Тепло октября

За окном устоялся ливень, который беспощадно лил уже вторые сутки, и пока молния ударила где-то вдалеке, заставив машину жалобно загудеть, Джоске жадно глотал воздух, пытаясь восстановить своё дыхание, и глядел счастливой улыбкой на своего возлюбленного, поправляющего свой внешний вид после их недавнего акта любви. — Так, теперь я прощён? — задал вопрос Хигашиката, на что художник лишь раздражённо фыркнул, пальцами расчесав слипшиеся от пота пряди своей прежде аккуратной причёски (хотя тот и понимал, что это недовольство лишь притворное, ведь признавать своё поражение так просто Кишибе отказывался). Молчание в ответ позабавило юношу, и он подошёл ближе к возлюбленному, спешно накинувшему на себя помятый топ, и обнял его со спины, носом выдыхая уже ставший родным запах тёмных волос. Рохан не сразу, но расслабляется, накрывая руками тёплые ладони, лежавшие на его животе, и шумно вздыхает, отводя взгляд куда-то в сторону. Парень снова усмехается — ещё совсем недавно таким непреступным и непреклонным мангака не казался. Скандал начинался, как и обычно — Джоске, как бы ни звучало то печально, привык к ссорам и распрям с супругом, который в такие моменты превращался в свирепого и беспощадного зверя, пускающего в ход всё, что попадалось под руку: в Хигашикату летали и тарелки, и книги, и вазы, однако тот успешно уклонялся от всего, что могло его покалечить. В этот раз дело дошло до рукоприкладства: Рохан был готов отвесить хлёсткую пощёчину возлюбленному, но то не растерялся и перехватил чужое запястье в паре сантиметров от своего лица. В этот же момент всё случилось, как и в самых банальных мелодрамах. Их взгляды встретились. Короткое бездействие. Инициатива в руках младшего, уже целующего своего парня со страстью и не выпускающего из хватки художника, подающего последние признаки сопротивления. В такие моменты бурных эмоций Рохан и Джоске становились другими. Первый не позволял вертеть собой, как было угодно полицейскому. Последний же оказывался готовым бороться за главенство, и, чем старше Хигашиката становился, тем чаще побеждал именно он, и Кишибе, оказывающийся под возлюбленным всякий раз, когда в этой негласном сражении побеждал он, признавал своё поражение достойно. И в конечном итоге кухня дома мангаки полнилась не только осколками посуды и кофе на стене, но и разбросанными по полу вещами, безразличными им в ту секунду. Тело художника казалось особенно привлекательным, не говоря уже и том, каким произведением искусства считался торс младшего для его партнёра. Стройный и потянутый, украшенный шрамами, оставшимися после уже далёких от них событий 99-го года, он так манил Рохана и привязывал его к себе невидимой, но тугой верёвкой, развязать узел которой под силу было лишь Джоске, что тот прекрасно понимал, пользуясь этим с большой охотой и дразня и без того разгоряченного мангаку. Юноша касался его везде, куда дотягивались его пальцы, и выцеловывал каждый сантиметр его светлой, почти бледной, кожи. Тогда-то Кишибе проклинал супруга сильнее всего, и ненависть к этому придурку сливалась воедино с любовью. Однако все чувства быстро угасали в пламени, внезапно разгоревшемся, а приятное обессиленное чувство растекалось во всех направлениях обоих тел. На ватных ногах художник прижался к чужой груди теснее, чтобы не упасть на землю, и прикрыл глаза. На пепелище костра такой противоречивой любви и чувств по отношению к Хигашикате Джоске в его душе тлело счастье, которое казалось незаменимым теперь. Лишь после Рохан, долгое время проводя в собственных мыслях, ответил: — Возможно. Полицейский в очередной раз улыбнулся, целуя мужа за ухом. Джоске прекрасно понимал, что значил такой ответ на языке Кишибе Рохана — он означал твёрдое согласие.