— Могу я надеть чью-нибудь рубашку? — Беверли покраснела еще пуще. Билл посмотрел на нее, и кровь бросилась ему в лицо. Он торопливо отвел глаза, но в то же мгновение Бен все понял и ощутил гнетущую ревность. Потому что в этот самый миг Билл увидел Беверли, какой раньше ее видел только Бен. Остальные тоже посмотрели и отвернулись. Ричи кашлянул в ладонь. Стэн покраснел. И Майк Хэнлон отступил на шаг или два, словно действительно испугавшись округлости маленькой белой груди, которая виднелась под рукой Беверли. Беверли вскинула голову, тряхнула спутанными волосами. По-прежнему раскрасневшаяся и прекрасная. — Я ничего не могу поделать с тем, что я девочка… или с тем, что у меня начинает расти наверху… а теперь, пожалуйста, кто-нибудь может дать мне рубашку? — Ко-онечно. — Билл уже стягивал белую футболку через голову, обнажая худую грудь, на которой не составляло труда пересчитать ребра, и загорелые, в веснушках, плечи. — Бе-ери. — Спасибо, Билл. — На короткий жаркий, дымящийся миг взгляды их встретились. На этот раз Билл не отвел глаза. Смотрел твердо, по-взрослому. — Пу-устяки. «Удачи тебе, Большой Билл, — подумал Бен и отвернулся от этого взгляда. Он причинял ему боль, бил в то глубокое место, до которого не могли добраться никакие вампиры или оборотни. Но в то же время никто не отменял такое понятие, как пристойность. Бен еще не знал значения этого слова, но идею очень даже понимал: глазеть на них в тот момент, когда они так смотрят друг на друга, так же неправильно, как и таращиться на грудь Беверли, когда она отпустила блузку, чтобы надеть футболку Билла. — Раз уж так вышло. Но ты никогда не будешь любить ее так, как я. Никогда».
***
Неудачники не слышат звонка и остаются в столовой до конца следующего урока: да и о каких занятиях сейчас может идти речь? Майк озирается на всех с нервной улыбкой: кажется, его слова впечатлили друзей сильнее, чем он рассчитывал, и ему даже становится немного стыдно, что он потревожил их и без того трескающийся по швам беззаботный рай. За стеклянными стенами кафетерия постепенно темнеет, и напряжённые ребята один за одним разбредаются по коридорам. Эдди оставляет Майка и Бена наедине и сворачивает к запасному выходу, чтобы не пересекаться с Тозиером. Правда, он не успевает насладиться одиночеством, потому что Хенском окликает и догоняет его. Эдди морщится и старается обойти его с «рабочей», неповрежденной очкастым додиком стороны. — Эдс!.. Эдди! Куда идёшь? — с одышкой спрашивает вспотевший Бен. — Проветриться… — Можно с тобой? Каспбрак молча кивает. В школе так душно во всех отношениях, и ему поскорее хочется сбежать из мрачных холлов на ещё более мрачную улицу. Парадокс — Эдди радуется этой отвратительной, зато освежающей погоде сильнее самому яркому июльскому дню. — Я думал, у нас сегодня совпадают уроки. — Возможно, — мямлит Эдди. — Ты что, прогуляешь?.. Каспбрак сам себе поражается. Он помнит, как в прошлом году в этом же холле плакал из-за «неуда» по химии. Нет ничего противнее, чем признавать, что мама была всё-таки права — его друзья (точнее, некоторые из них) действительно плохо на него влияют. Бен глядит на посеревшее лицо Эдди с большими синими кругами под глазами и ужасается этому равнодушному «Ага» в ответ. Вопрос, который он так хочет задать, витает в воздухе, и Бен чувствует, как раздражает Каспбрака своим тактичным молчанием. — Что случилось у вас с Ричи? — наконец сдаётся Хенксом, когда они оказываются на опустевшем школьном дворе. — Я не знаю, Бен. — Как это? Эдди ускоряет шаг, практически убегая от друга, и крепко держится за лямки рюкзака. — Он взбесился ни с того ни с сего… Фонари ещё не зажглись, и на фоне монотонного пейзажа из оголённых ветвей Хэнксом едва различает профиль Эдди — его высокий лоб, аккуратный нос, тонкие, поджатые губы, изредка выпускающие струйки пара. — Всё это так странно, — Каспбрак шмыгает носом. — То сны, то теперь Майк говорит про дневник… Хэнксом педагогически молчит, позволяя Эдди высказаться. — И представляешь, Бен, нам с ним снится один сон. Постоянно. — Что было в этом сне? Эдди замирает, не зная, как объяснить всю эту чертовщину. — Можешь не говорить, — предупреждает Бен. В ответ в сумерках поблёскивают благодарные карие глаза. Они сворачивают на заснеженную лужайку, когда чуть не скатываются по бетонной лестнице, превратившейся в ледяную горку. Бен знает, что происходит. Знает уже давно. Видит эти бесконечные долгие взгляды, прикосновения, перепалки, скрывающие слова, которые действительно хочется сказать. Наверное, это началось давно. Но впервые мысль об этом озарила его там, в доме на Нейболт-Стрит. — Эдди, ты знаешь, почему у Беверли и Билла ничего не складывается? — тяжело дыша, спрашивает Бен, когда Эдди в очередной раз ловит его под локоть. — Почему? — Вся их любовь основана на прошлом, на воспоминаниях, которые пропадают. — И? — любопытство и желание изобразить полное безразличие сливаются в голосе Каспбрака. — Думаешь, Билл когда-нибудь любил Бев по-настоящему? Это так, мимолётное детское влечение, которое очень хотелось назвать любовью. Ему нравилось думать о себе как о герое, лидере компании, спасающей мир от зла… — По-моему это тебе очень хочется так думать, — перебивает Каспбрак, но его реплику пропускают мимо ушей. — А сейчас, когда Оно стирает нам память, чувств никаких не остаётся… — на одном дыхании выдаёт Хэнском. Эдди останавливается и не двигается миллисекунду, которая кажется Бену целой вечностью. Тот начинает жалеть о сказанном. — Почему ты говоришь мне это, Бен? Ветер поднимает в воздух остатки почерневшей листвы. — Потому что вы с Ричи отличаетесь, — нос на холоде начинает предательски течь, и Хенском тянется за носовым платком. — Причём здесь мы? — Эдди смотрит на друга своим коронным раздражённым взглядом, который обычно посвящается Тозиеру. — Послушай, мы знаем, что эта нечисть способна стереть воспоминания, да. Но мне кажется, если сталкиваясь с чем-то настоящим, Оно бессильно. Каспбрак только саркастично смеётся. — Я не понимаю тебя, Бен. — Ты поймешь меня однажды. Эдди шагает прочь, нарушая тишину хрустом заледеневшей травы.***
Он потягивается и выходит на кухню, сверяя время на наручных часах с циферблатом над холодильником — всё верно, девять утра. В гостиной шипит забытый телевизор, и Эдди игнорирует белый шум из рекламных заставок и новостных заметок, разогревая, оставленный и аккуратно подписанный завтрак на плите. Безглютеновые хлебцы, два яйца, оладьи на муке мелкого помола с заменителем сахара на безлактозном молоке. Каспбрак не помнит, чтобы его рацион когда-то меняется. Хотя нет — один раз он даже пробовал жареный бекон, но это было на ночёвке у кого-то из Неудачников. «У тебя вся жизнь рафинированная, Спагетти» — звучит голос Тозиера в его голове. Эдди тянется в банке цикория без кофеина и делает глоток, надеясь получить заряд фейковой бодрости. Он хмурится и моргает, чтобы проснуться и направляется в гостиную. — Сегодня у зала городского суда Дерри собралась огромная толпа. Что же так привлекло внимание горожан? На связи Билли Хармс и «Channel Four», — чернокожая репортёрка сверкает белоснежной улыбкой, обрамлённой яркой помадой, с экрана телевизора. Эдди прислушивается, подозревая, какими будут следующие слова. — С минуты на минуты суд примет решение и мере наказания для подозреваемых в деле о разбое и убийстве безоружного белого мужчины по имени Тони Браун, — репортёрка шагает на тонких шпильках по обледеневшим лужам, игнорируя любопытные лица, выглядывающие в камеру из толпы. — Главным мотивом преступления, считает сторона защиты, стала расправа над Брауном, как над фигурантом дела о «груминге» несовершеннолетних посетителей главной библиотеки города. Дело не дошло до суда — общественность сделала своё дело, и сегодня все эти люди пришли поддержать четырёх молодых мужчин, несправедливо оказывавшихся на скамье подсудимых. Давайте поговорим с теми, кого эта ужасная история не оставила равнодушной… Каспбрак стоит у телевизора с открытым ртом, будто загипнотизированный. Он энергично моргает, чтобы смахнуть выступающие слёзы, но грудь начинает предательски дёргаться, хватаясь за обрывки душного воздуха в комнате. На экране появляется лицо какого-то дальнобойщика с подписью «Джон, житель города Дерри». Он комментирует: — Да эти ублюдки из полиции никогда бы не довели дело до конца. Сказали: «Пока нет доказательств — только показания нескольких свидетелей, которые не сходятся». А вы думаете, наших детей будут растлевать эти пидарасы, а мы будем просто на это смотреть и молча соглашаться?! Если у вас там в Калифорнии это нормально, то здесь в Мэне…- Джон прочищает горло и обращается прямо в камеру: — Эти ребята выйдут с чистой совестью на свободу, я верю это. А этот хрен… Посмотри, Америка, так будет с каждым, кто хоть тронет наших малышек. Бородатая морда смотрит на Эдди с экрана и тычет в него пальцем. — Спасибо, Джон, — репортёрка переводит внимание на себя. — Это был «Channel Four» и Билли Хармс. С минуты на минуты городской суд вынесет окончательное решение по делу расправы над сотрудником местной библиотеки — Тони Брауном. Сердце Каспбрака колотится так сильно, что он даже не слышит собственных шагов, когда накидывает на себя первые попавшие по руку вещи и выбегает на крыльцо за великом. Шипы на шинах совсем стёрлись, и Эдди пару раз предательски заносит прямо под проезжающие машины. Ему сигналят и кричат что-то из окон, но он сосредотачивается на жгучей боли в ногах и продолжает крутить педали, пока перед глазами не начинают мелькать чёрные пятна. Пересекая несколько перекрёстков, преодолевая голую заснеженную аллею, он выезжает к одноэтажному серому зданию суда. Он восстанавливает дыхание и пробирается сквозь толпу в сторону входа. — Родственник? — останавливает его за плечо полицейский. — Да-да… — кивает растерянный Эдди, и его каким-то чудом пропускают внутрь. Коридор тоже забит людьми, и Каспбрак разглядывает впереди освещенный мерзким жёлто-зелёным светом зал заседания. Толком ничего не видно: пара фигур у кафедры совсем не двигаются, будто что-то зачитывают. Качающиеся волны из перешёптывающихся голов рябят перед глазами, и Эдди становится трудно дышать. Он выбегает на улицу, когда в здании звучат аплодисменты. Коридорный восторг выходит на улицы и оживляет скучающих горожан. Все переглядываются. «Всё? Закончили?!» — спрашивает кто-то из толпы. В дверях появляются сотрудники полиции и сам шериф — репортёры сразу же окружают его и тычут камерами в лицо. Эдди не слышит объявление шерифа. Он виском прижимается к шершавой ледяной поверхности бетонной колонны, пытаясь привести себя в чувства. «Море волнуется раз, море волнуется два…» — шепчет он себе под нос. Слова доносятся до него с опозданием: «нападение», «самозащита», «условный срок».» Шериф заканчивает своё обращение, и море радостно бушует. Эдди сразу понимает, что это значит. — Оправдали… Они их… Когда Эдди разлагался в своей промёрзшей комнате, хватаясь за жужжащий плеер и остывшую фланелевую пижаму, казалось, что больнее уже никогда не будет. Но он ошибался. Под шум аплодисментов группа молодых парней в сопровождении конвоя покидают здание суда. Под всеобщее одобрение они улыбаются камерам и дают на ходу интервью. Кто-то из толпы тянется за рукопожатием, но конвойный офицер останавливает зеваку. Когда закатанная в асфальт площадь потихоньку пустеет, на пороге появляется молодой чернокожий адвокат, толкающий перед собой инвалидное кресло с пожилой женщиной. Усатый фотограф в кожаной коричневой куртке пинает своего коллегу со словами: «Слышь, там, кажись, мать Брауна с этим…» «Забей, мужик, оставь женщину в покое, она сегодня достаточно настрадалась…» — бубнит оператор одного из телеканалов и забирается в фургон. Услышав этот разговор, Эдди решается подойти к молчаливой паре. — Миссис Браун! — кричит Каспбрак, шагая навстречу. — Здравствуйте, мы не даём никаких комментариев. Прошу вас удалиться, — останавливает его чернокожий адвокат. — Нет… Стойте! — Эдди дёргает плечом, за которое держится незнакомец. — Миссис Браун, примите мои соболезнования. Женщина оборачивается, держась за спинку коляски и кивает мужчине в костюме в знак одобрения. Эдди отпускают и он подходит ближе, впервые видя лицо Браун вблизи. Сердце сжимается от мысли, сколько горя переживает сейчас эта хрупкая умирающая на глазах женщина. Его поблёкшие некогда голубые глаза внимательно смотрят на него, и трясущиеся пальцы тянутся в его кистям. — Миссис Браун, — начинает он. — Меня зовут Эдди Каспбрак. Пожалуйста, примите соболезнования от всей нашей семьи. Всё, что произошло, просто бесчеловечно, и я… — Эдди Каспбрак… — мечтательно улыбается старушка. Мальчик не понимая, глядит на помощника миссис Браун. — Извините, с вами не поздоровался… Вы адвокат, правильно? — Каспбрак протягивает руку для рукопожатия. — Эдди. — Али. Очень приятно! — новый знакомый сияет очаровательной улыбкой. — Нет, я не совсем адвокат… Скорее активист. Из местной общины… — Общины? — Комитет. По защите гражданских прав представителей сообщества… — Сообщества? — Не слышали? Странно, я почему-то подумал вы оттуда. Эдди в недоумении хлопает ресницы. — Активисты часто помогают, когда дело касается преступления на почве гомофобии… — Али тянется в карман за визиткой. — Имейте в виду… — Эдди Каспбрак! — вдруг восклицает миссис Браун. — Вспомнила! Трясущиеся пальцы сжимают ладони мальчика, и она просит жестом наклониться к ней. — Я думаю, откуда я знаю это имя? Ричи мне про вас говорил… Ну наконец-то я вас увидела во всей красе, молодой человек! — Ричи?! — не понимает Эдди. — Миссис Браун, у меня есть только один знакомый Ричи, и я думаю, это точно не тот, о ком вы говорите. Наверное, вы спутали меня с… — Нет-нет, что ты! Ричи Тозиер! Знаешь такого? Такой порядочный мальчик! Очень помог нам… Улыбка сползает с лица Каспбрака. Осознание оглушает его, и он еле может скрыть шок. — Вы знаете Ричи Тозиера?.. — Ну конечно! После того, как Тони… Господи, мой мальчик… — голос миссис Браун дрожит, но она продолжает. — У меня же никого кроме него не было! Ричи постоянно ко мне приходил, мне помогал с хозяйством, а Али с подготовкой документов для суда. — Что?.. — Да, отличный парень! — добавляет мужчина. — Помню, появился на пороге с букетом — такой щупленький, расстроенный! Говорит: «Миссис Браун, Тони мне был другом, наставником». — Но подождите, он же… — встревает Эдди, но Али останавливает его. — Спасибо, что пришёл сегодня нас поддержать, но это был очень тяжелый день. Нам пора! Я обещал миссис Браун подвезти её. Как видишь, тачка позволяет, — улыбается Али, хлопая по крыше своего нового Cutlass. — Мистер… Али, но что же теперь делать? — Али разглядывает этого маленького встревоженного мальчика с оленьим взглядом. — Их ведь оправдали! — А-ха-ха! Эдди, не волнуйтесь, я эксперт по таким делам. Могу вам сказать, что за последние годы в большинстве дел по преступлениях на почве ненависти суд выигрывала именно сторона защиты. Это нормальная практика, нам не в первой! Не получилось в Дерри — подадим аппеляцию, добьёмся справедливости в главном суде штата! — Али хлопает парня по плечу, пытаясь подбодрить. Он поднимает миссис Браун на руки и усаживает на заднее сидение. — Думаете, есть надежда? — спрашивает Эдди, помогая сложить инвалидное кресло. — Я не понимаю, как вы можете оставаться таким оптимистичным. — Эдди, поймите, надежда есть всегда. Кем мне ещё нужно быть, если не оптимистом? — Али засовывает металлическую конструкцию в багажник и хлопает крышкой. — Я чёрный гомосексуал родом из мусульманской страны — худшее комбо даже для Америки. Если бы я опускал руки при каждой неудаче, меня бы уже давно не было на этой земле. Эдди с восхищением провожает его взглядом и не может выговорить ни слова. «До встречи!» — салютует Али и заводит двигатель.***
Он не помнит, как вернулся домой. Приволок к крыльцу свой велик и начал собираться в школу. Какой сегодня день недели, какие уроки он пропустил, а на какие ещё успеет? Всё это было совершенно неважно. Эдди закидывал первые попавшиеся тетради и учебники в рюкзак, но сам думал совершенно о других вещах. Сейчас он сгорал от стыда от всех гадостей, которые наговорил Ричи. День как в тумане: будто контуженный Каспбрак бродит по коридорам, на автомате поднимает руку на занятиях и вяло отвечает какую-то бессмыслицу. Но никто не задаёт ему вопросов: ни мама, ни учителя, ни одноклассники, чьи лица он перестал различать. Трубка звенит так приглушенно, будто за стеной, а не в этой комнате. Эдди смотрит на телефон в своей комнате и пытается вспомнить, какого его предназначение. На проводе слышен голос Майка. Он что-то говорит. Слышатся «мой дед», «суд», «видел», потом звучит тишина после «Что ты там делал?». Что он там делал? Майк предлагает встретиться «на месте», и Эдди не уточняет, о каком месте идёт речь. Заасфальтированный пустырь, фонарь, первые дни осени — прошло будто мгновение после того, как в под сетчатку глаза залез этот отвратительный образ кровавого пятна на элегантной рубашке. Странно, Каспбраку казалось, он ещё годами будет обходить «место» стороной, но вот он усаживается рядом с Хэнлоном там же, где Беверли когда-то подвела итог их бурной молодости — «ебучие восьмидесятые». — Всё равно не понимаю, Майк… Все эти люди… Как можно так равнодушно относиться к убийству безоружного невинного человека? Даже если они все так свято верят в то, что Тони действительно делал все эти вещи с детьми из библиотеки, неужели можно поддерживать самосуд? — Оу, Эдди. Для них это было не убийство. Каспбрак непонимающе моргает пару раз, и Майк решает продолжить идею: — Это показательная казнь. А они просто её зрители. — Что ты имеешь в виду? — Не было бы Тони, им бы под руку попался кто-то другой. Здесь не особо важна личность жертвы, главное — совершение акта жестокости. — Но как… — Им нужно было донести посыл — они это сделали. А эти зеваки из суда просто хотят хлеба и зрелищ. Для них Тони — это те же чёрные военные, запертные в горящем «Пятне», как в газовой камере. Всё готово и накрыто, присаживайтесь, господа, приятного просмотра! — с горестью хмыкает парень. — Майк… — Каспбрак с сожалением смотрит на друга, проклиная себя, что вообще завёл этот разговор. Во всех диалогах Неудачников Хэнлон старательно избегал тему пожара и гибели своих родителей, и сейчас Эдди было особенно стыдно воспалять в друге эти воспоминания. — Бро, всё нормально, ты чо. — Это не имеет никакого смысла! — не выдерживает Эдди. — Ну расправились они с одним несчастным гомосексуалистом, и что с того? Так они ничего не добьются. — Ну, не скажи… Посмотри на Ричи, на его реакцию. Это именно то, чего они так жаждут. Эдди бледнеет и опускает голову. Он прячет свой мрачный настрой, делая вид, что пытается стереть обслюнявленным пальцем пятно на гладкой коже ботинка. Майк какое-то время задумчиво молчит, а потом выдаёт: — Знаешь, наверное, каждому, кто отличается в Дерри, суждено обрести своё «Чёрное пятно». Будь то клуб, или заброшенная парковка. Рейган твердит нам с трибун о «больших переменах в Америке», но пока я вижу только, как в Мэне процветает дело вашего белого «Легиона», будто на дворе пятидесятые. — Не говори «вашего», Майк. — Прости, чувак, знаю. Хэнлон с сожалением глядит на него и приобнимает. — Паршивый городишка… — бубнит Каспбрак, утыкаясь в его дублёнку. — Не иди у них на поводу, Эдди… — А я-то что… — мальчик отстраняется от объятия с претензией в голосе. — Ничего.***
В тот день Дерри похоронил Тони Брауна во второй раз, и каждый из Неудачников, услышав мельком новости по радио или за ужином с семьёй, хотя бы подумал или пытался дозвониться до дома Тозиеров, но длинные гудки на проводе ритмично повторялись. Беверли то и дело переводила взгляд с звенящего телефона на равнодушный профиль хозяина дома, но Ричи не трогался с места. Кажется, Тозиеры не прожили бы и дня без скандалов, поэтому спрашивать, куда подевалась Мэгги было так же бесполезно, как достучаться до оцепеневшего у экрана телевизора Ричи. А мистер Тозиер? Марш уже начала сомневается в его существовании. — «Фаллический символ» входит в её тело… — шепчет Бев, когда убийца на экране вонзает огромный нож в одну из жертв. Ричи комически хмурится и оборачивается к подруге: — Ты ебанулась? — Это цитата, дебил… — объясняет Марш, запуская руку в чашу с чипсами на коленях Тозиера: Ещё Кэрол Кловер об этом писала. Почитай про гендер в слешерах. Очень интересно. — Гендер? — Ты знал, что в таких фильмах «final girl» и сам убийца чаще всего являются зеркалом друг друга? Девушка может быть девственницей или просто зажатой, а маньяк — иметь сексуальные отклонения, физическую недоразвитость… Я помню, Джон Карпентер на интервью сказал, что «между ней и убийцей есть определенная связь: подавление сексуальных влечений» — продолжает тараторить Бев, заглушая крики и стоны на экране. — Господи… А меня ещё «извращугой» называешь… — Вот посмотри! — тычет Марш солёными пальцами в Тозиера. — Вот они снимают её охи-ахи таким крупным планом, будто в порно! Всё в индустрии для таких мужчинок, как ты! Даже в кровавой сцене есть имитация оргазма! — Я пропустил момент, когда ты стала злой фемкой, — пытаясь увернуться от Бев и спасти любимую футболку (стоит ли упоминать, кто её подарил?) от жирных пятен. — Зато я не пропускала момент, когда ты стал тупицей… — она всё равно тянется к Ричи и приобнимает его за шею. — Так было всегда! Пальцы Бев, покрытые едкой приправой для чипсов, оказывается прямо около его лица, и не отрываясь от происходящего на экране, Ричи наклоняет голову и проводит по ним языком, слизывая смесь химозных специй и соли. Они молчат. — Так за что ты так разукрасил Эдди? — Прошу, не упоминай это имя в моём присутствии. Они снова молчат. Марш вдыхает запах его насквозь пропитанных дымом волос. Кажется, сейчас он курит больше обычного. — Хочешь сказать, мы просто так пересматриваем «Хеллоуин» в ноябре? И ты нечаянно забыл пригласить всех кроме меня. — Именно так. Просто люблю «Хеллоуин», — с расстановкой отвечает Ричи. — Накануне Рождества? А «Хеллоуин» скучнейший фильм, так что не парь мне мозги. — Называешь его «скучнейшим», а сама цитируешь режиссёра. Бев обнимает его крепче и замечает, как по-другому ощущаются его некогда округлые плечи. — Ричи, когда ты перестанешь мучить его и себя? Парень продолжает «втыкать» в экран, не удивляясь этому вопросу: — Думаешь, всё так просто? — Думаю, всё очевидно. — Тебе легко говорить, Бев. — Да ну? — Да ну. Обычная белая тёлка встречается с таким же обычным белым парнем. Твой Билл — заика, а его мамаша тебя не принимает — вот и все ваши проблемы. Марш закатывает глаза и отстраняется на другой край дивана. — Прости, я забыла, что у нас соревнование «Кому хуже на свете живётся», — Бев не повышает голос, но говорит так, чтобы Ричи понял, во что вляпался. — Прости, но кажется тебе нужно ещё раз хорошенечко в подробностях вспомнить, что случилось с Тони на пустыре. Беверли тянется к своей холщовой сумке и направляется к выходу. «Ещё чуть-чуть и резня будет не на экране, а в этой комнате», думает Бев. — А чего ты ждёшь от меня? Свидания за ручку? Хочешь, ещё куплю футболку с Мадонной, нацеплю красную ленточку на куртку, чтоб издалека было понятно, кого сегодня стоит отпиздить? Они их оправдали, слышишь?! Оправдали! — она со спины слышит, как Ричи поднимается с дивана и пытается её догнать. — Знаешь, если так нравится всю жизнь притворяться Балаболом — вперёд! Только от того счастливее ты не станешь, — кричит Марш и тянет ручку входной двери. — Бев… Она оборачивается: лицо Ричи скрыто в тени, и только кудрявые волосы подсвечены сзади голубым светом телевизора. Беверли сглатывает комок гордости, рвущийся наружу в порыве высказать Тозиеру, какой он надоедливый засранец, но когда она слышит это «Бев», она понимает всё сразу. И прощает его. Девушка скидывает свои вещи на пол и молча подходит к другу. Он держится ладонями за её лопатки и зарывается лицом в плечо. — Я столько говна натворил… Я стольких обидел… Ненароком, — плачет Ричи. — Я всё испортил. — Нет, что ты… — начинает оправдываться Марш, но парень останавливает её, не желая выслушивать то, во что он сам не верит. — Я запудрил мозги всем: обидел Лору, Эдди. Мне нужно исчезнуть. — Не говори глупости. — Я уезжаю, Бев. Я уеду к отцу. — Хочешь бросить всё? — Бев чувствует, как закипает, и убирает руки с плечей друга. — Да, — Ричи оседает на подлокотник дивана и вытягивает ноги. В ответ Марш только театрально разводит руками. — Охуенный план, Ричи! Бросить школу, бросить маму, нас! Тозиер трёт руками лицо и не отвечает какое-то время: — Я купил билет. Послезавтра меня здесь уже не будет. Я достаточно всем насолил, пришло время немного покончить с собой, — в ответ Марш только усмехается и скрещивает руки на груди. — Я не знаю, что у тебя в голове, Ричи, но вижу, как ты на моих глазах драматизируешь и возводишь все проблемы в абсолют. Такой большой парень, а хнычешь, как… — Бев, мне здесь не место. — У меня для тебя новости, Рич, тебе нигде не будет места! — уговаривает его подруга. — То, что творится в этом городишке, не сравнится с мраком в твоей башке! — повышает голос Марш. — Эй… — Тозиер не отвечает на провокацию и подходит к ней ближе, игнорируя её жалкие попытки ударить его ладонями в грудь. — Рыжик, я люблю тебя, ты знаешь это? — Знаю, — она бурчит, выпуская иголки. — И не хочу, чтобы ты наделал ошибок. — Дай мне совершить эту ошибку. Хорошо? — Рич… — Беверли поднимает раскрасневшиеся глаза на такое дорогое лицо, сияющее этой холодной красотой. — Позволь мне, пожалуйста, — Ричи касается губами её горячего лба и еле сдерживает слёзы.***
«Эдс, Спагетти, Все говорят, этот город похоронит меня. Так что я решил без раздумий сделать это сам…» Эдди читает первые строки подсунутого ему в рюкзак письма и зажмуривается в страхе увидеть следующие слова.