никогда не дают выспаться нормально. Валерия тоже в последнее время плохо походила на себя саму; и пусть знакомы они были совсем, относительно, недолго, совместное путешествие все равно достаточно сблизило их, чтобы это заметить. Уже за несколько часов перед встречей, на письмо к которой им-таки соизволили ответить неохотным согласием, на ней не было лица: бледная, она повторяла императорскую генеалогию и правила поведения за столом, сбивалась, начинала сначала, а после затихала, уткнувшись в книгу, и это не могло не заставлять переживать. Сергей, стоило им ненадолго, во время небольшой остановки, отлучиться, поделился: — Я боюсь, как бы она не сказала никакой глупости, Олег, — сказал он, переплетая в волнении волосы из хвоста в косу, и от Олега, по правде, ускользнула часть фразы именно поэтому. Проморгавшись, он, выждав небольшую паузу, ответил: — Мы с тобой сделали все возможное, Сереж. Дальше дело зависит только от нее самой. — В этом и проблема. Она слишком… хорошая, — он тихо рассмеялся, помассировал кончиками пальцев место на груди, будто там что-то болело; Олег, перехватив его ладонь, чуть наклонился, согревая дыханием холодную кожу. На удивление, сегодняшний день во Франции выдался морозным, пусть и не таким, как в России. — И может ляпнуть что-нибудь не то в духе: о, два этих господина нашли меня и сказали, что уверены в том, что я Анастасия, но я сама так в этом не уверена! — Говоря, он пародировал, и голос его совершенно не был схож со спокойным, тихим голосом Валерии, но выходило презабавно, и Олег не стал на это указывать. — Быть может, вы сами на меня посмотрите и скажете, так или не так? Им было бы очень неплохо, если бы так, потому как вознаграждение… — Ну, хватит, — приостановил Олег. — Сергей, будь, что будет. Так или иначе, раз уж мы с тобой начали сомневаться, то все шансы у нас все еще есть! И потом, — добавил, не дав и слова вставить, — у нас с тобой припасен запасной план, что делать, забыл? О да, они все-таки поговорили — на следующее же утро после… той ночи, за завтраком, пока Валерия еще не подошла к столу — и, стоило сказать, в то же утро она с удивительной чуткостью в подсознании сделала это куда позже обычного. А когда вернулась… что ж, было заметно, как она старалась на Сергея не смотреть; отвечала односложно, по большей части занятая едой, а если ее взгляд и поднимался, то лишь ненадолго. Все дело в том, что — и Олег этим не гордился! Вообще считал, что ему не стоило так делать, но он его не послушал… — вся шея Сергея, без исключения, была усыпана красными следами, такими яркими при дневном свете, что Олег еще с некоторое время не мог отойти от шока и поздно подступившей вины. Сергей же, только первые секунды ошарашенно пялившийся в зеркало, вскоре отмер, схватил с пола рубашку и, протестуя против просьбы Олега надеть что-нибудь еще, хотя бы шарф повязать, широко улыбнулся, довольный, как объевшийся сметаны кот. Сказал, что ему — вот именно это, этот кошмар! — понравилось. Валерия ничего не комментировала, отрицала словно, что вообще что-то видела — и всем своим видом показывала, что не хотела иметь с этой невербальной информацией ничего общего. Олег был ей благодарен — снова. Вряд ли бы они оба спокойно пережили осуждение или бурное обсуждение с кучей вопросов от любопытной девушки. Так вот, о запасном плане они договорились тем же утром, когда и решили, что, несмотря на обстоятельства, попробуют вместе двигаться дальше. Теперь — с проговариванием вслух, это, уже и без того сотню раз завуалированное и невысказанное, обрело основание и вес, и верилось в него куда сильнее. Просто потому что наступила уверенность. Не получится сейчас — получится в другом, и Олег был уверен, это еще непонятное «другое» может быть во сто раз лучше. Потому что не в одиночку. — Вместе, — тихо сказал Сергей, дергая уголком губ. — Вместе поедем… куда-нибудь. Как тебе Дания? Или, может, совсем далеко? Только не в Мексику, — он усмехнулся. — Может, потом, когда там все успокоится… — Давай поговорим об этом, когда решим другой вопрос, — мягко приостановил его Олег. — Ты переключаешься с одного на другое быстрее, чем у нас происходит что-то действительно важное. Расслабься. — Но… — Расслабься, — повторил Олег, единым движением оказываясь позади и переводя ладони на чужие плечи. Сжав, слегка помассировал. Сергей вздохнул. — Я… хорошо. Будь, что будет, ты прав. Сдался, в конце концов, нам этот миллион, да? — Он повернул голову и так оказался близко-близко, нос к носу к Олегу, и Олег не сдержался, они были в этом холодном закутке одни, и он наклонился, мазнув губами по губам. Сергей ответил. — Эй, не… не уходи от темы. — Я здесь, — Олег усмехнулся. — Миллион, может, и сдался, но куда важнее то, что мы и без него выбрались и имеем все шансы нормально зажить. Сережа, — позвал он снова. — Мы просто поговорим. В конце концов… В конце концов, подумал Олег, если все будет идти по маслу и лишь в один момент пойдет не так, он всегда может вскрыть карты — и сказать, кто он такой, и поручиться за себя и за Валерию. Госпожа Сумарокова не должна была его вспомнить, конечно — куда ей запоминать лица всех слуг — однако могла, и на это можно было бы рассчитывать. — Я с тобой, — сказал он вместо этого. — Что бы ни произошло. Стоило бы спросить, как дела, и у Валерии — но та держалась молодцом; когда Сергей отошел от него, когда несколько минут их наедине закончились, то сам подошел к Валерии и тихонько, так, чтобы не слышал извозчик, начал что-то говорить: рассказывая и про Софи, и про то, кем она являлась при дворе и для Марии Федоровны — вернее, повторяя уже и так понятную всем информацию по новому кругу. Каждый боролся с нервами перед предстоящей встречей по-своему; а вот Олег, кроме небольшого мандража, не испытывал ничего более, следил за обстановкой на дороге и, в какой-то момент, издалека заприметив виднеющийся дом, отвлек тех двоих от разговора. Бежать назад уже было глупо, да и некуда — их уже заметили и открывали ворота, чтобы впустить. А стоило переступить порог дома… что ж, ладно, Олег поторопился, когда сказал, что совсем не нервничает. — Прошу, проходите в гостиную, София Станиславовна сейчас подойдет, — передала им служанка, ласково улыбаясь, кивая на дверь совсем рядом с прихожей; несколькими минутами после она же и принесла им горячий чай. На журнальном столике у диванов были разложены с вазочках конфеты, печенье и мармелад, в самой комнате было тепло, натоплено горящим камином, и эта обстановка, все убранство помещения в целом для Олега было еще одним отправлением в детское прошлое, хотя он и чувствовал себя чужеродно и скованно всякий раз, когда оказывался в чем-то подобном. Здесь, несмотря на явную роскошь в посуде, тканях и даже мебели, просто сквозило уютом и бережливостью хозяйки дома; и это одно располагало к себе. Но это был не его мир — да, он был с ним связан, но Олег ему не принадлежал. А вот Сергей с Валерией, пусть и очевидно ощущали себя ne pas dans son assiette, как любил говорить Сережа, однако держались куда более уверенно и привычно. Они подходили этому интерьеру так, как если бы всю жизнь находились в этом мире, и никакие обстоятельства жизни не могли это изменить. И Олег еще долго мог бы подмечать эти особенности (правда, он предвзято наблюдал лишь за одним-единственным человеком, не в силах оторвать от него своего взгляда), долго мог бы смотреть, как Сергей хмурится, поглядывая на время, затем тянется к вазочке и аккуратно разворачивает этикетку, пробует шоколад и в наслаждении прикрывает глаза, но их ожидание прервали, не став затягивать. — О! Excusez-moi, mes chers invités!, — воскликнула София Станиславовна, приближаясь к ним с неумолимой скоростью; она спустилась по лестнице неспеша, но достаточно быстро, и Олег по привычке поднялся, сидя ближе всех, чтобы поприветствовать. — Очень, очень рада вас всех видеть! — перешла она на русский. — Добрый день, мадам, — заговорил и Сергей. Галантно улыбаясь, он поцеловал ее руку — уже этим определенно заработал себе пару очков, отметил Олег, — и продолжил: — Для нас большая честь быть приглашенными к вам, пусть и по такому поводу… Меня зовут Сергей, мой спутник — Олег Давидович… — Я считаю, повод просто замечательный! Если вы, конечно, правы. Очень приятно наконец познакомиться лично, — Софи улыбнулась. — Надеюсь, вы уже угостились? Так-так, моя дорогая… Здравствуйте… Олег только сейчас, опомнившись, заметил — Валерия за все время не произнесла почти ни слова, только лишь скупо, тихо, как мышка, поздоровалась, побледнела и сидела, не отрывая взгляда от стола. — Это Валерия, мадам, — взял он слово на себя, и кивнул ей: та, умничка, поняла и поднялась. Правда, молчала — как лягушку проглотила. — Что ж, Валерия, очень рада познакомиться и с вами, — Софи вдруг обогнула его, неумолимо приближаясь; Валерия сжалась, словно ожидая удара — но София порывисто обняла ее, поцеловав в обе щеки, как давнюю подругу или племянницу, и только тогда продолжила, отстранившись. — Вы просто очаровательная красавица, юная леди! Если не секрет, сколько вам?.. И это был первый вопрос, и Олег, переглянувшись с Сергеем, пришел к единому выводу: экзамен уже начался. Из гостиной они никуда не уходили, так и расположились — Сергей с Олегом на диване, Валерия — в кресле напротив Софи, крепко держа в руках чашку с уже остывшим чаем. Справедливости ради, после получаса неловких расшаркиваний дело пошло куда лучше, Валерия расслабилась, смогла отвечать на вопросы, не сцепив зубы, так что Олег перестал беспокоиться, что она их себе выбьет; да и в целом беседа шла вполне спокойно, разговор шел на отвлеченные темы, совсем далекие от императорской семьи — сначала о нынешней моде (в эти моменты Сергей не мог не вставить своего слова), затем о политике, философии, литературе — и только постепенно фокус сдвигался дальше. Софи улыбалась, кивала, показывала свое прямое позитивное расположение, но нужно было все равно быть бдительным: Олег не верил этой показной улыбке. Было ясно: Валерию оценивали, и их с Сергеем — тоже, оценивали придирчиво и строго, но поделать они с результатами уже ничего не могли — только выкладывались изо всех сил. Танцевать, к счастью, Софи не требовала — Олег предчувствовал, что Валерия Сереже это еще припомнит. Однако чем дальше заходил разговор и чем ниже опускалось солнце вниз за горизонт, тем становилось труднее сдерживать растерянность: время шло, а об Анастасии так никто из них напрямую и не заговорил. — Вы очень умная девушка, Валерия. Скажите… — наконец, начала Софи тихонько, опуская опустевшую чашку на блюдце с тихим звоном. — Расскажите мне, все же, о себе. Ведь вы с этими господами не просто приехали сюда поговорить по душам, не так ли? Сережа слегка напрягся; стал теребить цепочку — нервно, наверняка причиняя ненароком и себе боль от слишком сильного натяжения и частого верчения на тонкой и нежной коже шеи. — Да, я… — Валерия стушевалась; опустила взгляд, руки ее потянулись к цепочке с кулоном, что был под одеждой. — Вы утверждаете, что вы Анастасия, — мягко проговорила Софи, одновременно и помогая — и очерчивая рамки разговора; он подходил к концу. — Не спорю, я сразу вижу в вас девушку благородного происхождения: манеры, умение вести себя, да и лицо ваше… кажется мне смутно знакомым. Но… — грустно добавила она спустя небольшую паузу. — Вам было в тот страшный год шесть лет. Вы… помните, как и почему остались вдали от близких? Олег услышал, как Сергей рядом выпрямился и выдохнул сквозь сжатые зубы, как натянулось, как струна, его тело в напряжении, а взгляд застыл в одной точке в ожидании — чего-то, о чем Олег определенно не знал. Либо он что-то пропустил, либо Сергей с Валерией, замершей сейчас в почти таком же положении, решил без его ведома. — Ну же, — шикнул на нее Сергей, и Валерия еле заметно вздрогнула. Олег, нахмурившись, положил руку ему на плечо и тихонько помотал головой, чтобы не мешал. Любое их замечание сделало бы только хуже — а уж что Сергей ей мог там наплести… — Я… София Станиславовна, — наконец, сказала Валерия, поднимая на нее глаза и снимая с шеи подвеску. Та только терпеливо ждала. — Я не хочу вам врать. Хочу быть честной. Я… Я не помню своего детства, после удара… практически все осталось в темноте, только какие-то редкие, отдельные фрагменты и лица, без имен… и эта вещь, — и Олег замер, потому что в следующую секунду Лера достала сам кулон из-под ткани одежды, и его сердце пропустило удар — а затем быстро, бешено забилось вновь, пуская разочарование и холод ужаса по венам. Олег старался не думать о том, даже не смотреть в ту сторону, когда чужая золотая цепочка, бывало, выскальзывала из-под ворота рубашки; запрещал себе даже предполагать. На секунду, всего на одно мгновение — он поверил. Но это была не она — кулон был совсем другим. — Какая… любопытная вещица, — отметила Софи, принимая в руки протянутый кулон. Улыбнулась; повертела в руках, присматриваясь к надписи и гравировке — и тихо охнула. — Поразительно. Я знала всего нескольких человек, которым лучший в то время ювелир исполнил такие вещи на заказ. Это, Валерия, ключ от музыкальной шкатулки. — Всего несколько человек? — Валерия едва ли не подпрыгнула на месте. — Да, и императорская семья входила в это число. Очень… очень интересно, — Софи, вернув подвеску обратно в руки Валерии, поднялась с места и прошлась по комнате, явно желая сбросить обуявшую ее энергию; она все посматривала на них троих, думала, что сказать — и в итоге молча вернулась на место. — Валерия, девочка моя… — Вы можете сказать, кто тот ювелир? — спросила та тихо, перебив ее, затем еще тише извинилась. Софи удивленно хлопнула глазами. — Я… да, конечно. И все же… милая, я не буду препятствовать вашему желанию говорить с Марией Федоровной, — сказала она, и Олег, приободрившись от этой фразы, вскинул голову: неужели у них получилось?.. — Но принять вас или нет будет ее решением. Завтрашним вечером мы с ней будем в театре на постановке пьесы, во время антракта или уже после вы сможете попробовать к ней обратиться. Я предупрежу. Но ничего обещать не могу, вы же понимаете? — Да, я… понимаю. Спасибо, — Валерия выдавила слабую, натянутую улыбку, не сводя взгляда с подвески; и Олегу почему-то казалось, что эта новость была ей куда важнее другой, и это было ему непонятно. — София Станиславовна… я просто хочу найти близких. — Я понимаю, девочка. И очень надеюсь… — Софи взяла ее за руку, накрыла ладонь своей, заглядывая в глаза; Олег отвел голову: слишком лишним казался здесь в этот момент. — Что ты их найдешь. Сергей сжал руку Олега до вспыхнувшей боли, и он увидел: все время заканчивавшегося разговора тот сидел, уперевшись взглядом в огонь в камине, и тени играли у него на лице, ярче подчеркивая выступившую смешанную эмоцию растерянности, разочарования и… отчего-то страха. После окончания разговора он, ни слова не сказав, вышел вон из дома во внутренний двор — и Олегу с Валерией оставалось только недоуменно переглянуться. — Я… я не сказала того, что он просил, — тихо сказала ему Валерия. — Я не знаю, может… ему было это важно, казалось. — Что не сказала? — спросил Олег. Он не помнил, чтобы они с Сергеем договаривались или как-то обсуждали этот момент; очевидно, он решил все за них обоих и сказал это во время их разговора наедине, пока Олег был в стороне. Признаться, это… расстраивало. Какие секреты у Сергея могли быть? — Он попросил… сказать… — Валерия нахмурилась. Софи к тому моменту отлучилась, но попросила чувствовать себя как дома и обязательно остаться на ужин. — Рассказать, что меня, дескать, той ночью спас… мальчик, — она хмуро поглядела в сторону дверей. — Но я точно помню, что никакого мальчика не было. Мы с бабушкой бежали, был удар… и на этом все. Я не стала врать. Я же говорила, уже несколько раз, что буду говорить только правду, не стану выдумывать, и… Олег, поговори с ним, может? Я не дура, я прекрасно понимаю, что вы это делаете не из благотворительности и искренней преданности императрице, и совсем не из человеколюбия, но я… Все остальное стало как шум, проходящий мимо, потому что Олег перестал слышать то, что говорила Валерия, где-то с середины — сразу после центральной, прошибающей насквозь фразы. Горячая, а затем окатывающая ледяная волна одна за другой прошлась внутри по органам и остановилась только, когда Олег смог отморгаться от вспышки перед глазами. Всю эту минуту — или несколько, непонятно, сколько прошло времени — он даже не дышал, перехватило, лишив возможности. Он не сводил взгляда с окна, в котором вдалеке виднелось знакомое лицо, спина, растрепанные холодным ветром волосы, руки в темных перчатках — руки ласковые, нежные и бледные, усыпанные веснушками, как небо звездами. Сергей стоял и рассматривал что-то, что держал в руках, невидимое отсюда — и Олега вновь прошибло холодной догадкой при воспоминании, как он целовал и эту шею, и мешающую цепочку, и хотел отбросить ее в сторону, и не мог отвести взгляда от чужих ярких знакомых глаз. Нет, Олег не верил — не мог в это поверить, потому что все его прошлое представление, убеждение не могло просто так рассыпаться в щепки от одной догадки; не верил, потому что слухи, так прокатившиеся по всеми миру, не могли настолько сильно ошибаться. Не верил — но Олег никогда за все время их с Сергеем знакомства не говорил, как же на самом деле он имеет отношение к императорской семье и каким образом знает, как княжне удалось спастись. А потом Олег увидел еще один знак, как специально, чужой рукой выставленный на всеобщее обозрение, чужой же рукой отпущенный с цепи, чтобы в нужный момент появиться и внести финальный аккорд — потому что на Сергея, попятившегося уже назад, с неумолимой скоростью мчалась собака — и потому что Софи, оказавшаяся в комнате, вскрикнув, возмущенно запричитала: — Негодники! Кто его выпустил?! Я же давала вам указание не пускать его.! Джим! Джим, мальчик, а ну иди ко мне! Фу! И в комнату хлынул холодный декабрьский ветер.***
Пес был старый, весь седой, на замену своему когда-то яркому черному окрасу — и, за исключением сегодняшнего случая, как их уверяла Софи, передвигался всегда медленно и лениво, хромал на одну лапу вот уже много лет, с щенячества, и людей, кроме собственно хозяев, особенно мужчин, на дух не переносил. Этого всего нельзя было сказать, судя по тому, с какой силой эта собака влетела в Сергея, сбила его с ног, повалив прямо на крыльцо, и вместо того, чтобы вцепиться зубами в горло — никто, даже Олег, не успел бы отреагировать и выбежать, и от этой мысли на мгновение стало жутко — вместо этого принялся облизывать лицо и поскуливать, дрожа всем телом. Джима оттащили всего несколькими секундами позже, но он, вырываясь и громко лая, с хрипом, не давался и кусался, а подоспевший Олег, отбросив все мысли назад, не на эту конкретную минуту, а на какую-нибудь из последующих, поднял Сергея на ноги и бегло осмотрел. Ни одного укуса, ни царапины от когтей — только частое дыхание и ошеломленные, раскрытые широко глаза. — Что это… — начал он. — От… отпустите его, все нормально! — прикрикнул он слугам, и только тогда те, неохотно, переглядываясь, выпустили собаку из своих рук. Джим, продолжая поскуливать, снова яро захромал в их направлении — а хвост вилял из стороны в сторону с огромной скоростью. — Привет… привет, мальчик, — Сергей опустился на колени возле собаки, до того лишь мелко кивнув Олегу, что все в порядке; нынешняя ситуация как вовремя откинула назад, в стороны другие проблемы, которые требовали своего скорейшего обсуждения и разрешения. Пес лизал его руки, тыкал носом, зарывался головой ближе, ближе к груди и в шею, обнюхивал, напирая всем своим корпусом — и более успокоился только лишь тогда, когда Софи на десятый раз позвала его к себе и придержала за ошейник, посадив возле. На площадке перед входной дверью было прохладно, Олег так и вовсе не успел надеть на себя верхней одежды, выбежав, в чем был; однако назад отходить не стремится, да и не мог, слишком тяжелым ощущалось тело, приросшее к дереву пола. Уж здесь, на свету, ни память, ни глаза его не подводили — и Джима, того самого щенка, игривого, гиперактивного и громко лающего, он узнал сразу. — Поразительно… — проговорила Софи, приложив ладонь к губам. — Просто невероятно… Сергей, он от вас в восторге. Или от вас ощущается запах другой собаки? — Нет, я не… — он наконец поднялся, оттряхивая с рукавов пальто шерсть, и все не мог снять с лица удивление. — Не понимаю… он сорвался с поводка, сразу как я вышел во двор… — Ну, главное, что закончилось все замечательно. Давайте, скорее возвращайтесь в дом, — посоветовала Софи. — Джим, а ты, непослушный, давай обратно! Куда тебе уже, старичку, бегать и прыгать, ну! — Много ему? — спросил Сергей. Олег никак не мог проглотить ком, образовавшийся в горле, чтобы сказать хоть что-то. Пес не сводил с них обоих внимательного, умного взгляда. — Да уже пятнадцать лет, совсем ветеран. Ты мой хороший мальчик, да, да, только не пугай мне больше никого! Аннушка, отведи его… Я прошу прощения. — Все нормально, я просто… — Не понимаю, и чего он на вас так… как будто узнал. Ох, Джим, совсем уже из ума выжил… — Софи прошла вперед, поднимаясь обратно по лестнице к дому, и незаметно вытерла лицо платком. Валерия, ожидавшая их на пороге, следила за всем молча, вторя Олегу, только ее взгляд был направлен на собаку. Олег же не мог перестать смотреть на Сережу. — Ну давайте, давайте скорее в дом! Олег Давидович, вы в одной рубашке! Заболеете! — Сейчас, — кивнул Олег, отмахнувшись, и все же перехватил плечо Сергея, когда тот наконец нашел в себе силы отвести голову от собаки, которую все-таки уводили, не дав побыть дольше нескольких минут. Случайность, произошедшая по неосмотрительности — Олег был уверен, что, сложись все иначе, с гораздо большей вероятностью они бы даже его не увидели; с другой стороны, совсем не факт, что Джим не кинулся бы к ним в любом случае: он ведь живет в доме, рано или поздно его бы выпустили. Это произошло, и тоже вносило лишнее доказательство в ту догадку, в которую Олег верить отказывался. Отказывался, но мир продолжал рушиться, как карточный домик. — Сергей, — позвал он, встретился с растерянным взглядом лицом и к лицу и снова попытался силой подавить ком в горле. Тот больно впивался в стенки и мешал, говорить получалось — с надсадным хрипом, как от долгого крика. Он прокашлялся и продолжил: — Отойдем? Поговорить. — Давай ты сначала оденешься, — с заметной паузой ответил Сергей, напряженный, размышляющий, так и слышалось со стороны, как текут потоком мысли в его голове, водопадом бьются о скалы-кости и пытаются сформироваться в единое движение. Вздохнув, он дернул головой, отмахиваясь от этих мыслей, взметнулись его волосы, он нервничал и поглядывал в сторону куда скрылись девушка с собакой. Олег, прихватив с собой пальто, потянул Сергея за собой в уединенную, пустующую летнюю беседку, усыпанную сейчас снегом — не забыв коротко предупредить Валерию их не беспокоить. Ему казалось, очень важно было поговорить… наедине — и вместе все решить. И Олег очень надеялся, что Сережа развеет все его сомнения одним единым отрицанием, и все останется… как прежде. Потому что иначе как раньше уже не будет никогда. В беседке было тихо, спокойно и не так ветрено, как за ее стенами — и Сергей, пройдя несколько шагов, в итоге сел на резную белую скамейку, вид от которой выходил в продолжение зимнего сада; на Олега он отчего-то принципиально не смотрел — и тот, остановившись, молча приземлился рядом. — Потрясающее создание, — со смешком начал Сергей, доставая из кармана платок и уже безрезультатно пытаясь оттереть с лица остатки собачьих поцелуев. — Я, конечно, люблю их, но вот такое… вижу, если честно, впервые. — Ты знаешь, кому он принадлежал? — глухо спросил Олег, рассматривая, как витиевато переплетается узор на камне пола беседки. — М? Если честно, без понятия. Но пес хороший, — Сергей улыбнулся. — Как будто почувствовал, что я готов кое-кому высказать все, что о ней думаю, и вызвался перенаправить мои эмоции в другое русло, — еще один смешок. — Валерия… Каждый день все сильнее поражаюсь, насколько своенравным может быть этот человек. Кто бы говорил, мелькнула у Олега мысль. И — тут же — исчезла. — Спаниель Джим принадлежал царевичу Александру, Сер… Сереж. Получилось с запинкой. Теперь произносить его имя — имя, которым Олег называл его все это время, которое лишь с недавних пор прижилось куда ближе, интимнее… Олег ошибался, Олег обязан был ошибаться прямо сейчас. Он же видел… — А, да? Удивительно, как он смог дожить до таких лет. Хороший пес, — повторил Сергей, комкая, распуская и заново складывая расшитый платок. — У меня из ранних воспоминаний… какой-то похожий был. Может, у родителей… у нашей семьи, быть может, тоже была собака. Сергей улыбается сам себе, грустно, затем хмурится — моргает, как отбрасывая из головы ненужную мысль, как отгоняя муху; если присмотреться, что Олег и сделал, то за ним такое можно было бы наблюдать очень часто. Раньше он просто списывал это на то, что в его гениальной рыжей голове слишком много информации, подчас ненужной или противной друг другу. У Олега перехватило в горле, и сначала он даже не мог произнести вслух фразу до конца, ту, которую и собирался изначально; в первый раз вместо обращения выходит кашель, второй — дыхания не хватает, как будто он находится глубоко-глубоко под водой и пытается сохранить остатки воздуха, в третий… — Откуда… откуда ты знаешь? — М? Знаю что? Про собаку? — Нет, — Олег мотнул головой. И правда, без контекста совсем не было понятно, что же он начал. — Про мальчика. Ты сказал Валерии сказать про мальчика. — Он резко поднял голову, вперился взглядом в Сережу: долго и внимательно. — Откуда ты взял про… — Я не знаю, — поспешно перебил Сергей, вздергивая брови и начиная, отчего-то, суетиться. Запорхала его рука, коснулась шеи, потерла ключицу, скрытую тканью плаща и рубашки. — Откуда ты… Это Валерия тебе рассказала только что, — не вопрос, а утверждение. — Да, я… подходил к ней, попросил это упомянуть… Не знаю, Олег, тут нет ничего сверхъестественного, просто предположил, что так будет правдоподобнее, потому что… — Потому что — что? — Я не знаю! — Повторил он громче. — К чему вообще этот глупый вопрос? Я просто подумал, что это важно. Может, в одном из слухов упоминалось, что спас ее какой-то мальчик, или сам додумал! Это имеет значение? — Да, — сказал Олег. Сердце забилось так, что и дышать стало невозможно, и перед глазами встала красная, страшная пелена: за секунду до того, как прыгнуть в омут с головой. — Потому что это я тот мальчик. Он сказал это, но легче не стало. Сергей очень долго (наверное, с полминуты, Олег не считал, продолжал глядеть в одну точку) не отвечал. А потом тихонько рассмеялся и взял его за руку. — Да ладно. — Это правда. — Прекрати так шутить. — Сергей, я говорю серьезно. — Ты… — Сергей громко выдохнул. Опустил его руку — с ладони пропало тепло — и продолжил неверяще посмеиваться, вот только никаким весельем здесь и не пахло. — Да ну. Ты… почему ты мне не рассказал? Раньше? Вернее… может, ты и упоминал, тогда, и я… Погоди, ты так меня огорошил, Олег, что я даже с мыслями собраться не могу. — Я не говорил тебе. Я никому не говорил. Сереж… — Не-ет, — Сережа подскочил с места, развернулся, нависая над ним — и глаза его подозрительно ярко блестели. — Я не знаю, что меня больше сейчас поражает: что ты утверждаешь, что спас княжну… что вытащил Леру, — он рассеянно указал в сторону дома, — или то… что ты ни разу мне об этом не обмолвился. — Я не думал, что это так важно. — Ах, ты не думал! Что ж, тогда… — Сергей, ответь мне на вопрос, — перебил Олег, поднимаясь следом, снова оказываясь выше; Сергей замолчал. — Откуда ты знаешь про мальчика? Тихо. Олег ступил вперед — Сергей сделал шаг назад, еще один, и еще, пока не уперся прямо в стену, а Олег не успел перехватить чужие холодные плечи, чтобы удержать. Он вглядывался в глаза и не верил — опять и опять повторял это в своей глупой, бедной башке, смотрел, как выделяются, даже зимой, еле заметные веснушки на щеках, как поджимаются искусанные, обветренные губы, как чужой взгляд мечется — туда, обратно, в сторону, к проему выхода. — Я же сказал, что понятия не имею. Захотел, — он облизнул пересохшие губы и мотнул головой, мягко отстраняясь; Олег препятствовать не стал. — И вообще… господи, Олег, что ты только что сказал? Ты… это был ты?! То есть получается, все это время ты помнил ее, ты же и пустил тот слух, и ты… как… как так вышло, что вы не знакомы? Он тараторил и тараторил, сыпал догадками и предположениями, как когда новый кусочек паззла вставляется и образует новую часть информации или картины, до того не определенной. — Я… потерял, — сказал он. Не мог сказать — «ее». Уже не мог. Олег вообще не думал, что однажды станет произносить это вслух. — Я потерял, меня… ударили прикладом по голове, когда мы выбрались. — Голос вновь перешел на садный хрип. — Я всю жизнь думал, что не справился. Что… ребенок не выжил. А он выжил. И оказался куда ближе, чем Олег мог себе представить. Господи, он же всю жизнь винил себя за то, что не смог, что предал, обрек на гибель маленькое, совершенно не виновное ни в делах своего отца, ни в делах государства существо. Как Олег мог… перепутать? Не разглядеть в темноте — ладно, но сколько он успокаивал, сколько времени держал в руках. Может ли ребенок, в страхе от погони и в ужасе от предстоящей возможной смерти, не обратить внимание и не заметить, шестилетка перед ним или трехлетний малыш в детском сарафане? Олег смотрел на Сергея, и весь прошлый мир разрушился до основания — и не было с этим никакого судорожного биения сердца, никакой натянутой, порвавшейся нити, после которой жизнь разделилась на до и после. Момент самого принятия, в отличие от всего остального, прошел куда проще — почти незаметно. И даром, что Олег продолжал задыхаться. — Сергей, я думаю, что это была не Анастасия. Он замер. Теперь — полностью, как статуя, как снежная или ледяная фигура, каменное изваяние на дорожке императорского сада, и ни глаза его, ни дыхание не показывало признаков жизни; морок вскоре спал — и, конечно же, стало видно, что Сергей дышал — правда, прерывисто, тяжело и глубоко. -… в каком смысле?.. — уточнил он так тихо, что стал почти не слышен. — Я думаю… — Олег сглотнул; закашлялся, отводя голову в сторону, потому что дыхание сперло и ото прошло по путям не туда, легкие обожгло огнем. — Я… кажется, только сейчас понял, что я ошибался. Что… мы все глубоко ошибались. — Олег… — позвал его Сергей. — Давай, быть может, зайдем в дом? Ты… точно хорошо себя чувствуешь? — Да, я… да. Валерия не Анастасия, — произнес он. — И… никто… никто не Анастасия. Сережа, я… Сереж, — повторил он. И, кинув на него просящий, умоляющий взгляд — отчаяние почти затопило с головой, лишило разума и адекватных доводов рассудка, — Олег увидел, что Сергей, конечно, и без дальнейших подсказок все прекрасно понимал. Просто, как и он сам — отказывался верить, отбрасывал эту дикую, совершенно бредовую мысль куда подальше. Олег видел, как подрагивали его руки и часто поднималась и опускалась грудная клетка; видел, как дернулся нерв на краешке губ, как сузились, почти до точек, зрачки. — Сереж, — позвал он в третий раз. Не удержался: руки сами легли на чужие плечи, тут же отдернулись — нет, Олег не мог так с ним обращаться, не имел никакого права, — и все же продолжили придерживать. Олег видел перед собой прямо сейчас молодого, красивого юношу — которого любил так сильно, что было больно, что казалось, что сильнее уже не выдержать — и тут же, лицо на лицо, как фотография на фотографию, наслаивалось совсем другое изображение. Те же глаза. Те же руки, гораздо меньше. Тот же смех — искренний, как переливы колокольчиков. Та же сильная, крепкая хватка, когда мальчик тянул за цепочку, срывая ее с шеи, затем так же тянул подвеску, играл с ней, едва не уронил, когда они побежали, но крепко-крепко держал этими маленькими ладошками и не отпускал от себя ни на секунду. Те же слезы. Тот же… он — полностью, весь и без остатка, спустя пятнадцать проклятых лет. Он никуда не пропадал, понимал Олег. Сергей звал его; прямо в лицо, чуть приподнимаясь, чтобы оказаться на уровне — и Олег дернулся, как от удара, все не отпуская рук с чужих. — Олег, мы вернемся домой и все обсудим, хорошо? Я без понятия, насколько сильно ты себе там что надумал, но мы это все решим, я убежден, что все не так, как ты себе напридумывал, ладно? Не Анастасия? Хорошо, мы разберемся. Я тебе верю, ладно? — Не Анастасия, — глухо повторил Олег, диким взглядом смотря на него, на глаза, губы, щеки, шею… Шею. — Пойдем, — потянул его Сергей. А Олег вместо того, чтобы сделать шаг в сторону — сделал его вперед, и рукой дернул за цепочку на шее, не подумав, не сообразив, не согласовав и не спросив никакого разрешения — буквально обезумев. — Олег?! — запротестовал Сергей. Конечно — Олег накинулся на него, как дикий зверь, оттащил полы плаща в сторону, проигнорировал руку, едва не прилетевшую в бок, в плечо в попытке остановить, прямо в лицо — чтобы отстранить от себя. Больно впечатавшись спиной в стенку беседки, Сергей вскрикнул, изворачиваясь и сопротивляясь, и Олег приказывал себе остановиться — сам, приказывал отойти, извиниться, и вина захлестывала волной, била по щекам, но он сошел с ума и пытался добраться до единственной вещи, которая стала бы прямым доказательством. И Олег совсем не удивился, когда на свет явилось именно то, что он видел когда-то — в далеком детстве, отданное ему отцом, а им — маленькому мальчику в детском, белом сарафане, плачущему от страха темноты и выстрелов за стенами. И только тогда буря успокоилась. — Александр, — сказал он. — Отпусти! — рявкнул Сергей, отталкивая его от себя, и в следующий миг щеку пронзил огонь: оплеуха пришлась яркая и сильная, Олег отшатнулся, мигом растеряв и сумасшествие, и опустошение. Пощечина отрезвила. — Ты совсем ополоумел?! — Сергей отошел на шаг. Рука его крепко стискивала кулон в виде волчьей головы. — Эта вещь единственное, что осталось у меня от семьи, а ты со своими бредовыми догадками лучше… сейчас же… Олег! Вернись в дом и приди в себя, наконец! Вещь, оставшаяся от семьи. — Александр, — повторил он. Перед ним стоял цесаревич Александр Николаевич Разумовский, выживший, выросший в приюте, уверенный, что он ни кто иной, как потомок неизвестных сейчас аристократов-дворян, и Олег готов был отдать все, что у него было — руку, голову, собственную никчемную жизнь на то, что в этот раз ошибаться он не мог, нет. — Это… это мой кулон, — сказал Олег. — Я… Сереж, я тебе его отдал. Это ты. Это только ты. Это тебя я нес на своих руках, повтором, эхом, сотнями тысяч раз за разом звенело, трубило, орало, звучало, шепотом, криками и выстрелами — отдавалось в голове. Это был ты, все это время — ты, хотел он повторить. Все это время это были мы.