***
В его камеру вкатили модифицированный хирургический стол. Команда распутала его и прижала лицом к платформе, связав запястья и лодыжки. Он знал по опыту, что из них невозможно было освободиться. Металл неприятно прижимался к его коже: холодный и знакомый. Все вокруг казалось таким... насыщенным по сравнению с миллионами цветов внешнего мира. Ни хрустящих пожухлых листьев, ни лесной травы, ни темной плещущей воды с блестящей рябью стальной синевы, ни всеохватывающего сияющего сумеречного неба. Только костяная белизна, цепкое железо и резкий алый цвет его страха. Вошел врач. Он вытащил иглы электрошокера из кожи, провел по ранам жгучим дезраствором, а затем наложил повязку. После некоторых манипуляций ему пришлось позвать охранника, чтобы тот расстегнул одну из манжет, быстро намотав липучие бинты на его лодыжку. Они не пожелали оставлять Томми что-то большее, чем ткань. Потом ему было приказано принять пару несочетаемых таблеток, и он подчинился. Хоть, скорее всего, это и было обезболивающее, он не был уверен и в принципе допускал, что это могло быть нечто похуже. Яд не исключался, хотя они никогда не давали ему смертельных доз. Ну. Очевидно. Они еще не делали ничего такого, чтобы убить его. Он не знал, о чем это говорило: об их неспособности обречь его на смерть, или о его цепком и отчаянном хватании за жизнь. Вскоре врач удалился, к счастью, решив больше ничего не делать. Врачам никогда нельзя было доверять полностью. Потом забрали передвижной операционный стол, и последний из охранников вышел, оставив Томми одного. Ну. Почти одного. На полу лежала приготовленная пара перчаток. Все тело болело, мышцы были напряжены, и он думал, что это могло быть из-за молнии, которая пронеслась по его венам, но, возможно, это был просто страх. Он захромал вперед, подходя к перчаткам; адреналина уже не хватало, чтобы скрыть самую сильную боль. Томми бросил опасливый взгляд на смотровое окно. Оно все еще было закрашено. Хорошо. Было безопасно. Он мог сломаться. Он позволил себе вздохнуть, прежде чем принять наказание. Воздух почти обжигал, когда он втягивал его в легкие. Томми не мог понять, как ему удавалось так долго дышать этим ядовитым составом. На мгновение в его сознании пронеслось воспоминание о запахе леса, трав и свободы. Оно погибло, стоило ему только вдохнуть отравленный воздух Фонда. Верно. Крошечные уколы боли на кончиках пальцев заставили его вздрогнуть. Он не мог разглядеть источник повреждений, скрытых под капающим кармином. Возможно, то были осколки. Или расцарапанная кожа, как на его ногах. Никакой серьезной травмы. Не обращая внимания на легкие толчки и дрожь в руках, Томми надел перчатки. Он был почти в порядке. Он пытался считать вдохи, как велела ему Розалинда. Он пытался сфокусироваться на том, что мог видеть, хотя кругом был только снег и алый цвет. Это не помогало, он чувствовал, как пальцы перебирали его горло, давя на синяки. Вместо этого он обратился к воспоминаниям. Некоторое время он сдерживал панику, заменяя ее образами внешнего мира. Это причиняло почти такую же боль, но ему больше нечем было защищаться. Тоска разрывала его изнутри, но, в отличие от перчаток, с ней можно было справиться. Он сам создал свой Ад, но это означало, что Ад принадлежал ему, и эта горстка контроля дарила ему стойкость, достаточную, чтобы держаться. Это, конечно, длилось только до тех пор, пока не погасили свет. Пустота не могла быть заполнена, она лишь поглощала все то, что он пытался в нее вложить. Он хотел представить, как солнце уходило в закат, оставляя после себя сияющее пламя. За ним должна была следовать ночь, но не было видно звезд, которые могли заполнить ее. Все вокруг было уничтожено. Какой-то шипящий звук доходил до ушей, и ему казалось, будто это были испарения ядовитого газа, заполняющего его легкие, делая каждый вдох лишь гарантией его гибели. Может, и хорошо было, что он не мог дышать. (И рядом не было пчел, чтобы спасти его).***
В камере вспыхнул свет, ослепляя глаза. Всего лишь полоска света, которая расширилась до целого дверного проема. В двери появился силуэт, длинная тень почти достигала Томми, который комком лежал на полу. Он прищурился, пытаясь понять, что происходило. Свет обжигал своим сиянием, но он игнорировал боль, зная, что это могло быть единственное, что он увидит в течение нескольких часов. Фигура сделала движение, и что-то покатилось по полу в его сторону. Подстрекатель не смел двигаться. Фигура повернулась, яркий свет начал угасать, когда дверь стала закрываться. Внезапно силуэт остановился у порога, чуть пошатнувшись. «Ты сказал, что мы одноразовые», - язвительно процедил Лоуренс. Дверь захлопнулась. Томми осторожно пополз вперед, обхватив себя руками, в попытке защититься от темноты. Его движения были скованными, неуверенными и болезненными. В конце концов он нашел пищевой батончик. Ему нужно было отдать его Туббо и Розалинде. Все будет в порядке, правда же? Он уйдет на время, пока они не получат его, и вернется обратно. И... и ему придется ненадолго снять перчатки, дабы получилось открутить винты. Ты м̵͔̾ӑ̴͖̻̪͍ф̸͕̇̊͋̀ф̴̨̞͈͓̥̑̿̌̑̈́ӥ̵͈̳́̌̑̉н̴͈̪̍͌̈́͌͜͝н̸̭̩̠͂́́̀ы̸̹̺͑й̴̘̐ идиот, - кричала какая-то его часть. Ты не можешь избежать последствий своих действий. Он не избегал! Это не было эгоизмом или трусостью, он делал это, чтобы помочь своим друзьям. Его товарищи нуждались в нем. Значит, все должно было быть в порядке, верно? Я надену их, как только вернусь, - говорил он здравомыслящей части себя. Фонд даже ничего не узнает. Он сделает все быстро. Ну, конечно, они узнают! Они знают все! Но они до сих пор не знали, что он посещал Туббо. Он не смог придумать ничего, чтобы опровергнуть это предположение. Значит, это была победа - победа, в которой он отчаянно нуждался. Томми точно знал, что перчатки были только началом. В конце концов, он ведь пытался сбежать, а побег был невозможен и только усугублял ситуацию. Правда... это оказалось не таким уж невозможным. Он был близок, так невероятно близок. Он видел звезды. Он зашел так далеко, как никогда раньше, и знал, что наказание за это должно быть гораздо хуже, чем просто перчатки, и он знал, что это было только начало. Томми не мог точно вспомнить, что произошло в прошлый раз, со временем точные события смешались в голове, но последствия должны были быть гораздо хуже. Может быть, побег и не был абсолютно невозможен, но, безусловно, его попытка только ухудшит положение. И даже так... Едва-едва на кончике языка он по-прежнему ощущал вкус свежего воздуха. Стоя в темноте, он сжимал в руке питательный батончик. Туббо и Розалинде тоже придется несладко. Томми должен быть тем, кто защитит их от слишком тяжелых последствий. Правда, это была не единственная причина. Он заверил себя, что это будет простой кратковременной передышкой от перчаток, и это было так, ибо он не пытался получить облегчение от того, что уже произошло. Нет, Томми желал набраться решимости, чтобы выдержать грядущие испытания. Он мог предвидеть, что его ожидало - бесполезный дар пророчества. Избегание неизбежного всегда плохо заканчивалось. Его ждала бесконечная пустота, если не считать визитов Лоуренса, Майло и докторов. Может быть, это растянется на дни. Может, и на недели, чтобы загладить его проступок. Пока ему вручили только перчатки, но они могли решить, что этого недостаточно. Томми нужны были друзья. Он не был уверен, выживет ли он без них. В прошлом он справлялся, но тогда он не вытворял ничего столь порицаемого, и у него был Филза. И теперь нужда в друзьях была такой сильной, что отдавалась болью. Медленно он снял перчатки. Временное облегчение, временное утешение, но это было необходимо. Никто ничего не узнает. Они позаботились о том, чтобы он усвоил, что перчатки не стоило снимать, и обычно он их слушал. Томми содрогнулся при мысли о том, что случится, если они обнаружат его маленький бунт. Его всегда предупреждали, что, если он нарушит их доверие, они снова перейдут к железным рукавицам. В непроглядной тьме он подошел к вентиляционной решетке. Его друзья нуждались в его помощи. Он нуждался в помощи своих друзей. Никто из них не справится друг без друга. Это была простая истина. И кроме того... Томми хотел снова попытаться сбежать.***
Томми и раньше разбивался на куски. Даже много раз. В прошлом у него был Филза, который помогал ему собраться вновь, а потом появились Туббо и Розалинда, взявшие на себя эту заботу. Бывали случаи, когда у него оставалась лишь пустая комната, в которой он разрывался по швам, и был определенный ужас в том, чтобы пытаться собрать себя воедино, пока осколки резали твои собственные потресканные ладони и пальцы. Хотя это было возможно. Еще хуже было, если ты ломался на глазах у врага - тогда он мог воспользоваться случаем, чтобы еще больше раздробить тебя на части, затрудняя заживление и облегчая разрушение в будущем. Томми на собственной шкуре познал, что прежде чем ломаться, нужно было дождаться безопасного момента, иначе ситуация могла легко усугубиться. Это не всегда можно было контролировать, и иногда попытки удержать крошечные кусочки вместе достаточно надолго делали только хуже. Поэтому можно было сказать, что Томми особо не удивился, когда обнаружил, что Туббо сразу же развалился на части, как только попал обратно в камеру. В мире Томми это был знак доверия. Это было первое нарушение сдерживания Туббо, в конце концов, Фонд обязательно найдет подходящее наказание. Томми знал, что это, вероятно, разорвет Туббо на куски, и был готов помочь, отплатив за прошлую доброту. Но, признаться честно, Томми не ожидал, что Туббо разорвется буквально. Он услышал крики гораздо раньше, чем добрался до камеры друга. Вопли были хаотичными и беспорядочными, отдавались эхом в тесном пространстве и больно били по ушам. Томми удвоил скорость, ужас перерос в панику, когда он убедился, что звук исходил из клетки Опылителя. Стук в вентиляционные отверстия привел к запоздалой помощи. Маленький рой, пытавшийся открыть форточку, возился с ней, несколько раз по ходу уронив инструмент. С удалением решетки крик насекомых только усилился: он был гулким и бесконечным, как будто Туббо не нуждался в передышке. Звук стоял высоким, непрерывно посылая ледяные кинжалы в сердце Томми. В нем отражались все предсмертные вопли, которые он когда-либо мог слышать. Мальчик сполз по стене и помчался к Туббо. Листья картофеля дрожали, пока смерч из насекомых хаотично кружился по комнате вокруг его товарища. Большие мерцающие глаза впились в его собственные. Тело Туббо дрожало, треща по швам. Он едва сделал шаг вперед, прежде чем рухнуть. Туббо скрючился на полу, крепко обхватив себя руками, что мало способствовало подавлению дрожи, сотрясавшей его тело. Пчелы кружили над ним плотным облаком, крошечные точки осыпали его конечности. Обычно Туббо лучше контролировал себя и не допускал подобных инцидентов. Томми опустился на колени, протянув руки, но не мог коснуться своего друга. Он хотел крепко обнять его и усыпать обещаниями, что все будет хорошо, как это раньше делал Филза. Контакт был единственным утешением, которое он знал, единственным спасением, в котором он когда-либо нуждался. Сейчас он был бесполезен. Он не мог остановить его крики. Это был воющий рев, почти человеческий, если не считать тягучих помех, слышимых на конце. Звук не совсем был похож на бесчисленные предсмертные вопли, которые Томми слышал - это было близко, но чем-то отличалось, и он не был до конца уверен, чем именно. Дело было в длине. И вот в чем дело. Последний крик - это звук, оборванный на полуслове, за которым следовала тишина, говорившая в разы больше, когда затихали отголоски последнего вздоха, вызванного смертельным ужасом. И что бы ни вызвало последний крик Туббо, он явно не хотел заканчиваться. Ну. M̵̼͋̈́͂͒а̸͍͎͓̊ф̴͙̈́ͅф̴̥̱͕̫̀͋̎̕̕и̸̞̇н̴̮͍̲͍̺̈́̿̒͛͝. Это не могло быть хорошо. Однако и просто воем это нельзя было назвать. Вопли вибрировали в воздухе, ползли и перекрывались обрывками слов, которые было невозможно разобрать, словно люди перекрикивали друг друга. Крик царапал его слух и душу. «ТУББО!» - закричал он, голос сорвался от громкости. Раскатистый грохот насекомых поглотил его полностью. Голоса превратились в шквал - порывы визга и половинчатых фраз обрушились на него. Слова бурлили под поверхностью, неразборчивые и отчаянные. Это был пульсирующий звук, живой, как бьющееся сердце - как биение тысяч сердец, слившихся в одну какофонию. Он пытался ухватиться за части и вытащить отдельные фрагменты, но все было слишком туманно, и кончики его пальцев скользили сквозь вихрь насекомых. «ТУББО!» - снова позвал он, стараясь быть услышанным. Крики дергались и метались, сбиваясь в комки. Он смог различить кусочки фраз - все еще крики в толпе, но чуть более понятные. Он ухватился за каждый из них, напрягая слух в поисках понимания.…Не хочу быть здесь! Я думала, ты... …отпустишь меня! Просил лишь об одном... …думал, воспитал вас лучше... …посмели взять ее ду... …никогда не было... …так больно, так больно, больно, боль... …Я не хочу… Томми, пожалуйста... …нужно заставить ее остановиться...
Помоги.
Одно слово. Это было все, что ему было нужно. «Как?» - отозвался он. Голоса чуть умолкли, прежде чем снова впасть в суматоху. Когда Туббо начали выкрикивать невнятные фразы в адрес друга, самого себя и всего мира, Томми понял, что это был совершенно неправильный вопрос. Если бы Туббо знал, как себе помочь, он бы сделал это сам. На самом деле ему нужно было знать, что именно было не так (помимо абсолютно всего). Он подозревал, что и на этот вопрос его друг не смог бы ответить. «Розалинда, что с ним не так?» - воззвал он. Разве она не должна была все исправить? Она была взрослой, она должна была знать, как все уладить. Если она еще не разобралась, то какие шансы были у него? И все равно он должен был хотя бы попытаться. «Давай, Рози, нам нужно... «...Рози?» «...Розалинда?» Это был почти шепот, едва слышный даже для его собственных ушей. Ему нужна была ее помощь. Но ее не было рядом, чтобы ответить. Томми вскочил на вершину ряда, раздвигая листья веером в поисках девушки. Ее нигде не было видно. Она ведь не могла их бросить? ...Томми не был уверен. Он вообще ни в чем не мог быть уверен. Но неужели он не мог ничего сказать о ней даже сейчас? Томми не думал, что она могла когда-нибудь так поступить с ними, но он мог так сказать о любом человеке. Если Фил и Клинок смогли бросить его, то что останавливало других? Буквально каждого человека в его жизни? Нет. Он не хотел в это верить. Нужно было найти вариант получше. Любой ответ, лишь бы он не означал, что его снова предали. Все, что угодно. Она была человеком. Она помогла ему и Туббо и, конечно же, они изолировали ее от них. Фонд не знал об их встречах с Томми, но, конечно, они не позволили бы Розалинде остаться. Вот так. Это было логично. Он мог спросить Лоуренса, поскольку тот знал ее, или, может быть, Майло, ведь тот был добрее. Они могли бы возобновить общение, и все бы наладилось. Сейчас были проблемы поважнее. Починить Туббо, найти способ связаться с Розалиндой и сбежать по-настоящему. Он сошел с картофельного ряда и приблизился к сгорбленному тельцу Туббо. Он почти отбросил загадку о пропавшей соратнице, чтобы полностью переключить свое внимание на инсектоида, но тут в памяти всплыл обрывок воспоминания. Ты сказал, что мы одноразовые, - напомнил ему Лоуренс. Он тяжело моргнул, когда горькая правда сдавила нутро, отказываясь быть игнорируемой или отрицаемой. Ох. Конечно, Томми был прав. Правда обжигала. Его сердце заныло, собирая воедино объяснения того, что, должно быть, произошло. Это все, что он мог себе позволить - прозрение и этот печальный, усталый "ох". Если честно, он ожидал такого конца. Конечно, Томми был поражен, что Туббо продержался так долго, но, на самом деле, это было неизбежно. На какое-то мгновение он даже подумал, что, возможно, ошибся. Сразу после первого вдоха снаружи, перед тем, как за ним захлопнулись стальные ворота. Это был всего миг, но на ту долю секунды он поверил, что все они могут спастись. Но нет. Он слишком хорошо знал Фонд. В конце концов, жертва была выбрана, просто на это потребовалось чуть больше времени. Розалинда была мертва. Он знал, что это факт, который рано или поздно станет правдой, но от этого было только больнее, особенно зная, что этого можно было избежать, отринув пророчество, которому суждено было сбыться. Что ж. Теперь ей уже ничем нельзя было помочь, ничего нельзя было сделать для нее. Он мог только сделать все возможное для Туббо. Погоревать они еще успеют. Туббо был сломлен. Для этого не было времени. Кроме того, Томми тоже был разбит, только раньше. Он должен был держать себя в руках, чтобы вернуть Туббо в нормальное состояние. Почему же тогда было так трудно дышать? Его легкие горели. Он ругал себя за то, что будто удивился такому повороту. Позор ему за то, что он понадеялся на другой исход. Опыт должен был научить его лучше. «Я не виню тебя», - сказал он, надеясь, что Туббо хоть как-то сможет уловить его слова. Но, конечно же, это была ложь. А как иначе? Винить было некого, кроме Туббо. Ему хотелось, чтобы это было неправдой, чтобы он каким-то образом снял груз ее смерти с его плеч, забрав это бремя себе, чтобы его товарищу никогда не пришлось даже думать об этой тяжести. Но он не мог. Однако слова сработали. Голова Туббо дернулась вверх, почти неотличимо от прочих судорог, за исключением того, что глаза его уставились на подростка. Мальчик опустился на колени перед инсектоидом, и когда Туббо протянул руки, Томми не смог заставить себя остановить его. Пальцы вцепились в больничный халат, хватая и стягивая ткань в узел над сердцем. Он что-то бормотал, и Томми не мог понять, что именно, кроме того, что это не был голос Туббо. Туббо не произносил слов губами, это было не в его манере. Возможно, это было лишь его воображение, но громовой рев насекомых, казалось, немного стих, и количество голосов поубавилось. Это было начало. Что дальше? Скорее всего, его убеждения сработают. Так он всегда говорил себе, когда из-за него погибало множество людей. «Это не был твой выбор», - попытался он. В глазах Туббо зажглось дикое отчаяние. Он все крепче прижимался к другу. Томми застыл, стараясь не поддаться контакту. Но, конечно, это был его выбор, - укорил он себя. Это всегда был выбор Томми. Самый большой трюк Фонда заключался в том, что они всегда вынуждали делать выбор. Что бы ты не предпринимал, в конце концов, ты сделаешь это. Едва ли это можно было назвать выбором, но он все равно был твоим. Тогда попробуй другое. «Они заслужили…» это. Нет, она, ϻ̶̥͇̦̈̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, никогда не заслуживала смерти. Томми не мог даже попытаться выплюнуть эту ложь. Благодаря Рози они почти сбежали. Впервые за много лет он увидел солнце - золотой диск, ждущий, когда насладятся его теплом. В конце концов, он не смог воспользоваться этим шансом - но его бы и не появилось, не будь ее с ними. Он поклялся попробовать еще раз: как побег, так и попытку утешить Туббо. «Это не…» твоя вина. Да ладно, - прошипел внутренний голос. Ты не веришь ни во что из этого. Какой толк в твоих словах, когда они ничего не значат для тебя самого? Прекрасно. Во что же тогда он верил? «Это был лишь вопрос времени», - мягко сказал он своему другу. Он старался вложить в слова каждую унцию искренности, на которую был способен. Но его почти заглушал шквал пчелиного рокота. Туббо смотрел на него, антенна дрожала, а крылья трещали, закованные в цепи, которые никогда в реальности не были помехой. «Ты так долго держался, но нет ничего страшного в том, что ты сломался. Поверь мне, я восхищаюсь тобой, что ты продержался так долго. Ты удивительный, Туббо». Он старался, чтобы слова звучали как можно искреннее, как только мог, потому что это была единственная правда, которую он знал. «Честно и правда. Так что не расстраивайся, ладно? Ты сделал все, что мог, держался как можно дольше. Но это было неизбежно, поверь мне. Это был только вопрос времени, вот и все». Первое, что он заметил, это то, что крики прекратились. Полностью и окончательно. Как будто весь мир свалился с его плеч. Словно внезапный глоток свободы после долгих лет затхлого заточения. Пчелы посыпались с воздуха, темное облако разом опало. Насекомые падали на землю, почти не издавая звука. Ладонь, схватившая его, разомкнулась, полностью отпустив его. Лицо Туббо нахмурилось, приобретя такое выражение, какое он никогда не наблюдал на нем. Ярость, как решил он, не была свойственной Туббо чертой. «Нет. Этого не должно было случиться. Я воспитал их лучше, чем это. Мне хорошо известно значение времени, у меня его было побольше твоего, парень». Томми удивленно моргнул, как от внезапного гневного тона, так и от связности речи Туббо. Нет. Не Туббо. Голос был хриплым и старым, в нем слышался тот же праведный гнев, что и в словах Туббо, когда инсектоид отзывался о Филзе или Клинке. Вот только это была всего лишь выжимка ярости, овладевшая его телом. Нет, это был вовсе не Туббо, а просто его часть. «Это не было неизбежно, ни в коем разе», - прошипел Родс Баннистер, поднимаясь. Его рот двигался вместе со словами, как это редко удавалось Туббо. Томми собрал свои аргументы, не совсем понимая, что делать, но зная, что должен был защитить Туббо, пусть даже от самого себя. «Это было неизбежно», - настаивал Томми. «В этом вся суть! Фонд в любом случае добрался бы до него. Я знал, я видел это. Я видел это сотни раз, потому что я всегда был последним средством, к которому они прибегали. Снова и снова я был тем, кто ломал их волю. Я заставлял их становиться худшими версиями самих себя, и я ненавижу себя за это, но это правда. Фонд заставляет людей становиться монстрами. Они всегда собирались сломать Туббо, так или иначе». Инсектоид нахмурился, на его лице появилось неприятное выражение. Томми это не понравилось. «Не рассказывай мне об этих несчастных, мальчик, я видел худших из худших среди человечества. Я видел людей в самом отчаянном и презренном положении, и я защищал их. Но с этим я не могу смириться. Не в случае с моим ребенком. Ни с собой. Ни с Туббо». «У тебя…у него…у Туббо не было выбора». Это была ложь, и она была горькой на языке. Он старался не захлебнуться собственными словами. «Выбор был! В этом весь смысл! Выбор был, но они никогда не принимали его». «Это был выбор между ее жизнью и его! Ты не можешь винить его за это». Конечно, он мог, конечно, он винил. Кого он вообще пытался обмануть? Однако важным было только то, что могло вернуть Туббо. Ему было все равно, какая ложь сорвется с его губ, лишь бы это снова сделало его друга целым. Томми потрудился взять себя в руки. Во что бы то ни стало он вернет своего друга. Какова бы ни была цена его души, он заплатит ее в десять раз больше, если у него появится хоть малейший шанс спасти Туббо. Он встал, поднявшись во весь рост. На его лице читалось осуждение. «Ты бы стал винить Розалинду, если бы она осталась жива? Сказал бы ей, что это она виновата в смерти Туббо?» Презрительный взгляд Родса впился в Томми. «Как мало ты в этом понимаешь. Ты думаешь, мы убили ее? Конечно, нет! Выбор был сделан в пользу Розалинды, и она присоединилась к Улью». Томми моргнул. Он почувствовал, как кусочки пазла собрались воедино. Осознание нахлынуло, и он рухнул под наплывом совершенно неожиданной эйфории и облегчения. Она была жива. Жива, жива, жива! Он не знал, что делать со своими эмоциями. Он считал ее смерть неизбежной, но вот он здесь. Пораженный заблуждением, самым блестящим и захватывающим дух образом. Он почувствовал, как улыбка запрыгала на его губах, но подавил ее. Конечно, Туббо нашел лучший вариант. Третий вариант. Он не мог сказать, была ли эта гениальность или простое упрямство, но в любом случае из кажущегося поражения Туббо вышел победителем. Ну. Может, и не совсем победителем, учитывая последствия. Томми не мог видеть в этом триумфа, кроме как явного неповиновения. Что ж. Иногда нельзя было победить, можно было только плюнуть врагу в лицо, найдя в этом утешение. Он думал, что его сердце разорвется от восторга и невозможности происходящего. Она была жива. Какое чудо. «Но она отказалась! Это не был ее выбор, она не давала согласия, но Туббо не приняли отказа. Так что теперь я делаю свой выбор. Я не могу остановить их, но я могу принять то же решение, что и она, и на этот раз Туббо придется принять это». «Они бы убили Туббо», - попытался Томми, стараясь подобрать аргументы, когда все его мысли сводились к маленьким триггерам. «Они бы убили тебя». «Тогда я должен был умереть! Я прожил свое время, больше, чем когда-либо заслуживал. Я стал Туббо только потому, что хотел увидеть, кем они станут». Ярость пылала. «Я хотел увидеть каким человеком они станут - свет, который они могут принести в этот мир. Когда я был моложе, я думал, что знаю все, и каким же дураком я был. Я верил, что сплочение с Туббо позволит мне увидеть мир заново». Его лицо ожесточилось, гнев вспыхнул с новой силой. Но теперь он был тише, пламя слабело. Он по-прежнему ярко горел, по-прежнему обжигал, но как только инферно утихло, Томми увидел настоящую причину пожара: разочарование. Родс ожидал, что Туббо будет лучше. Томми не мог понять, куда уж могло быть лучше. Туббо сопротивлялся до последнего, проявляя упрямую решимость, с которой Томми не мог сравниться. Чего еще мог требовать от него Родс? «Я правда верил. Я видел, как они изменили себе, наблюдая из первых рядов, каждую мерзкую секунду. И я не желал ничего из этого. Это не тот человек, которым, как я надеялся, они станут, и, возможно, в том есть моя вина, что я их как-то подвел. Но я отказываюсь быть тем, кто я есть сейчас. Я отказываюсь быть человеком, который украл человеческую душу. Я отказываюсь быть Туббо». В комнате воцарилась тишина. Это был пугающий звук для места, привыкшего к постоянному гулу. В голове Томми что-то щелкнуло. Чувствовал ли то же самое Филза? ...что именно? Он не мог представить, что он мог сделать, чтобы заслужить такое же презрение. Томми с минуту постоял в тишине, пытаясь привести мысли в порядок. Ситуация отличалась. Кардинально. Параллели, конечно, были, но с обеих сторон. Все было отнюдь не однозначно, но у Томми все еще имелась горстка опыта. Может быть, это поможет. Может быть, на этот раз он сможет остановить это. Томми нужно было собрать Туббо обратно, а для этого нужно было вернуть его части. Туббо говорил, что каждый член Улья, получивший контроль над ним, подобен человеку, который возвращает себе индивидуальность, и, конечно, это означало, что все, что было отодвинуто в сторону, оставалось неполным. Туббо не был бы Туббо, если бы не был един. Ему нужно было как-то умиротворить Родса, чтобы вернуть Туббо. Ему нужно было вернуть Туббо. Но более того, он не мог позволить Туббо потерять его "Филзу". Он помял вопрос на языке, прежде чем решиться его произнести. Что, если Родс скажет "нет"? Томми не знал, что ему тогда останется. Возможно, он ничего не сможет сделать. Но он должен был попытаться. «Ты любишь Туббо?» Томми медленно задал вопрос, произнося слова осторожно и отчетливо. Инопланетные глаза Туббо уставились на него, рот болезненно скривился в тонкую линию. «Не спрашивай меня об этом», - пробормотал Родс. Обвинение, лежащее в основе, явно причиняло боль, но было ли это потому, что ответ был положительным или отрицательным? Оскорблен или повинен? «Потому что», - продолжил Томми, неловко спотыкаясь. «Я думаю, ты любишь его. Очень. Это единственная причина, по которой ты можешь быть таким злым, грустным и обиженным, потому что тебе не все равно». Он почувствовал, что задыхался, и тяжело сглотнул. Уф. Эмоциональная зрелость - м̵͔̾ӑ̴͖̻̪͍ф̸͕̇̊͋̀ф̴̨̞͈͓̥̑̿̌̑̈́ӥ̵͈̳́̌̑̉н̴͈̪̍͌̈́͌͜͝н̸̭̩̠͂́́̀ы̸̹̺͑й̴̘̐ отстой. «Вот почему это так больно, потому что ты заботишься о Туббо и хочешь для него лучшей жизни». Его черты ожесточились. «Но сейчас это его жизнь. Здесь у нас никогда не будет ничего лучше, и тебе придется смириться с этим. Ты сказал, что хочешь увидеть, кем станет Туббо, так смотри. Это такая же часть его самого, как и все остальное. Ты должен принять это, потому что ты не можешь по-настоящему любить его, если игнорируешь его худшие стороны, принимая лишь лучшие». Родс дернул рукой вверх, будто приподнимая очки. «Конечно, я люблю Туббо. Я был с ними каждый день их жизни. Я научил их всему, что знал сам, я кормил их, одевал, любил. Как я могу не любить их?» В груди Томми расцвело облегчение. Ожидаемое облегчение, но от этого не менее сильное. «Хорошо. Потому что я тоже люблю его. Я знаю, что это разные вещи, семья - это не то же самое, что друзья, но мне не все равно, и поэтому я не могу позволить тебе так поступать. Сейчас ты причиняешь ему сильную боль, и я должен положить этому конец». «Они обещали мне», - почти прорычал Родс. Ощущение было такое, словно кинжал вонзился ему под ребра, но он старался не показывать этого. «Обещали мне в тот самый день, когда я был принят - что никогда не возьмут кого-то против его воли. Это единственное, о чем я просил их». Верно. Томми кое-что знал о нарушенных обещаниях. Как там говорил Филза? Что он всегда будет любить его? Что он хочет наблюдать, как Томми растет? Сейчас было не время разбираться с собственными обидами, но они болезненным эхом отзывались в словах Родса. Он осторожно вздохнул, отложив вопрос в сторону. «Это все еще Туббо. Эта ошибка - часть его. Как и ты. Ты не можешь выбирать из него какие-то куски, говорить, что хочешь видеть, как он растет, а потом бросать его только потому, что тебе что-то в нем не понравилось. Так любовь не работает». Родс молча стоял. Было странно наблюдать за телом Туббо. Обычно в нем ощущалось постоянное движение и энергия, присущая Туббо. Но сейчас Родс обладал суровой неподвижностью, которая заставила Томми напрячься. M̶̠͔̞̭͆̏̏ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂. Что он вообще нес? Томми просто произносил слова, надеясь, что хоть какие-то из них сработают. Он не имел ни малейшего понятия о том, что все это вообще значило, он знал только то, что других идей у него не было. Сомнение бурлило в желудке, кислая желчь подкрадывалась к горлу. Он не знал, что будет делать в случае неудачи, ведь выходило так, что Туббо был единственным, кто у него остался. Родс глубоко вздохнул. «Думаю, ты прав. От меня нет никакой пользы. Я только причиняю Туббо боль, а это последнее, чего я хочу». Лицо инсектоида расплылось в натянутой ироничной улыбке. «Думаю, я тоже был в чем-то прав. Но вот я здесь, старый и верящий, что снова все обо всем знаю. Н-да. Дурак я был, когда думал, что уже всему научился». Старик уважительно кивнул Томми. Это было почти благоговение. Груз прожитых лет, казалось, давил на Томми, но он кивнул в ответ с той же серьезностью. На долю секунды они стали равными. «Спасибо за урок, малыш». Туббо внезапно передернуло, и судороги неистово охватили его тело, рябь прошла по темным тучам насекомых, когда они снова поднялись в воздух. Он зажмурил глаза, а когда открыл их снова, в них не чувствовалось бремя возраста. Свет рассеивался по темной поверхности, разбиваясь на сегменты. Он моргнул, обратив внимание на Подстрекателя «Т-омми?» «Туббо?» - Томми резко вздрогнул. «Ты вернулся? Ты в порядке?» «Тчооомми, они все назз покинули. Улей раззбился к м̵̢͚̜̈̐͝͠а̴̝̔̾ф̷͇̘͠ͅф̷̮̫͈̬͉͋и̴̤̯́̎̊̏н̴̫̗́͊͗̀̀у̵̛̹̐̔̒̕. Нам нужно...», - слова вылетали и никак не могли найти в себе силы вернуться. Но это было, пожалуй, самое большее, что он получил от Туббо, почти законченные фразы. Означало ли это, что то, что он проделал, действительно работало? «Не волнуйся, Туббо. Ты в безопасности. Я все исправлю, только держись». К его ужасу, глаза Туббо заблестели от слез. Инсектоид сделал шаг к подростку, неспособный сдержать дрожь. «Помоги...», - только и успел вымолвить он, прежде чем согнуться пополам и забиться в судорогах. Слезы текли по его лицу, и Томми в беспокойстве потянулся к его дрожащему телу. Вокруг него пчелы падали вниз, когда их крылья охватывал спазм. Не успел он опомниться, как Туббо, спотыкаясь, резко отшатнулся от него. M̵̮͛ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂. «Туббо?» «Нет! Я не хотю быть Туббо!» - выпалил голос. Пронзительный голос, который захлебывался собственными рыданиями. Значит, это был не Туббо. Томми попытался пропустить момент с тем, как тот отшатнулся от него. Вышло не очень. «Тогда кто ты?» - попробовал он. Туббо посмотрел на него сквозь золотые слезы. «Я тебе не скажу. Ты чужой». Он старался не кривить гримасу. M̴͎͗ͅǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂. Это было больно. Как он там говорил? Больно потому, что тебе не все равно? И как тебе это нравится? О, да пошло все в м̶͍̫̭̏̓а̸͍͎͓̊ф̴͙̈́ͅф̴̥̱͕̫̀͋̎̕̕и̸̞̇н̴̮͍̲͍̺̈́̿̒͛͝, - подумал он раздраженно. Теперь, когда он думал об этом, он даже не был уверен, что Родс знал его имя. Но старик явно помнил некоторые вещи как Туббо, поскольку он злился из-за поступка, совершенного им. На самом деле Томми понятия не имел. От этого только разболелась голова. Он даже представить себе не мог, что творилось в черепушке Туббо. Лучше по одной проблеме за раз. Вот так. Он поразмыслил над словами Туббо. Разве это не звучало так... по-детски? И голос был намного выше. Его глаза округлились. «M̴̢͗̉̈́ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, ты Жасмин?» «Откуда ты знаесс мое имя?!» - потребовала она, задрожав еще больше в панике. О, м̶̩͉̜͛ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, Томми был в полной заднице. Что он должен был делать с шестилетней девочкой? Если с Родсом ему еще как-то удалось изречь чушь, которая, похоже, сработала, то что он мог предложить ей? Он бы сказал, что чувствовал себя не в своей тарелке, но так было с самого начала. «М̵̗̄͋͜ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄… то есть. Блин». Мог ли он ругаться???? Типа. Это был ребенок, верно? Разозлится ли Туббо, если он будет ругаться при Жасмин? Это вообще считалось нормальным? Конечно, брань все равно цензурилась, но тем не менее... Он чувствовал, что, как почти взрослый человек, он был обязан подавать хороший пример. Подождите, что???? Что с его мозгами творилось сегодня? Должно быть, это все было из-за недавнего дня рождения. Он чувствовал себя таким старым, мудрым и ответственным, и это было ужасно. «Хорошо. Жасмин. Сейчас Туббо вроде как... сломан. И мне нужна твоя помощь, чтобы починить его, ты сможешь это сделать?» Он старался говорить как можно более спокойно и разумно. Может быть, если бы он только мог заставить ее перестать плакать... это заставляло его чувствовать себя тревожным, но опять же, день выдался очень напряженным. Прошло всего несколько часов после их неудачного побега. (Ну, может быть, сутки? Это казалось долгим, но, опять же, Томми не мог быть уверен.) Но, несмотря на его усилия, ее лицо только больше скривилось, а голос стал еще громче. «Я не хотю быть Туббо! Не хотю, не хотю, не хотю!!!» - кричала она, разрывая уши, чуждая и безумная в пронзительном звуке насекомых. «Ты не можесс меня заставить!» И Туббо продолжил истерику. Или это истерила Жасмин, используя его тело. Это наводило, мягко говоря, на тревожные мысли. Пчелы собирались в пронзительный вопль, и крик затихал, как будто им не хватало воздуха. Короткая пауза, и все начиналось по новой. Пусть причин для паузы и не должно было быть. Туббо не нужно было дышать, чтобы озвучивать слова. В отличие от людей. Он тщетно пытался утихомирить ее, но любые усилия, казалось, только делали ее громче, так как она без труда заглушала его. Он не знал, что еще мог поделать, кроме как ждать. Ждать, пока она остановится или, пока он придумает, что ему делать. Рев стал немного отличаться от предыдущих криков. Прежняя нить все еще пронизывала его. Томми был достаточно знаком с этим чувством, чтобы понимать, каково это было - бояться. Но то, что Жасмин издавала сейчас, казалось почти... пустым, по сравнению с тем, что было раньше. Для опытных ушей разница между боязнью и смертельным ужасом была огромной. Простой страх было гораздо легче успокоить. Это почти утешала. Какой бы бред он ни вытворял, это вряд ли убьет Туббо. Но почему же его крики не смолкали? У него не было ответа. Пока что. Проблема была не в этом, как бы ни давила на него эта мысль. Он должен был справиться с каждым страхом по отдельности. Для начала Томми медленно опустился на землю. Он чувствовал себя слишком большим рядом с Жасмин. Конечно, он был высоким, и Туббо знал, что мальчик изначально был выше него, но если подумать об этом с точки зрения Жасмин... Ну, он был незнакомцем. Большой и, возможно, пугающий, и, пусть обычно это определение ему бы польстило, в данной ситуации это доставляло дискомфорт. Поэтому Томми сел. Он подумал, что ожидание могло сработать. Это был не лучший вариант, но он не мог отговорить ее, пока она активно заглушала его попытки усмирить ситуацию. Это делало разговор непродуктивным, так как в ответ она просто громко кричала. Его застигли врасплох, когда Родс затеял с ним обвинительный диспут, но Томми начал думать, что это было не так уж и плохо. Жасмин, похоже, была склонна продолжать кричать. Томми провел большим пальцем по белому полу, оставив резкую алую полосу. Он начертил на ней крест, превратив его в карикатурную звезду. Вой продолжался. Он намазал еще одну, а потом еще. Спустя дюжину звезд крики, похоже, начали стихать. Должно быть, это было довольно скучно. В конце концов, вой перешел в короткие всхлипывания. Томми не смел поднимать головы, продолжая работать над своими созвездиями. Он не думал, что резкие движения могли испортить дело, но что ж. Он решил не предпринимать никаких первых шагов. Лучше побыть в позиции отвечающего. «Что ты делаешь?» - наконец потребовала Жасмин. Томми закончил очередную звезду, над которой работал, прежде чем ответить. «Рисую пальцами». «Я это вижу! Я не ребенок». «Ну. Все так, как ты и сказала: Я не могу заставить тебя что-то сделать. И я не собираюсь пытаться». «Оу». Он поднял на нее взгляд. На лице Туббо читалось удивление. Впрочем, обычно лицо Туббо имело довольно нейтральное выражение. Томми начал думать, что причиной появления эмоции была Жасмин. К его облегчению, крики, похоже, закончились, и он не думал, что они возобновятся. Его губы сами собой дернулись в легкой ухмылке. Ах. Наверное, это был правильный ход. План Б заключался в том, чтобы попытаться закричать еще громче, но он не был уверен, что его легкие смогли бы выдержать. Он определенно не смог бы соответствовать ее высоте. Боже, ему казалось, этот пронзительный крик мог повредить ему уши. Тень инсектоида нависла над мальчиком. Томми добавил еще одну алую звезду. «Мне нравятся твои цветы», - промолвила она через некоторое время, когда Томми убедился, что все медовые слезы высохли. Она тихонько всхлипнула, почти боясь что-либо говорить. «Это...» очевидно, звезды, - горячо осадил он себя. Неважно. Это не имело большого значения. Просто слабая попытка передать ощущение единственного проблеска свободы за неизвестно сколько времени. «…Все потому, что я невероятно хорошо рисую», - закончил он предложение. «Не-а. Я лутссе». Томми бросил на нее пристальный взгляд. Большие глаза Жасмин были темными и блестящими. «О, да?» Она резко кивнула, антенна качнулась от движения. Это было странно. Не совсем натурально, скорее попытка повторить человеческий жест. То же самое было и с Родсом. Крылья Туббо неподвижно лежали на спине, а обычно по-естественному дергающаяся антенна жестко торчала на макушке. Это тело не было чем-то предназначенным для людей. Туббо не был существом, предназначенным для одиночного существования. Окаменевшие тельца насекомых, разбросанные по полу, были тому подтверждением. Странно было видеть ребенка в теле взрослого. Мозг, который не соответствовал своему хозяину. Жасмин сунула палец в свой зияющий рот и провела им по внутренней стороне щеки. Затем она размазала собранный мед по полу в форме грубого растения. Томми внимательно изучил ее рисунок, сравнивая его со своим собственным. К его ужасу, они были примерно одного качества. Он попытался приложить чуть больше усилий, но результат остался примерно тем же. Медленно воображаемое ночное небо превратилось в яркое поле янтарных и рубиновых цветов. Занятие, казалось, приносило покой. Короткая передышка от хаоса, в котором варился весь день. В груди по-прежнему ощущалось давление, тянущий гнет продолжался тем дольше, чем больше его игнорировали. Это было жаркое, почти лихорадочное чувство. Оно становилось тем сильнее, чем дольше Томми бездействовал. Он должен был чинить Туббо, а не сидеть и рисовать. Но нарушать тишину было опасно. Он все еще не знал, как действовать дальше, и поэтому застрял в неудобной позиции. Жасмин сидела, рассматривая свою работу. «Похоже на насс дом», - хмыкнула она. «Наш?» «Насс с Туббо». «Ты скучаешь по нему?» Она энергично закивала. «Да! Там растет больссое поле! И оно такое разноцветное. И у нас было много игруссек, а Родс давал нам сладости. Но здесь... ничего этого нет». Ее улыбка сменилась несчастьем. «Здесь нет ничего, кроме белого цвета и боли. И это так страссно. Нам здесь не нравица. Я хотю домой». Искренняя тоска наполнила ее слова. Ее лицо снова скривилось в гримасе. Томми издал шипящий звук успокоения. «Эй, эй, эй. Мы с Туббо попробуем выбраться еще раз, хорошо? Мы сделали это раз, сможем сделать это снова». Если бы он только мог быть оптимистом, может, тогда в его словах не слышался бы этот крохотный намек на фальшь. Он не был оптимистом, но он мог представить себе это на краткую секунду, необходимую для того, чтобы выплюнуть фразу. Ложь обжигала горло, слова оставляли привкус пепла. Какой у них был шанс? Он хотел, чтобы это было правдой, но они зашли так далеко только благодаря Розалинде. Теперь у них такой поддержки не будет. Но они попытаются, и, может быть, к тому моменту предложение не будет казаться таким фальшивым. Томми поклялся, что не остановится на горстке звезд. Он собирался захватить все небо целиком и всю свободу, которую оно сулило. Он сглотнул угли, отказываясь считать это за обман. Надежда была зыбкой и, как правило, жестокой, но она не была ложью по своей сути. «Но чтобы вернуться домой, мне нужно вернуть Туббо. Ты можешь это сделать? Ты можешь помочь мне починить Туббо?» Она ответила ему испуганным взглядом. Туббо снова задрожал, но это было не так, как при смене личности. Страх был гораздо более естественным и общим. Он почувствовал, как внутри забурлило разочарование. Казалось, ничто из того, что он делал, не помогало. Но она больше не плакала. Она не отшатывалась от него. Несомненно, это был прогресс. Правда, было нехорошо, что Жасмин, похоже, боялась быть Туббо, но он смог убедить Родса вернуться в Улей. Он мог сделать это снова. Казалось, Жасмин нужно было дать время успокоиться. Томми немного покрутился на месте в поисках чистого холста, чтобы добавить новые цветы. Постепенно она снова пришла в себя. «Так почему ты хочешь быть Жасмин?» Уход Родса был своего рода наказанием или отпущением вины. Он подозревал, что причина Жасмин скрывалась в нечто другом. Серьезные моральные дилеммы не были чем-то характерным для детей. Ну... обычно. В конце концов, он тоже был всего лишь ребенком. Просто два ребенка, которые пытались не дать друг другу сломаться. Просто два ребенка, которые должны были понять, как этого добиться. У него болело горло. Она наблюдала за ним, обдумывая вопрос. В воздухе постепенно росло легкое напряжение. «Я не знаю», - призналась она. Это было на грани расстройства, но не настолько, чтобы Томми отступил. «Я не очень хотю быть Жасмин. Обычно я не бываю собой. Все мои обссие с Туббо воспоминания сейтяс далеко, а у Жасмин не так много своих». В ее огромных глазах читалась боль, а лицо застыло в измученном выражении. Слишком большая боль для такой маленькой девочки. Нет. Слишком большая для кого угодно. Томми вдруг понял, что ошибся. Жасмин было вовсе не шесть лет, а уже двадцать один. Ровесница Туббо, только не совсем. Девушка, которая счастливо провела большую часть своей жизни не в своем теле. Спрашивать о том, почему она хотела быть собой, всегда было неправильным вопросом. «Тогда почему ты не хочешь быть Туббо?» Лицо прояснилось от смятения, оставив только острый ужас. «Это страссно». «Почему?» «Это так больно! Как будто коснулась свечей на торте, или кто-то подстрелил, или муравьи укусили. В нассей груди больно, потому ссто она не хочет быть там. Она бьется внутри, хочет вырваться наружу, но не может. Поэтому она сломала нас. Это не сработало и не сработает никогда. Она никогда не сможет выбраться». «Это Розалинда сделала?» Как? И, что более важно, почему? Почему она так поступила с Туббо? «Она горит. Вот поссему я уссла. И я думаю...», - она сосредоточенно нахмурила брови. Жасмин передернула плечами. «Мистер Родс был ОЧЕНЬ зол из-за этого, но я не знаю поссему. А Розалинда... она совсем не хочет быть Туббо». «Почему нет?» «Я не знаю!» - кричала она в разочаровании. «Я не знаю, поссему кто-то не хочет быть Туббо! Или... или поссему я не хотю. Сейчас плохо быть Туббо. Это страссно и больно, и... и можно меня обнять?» - вдруг спросила она. Томми вздрогнул, резкая линия выскочила из цветка, который он рисовал. Его сердце болезненно застучало в груди. Вдох, два, три, четыре. Выдох, два, три, четыре. «Нет. Я не могу тебя обнять». Голос держался почти ровным. А вот его Красный, конечно, таким не был: алые усики поползли вверх, словно уродливый багровый плющ. Томми осторожно начал добавлять листья к своему стебельку, вырвавшемуся от испуга, чтобы скрыть ошибку. «Но я хотю обняться, и ты тоже хочесс». «Нет?» «Но ты выглядисс так же, как...», - она сосредоточенно зажмурила насекомышные глаза, ища воспоминание, которое было недоступно. Выражение лица внезапно прояснилось. «Как тогда… когда тот злодей сделал больно твоей ссее, а мы обнимали тебя, и все стало хороссо!» «Ты это помнишь? Как? Это был Туббо». «Это ведь и мои воспоминания тоже, просто их труднее достать. Например, ты... тебя зовут... Томми! Томми, мой лутссий друг». Томми усмехнулся. «Ага. Это я». Значит, он не был полностью стерт. Память о нем была настолько неотъемлема от Туббо, что даже одна из его частей смогла вспомнить о нем в конце концов. «Но не надо меня отвлекать! Поссему я не могу обнять тебя?» «Нет злодеев, и нас никто не побил». «Нет, побили! Розалинда делает нам больно». «Она не злодейка». Она не могла ею быть. «Возможно, она ничего такого не хотела. Она просто делает это, потому что ей страшно». «А что ты делаесс, когда тебе страссно?» «Ищу...» Филзу. «…кого-нибудь, кто мог бы избавить от этого». «Но это то, ссто я пытаюсь сделать, а ты сказал "нет"». «Это потому, что от этого ты взорвешься, идиот». Стоп, ϻ̶̥͇̦̈̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, так он ответил бы Туббо. Не ребенку. «И-и вообще», - поспешно продолжил он. «Это не решит проблему. Заклеить пластырем рану от пули - никак не поможет». Ее лицо помрачнело. «Да. Это совсем не помогло, когда мы пытались...» Мысли Томми резко остановились на этих словах. «Верно. Хорошо. Итак. Нам нужно работать вместе, чтобы починить Туббо. А для этого мне нужно, чтобы ты вернулась в Улей». Ее губы начали дрожать. «Но это больно...» «Я знаю. Мне нужно, чтобы ты была храброй. Я пытаюсь помочь ему избавиться от боли, но прежде чем это произойдет, тебе нужно снова стать Туббо. Если ты вернешься назад, это поможет мне все исправить». Жасмин задумалась. «Клянесся мизинчиком?» Она протянула палец с медовым отливом. Карминовые пальцы Томми сжались в кулак. «Плохая идея». «Ой. Тогда как я могу доверять тебе?» Доверие. Хороший вопрос. Как будто Томми когда-нибудь знал определение ему. «Я... я думаю, тебе просто придется довериться мне». По какой-то причине ее устроил ответ. Томми не мог понять почему. «Хороссо», - простодушно хмыкнула она. «Я сделаю это». Она поколебалась. «Ммм... ничего, если я ессе не готова?» «Конечно. Как будешь готова». У них было все время мира, правда. Целая жизнь, чтобы найти выход. Что такое минуты на шкале времени с отрезками в десятилетия? «Ты можесс нарисовать динозавра?» Томми моргнул, но подчинился. Он положил руку на поле цветов, раздвинув пальцы. Затем взмахом руки он сделал длинный змеиный мазок поверх растений. В пространстве между большим пальцем и указательным у головы ящера образовалось что-то вроде рта, и Томми провел кончиками красных пальцев, вырисовывая зубы. «А что тебе нравится в роли Туббо?» - спросил он, добавив пару конечностей с длинными когтистыми лапами. Напомнить ей о том, за что она боролась, казалось хорошей идеей. «Мы можем летать!» - защебетала Жасмин, взмывая в воздух, чтобы подчеркнуть сказанное. Ее крылья слегка трепетали, как бы невзначай. Она нахмурилась, глядя на цепи, перекинутые через грудь, но быстро вернулась к радушию. «И мы так много всего видим! Хотя все вокруг стало намного больссе фиолетовым. Но это хороссо, потому ссто фиолетовый - мой второй любимый цвет». Томми добавил пару длинных рогов на затылке. Он колебался, прежде чем добавить длинную гриву. Он не строил иллюзий относительно того, кого пытался изобразить. «А какой первый?» «Желтый, как у Туббо. Это хороссо, потому ссто новые цвета тоже вроде как желтые. Как фиолетовый и желтый одновременно? Это очень странно. А третий...», - ее лицо задумчиво скривилось в поисках не совсем своих мыслей. «Насс третий любимый цвет - красный. Как у тебя!» Томми усмехнулся. Конечно, так и было. В конце концов, красный был самым лучшим цветом. Он использовал его, чтобы добавить пару крыльев к своему рисунку. Они были немного неровными и не очень симпатичными. Но неважно. Это не обязательно должно было выглядеть хорошо, ведь не в этом был смысл. «Так ты поэтому присоединилась к Туббо? Чтобы ты могла летать?» «Ну. Эта часть приятная, но не совсем. Пока я их не встретила, все кругом было таким страссным. Но Туббо были милыми, они делились своими игруссками, держали меня за руку и заставляли меня чувствовать себя храброй. Но теперь... я думаю, я готова быть храброй для Туббо. Сама». «Правда? Ты уверена?» Ее решимость колебалась долю секунды, но осталась несломленной. Подтверждение ее слов выразилось в действии, и инсектоид снова забился в конвульсиях. Томми бросил взгляд на свой рисунок - на зверя в окружении цветов и созвездий. Совокупность их желаний. Не глядя, он провел линию по нарисованной морде, позволяя красному цвету залить и поглотить изображение, пока он смотрел на Туббо. Ему нужно было сосредоточиться на том, что действительно имело значение. Цветы и звезды остались, простираясь достаточно далеко, чтобы избежать алого моря, в котором утонул дракон. Туббо похлопал ресницами. Рой пчел поднялся в воздух. Его рот растянулся в гримасе, когда он осторожно прижал руку к груди. «M̶̲̯͚̟̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, это больно. Подожди. Мы вернулись, мы...» - его глаза остановились на Томми, растворяясь в облегчении. «Ты... ты вернул их», - прожужжал Туббо, пораженный. Через мгновение, которое потребовалось, чтобы осознать, что да, Туббо был снова собран в полном составе, губы Томми скривились в улыбке. «Конечно. Проще простого». Внимание инсектоида ненадолго переместилось. «...это абсолютная неправда». «Ага. Ну. Теперь с этим покончено». Туббо горько улыбнулся ему. «На самом деле нет». «Но это все они. Это весь Улей, так ведь?» «Были. Вчера. Но есть еще...», - предложение было оборвано, когда его глаза широко распахнулись. Он схватился за грудь, резко согнувшись. Несколько ругательств вырвалось изо рта Туббо. «…у нас мало времени, боже, как м̶͍̫̭̏̓а̸͍͎͓̊ф̴͙̈́ͅф̴̥̱͕̫̀͋̎̕̕и̸̞̇н̴̮͍̲͍̺̈́̿̒͛͝ больно. Она снова борется. Томми, послушай. Розалинда должна прекратить бороться. Единственный способ прекратить боль - это полностью стать Туббо. Она пытается сопротивляться, и это только- М̶͉̖͍̋̆́͝͝А̸̪͕͚̗̰̑͗Ф̵̟̎̀̉̏̚Ф̴̦̺̃Ѝ̸̡͔̤̱̊̅̏Н̶̭͚̼̃̊͠!» Снова раздался крик, но не такой, как раньше. Едва ли это был крик, скорее рваные ноты измученных насекомых. Разница между агонией Туббо и Розалинды. Но, опять же, могло ли это действительно так сильно отличаться от их разделяемого опыта? Облако насекомых закружилось, вопли набирали силу, снова превращаясь в человеческую истерию. В один момент все прекратилось. Пчелы снова канули в омут. Томми начал беспокоиться из-за количества падений, которые они пережили. Крики резко оборвались, когда тело Туббо рухнуло кучей, как тряпичная кукла. Томми нерешительно подошел ближе и посмотрел на него. Его пальцы странно подергивались, плечи покалывало, пока Туббо, словно притянутый за веревки, не принял сидячее положение, и голова откинулась назад, а потом приняла ровное положение, перекатившись в строгую вертикаль. Он думал, что обычный Туббо и так достаточно плохо справлялся с правильным использованием суставов или ног, когда имитировал ходьбу по воздуху, не доставая до пола, но знаете что? Туббо прекрасно удавалась роль гуманоида по сравнению с тем, что управляло его телом сейчас. Инсектоид уставился на свою руку, перебирая пальцы, прежде чем ладонью прикрыть рот. Судя по движению, он подозревал, что это был кто-то, кто никогда раньше не был Туббо и не имел общих воспоминаний, на которые можно было бы опереться. Оставался только один вариант. «...Розалинда?» - попытался он. Ее голова резко дернулась в его сторону, но повернулась слишком сильно так, что ее пришлось осторожно выровнять, дабы суметь посмотреть на него. Она опустила руку, произнося слова, но в результате получался только беспорядочный набор нот. Разочарование отобразилось на ее заимствованных чертах, когда она пыталась обрести способность говорить. «Розалинда, если ты меня понимаешь, тебе нужно перестать сопротивляться. Туббо говорит, что это единственный способ все исправить». Ее ответ был неразборчивым, но выражение лица было предельно ясным. Никогда, - кричали ее черты. Он почти мог различить слово в шквале шипящего роя. «Пожалуйста, Рози. Я не знаю, знаешь ли ты, но это разрывает его на части». Агонизирующий крик пульсировал по краям улья, но он не думал отступать: «Мне едва удалось собрать их обратно, но лучше не станет, если ты не остановишь это. Мир наступит только тогда, когда ты позволишь ему». Некоторое время он мог разобрать лишь беспорядочное сочетание звуков, но постепенно оно переросло в речь, едва различимую, едва понятную, но все же речь. Она была неуклюжей, но со временем становилась лучше. Но одно можно было сказать наверняка: Розалинда определенно не собиралась скоро сдаваться. «…Тчооомми? Я т-олько обрела…контроль! Я долзззна… зззохранить его. Я не думаю, что ззззмогу… зззделать это еще разззз…еззли отззтуплю хоть на зззекунду». Ее голос пытался быть решительным, но был подорван из-за присутсвия явной истерии, что составляла его основу. «Послушай, все наладится, если ты просто будешь Туббо, хорошо?» Он старался звучать спокойно и уверенно, несмотря на то, что не знал, было ли это правдой. Ему нравилось думать, что он начинал в этом преуспевать. «Ну конезззно. Это твои зззлова или его?» «Какая разница? Он знает об этом больше, чем я или ты вместе взятые. Разве ты не доверяешь Туббо?» «Я доверяла Фонду, Томми. Это ничего не ззззначит». «Это другое. Ты знаешь, что Туббо не сделает ничего плохого». «Я думала так зззе о Фонде. Именно эта мыззль помогала мне отрицать любые муки, причиненные вам, ведь Фонд долззен был быть тем... тем прекраззным меззтом - блага и добродетели. Мое доверие никогда ничего не ззначило», - тихо проговорила она с горечью на конце. Он понимал это, вкус предательства ему был знаком, и то, как глупо и ужасно ты себя чувствуешь, став его жертвой. «Не понимаю, почему я долззна верить ему сейчазз, поззле того, что он ззделал ззо мной». «Но это же лучше!» Конечно, выживание по определению должно было быть предпочтительнее, чем его анафема. «Ты могла умереть или умер бы он, но Туббо нашел третий вариант. Вы оба выбрались, и, может быть, это не идеально, но это лучше, чем ничего! Не было какого-то волшебного стопроцентного решения. Если бы этого не случилось, знаешь, что тогда бы произошло? Туббо был бы мертв, ведь ты знаешь, что он никогда бы не причинил тебе вреда. Разве такой вариант был бы лучше?» Она молчала. «Розалинда. Ответь мне», - надавил он. Ему не нравилась ее тишина. Она отвернулась. Стыд окрасил черты лица Туббо. «Я никогда не говорила, что я идеальна», - прошептала она дрожащим голосом. «Боже, я старалась быть такой, но так и не стала. Разве это моя вина, что я не хотела умирать? Что я была эгоисткой?» «Если бы выбор был предоставлен мне...», - начал он низким голосом. Он тяжело сглотнул, когда она вздрогнула. Он прекрасно знал, каким был его ответ. В этом почти не было вопроса, и он ненавидел это. Ненависть к себе была достаточно сильной, чтобы просочиться в его речь. «...Тебе просто повезло, что это не так, и что Туббо оказался умнее и добрее меня, потому что иначе ты была бы мертва», - прошептал он. «Я мертва! Я умерла, Томми», - вырвалось у нее. «Тебя там не было, но я видела, как мое тело разрушалось, пока я все еще была внутри него. Большинству людей везет откинуться прежде, чем их грудная клетка перестает существовать, но мне так не повезло, Томми. Он разорвал меня на куски. Кусок за куском, клочок за клочком...» - слезы лились ручьем, вычерчивая на щеках Туббо знакомые дорожки. Это был уродливый плач, траур, отвечающий смертельному горю. И, возможно, так оно и было. Немногим было дано оплакивать собственную кончину, но Розалинда, к сожалению, стала одной из них. Томми вдруг вспомнил предсмертный вопль, который он слышал в самом начале. Конечно, он звучал неправильно, был слишком затяжным. Последний вздох, перешедший в крик, неспособный полностью угаснуть, когда его владельцу не требуется воздух для звука. Смерть не должна была быть статичным состоянием. «И знаешь, что? Он не остановился на этом. Когда тела больше нет, он пытается разрушить мой разум. Я не могу позволить ему украсть еще и это - это все, что у меня осталось. Как только я дрогну, все повторится снова. Ты ведь хочешь помочь? Тогда помоги мне. Я не могу больше жертвовать». «Посмотри на свои руки, Розалинда. Ты не можешь утверждать, что Туббо никогда ничем не жертвовал ради тебя». Ее взгляд медленно переместился с мальчика на конечность, которую она использовала. Она уставилась на медовые руки, переводя взгляд с целой ладони на изувеченную. Она согнула пальцы, привлекла внимание и склонила голову. «У меня больше ничего не осталось, кроме моего разума. Ты не можешь просить меня жертвовать им. Не ради Туббо». «Я не прошу тебя об этом», - наконец смог вымолвить Томми через время. Розалинда подняла голову. «Да, ты просишь. Ты хочешь, чтобы я перестала бороться, и в тот момент, когда я сделаю это, моя душа будет растерзана, и после ничего не останется. Я буду разделена между ними всеми. Я должна продолжать... изгонять атакующих, иначе меня сотрут. Это больно, но это единственный способ выжить». «И чего ты этим добьешься? Ну, будешь сдерживать ты их, а дальше что? Неужели ты собираешься бороться так до конца жизни?» Это звучало изнурительно. «Да. Я не могу перестать быть личностью. Я личность, у меня есть жизнь, друзья, семья. Я не могу допустить, чтобы все это у меня отняли». О. Томми знал каково это, не так ли? Лишить человечности, имени и свободы. Ṃ̶̔ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, почему он должен был понимать каждого из мучителей Туббо? Его мозг уже в трубочку скручивался, запутываясь все больше, чем дальше он продвигался. Но это не имело значения. У него была цель, а все остальное он мог игнорировать. «Я не прошу тебя выбирать между собой и Туббо. Такого выбора больше нет. Вы больше не сможете существовать отдельно». По крайней мере, он так думал, иначе разве Туббо уже не сделал бы это? У нее больше не было тела. Куда еще она могла пойти? Для переселенной души не было места. «То, что ты делаешь, тебе тоже не поможет. Это только навредит вам обоим, потому что вы теперь такие, какие есть. Ты никогда не станешь отдельным человеком, и мне жаль, Рози, но ты должна понять это, чтобы спасти себя». «Но я хочу быть собой. Я хочу... я хочу делать добро». «А разве Туббо не может этого делать?» «Это буду не я», - с горечью отметила она. «Нет, это будешь ты». Идея была почти абсурдной. «Я встречал других членов Улья, они никуда не исчезли. Они не уничтожены Туббо, они просто стали им. Каждый призыв к справедливости, каждая унция страха, каждое изречение, слишком мудрое для прожитых лет, или энергия, слишком молодая для тела, или урок о растениях, или рассказы о динозаврах... это все Туббо, но это также и они. Я говорил с этими людьми, Розалинда, и они не мертвы. Ты не умерла, потому что Туббо отказался». «Я... я...» - несколько выражений промелькнуло на лице инсектоида (ее лице, ибо каким еще лицом она обладала?). Фразы прерывались, не успев прозвучать. Она опустилась совершенно неподвижно. Видеть Туббо таким было почти пугающим. Движение для него было практически обязательной чертой. «Эй. Дыши глубоко, помнишь?» По комнате разнесся приглушенный смешок. «У меня нет легких Томми». Но она снова зашевелилась, хоть и немного. «Даже не собираешься следовать собственному совету? Как лицемерно». «Я... ага. Я... Томми, я понятия не имею, что мне делать». Ему никогда не было знакомо это чувство как сейчас. «Это так разниться со всеми моими представлениями о том, чем все это могло закончиться. Ты прав, я больше никогда не буду только собой, а это значит, что все... цели, амбиции…даже не знаю. Все, что я когда-либо думала сделать, просто. Теперь невозможно». «Звучит как кризис среднего возраста». «Я не настолько стара». «Ну, тогда просто кризис. Но это как бы само собой предполагалось». «Ага», - согласно хмыкнула она. «Это точно. Просто я не знаю... что теперь мне делать с собой?» «Ну, это не тот вопрос, так ведь? На самом деле это должно быть "что теперь вам делать с собой". Или вроде того. Очевидно, это не то, с чем тебе придется разбираться в одиночку. На самом деле, я не думаю, что тебе нужно это делать». «Оу». Она похлопала глазами. «Как я вижу, ты можешь провести остаток своей жизни, отбиваясь от Туббо. Возможно, постоянно. Ты навсегда застрянешь в состоянии вечного боя. Или другой вариант. Работать вместе, строить новые планы, творить добро. Тебе не обязательно застревать на месте». «Я не хочу им быть. Но... ϻ̶̥͇̦̈̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, Томми. Я слишком молода, чтобы умирать». «Ты не умрешь», - напомнил он ей. «Умрет версия меня. Или может, уже умерла, а я просто цепляюсь за ее последние мгновения. Мое сердце уже остановилось, я сделала последний вдох... но все еще не готова». «Ты и не обязана». Жасмин научила его этому. «Это... я не могу обещать, что это будет абсолютно здорово, потому что я этого не знаю. Стать кем-то другим... я понятия не имею, каково это. Ты можешь не торопиться». «О, я всегда собиралась стать другим человеком, так устроено время. Я просто не думала, что это будет так быстро и буквально. Сопротивление мне не поможет, это так. Нет причин ждать сейчас, это только продлит боль, которую я причиняю нам. Полагаю, мне пора прощаться». «Не нужно мне врать». Медленно на ее лице появилась мягкая улыбка. «Полагаю, что нет». Ее грудь поднялась, словно делая вдох, а затем медленно и нерешительно опустилась обратно. Вместе с этим Розалинда позволила себе быть по-настоящему уязвимой. Мучительное жжение в груди перешло в приятное тепло, когда в комнате зазвучала песнь насекомых. Чужие мысли пронеслись в ее голове, а ее собственные просочились в Улей. Информация почти захлестнула ее, но теперь сотни тысяч помощников были рядом, обрабатывая ее. Мир встал на свои места. Каким-то образом всезнание заимело смысл. В одиночку справляться с этим было ужасно, но вместе... вместе это ощущалось прекрасно. Постепенно тепло исчезало, превращаясь в ничто. Она не оплакивала его. В их общей груди не было пустоты, ничего подобного. Тысячи голосов жужжали в ней, создавая успокаивающее, вибрирующее тепло. Он встретил Родса, чувство справедливости Туббо - ревущий огонь, приверженца правил и сторонника доброты. Он познакомился с Жасмин, с чувством страха Туббо - хрупким ребенком, управляемым ужасом и воспитанным нежностью. Он знал Розалинду, знал Туббо... да. Да, теперь она была Туббо. Не было пути назад. И теперь, когда она присоединилась к нему, что оставалось искать, кроме Туббо, всех вместе и сразу? Туббо неловко заморгал и тут же прижался к Томми. Пару нерешительных шагов вперед, пока он не рухнул, уткнувшись лбом в грудь подростка. Вес давил на него, словно он был единственным, что удерживало Туббо на ногах. Медоносные пчелы поднялись в воздух - туда, где им полагалось быть - небольшим вихрем лениво гоняясь по пространству. Комната мирно жужжала, снова живая и спокойная. «Спасибо», - промычал Туббо. «Ага», - произнес Томми, тщательно сохраняя спокойствие и остро осознавая, что его дыхание смещало Туббо. «Нет проблем». Туббо слабо рассмеялся, навалившись всем весом на плечо Томми, впечатав полусерьезный удар головой. «Лжец». Усталое шуточное обвинение Туббо было гораздо более правдивым, чем он думал. Томми хмыкнул, не в силах ответить. Что-то неприятное скрутилось в желудке. Он не стал обращать на это внимание, сосредоточившись на теплом прижатии к себе, на тонких вибрациях Улья, от которых гудела кожа и на легком касании антенны, что постукивала по его спине. «С тобой все будет хорошо, да?» - пробормотал Томми. «Это только вопрос времени».***
Томми сидел на краю вентиляционного отверстия, свесив ноги в темноту. Это было немного неудобно, так как не хватало места, чтобы сидеть прямо, поэтому он уперся локтями в бедра, положив подбородок на ладони, пока обдумывал мысли. Томми не был склонен к самоанализу, но решил, что было давно пора. Разговор с Туббо оставил у него странное ощущение. Его переполняло множество эмоций, главной из которых было, как он думал, облегчение, но в нем присутствовал большой комок вины, потому что так было всегда. Он много лгал Туббо, от откровенной лжи до полуправды и формальностей. И это было ужасно, но это сработало и не могло быть слишком плохо. В следующий раз он хотел обойтись вообще без конфликтов, хотел решить все с помощью правды. Томми действительно нужно было перестать говорить то, во что он сам не верил. Ну, конечно. Но во что же я верю? Этот вопрос казался гораздо сложнее, чем предполагалось. Ни один ответ не был очевиден сразу, это было нагромождение частичных идей и обрывочных сведений. Впервые Томми посмотрел на запутанный узел своей собственной противоречивой морали и лицемерия. Хм. Ну, м̶͍̫̭̏̓а̸͍͎͓̊ф̴͙̈́ͅф̴̥̱͕̫̀͋̎̕̕и̸̞̇н̴̮͍̲͍̺̈́̿̒͛͝. И как я до этого докатился? Он не был уверен, как к этому пришел. Ему не нравилась идея пытаться разобраться во всем этом. Но разве он не всегда так делал? Принимал утверждения на веру и притворялся, что все они - единое целое в его черепушке? Никогда не останавливаясь, чтобы рассмотреть противоречия? Игнорируя очевидные сомнения? Он винил Фонд. Он винил себя. Он хотел быть свободным. Он отказывался бежать. Это был лишь вопрос времени, но как это могло быть правдой, если время не существовало? Снова и снова идеал и антитеза, сопоставленные и равные. У него голова шла кругом. Он уже мог представить, сколько работы потребуется, чтобы разобраться со всем этим, и сама попытка только представить это была ужасна. Томми хотелось вернуться к привычному избеганию проблем. Так с чего же мне начать? Ответ пришел к нему после паузы. Возьми один кончик нити и изучи его. Ему не обязательно было распутывать весь комок, не сейчас, не сразу. Но, возможно, он мог попробовать определиться. Фраза пришла сама собой. Они заслужили это. Он... не был уверен, верил ли в это. Конечно, он говорил эти слова достаточно часто, когда был в панике и ужасе, свернувшись калачиком и пытаясь заглушить чувство вины и крики умирающих людей. Но верил ли он в это? Томми не был полностью уверен. Розалинда не заслуживала, но она и не умерла. Все остальные... мог ли он действительно сказать, что все до единого заслуживали это? Это казалось слишком категоричным утверждением. Он просто не знал, сможет ли он поверить в него. Что только расстраивало, поскольку, казалось, что ничего не выходило. Это было бессмысленно. Что мне теперь делать? Попробуй снова. Голос был почти знакомым. Это не был твой выбор. Верил ли он в это? Нет. Его удивило, насколько уверенным был ответ. Нет, ему был предоставлен выбор. Фонд заставлял его выбирать между своим выживанием и выживанием других, и каждый раз он выбирал себя. Такова была его природа. Как только смерть нависала над ним, он разрывал саму ткань реальности, лишь бы обеспечить свою защиту. Он отказывался умирать, и Вселенная подчинялась. Должен ли он был поступать иначе? Спасти жизнь хотя бы одного человека ценой своей собственной? А как насчет двух? Десятка? Сотен? Каждый раз он выбирал себя, но что, если бы он этого не сделал? Конечно, это причиняло бы меньше боли. В голове всплыли воспоминания о Сером периоде, но он отогнал их прочь. Они даже не смогли сделать это правильно. То, что им не удалось призвать Клинка... даже не было причиной его гнева. Нет, он определенно хотел жить. Искренне и по-настоящему этого желал. Ему был дан выбор спастись, и он им воспользовался. Сдаваться - значит подрывать каждый совершенный выбор. Если он собирался выбрать смерть, он должен был сделать это в самый первый раз. Это было бы несправедливо по отношению к тем, кого он уже убил, будто они умерли зазря. Умереть - значит проиграть. Жить - это... не победа, конечно, нет. Вызов. Вот что, вероятно, это было. Так глубоко и полно он хотел жить. Только не так, как сейчас. Сейчас это его жизнь, - говорил он. Его единственная жизнь. Но он не хотел проводить ее так. Томми не знал, как должен был изменить ее, знал только, что хотел этого. Решимость зажгла огонь в его сердце. Хоть что-то похожее на прогресс. Что дальше? Пробуй еще. Было похоже на голос Розалинды. Это не твоя вина. Нет. Нет, я в это совсем не верю. Он горько улыбнулся в темноту. Все было так просто. Томми ни на секунду не сомневался в том, что вина лежала только на нем. Три убеждения. Вплетенные в ткань его сознания так глубоко, что они были первыми, о чем он начинал думать. Мантры, которые он напевал, дабы унять панику во время экспериментов и наказаний - догматы, которые он проповедовал Туббо, но сам не верил ни единому слову. Он видел, как толстые корни, из которых состояла каждая из заповедей, опутывали его цепями. Гнилая древесина, но глубоко укоренившаяся. Что же делать? Мог ли он распутать их, или это только запутает его сильнее? Должен ли он был пытаться оживить их? Ему казалось, что одной только попыткой очиститься от ложных убеждений он что-то предавал. Он хотел верить в них, даже если понимал, что в реальности этого не делал. Томми не знал, откуда у него появились эти фразы, но он желал сохранить их. Пусть они и были ложью, но ложью успокаивающей. Или, может, ему их кто-то подсказал. Ой. Он моргнул от осознания. Эти слова вовсе не принадлежали ему, не совсем, это был просто подарок. Как пластырь, который лишь позволял ране гноиться под ним, оставаясь незамеченной. Заверения, подаренные Филзой. Он не знал, что делать с этим осознанием. Было ли плохо не верить в них, потому что это было от Филзы, или, наоборот, хорошо, по той же самой причине? Фразы были старыми, услышанными в самом начале его пленения. Филза ведь любил его тогда, верно..? В первый раз эти слова звучали мягко, лаская его слух и голову, пока пепельное дыхание трепало его волосы. Пока слезы мальчика проливались на больничный халат мужчины. Пока когтистые ладони нежно растирали круги на его спине, пытаясь успокоить уродливые рыдания. Он не думал, что Филза считал слова ложными. Может, только теперь это стало ложью. Может, в них вообще никто не верил, и это были лишь пережитки, не успевшие завянуть. Но слова принадлежали совсем другому Филзе. Только этот факт заставлял Томми желать верить в них. Розалинда говорила о том, что все рано или поздно становятся новыми людьми, говорила, что это естественный процесс, если дать ему время. Но нет, это никак не относилось к Филзе. Может, он был немного моложе, но по существу остался прежним. Тут она ошиблась, хотя он не мог ее винить за это. В конце концов, она имела дело с очень физическим перерождением, но это не значило, что это было применимо к другим ситуациям. Томми не мог выбирать, какие части составляли настоящего Филзу, потому что каждый поступок должен был в равной степени принадлежать ему. Взвешивать душу следовало либо целиком, либо вообще ее не трогать. И на самом деле, не имело значения, врал ли тогда Филза или нет. Томми приучил Туббо ко лжи. Не имело значения, верил ли им кто-нибудь еще, только если Томми верил сам. Он хотел этого. Он не хотел, и не знал, как это можно было изменить. «Они очень, очень, очень правдивы», - объявил он темноте. По какой-то причине это не сработало. Неважно. Он сполз с вентиляционного люка, просунув пальцы ног в щели стеновых плит. Неплотно закрепив крышку на месте, он спустился вниз. Как только ноги оказались на земле, он начал медленно рыскать ими по полу, неохотно пытаясь найти перчатки. Прохладный пластик коснулся пальцев ног, и он рефлекторно согнул их, прежде чем поднять перчатки. Он не стал их надевать. Он не был готов к наказанию за то, что увидел звезды. Но, конечно, он его заслужил. Нарушение сдерживания ведет к наказанию, это просто логичное следствие. Проступок ведет только к чему-то худшему. Его мозг уловил эту идею. Наконец-то у него появилась своя мантра, которую он сотворил сам. Побег невозможен и только усугубляет ситуацию. Томми нахмурился. Побег не был так уж невозможен. Он выбрался, пробравшись достаточно далеко. Неправдоподобно, конечно, и в следующий раз будет труднее, но это было не безнадежно. Однако это действительно усугубляло ситуацию. Филза ничего не натворил, но это не означало, что Фонд ничем не ответит. Перчатки, крепко сжатые в его затекших руках, были тому доказательством. Но Фонд мог сделать это в любой момент. Ничто никогда не мешало им получить желаемое, произошедшее с Розалиндой подтверждало это. Конечно, это было наказание, но... они уже давно пытались заставить Туббо кого-нибудь убить. Все это время Фонд полностью контролировал ситуацию. Если бы они захотели, им не пришлось бы больше кормить Туббо, не пришлось бы выключать свет в камере Томми. Им не нужно было использовать перчатки, они могли использовать железные рукавицы. Они могли отрубить ему руки, если очень хотели бы, прямо как Туббо. Конечно, он был виноват, когда положение становилось хуже, но не всегда. Неудача всегда означала последствия, но если бы ему удалось хотя бы раз по-настоящему сбежать, навсегда завладеть звездами... его и пальцем не смогли бы тронуть. Свобода, что бы она ни сулила, должна была ощущаться лучше, просто потому, что никто не будет властвовать над ним. Он хотел больше никогда не испытывать страха. Он хотел выбраться из своей унылой белой камеры. К сожалению, именно в этот момент кто-то еще захотел войти в эту самую камеру. Дверь распахнулась, и яркий свет залил комнату. Он обжег его глаза, и мальчик опустил свой взгляд вниз, прищурившись, чтобы разглядеть то немногое, что ему удавалось. Но свет все равно был слишком ярким, и он вскинул руки вверх, чтобы заслониться от него. С опозданием на секунду он понял, что его перчатки все еще были зажаты в руке, а не надеты. «Ṃ̶̔-Ṃ̶̔ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, извините. Я просто решил отдохнуть, я не... клянусь, это было всего несколько минут», - начал он оправдываться, спотыкаясь, пока пытался натянуть их на руки. Карминовый пигмент поползл вверх по его рукам, закручиваясь на ребрах. Его посетила мысль о том, что могло бы случиться, если бы его вообще не застали в комнате. До этого момента он никогда не считал себя счастливчиком. Тем не менее, он был полностью обречен. Просто все еще жив. «Видите? Все хорошо. Я делаю это впервые, клянусь. И больше никогда не буду. Пожалуйста, не наказывайте меня». Он отступил назад, ударившись о стену гораздо раньше, чем хотелось бы. Свет был мучительным, словно божественное возмездие, прожигавшее мозг за совершенную ошибку. «Эй, эй», - успокаивал голос. Фонарь опустился, и он прищурился сквозь темноту и огненные пятна, размазанные на сетчатке. «Остынь, чувак. Ты можешь их снять». Томми смахнул невозможные краски со своих глаз. «Вы не собираетесь сообщать об этом...?» Это был вопрос между мольбой и подозрением. «Нет». «Почему?» «Меня здесь вообще быть не должно Технически, я прокрался сюда, чтобы сказать тебе снять их, но, похоже, ты меня опередил. Никто не узнает, из-за выключенного света, да и звук записывают только тогда, когда думают, что есть что-то, что стоит послушать». Не раздумывая, Томми сорвал перчатки, бросив их на пол. Он услышал мягкие шаги, приближающиеся к нему, и тупо уставился на луч. «Почему?» Кроме того, что Томми преждевременно ослепнет. «О. Ну, это потому, что они заперли тебя в темноте, что м̶̧̡̛̙̦̣̏͆͝а̸̩͌ф̴̩̈́̑͋͝ф̵̖̘̈́̆̈́̒и̷̛͓̓͋͗͘н̵̡͑͊, как не здорово. Я подумал, на твоем месте, мне бы очень не хотелось застрять в таком положении». Когда-то Томми правда отдал бы свою левую почку за свет. Сейчас... может быть, он бы и отдал, но с большой неохотой. Он не был вечно заперт в темноте, так как мог посещать Туббо, но это все равно было ужасно. Внутри него забурлила благодарность. «Спасибо...» - он прищурился сквозь мелькающий свет на веснушчатого человека. «Майло». «Без проблем. Я не... я действительно не думал о том, что делать после того, как приду сюда. Но я ведь должен был что-то сделать, верно? Так что, думаю, я могу просто... остаться здесь и убедиться, что у тебя будет свет. Если хочешь». Томми слабо улыбнулся ему. «Было бы здорово». Изоляция никогда хорошо не влияла на него. Даже компания чужака была лучше, чем ничего. После некоторого колебания он сел на пол. Рабочий последовал за ним. Вокруг них сгущалась тьма, сдерживаемая сияющей сферой. Она ползла по краям, подкрадываясь сзади; сплошная пустота щекотала его спину. Но свет танцевал на коже спереди. Настоящего небытия здесь не могло быть. Крестообразная структура создавала впадины теней вдоль швов мягкого пола. Брызги рубина сверкали на полу, на его предплечьях, опускаясь вниз. Красный начал отступать, и из-под пигмента показалась бледная плоть. Перед ним сидел человек, и его веснушки напоминали звезды, о которых он мечтал. Он был не один, и это было все, что ему было нужно. «Так это то, чем ты занимаешься целыми днями? Сидишь в тишине и смотришь на стены?» Томми пожал плечами. «В основном». По крайней мере, когда горел свет. «Хм. Звучит скучно». Томми согласно промычал, опустив подбородок на колено. Тени сдвинулись с того места, где они заструились позади него, а лучи потянулись дальше. «Чем ты занимался? Чтобы скоротать время?» «Я... улаживал беспорядок. В своей голове». Глаза Майло заострились, когда он заинтересовался ответом. «Например?» «Просто. Всякое. Это неважно». «Да ладно. Не похоже, что тебе есть с кем поболтать». «Ну... Розалинда была». Вроде того. Не то чтобы он вообще должен был разговаривать с Туббо. «Хотя, наверное, уже нет, раз она помогла нам сбежать. Ей, наверно, уже не позволят», - добавил он в конце. Да, Томми был хорошим маленьким заключенным, который не знал ничего такого, чего не должен был знать. Майло неловко моргнул, прежде чем на его испещренном крапинками лице появилось выражение легкого ужаса. «Я... ты не знал?» Томми нахмурился, беспокойство закралось в животе. Он не был уверен, мог ли выдержать что-то еще, что обрушится ему на плечи. «Не знал, что?» Майло провел рукой по копне светлых волос, собираясь с мыслями. Медленно возникло что-то вроде неудобной жалости. «Она... ох. Не хочу быть гонцом плохих новостей, но, думаю, больше некому тебе сказать. Она никогда больше не навестит тебя, даже если бы ей разрешили. Это невозможно, теперь, когда она... мертва». Глубокая тяжесть сдавила его слова, превратив их в почти шепот. Обычно такие новости воспринимались с горем, но Томми, честно говоря, почувствовал огромное облегчение. По крайней мере, для него не было ничего нового. Майло проследил за его пустым выражением лица и продолжил, словно пытаясь внушить ему реальность ситуации, хоть и не понимал ее. «Тот другой заключенный, с которым ты бежал, напал на нее. Я слышал это от Оукли, моего... друга-охранника. Ее разорвали на куски, довольно ужасное зрелище». «...Оу». Тишина стала неуютной. Свет, казалось, становился все тусклее и тусклее, борясь с пустотой, ползущей по краям комнаты. Почти монохромный, за исключением двух фигур по центру и, конечно же, Красного. Тени странно плясали на меняющемся выражении лица Майло. Томми обнаружил, что не мог расшифровать его, да и не очень-то стремился. Если Майло ожидал большей реакции, Томми не мог ничего предложить. Может быть, из-за этого он выглядел черствым, а может, так оно и было, но у него просто не осталось эмоциональной энергии, чтобы горевать по человеку, который не был мертв. Возможно, она была не совсем жива, и он полагал, что у нее еще остались переживания на этот счет, но сам он уже разобрался с этим. Томми очень, очень устал. «Ты можешь выговориться, если хочешь. Я почти уверен, тебе это необходимо, переварить ситуацию или что-то еще. Положиться на кого-то». Конечно, он хотел этого. Еще бы чуть-чуть и Томми рассмеялся бы, ведь это было лучше, чем плакать. Он не стал этого делать, чувствуя себя разбитым. «Чем ты занимался?» - спросил он, повторяя прошлый вопрос человека. Выражение лица Майло застыло. «Ась?» «Зачем тебе это?», - перефразировал Томми. «Позволяешь мне снять перчатки, включаешь мне свет. Завязываешь беседу». «Я думал, мы могли бы стать друзьями», - промолвил он расслабленно. «Кажется, ты неплохой. А друзья должны быть рядом друг с другом, верно? Они не позволяют друг другу причинять боль». Томми решил не думать о последнем предложении. В данный момент оно не вязалась с его настоящим. «Что ты собираешься делать?» - спросил он вместо этого. «Приду завтра. Ну, знаешь. Если хочешь». «Да. Хочу». Очевидно. «А ты что собираешься делать?» - спросил Майло, переключая вопрос на него. «...Бежать», - сказал он через некоторое время. Какая разница, был ли это сотрудник, Розалинда тоже была одной из них. Кроме того, он ведь только что был пойман на попытке, не так ли? Это не должно было удивлять. «Не то чтобы у меня был другой вариант». «Не знаю, мне кажется, это звучит опасно. Это опять не сработает, и все полетит в тартарары». Ситуация всегда могла стать хуже, но если был хоть малейший шанс на вызволение из нее, следовало ухватиться за эту возможность и не отпускать. Может было хуже, наоборот, бездействовать. Все это время он пытался делать именно это, но ничего не получалось. Боль не проходила сама по себе, Фонд никогда не собирался останавливаться. Он должен был сам покончить с мучениями. «Я... я больше не могу». Он знал это уже давно, с тех пор, как случился Серый период. Тогда это только вдохновляло на апатию. Но, насытившись отчаянием, Томми обнаружил, что ему не нравился его вкус. Теперь это порождало решимость. «Ты и раньше с этим справлялся. Что изменилось?» «...нет. Нет, на самом деле, не справлялся. Я совсем не справлялся с этим, и от этого становилось только хуже. Я не могу больше ничего не делать, если я хочу, чтобы все наладилось. Конечно, все может пойти наперекосяк, но если есть хоть какой-то шанс, я должен им воспользоваться». Его сердце защемило, когда он наконец-то посмотрел правде в глаза. Он так старался игнорировать ее, но все же.... Это больно потому, что я люблю его. Так он сказал Туббо, или что-то в этом роде. Он проверил эти слова и обнаружил, что они были правдой. Значит, еще одно убеждение, в которое он верил. Он ненавидел это так сильно, что у него болела грудь, но факт оставался фактом: он делал это с собой. Наверное... нет. Я не думаю, что могу любить Филзу. Это только причиняет боль. Я все ждал, что это прекратится и станет менее болезненным, но боль не исчезла, и если я ничего не сделаю, она так никуда и не денется. Того, кого любят, не бросают. Ему было явно все равно, так что это не могло причинить ему боль. Мне тоже не должно. Он доказал это, так что у меня тоже появился шанс. Будет ли больно, - задавался он вопросом, - когда я вырву собственное сердце? Томми подозревал, что ответ будет положительным, и эта мысль пугала его. Но что с того? После этого мне больше никогда не придется чувствовать его.