***
Ричи усаживается на крыльце рядом с матерью и рефлекторно тянется к карману, чтобы закурить. Он испуганно останавливается, оглядываясь на мать, но Мэгги кивает ему. — А я-то думаю, откуда весь этот пепел у тебя на подоконнике… — смеётся женщина. Ричи делает долгую затяжку и пытается совладать с головокружением. — Ну всё, довольно. Школьная доза — две затяжки, — Мэгги выхватывает из его зубов сигарету и тянет её к губам. Ричи молчит. Отчего-то всё кажется нереальным. — Почему Ричи? Почему ты так боишься? — Чего, мам? — отвечает мальчик. Маргарет не отвечает и щурится от дыма, разъедающего глаза. Тозиер знает, о чём этот вопрос. — Я боюсь начать. Потому что с началом приходит и конец. — О-хо-хо… — саркастично смеётся мать. — Твоя же философия тебя и погубит, сынок. — Ну это же правда… Ты и папа, Бев с Биллом… Всё всегда начинается так будто бы навсегда, а заканчивается… — Это всегда заканчивается, Ричард. Ты не можешь этого избежать. — Зачем оно мне тогда? Женщина выпускает дым сквозь зубы и внимательно смотрит на сына: — Ричи, ты не можешь уберечь своё сердце. Оно у тебя слишком большое. Тозиер хихикает и старается не вставить нелепую шутку. — Сердце — это мышца. Его так же можно качать, укреплять, делать выносливее… Нельзя избегать любви, пытаясь уберечь себя от боли. Так оно станет только слабее. Ричи рассматривает уставшее лицо ненавистной матери и чувствует, что слёзы подступают к глазам от мысли, сколько он упустил, проклиная её. — Не хорони свои… — Маргарет останавливается, видя блеск в глазах сына. — Мой прекрасный мальчик… Иди сюда. Он подсаживается к ней поближе, и Маргарет приобнимает его за плечо. — Такой же упрямый, как отец… — И противный в тебя… — бубнит Ричи, когда мама запускает пальцы в его кудри. Маргарет качается и напевает под нос колыбельную мелодию, которой успокаивала маленького Ричи, когда у него был жар. — И такой же противный, да…***
Идея возвращения домой после отвратного дня сразу потеряла своё великолепие, как только Каспбрак переступил через порог. На кухне слышались журчание воды и бурчание матери — эта привычка разговаривать сама с собой пугала Каспбрака ещё больше, чем взятие крови из пальца. Раздражение, которое практически улетучилось, благодаря быстрой езде на велосипеде навстречу ледяному ветру, быстро вскипало в нём с новой силой. Он надеялся побыть один, но был строго усажен за обеденный стол с вопросами об оценках и его будущем. Эдди оставалось только кивать головой и молча пережевывать куриное мясо в безвкусном диетическом супе. Мать тараторила о коллегах и сплетнях о новых соседях, задавала вопросы, и сама же на них отвечала, не обращая внимания на посеревшее лицо сына. — Ещё супа? — грузное тело нависает над Эдди, мозоля глаза пёстрым принтом халата. — Нет. Однажды Билл хвастался, что его родители, особенно мама, его лучшие друзья, и он может рассказать им о чём угодно. Ричи и Эдди в тот вечер нервно с белой завистью сглатывали и переглядывались. И сейчас Каспбраку искренне хотелось, чтобы мама знала, какой он на самом деле, понимала, что происходит у него в жизни, понимала, что её маленький Эдди видит и знает гораздо больше, чем она может представить. Может быть, сегодняшний день — это шанс? Ведь никто никогда не заменит её, какой бы они ни была. Он полысеет, покроется щетиной и жиром и будет скучать по этой пожелтевшей кухне и пресной еде, приготовленной родными руками. Эдди сжимает кулаки и решается: — Мам… Она охает и гремит тарелками. — Слушай… — Сколько раз я просила тебя греть еду в микроволновке под крышкой?! Рак, Эдди, это не шутки! Я купила это СВЧ только ради тебя! Выкину его к чёрту, чтобы не облучало нас… С него хватит. Он в мыслях посылает и ржавую эмалированную раковину, и деревянный гарнитур, и расписание приёма лекарств на холодильнике, и мать, и весь этот проклятый городишко. Смелости Каспбрака хватает, чтобы резко встать из-за стола и зашагать на второй этаж. Он не хлопает дверью, Боже упаси, он не настолько бунтарь. — Эддичка, телефо-о-он! — кричат с первого этажа. — Господи, оставьте меня в покое, — молится Касбпрак и падает лицом на кровать. Снова слышится: «Э-эд-дичка-а!!!» Подростковые фильмы, наверное, врут — Каспбрак не имеет право даже полноценно пострадать. Пережить эту звуковую пытку вряд ли получится, и он хватается за трубку, чтобы поскорее прервать «Это-о Би-и-илл!». — Да?! — отрывисто отвечает Каспбрак. — Что?! — И тебе привет, милаш, — говорит женский голос. — Мама сказала, Денбро звонит, что ты там делаешь? — Ну мы же не расстались, у нас пауза! — хихикает Беверли. — Интересные у вас паузы с ночёвкой! «Блин, отдай!» — шепчет кто-то на фоне. Слышатся звуки борьбы, к телефону подходит сам Билл. — Эдди, ты живой там? — Не особо. — Привет, чувак! — Привет, чувак… — бубнит Эдди. — Как ты? — Н-н… Нормально, блин! — Что за сопли? — Билл чешет лоб в недоумении. — Я собираю завтра всех у себя в преддверии Рождества. Пытался дозвониться до тебя и Тозиера, но вы оба не отвечаете. Приходите, в общем! — Боже, Эдди, что у вас там происходит опять с Ричи?! — вмешивается Марш. Денбро зажимает нижнюю часть трубки рукой, чтобы перекрыть микрофон, и интересуется: — А что у них? — Любовные драмы, — Бев выхватывает телефон. — Любовные драмы? Что, чёрт возьми?! Билл смотрит на своё охуевшее лицо в зеркало. — Я не понимаю, у вас у всех ген тупости? Денбро, я тут уже на триста двадцать восьмой серии, подожди… — Марш вспоминает о Каспбраке на проводе. — Ну че вы там?! Шокированный Билл усаживается на стул: — Ричи же с этой… — Это фейк! Понял?! — шипит ему то ли нынешняя, то ли будущая бывшая. — Она прилежная еврейка. И этот хрен думал, она до свадьбы подождёт… Кто ж знал… Эдди не может разобрать их перепалку: — Сначала всё было хорошо… — начинает он. — Ну как хорошо, лучше, чем сейчас, уж точно. Потом эта Лора и тусовки… И я думал, Бев, я думал, что у нас на уме одно. Когда Тони убили, он в миг ощетинился. Но ведь сон, Бев, этот сон, понимаешь? Это же не может быть просто так! Пара на другом конце внимательно вслушивается в жалобный голос Каспбрака. — Какой ещё сон, Господи?! Ты никогда не рассказывал, Боже. — Это долго объяснять! Какая разница, если он уезжает! — в трубке слышится тяжёлый вздох. — Я устала от вас… — Мы в нём уже победили Оно, и это самый конец лета. И мы в поле сидим у того места, где давали клятвы, и он так смотрит на меня… Не так, как обычно, и я чувствую что-то странное, будто это тот самый момент… И он мне тогда сказал: «Хочу запомнить нас такими навсегда». Наш Ричи такое сказал, ты вообще можешь это представить?! — тараторит Эдди. — И всё жжёт внутри… — Подожди, ты что-то путаешь… — И я целую его… Нет, ну точнее на этом сон обрывается, но я догадываюсь… Каспбраку самому страшно от этого признания, он никогда ещё не говорил об этом так прямо, никогда не называл вещи своими именами. Полутона, на которых держались их отношения с Тозиером, приобретают в его голове новый смысл. Их дружба не была разрушена — они просто столкнулись с тем, к чему их никто не готовил. Беверли молчит, и Эдди просто хочется положить трубку. Она вместе с Биллом возненавидит его, потому что все эти слова Али и Майка просто красивая сказка. Нонконформизм не выход, и вся эта чепуха про «быть собой» — привилегия, возможная только для нормальных. «Не иди у них на поводу, Эдди…» — ха, легко сказать тому, кто не шагает навстречу «Чёрному пятну» изо дня в день! Вдруг раздаётся: — Эдди, зачем ты мне это всё пересказываешь? — Что? — сердце Каспбрака скачет у него уже где-то в горле. — Ты читал дневник Майка?.. — хмурится Марш. — Что там?.. — Запись от тридцатого августа. День после канализации. — Что там?! — не выдерживает Каспбрак. — Секунду… — девушка кладёт трубку на комод и роется в сумке. Эдди зажмуривается и считает свой пульс. Кажется, стоит измерить давление. В ушах так шумит, что ему приходится просить Беверли повторить слова по несколько раз. — Я говорю: «Тридцатое августа, солнце печёт жутко. Выбрались живыми, давали клятвы на крови»! — И что… — «У Билла и Бев что-то намечается…» — она вдруг хихикает. — «Бен поникший. Все разбрелись по домам. Ричи и Эдди ушли вместе». Дальше не могу разобрать почерк… Потом Майк пишет: «Каспбрак ныл, что прививка от столбняка уже не поможет ему. Думал, сразу побежит обрабатывать раны, а нет. На пути к ферме, свернул к чаще. Заметил этих двоих у рапсового поля». — Я не понимаю, Бев… — «Сидели в траве, говорили о чём-то. Оба серьёзные. Не стал подглядывать», — продолжает читать Беверли. — И что это значит? — с предвкушением спрашивает мальчик, уже зная ответ на свой вопрос. — Эдди, это воспоминание, а не сон, — заключает подруга. Пара прислушивается к тишине на том конце. Каспбрак не помнит следующих часов. Он существовал на автопилоте. Ему стыдно, но он не может точно сказать, как закончил разговор. Возможно, он молча повесил трубку, или попрощался с Биллом и Беверли, или сказал: «Я перезвоню». Боже, да какая вообще разница?! Он умудрился проспать и выйти из дома за полчаса до поезда. Он знает, что Ричи отметил время отправления не просто так, хоть и скажет что-то вроде: «Ты не должен быть здесь». Смазанный прошлой осенью велик предательски скрипел и совсем не справлялся с задачей. Пришлось оставить его на обочине в надежде, что в пять тридцать утра он никому не понадобится. Эдди бежит, что есть силы. Бежит к железнодорожной станции по белоснежным улицами на ледяном рассвете, спотыкаясь, чувствуя, как вскипает его кровь, но радуется этой боли, потому что впервые он не убегает. Он хватается за тающие воспоминания о горячем августовском воздухе и чужих шершавых и сухих руках на своих коленях, потому что он полный дурак и разрешает себе им быть. Это правда, это всё было правдой. Как же ему хочется забыться, как же хочется навсегда остаться в этом ощущении эйфории от осознания того, что так давно хотелось понять. Он понятия не имеет, что скажет. Любые слова кажутся сейчас бесполезными инструментами. Не «я люблю тебя» и не «останься» — говорить это тяжело и глупо. Эдди всё равно, что случится и что случалось — падая на кровать рядом с прекрасным мальчиком по-пьяни, он чувствовал себя таким же сильным и смелым, как сейчас. Этот момент не о них, а о нём самом. Его зовут Эдди Каспбрак, его тело живо, он дышит, он чувствует. Он влюблён. Сердце забывает, как биться, когда он поднимается на пустую платформу. У него нет наручных часов, чтобы убедиться в своей догадке — он опоздал. Табло с расписанием поездов проработало в Дерри ровно месяц, потом было разбито какими-то упырями, и никто не собирался тратить деньги на его ремонт. Часы на стене занесло первым снегом, и Каспбраку остаётся лишь опустится на скамейку с дрожащими губами и горько вслух заплакать, ведь его всё равно никто не услышит. — Ты что тут делаешь? Эдди поднимает глаза и видит очкарика, держащегося за ремень громоздкой спортивной сумки. На нём колючий черно-бирюзовый свитер и куртка из свиной кожи. Тозиер оглядывается на платформу прибытия, будто хоть кто-то в здравом уме захочет приехать в Дерри так ещё и на рассвете. — Ты сказал мне, во сколько у тебя поезд, — Каспбрак поздно вспоминает, что молчал с самого пробуждения, и поэтому горло его издаёт смешной и хриплый звук. — И что? — Ричи говорит так, будто видит Эдди впервые в жизни. — Чё ты рыдаешь в пять утра? Высокий, красивый и хмурый он звучит так презрительно, что Каспбрак уже не особо верит в сказку, которую сам же и напридумывал. — Я думал, ты уехал. — Да, — Тозиер смотрит на отцовские часы. — Через три минуты. — Не надо… — Эдди приподнимается со скамейки и заглядывает ему в глаза. — Что не надо? — ухмыляется Ричи. — Я всё сказал. Тебя здесь не должно быть. — Мне всё равно. Я так хочу. Эдди делает бровки домиком и всматривается в лицо темноволосого парня. Тот поднимает подбородок и смущённо отодвигается. — Что ты делаешь? — в шутку хмурится Ричи. — Запоминаю на прощание. — Ты ебанутый. Ричи поджимает губы и сглатывает. Он смотрит в эти оленьи глаза, вспоминает слова матери и Тони, и всех вокруг, и знает, точно знает, как было бы сейчас правильнее поступить. Но сейчас ему так страшно, и он с облегчением слышит шум приближающейся электрички. Тозиер ненавидит ту часть себя, которая решилась написать Каспбраку. Он ненавидит Эдди за то, что тот вот так вот стоит с этим невыносимым лицом и прощает ему слабость и предоставляет выбор, который не хочется делать. Поржавевший хром медленно движется за спиной Ричи. Эдди смотрит ему через плечо опустевшими глазами, вдыхает влажный воздух через нос и понимает, что в эту минуту он стал на пару лет старше. Тозиер натягивает сумку на плечо и переступает порог тамбура. Он что-то думает и молчит. Каспбрак устало смотрит на жёлтую линию, разделяющую их. — Эдс. Эдди испуганно поднимает глаза. — А как заканчивался сон? — А ты не помнишь? Пассажиров предупреждают о скорой отправке свистком. — Я будто знаю, но не помню. — Вот так, — отвечает Эдди и исчезает с платформы. Двери за ним захлопываются, и Эдди хватается за ледяную шею, встаёт на цыпочки. Всё это кажется милым, пока у него не начинают подкашиваться ноги. Пару секунд они пугливо пялятся на губы друг друга. Каспбрак делает короткий вдох и вдруг понимает, о чём говорила Беверли. Они целуются так яростно и отчаянно, будто без этого его сердце остановится. И это не механическое трение, не дурацкое противное действие, ценность которого он так не хотел признавать. И всё сейчас совсем по-другому, ведь когда он закрывает глаза, весь мир со своими зданиями, поездами и шоссе обрушивается и попросту исчезает. Нету ни-че-го, но у Эдди в ту секунду есть абсолютно всё. Он чувствует толчок — электричка начинает набирать скорость. Ричи шипит, ударившись обо что-то спиной, но не смеет отстраняться. Они двигаются быстро в страхе, что их время вот-вот закончится. Эдди прижимается к Ричи всем телом, он то мякнет, то грубеет, и это так приятно. И эти руки… Эти руки повсюду. Он даже не думал о таком. Они иногда врезаются зубами и носами и целуются с остервенением, но страшная неизведанная мысль приходит в голову Эдди — это абсолютно ничто. Ему не хватает Ричи, даже когда их не разделяет ни миллиметра. Поцелуй не спасает его, этого так мало. Чтобы успокоиться, ему нужна буквально каждая частичка этого человека. — Ты Беверли говорил, что у меня слюни радиоактивные. — Что?.. — румяный Эдди, оглушённый происходящим, едва может расшифровать эти слова. — Ты сказал Бев, чтобы она не курила со мной одну сигарету пополам, потому что у меня слюни радиоактивные, — повторяет Ричи. Каспбрак разочарованно трёт глаза и направляется в вагон: — К чему это вообще?!***
Следующие полчаса Ричи умолял полуголого сбежавшего на рассвете Эдди вернуться в Дерри в тепле и комфорте. В ответ получал щелбан и фразы вроде: «Хватит совать мне свои деньги!» Пары купюр хватило бы только на один обратный билет, поэтому было принято обоюдное решение сойти на следующей станции и добираться до города пешком. Заняло это больше времени, чем они рассчитывали. Они шагали через просёлочные дороги, промзоны и лес. Пару раз они терялись и ругались, потому что Ричи настаивал, что знает местность лучше, чем указатели. Под предлогом остановки на перекур Тозиер то и дело пытался выпросить поцелуй, но Каспбрак ловко уворачивался, притворяясь дурачком. В Дерри точно существует временная петля, потому что добрались ребята до города только под вечер. «Сука, кто же знал, что электричка стока дохуя километров проезжает в минуту…» — пыхтел Ричи, позволяя Эдди опереться на себя. После нескольких настойчивых звонков забегавшийся с гостями Билл на автоматизме открыл дверь, продолжая комментировать, куда поставить напитки. — Там нету места уже в холодильнике! — доносилось с кухни. — Да подождите вы! Боже ты мой… — Денбро наконец оглянулся на прибывших. — Что с вами случилось?! После долгой дороги и всего пережитого в этот странный день Эдди и Ричи выглядели, мягко сказать, не очень. — Как мокрые крысы… За спиной Заики толпились Неудачники. Эдди заметил, что давно не видел всех такими нарядными. Выглядывающая из-за плеча бойфренда Беверли тревожно-вопросительно взглянула на Каспбрака, но засияла улыбкой, когда он успокаивающе подмигнул ей и покосился на Ричи. — Мы без смокингов — обрыганы. Можно войти? — спросил хмурый Тозиер. Это был идиотский вопрос. Билл приобнял их обоих и вдруг почувствовал такую огромную любовь к этим родным и глупым лицам. — Стол накрыт, д-давайте быстрее… — пробубнил Денбро и поспешил поскорее захлопнуть дверь.