Двоедушники

Ночь была грозовой, ветреной. Она была ночью бурь, штормов, злых, рассерженных богов и гневных богинь. Ночь страха. Ночь колдовства. До краёв переполненная чем-то недобрым ночь. Табита Колдуэлл малахитовым гребнем убрала назад волосы, зачесав их так, чтобы была незаметна седина, тронувшая собственный чёрный пигмент. Она посмотрелась в большое овальное зеркало, помещённое в резную золочёную раму, украшенную потускневшими от времени жёлтыми кристаллами цитрина: в таких зеркалах впору воображать магические порталы, а может, они и сами волшебные — и шепчут хозяйкам хрустальными голосами, кто на свете всех милее, белее и так далее по списку. Однако это зеркало, увы, было самым обыкновенным, за исключением того, что отражало оно… … ведьму. Молния расколола небо пополам, такая яркая, такая хлёсткая, что Табита отвела взгляд от поблёкших глаз своей «другой-я», точной копии, отражавшей, к сожалению, уже не самые привлекательные её черты, тронутые временем и старением. Она посмотрела в высокое окно, украшенное витражом и плетением, и поёжилась, когда наэлектризованный воздух уколол её плечи: предчувствие, хорошее или плохое, никогда не обманывало Табиту. В роду Колдуэлл было много знаменитых предсказательниц и ворожей. Коснувшись малахитового же перстня у себя на указательном пальце, Табита выпрямилась и беспокойно позвала: — Люк! Но ей никто не ответил. Табита в другое время раздражилась бы, но не сейчас; что-то говорило ей — вечер этот не похож на остальные. Сегодня что-то случится, если уже не случилось с Люком: если так, то жаль. Он был моложе неё. Частенько фамильяры были именно что моложе своих хозяек: в конце концов, опытная ведьма выпивает за всю свою долгую жизнь не одного фамильяра, и, если повезёт, меняет до десятка помощников. Люк был у Табиты шестым и обращался в дубль-форму пса: высокого чёрного дога с острыми ушами и могучей мускулатурой. До того Табита долго держала филина. Запахнув на прежде налитой и высокой, а теперь высохшей и отощавшей груди шёлковый халат, она отошла от зеркала в пол и оглядела свою комнату. В пронзительной вспышке молнии, отбросившей длинные зловещие тени, она, вздрогнув, разглядела силуэты рук, тянувшихся к ней из углов комнаты. Но молния вмиг погасла, и многорукие тени, похожие на жутких спрутов, исчезли вместе с ней. Табита сглотнула. — Кальцеон, — громко сказала она. — Свет. Но дом не откликнулся. Он молчал, словно уснувший или заворожённый, притом молчание то было зловещим, точно он напрягся каждой своей досочкой, каждой щепкой, и Табита, поправив гребень в причёске, позвала ещё раз, уже более раздражённо, чтобы скрыть испуг в голосе: — Кальцеон! Молния стегнула небо ещё раз. Вслед за ней, с запозданием, пророкотал тяжёлый гулкий гром. Что-то было здесь не так. Дом редко когда замирал подобным образом. На памяти Табиты, такое случалось лишь единожды, когда в стенах его давным-давно произошло вероломное страшное убийство. Оно случилось на этом же этаже. В одной из этих комнат. Нет, лучше об этом не думать, иначе она не сможет спать! Собравшись с духом, Табита щёлкнула пальцами и высекла из них искру, так что на ладони вспыхнул бледный зелёный огонёк. Он бросил круг света на лицо ведьмы и вокруг неё. — Люк! Она знала: откуда фамильяра ни позови, он услышит и придёт. Они с ним связаны. Может, и не хотят, но чувствуют друг друга. Табита сделала вдох. Почему Люк не откликается? Неужели всё это из-за того, что случилось накануне в церкви? Может ли она опасаться их, пусть даже они вероломно делали вид, что всё в полном порядке? И что за ночь? Что за странная такая ночь? Она вышла из комнаты и оказалась перед длинным коридором, протянувшимся сквозь череду дверей, ведущих в многочисленные комнаты, комнатки, кабинеты и кабинетики старого особняка рода Колдуэлл. Окон здесь не было, свет в настенных бра оказался тоже погашен. Табита поджала губы: контур их уже подвыцвел, полнота истончилась, кожа стала сухой, а в углах их залегли морщины, и она тешила себя лишь надеждой на то, что через месяц Люк будет выпит до конца, а она избавится от внешних последствий старения и обретёт все отведённые ему годы жизни. Ворожба на кристальном шаре ещё перед ритуалом связки порадовала Табиту, что Люк жил бы очень, очень долго. Из-под дверей блеснула вспышка молнии, такая сильная, что даже там исказила контрастным электрически-голубым светом всё вокруг. Но от грома Табита даже не поморщилась. Он прокатился где-то совсем близко, и Табита подумала: должно быть, гроза уже над Салемом, а может, даже над её домом. Придерживаясь за широкие перила, она спустилась по ступенькам, укрытым багровым ковром. Молния застигла её на лестнице. С многочисленных картин и фотографий, как в спектре рентгеновских лучей, она подсветила лица десятков ведьм рода Колдуэлл, которые пристально смотрели за Табитой, неподвижные и застывшие в нарисованных позах. Однако в ту ночь все, как одна, проводили Табиту недобрыми взглядами. Там, там, там, — шептал ей дом. Взгляни туда, посмотри, скорее. Табита исподлобья взглянула на двойные двери гостиной, украшенные витражом и открытые на самую щёлочку. В тёмный длинный коридор, где клубился почти плотски ощутимый мрак, она не рискнула ступить. Шёпот дробился и множился, отскакивал от стен и стеклянной полифонией ронял зёрна страха в самые уши старой колдуньи, которая поняла: что-то ждало её в гостиной, и ей нужно было на это взглянуть. «Уйди отсюда, — вдруг взметнулся в её подсознании голос. — Убегай! Наверное, это они всё же достали тебя!». — Но я не могу, — вслух возразила себе Табита, и голос подавлено смолк. Пляшущий неровный огонёк на её ладони вылизывал лицо зелёным светом, и в нём Табита Колдуэлл была тем, кем являлась на самом деле, а не пыталась казаться: дряхлой страшной ведьмой, покрытой бороздами глубоких морщин, с лицом и телом старухи, с поблёкшими глазами. Своё молодящееся лицо — ненастоящее, лживое — она носила как маску, напоказ, но только теперь, в эту ночь, когда Кальцеон, бездонный колодец её сил, молчал, а Люк, могучий передатчик магической энергии, не отзывался, Табита поняла: ей действительно некуда бежать. Ведь никто не выпустит её из зачарованного дома. Даже до входной двери не даст дойти. Молния стегнула небо снова. И снова. И снова. Она была такой яркой, что совершенно точно била прямо возле дома, и Табита стала ждать удара грома… а его всё не было. На висках её выступил пот. Руки перестали слушаться. Каждый угол Кальцеона был изъязвлён тенями, они тянулись отовсюду, кривые и зыбкие; ведьма знала, что её гнали в гостиную, и знала, что это была ловушка, но другого пути не оставили. Она коснулась резных латунных ручек и потянула двери на себя. В широких чёрных зрачках, покрывших поблёкшие, некогда зелёные радужки, плескалось всё отчаяние, вся осознаваемая безнадёга. Если она перешла дорогу им, тогда у неё действительно серьёзные проблемы. Но она столько лет была Сестрой; столько сделала для города; столько раз была полезна; неужели всё это прах и пыль? Неужели стоило ошибиться единожды — и её начнут вот так примитивно запугивать? Даст ли она запугать себя кому бы то ни было?! В её глазах вспыхнули маленькие малахитовые искорки злобы. Лицо осунулось, она рывком открыла двери до конца и взглянула в гостиную, неспособная в первый миг привыкнуть к кромешной тьме… А потом молния осветила всё, и лицо Табиты исказилось от ужаса. Ведьма издала негромкий крик, когда увидела там, среди мебели, деревянных манекенов с чердака, которых её покойная сестра когда-то давно использовала для покройки одежды — их было ровно девять. Они были накрыты марлевыми простынями, такими прозрачными от ветхости, что Табита видела под ними каждый сустав, каждый дюйм марионеточных тел. И там, как жуткий дар, на лакированном паркетном полу в незаконченном меловом круге, в полулунии его, исполненном кровью, лежал Люк. Его белокурая голова была отделена от туловища, а туловище — от ног, и крови в нём оказалось больше, чем Табита думала. Выражение, застывшее на мёртвом лице, было свидетельством исступлённого ужаса. Отвисшая челюсть таковой казалась потому, что была жестоко сломана, и Табита видела корни и связки влажного языка, вывалившегося вбок. Кишки волочились из торса подобно щупальцам осьминога или теням в спальне Табиты, и она, вздрогнув, опомнилась от первого шока и прошептала: — Вспыхни! Зелёный огонёк подлетел с её ладони прямо под потолочные балки и уже там, у хрустальных люстр, взорвался искрами маленького фейерверка, опавшими вниз и угасшими по пути к земле. Но Табите хватило этого, чтобы увидеть: манекенов было больше чем девять. Просто остальные прятались в тени. Внезапно двери за её спиной редко закрылись. Провернулась щеколда. Табита с сипом в горле развернулась к ним и простёрла руку: — Отопри, Кальцеон! Дом не покорился. Табита услышала позади себя тихий скрип; что-то там, за её спиной, пошевелилось. Воздух задрожал и раскалился, отягчённый вибрацией, какая случается только на большой глубине. Табита резко вскинула руку. Свет пронзил камни в перстнях, которыми были изнизаны её пальцы. — Кальцеон, я повелеваю! Но сил в ней было мало, чтобы повелеть ему, и она это чувствовала: но отчего? Табита лихорадочно искала причины, перебирая их в маленькой картотеке в уме: нет, это не обычное проклятие — оно дому не страшно. Нет, это не магический выброс: она бы почувствовала и не была такой обессиленной. Нет, никто не проник в дом физически, не взломал замки, не попытался влезть в окна — Калцьеон быстро расправился бы с пришельцем. По гостиной пролетел тихий, как эхо, вздох, и десятки марлевых вуалей на безликих головах манекенов качнулись вперёд, точно вздохнули они. Такое случалось, поняла вдруг Табита, только если дом отравлен чем-то изнутри, что проникло в него извне, вот как сейчас. Проникло — но не физически. Она бросилась в кровавый незаконченный круг, догадавшись, что нужно сделать. Воздух вибрировал от тишины. Табита чувствовала на себя десятки неприятных, холодных взглядов. В темноте она оступилась о половицу и упала на колени, пачкая руки в крови своего расчленённого фамильяра; подтянув лодыжки под себя и ползая по полу, ведьма увидела, где оборвался круг, по влажному блеску на досках, и, окунув пальцы в алую лужу, вытекшую из-под кишок Люка, лихорадочно продолжила рисунок. В темноте над ней что-то неуловимо пошевелилось, и Табита, подняв взгляд, заметила, что манекены словно сдвинулись к ней. Стали ближе. А некоторые, кажется — только кажется — поменяли своё положение. Она была лицом к ним и заканчивала арку круга с этой стороны, хорошо понимая, что ей необходимо будет повернуться к бездушным куклам спиной. Во рту совсем не осталось слюны: да, очень пересохло, и ей хотелось бы выпить — ведь Табите неоткуда было черпать столько магических сил, особенно сейчас, когда Люк погиб и Кальцеон глухо молчал в ответ ко всем призывам. Отчего она так устала? Отчего чувствует себя так дурно? Что-то вновь шевельнулось в темноте, но быстро застыло, когда Табита бросила туда беспокойный взгляд. — Нужно замкнуть круг, — прошептала она и толкнула в темноту голову Люка, мягко откатившуюся между деревянных ступней манекенов. Звук был такой, словно это был не человеческий череп, покрытый кожей, мышцами, и волосами, а капустная кочерыжка. — Нужно… закрыть… его. Вторая арка была готова. Осталась только третья. По спине Табиты пробежала дрожь. Ведьма поняла: пришло время повернуться спиной к своим страхам. Она будет быстрой. Она доведёт круг до точки, сомкнёт его и будет в безопасности. Никакая сила не тронет её в собственном особняке, в круге крови фамильяра. Подошёл бы, конечно, и круг мела или соли, но если нет ничего другого… Обмакнув пальцы в багровую лужицу, она стремительно продолжила чертить и в промежутке между ударами сердца отвернулась. Она сосредоточилась на процессе. Нельзя прерывать линию, нельзя допустить, чтобы малейший штрих в ней был обесцвечен или надломлен — тогда всё бесполезно, и зло, которое дрожит и трепещет в этой гостиной, обернётся против неё, Табиты Колдуэлл. Ох, как же она ненавидит этих манекенов. Давно нужно было вышвырнуть их, но не доходили руки; они пылились в восточном крыле, в комнате, которая стала склепом для всех вещей покойной сестры. Нужно было сжечь их вместе с ней. Сжечь, как с позором жгут каждую обесчещенную ведьму. Как вздох, как осенний тонкий ветерок, как сквозняк, попавшийся между окон, как едва слышимый шёпот, как отстукивающие по камню капли дождя, она разобрала своё имя, тихое и бесцветное: — Та-би-та… Мазок за мазком ложился на доски, но крови не хватало, и Табита Колдуэлл с болью в суставах — она была старой, очень старой женщиной в заколдованном моложавом теле — потянулась обратно к тому, что вытекло из Люка; кровь была глянцевой и казалась уродливой кляксой. — Кол… ду… элл… Воздух колыхнул её тонкие пряди, выбившиеся у самого лица. На Табиту Колдуэлл легли длинные чёрные тени; от круга же осталось немного, может, ладонь в длину, может, чуть больше. Она почти закончился, когда что-то мягко подкатилось к её ноге, обутой шёлковую домашнюю туфлю, и коснулось подошвы. Табита вздрогнула и обернулась только на мгновение, скорее случайно, чем по воле своей, и заледенела. Кто-то толкнул голову Люка прямо к ней. Блеснула молния, роняя бело-голубой яркий свет, пошедший бликами от хрусталя в богатых люстрах и бра. Блеснула — и осветила множество неподвижных фигур, окруживших ведьму. Табита подняла глаза на их безликие головы и, цепенея, провела резкий штрих, смыкая круг… и в последний миг перед тем, как всё было кончено, ее туфелька поскользнулась на кровавой дорожке и размазала одну из алых полос. Табита набрала воздуха в грудь, понимая, что это значит — и что она проиграла. Комната погрузилась во тьму и наполнилась оглушительным визгом множества нечеловеческих глоток. В разомкнутый круг упали тени, в темноте почудилось движение, сопровождаемое стуком деревянных ног. Оставалось ещё мгновение; Табита развернулась так быстро, как могла, и протянула руку, чтобы восстановить круг, готовая бороться до конца, но знала: для неё всё было кончено.