Тайга второго шанса не даёт

Олег сжимает пальцами переносицу. Колин счастливый оскал светит ярче светодиодной лампочки — до ряби в глазах. Кулаки зудят от желания поубавить его радость, но Олег держит закипающий гнев в узде, насколько это вообще возможно — удерживать штормящее море. Он пенится шипящим раздражением, как вскрытая бутылка шампанского, медленно вдыхает, трепеща яростно заострившимися крыльями носа, и мысленно считает от одного до пяти, прежде чем выдохнуть. Коля, вопреки здравому смыслу, под его тяжёлым взглядом становится довольнее с каждой секундой — не человек, а ходячий парадокс. Теперь уже в прямом смысле, если верить сказанному им самим (что, конечно, далеко не лучшая идея, если ваш брат — паталогический лжец, скользкий гад и в целом крыса). — Бессмертный, — повторяет Олег с такой долей скепсиса в интонации, будто несколько лет копил его специально для этого дня, как уникальный яд для заклятейшего из врагов. Коля разводит руками, улыбаясь слишком безмятежно для человека, успевшего подложить коллегам столько свиней, что любая свиноферма позавидует. С учётом того, что Колины коллеги щеголяли незарегистрированными столами и жили преимущественно по понятиям, а сам Коля никогда не отличался храбростью и трясся за своё благополучие как осиновый лист, это было по-настоящему подозрительно. Подозрительнее только его окровавленная рубашка. Но не может же сказанное Колей быть правдой? Это попросту невозможно. Так не бывает. — Представь себе, — ухмыляется Коля. Олег разрывается между желанием закатить глаза и проверить, не накалился ли лоб, но вместо этого роняет сухой приказ: — Снимай рубашку. Потому что он разумный взрослый мужчина и ни за что не поверит ни в какое бессмертие, пока не увидит дырки от якобы выпущенных в брата пуль своими глазами. Скорее всего, это просто не Колина кровь, а значит, у Олега наконец-то будет повод закрыть его за всё хорошее. Так он думает, пока Коля не расстегивает рубашку. Но вместо того, чтобы снисходительно напомнить брату о его праве хранить молчание, он всё-таки трогает свой лоб ладонью. Холодный. *** Коля с детства был занозой в Олеговой заднице. Из общего у них была только мать и черты лица. Когда Олегу было пять, мама вышла замуж второй раз, и пополнение в семье стало вопросом времени. Но пусть Олег и не сердился на то, что в жизни мамы появился новый мужчина (отца он никогда не видел), за рождение брата он винил её всю сознательную жизнь. Коля был самой настоящей тварью. Чем старше он становился, тем отчетливее Олег это понимал. Но, конечно, не мать. И тем более не отчим. Для него Коля был первым и желанным сыном, для матери — новой страницей в жизни, где она не брошенная мужем мать-одиночка с младенцем на руках и неясным будущим, а любимая жена и мать двоих детей, которые растут в полной, можно сказать, образцовой семье. Братья же были разные на генетическом уровне — как бы иронично это не звучало с учётом того, что общая кровь у них все же была. Олег никогда не врал, а Коля делал это постоянно — когда ради выгоды, когда из одной лишь «любви к искусству». Причём делал он это так филигранно, что в девяносто девяти случаях из ста умудрялся выходить сухим из воды. Олега же грязной водой из лужи окатывало с ног до головы, даже если он к ситуации не имел ровным счётом никакого отношения. Наверное, в метафизическом смысле он застрял на автобусной остановке где-то на окраине города, и никак не мог уехать из слякотного февраля, замешенного на песке, соли, подтаявшем льде и обнажившемся из-под снега собачьем говне. Коля для всей этой правды жизни был слишком чистенький и отглаженный, даром, что нутром он был гораздо ближе к подтаявшему грязному февралю, чем Олег. Олег нутром был скорее лесной ручей, но кому какое дело до того, какой ты внутри, если вместо того, чтобы обаятельно улыбаться, со всем соглашаться и льстить, ты поступаешь по совести и говоришь правду в лицо? Никто не любит прямолинейных людей. Коля никогда ничего не говорил прямо: у него все было окольными путями через дворы, а потом ещё в канализацию спуститься, чтобы совсем в другом месте выйти через люк. Никаких широких проспектов и прямых Василеостровских линий. Никакой честности. Пожонглировать словами, подмигнуть в нужном месте, сгладить острые углы обтекаемой формулировкой, очаровательной улыбкой и прикосновением к локтю. И всё вроде красиво, только в конце ты оказываешься с голой жопой посреди улицы — облапошенный, как последний дурак. Впрочем, не последний, конечно. Таких, как ты, у Коли много будет ещё. Олег смотрел на это со стороны и скрипел зубами. Трогать младшего брата что в детстве было нельзя, что теперь — изворотливый от природы, Коля, по большому счёту ничего из себя не представляя, нашёл себе достаточно влиятельных покровителей, чтобы бояться только их, и теперь плевал с высокой колокольни не только на людей и моральные принципы, но и на УК РФ. И на Олега плевал, но так всегда было. Ничего нового. Слишком часто в детстве приходилось получать ремня за его косяки, чтобы теперь удивляться. Может, Олег и ментом-то только поэтому стал — чтобы таких, как Коля, сажать. Справедливость восстанавливать. Только группировку криминальную трудно в одиночку накрыть. А таких, как Коля, гораздо больше, чем таких, как Олег. Поэтому Коля проворачивает свои грязные сделки и в ус не дует — купается в награбленных деньгах. А у Олега зарплата пятьдесят пять тысяч и кредит за однушку. Зато своя. *** Детское любопытство заставляет потянуться пальцем к ране, как к розетке, но Коля отдергивается раньше, чем Олег успевает поковыряться в пулевом отверстии в его животе. — Полегче! То, что я теперь бессмертный, не значит, что я не чувствую боли. Олег хмыкает. — Тебя что, как мишень в тире использовали? Коля отжимает лишнюю воду в раковину и начинает оттирать засохшую кровь от живота, присев на бортик ванны. — Просто объяснил им новую политику партии. Почему-то они оказались не в восторге. — Выёбывался? — Не без этого. — Убил их? Коля поднимает на Олега глаза и усмехается. На дне зрачков у него блестит какой-то незнакомый опасный огонёк, вызывающий инстинктивное желание поёжиться, но Олег скорее застрелится, чем выдаст это, и поэтому привычно прячется за маской сдержанного недружелюбия. — А ты как старший брат меня спрашиваешь или как мент? Если второе, то я буду говорить только в присутствии адвоката. — Как брат, — отвечает Олег, отводя глаза. Коля ухмыляется шире, но не говорит ему, что он не умеет врать. Зачем констатировать очевидное? Олег всё знает сам. — Может, чайку тогда поставишь? Раз уж у нас тут такие трогательные семейные посиделки. — Может, перестанешь уже дурачка из себя изображать? — А что такое, братишка? Не нравится, когда передразнивают? Олег сжимает в кулаке ворот его рубашки раньше, чем успевает отдать себе отчёт в том, что делает. На работе он привык держать голову холодной, не позволяя эмоциям брать верх, но в присутствии брата хваленый самоконтроль стабильно подводит его, заставляя воспламеняться гневом быстрее спички. Обычно в ответ на его агрессию Коля сжимается от страха и начинает торговаться за сохранность своего лица, как и положено трусливой крысе, и его испуг приносит Олегу сиюминутное злое удовлетворение, потому что это единственное, что в Коле не фальшиво. Но сейчас брат сам подаётся навстречу, вставая с бортика ванны, и оказывается так близко, что они почти соприкасаются носами. Это заставляет Олега инстинктивно отступить назад, но Коля не останавливается, тесня его до тех пор, пока он не впечатывается спиной в дверной косяк. В этот момент Олег понимает, что за незнакомый опасный огонёк теперь поблескивает в Колиных глазах вместо привычной трусливой нервозности. Осознание собственной безнаказанности. — Видимо, тебе тоже нужно объяснить новую политику партии, да, Олежа? Так сказать, указать на место в пищевой цепи, раз ты, придурок, не понял ещё, что правила игры изменились. Брат стоит так близко, что Олег чувствует его дыхание на щеке. Он бьёт его лбом, и Коля с воем хватается за громко хрустнувший нос. — Почему же, я с первого раза всё прекрасно понял, — отвечает Олег, отпихивая брата от себя и пятясь из ванной. — То, что ты теперь бессмертный, не значит, что ты не чувствуешь боли. — Сука! — шипит Коля, вываливаясь следом за ним с перекошенным от злобы лицом. — Как же я тебя ненавижу, а. — Ну, хоть что-то общее у нас есть, братишка. Разве не здорово? Олег невинно улыбается, отступая к комоду на котором оставил табельное. Впускать Колю в квартиру было максимально дурацкой идеей, но сделанного не воротишь и на помощь звать некого: полиция уже здесь. Дуло пистолета смотрит Коле точнёхонько в лоб, но тот и не думает замирать на месте, вынуждая Олега кружить по квартире, натыкаясь спиной на предметы мебели, будто они снова дети и играют в догонялки, только поменялись ролями — все-таки догонять это больше по части Олега. Он мог бы выстрелить Коле в голову прямо сейчас, но палец на курке деревенеет и руки не слушаются. Что, если он выстрелит, а брат не встанет вопреки своим заверениям о бессмертии? Что Олег будет делать тогда? Он стреляет брату в ногу, и тот кроет его трехэтажным матом, но и не думает падать на пол, истекая кровью. Только прихрамывает слегка — первые несколько шагов. — Зачем ты пришёл ко мне? — спрашивает Олег, перестав отступать, но всё ещё направляя на Колю пистолет. Пользы от него теперь не больше, чем от игрушечного, но по крайней мере он дарит иллюзию преграды между ним и опасностью. Новоприобретенная братом неуязвимость не укладывается в голове и пугает, как всё необъяснимое, но Олег скорее выпрыгнет из окна, чем позволит себе бояться брата. В отличие от Коли он никогда не был трусом. Коля смотрит на него плотоядно, и это невольно навевает мысли о фильмах про зомби. Массовая культура учит, что ходячие мертвецы питаются человечиной, правильно? Возможно, Коля именно за этим и пришёл — сожрать его. В отличие от Олега ему убийство брата не помешало бы смотреть маме в глаза — для этого нужны стыд и совесть, а их у Коли отродясь не было. — Тебе конец, Олежа, — говорит он, и Хлебников всё-таки стреляет ему в голову, мысленно отпустив узду, в которой так долго себя держал. Коля падает на пол с глухим стуком, как сброшенный со спины мешок картошки, и лежит неподвижно целую минуту, каждая секунда которой набатом звучит у Олега в ушах, заставляя сердце всё сильнее сжиматься от страха. А потом Коля резко открывает глаза и громко жадно вдыхает, заставля склонившегося над ним брата испуганно отпрыгнуть в сторону. У Коли нет пульса и пуля застряла во лбу, как звезда у царевны Лебедь, но, вопреки всем законам природы, он все ещё слишком живой для трупа. Олегу собирается позорно сбежать из собственной квартиры, но живой-мертвый брат резко дёргает его за щиколотки, роняя на пол, и пистолет выскальзывает у него из рук, отлетая в сторону. — Блять, — выдыхает Олег, аккумулируя в это короткое ёмкое слово всё свое негодование, боль, обескураженность и отчаяние. Коля вырубает его. *** — Почему у тебя другая фамилия? — спрашивает Коля. Ему восемь, он ходит в одну школу с Олегом и уже месяц сам подписывает свои тетрадки неровным детским почерком. У них общая комната и стол у окна, но фамилии на тетрадках разные, и это вполне естественно вызывает у Коли вопросы — теперь, когда он умеет читать. Олегу четырнадцать, и он совершенно не хочет ничего брату объяснять — ему некогда, он собирается на тренировку по боксу. — Спроси у мамы, — сухо отвечает он, переодеваясь. Мама у них инженер-электрик. Дома её не будет до вечера, и они оба это знают, но Коля не хочет ждать до вечера, ему нужно понять «вотпрямщас» и ни минутой позднее. Он ходит за Олегом хвостиком по квартире, канюча вопрос, пока тот наконец не толкает его несильно в грудь и не рявкает «отстань». Коля уходит в комнату, обиженный, а Олег — на тренировку, с тяжёлым сердцем. От мысли о том, что он просто не может говорить об этом, неприятнее, чем от осознания, что, когда он вернётся, дома его будет ждать разбор полётов. Коля как обычно всё приукрасит до такой степени, что муха из его уст начнёт походить размерами на слона, а Олег будет слишком возмущён и сердит, чтобы нормально оправдаться, и ему как обычно никто не поверит. Коле десять, когда он гаденько ухмыляется и кричит проходящему мимо брату: — Эй, Хлебников! Где твой отец? За хлебом ушёл? И смеётся громче всех в своей компании малолетних дебилов. Но Олег не бьёт детей, даже когда очень хочется. Даже когда сам Бог велел. Он заходит в подъезд и впечатывает кулак в стену, рыча, как раненый зверь. Ему шестнадцать, но он всё ещё не знает, кто его отец. *** Олег приходит в себя со стоном — голова раскалывается. Он лежит на диване и в одиночестве — судя по стоящей в квартире тишине, Коли в ней уже нет. Олег ощупывает себя на предмет повреждений и прислушивается к ощущеням, но, если не считать полученных при падении ушибов и опухшей скулы, которая наверняка уже налилась лиловым, с ним вроде как всё в порядке. С учётом того, с каким лицом Коля сулил ему расправу, это более, чем подозрительно. Но острая потребность сунуть голову под кран с ледяной водой, чтобы немного прийти в себя после всего произошедшего безумия, заставляет Олега отложить тревожные раздумья на потом и пойти в ванную. Он несколько раз зачерпывает воду ладонями, плеща её в лицо, трёт шею, и только отфыркавшись после водных процедур, замечает неладное. Олег смотрит в зеркало и видит на своей щеке нарисованный перманентным маркером хуй, направленный головкой в сторону рта. А на самом зеркале надпись тем же самым маркером: «Я же говорил, что тебе конец». Он смотрит на это художество так долго и напряженно, будто от его убийственного взгляда оно исчезнет само собой, но у него всего лишь начинает дёргаться глаз. Одному Богу известно, какое колоссальное усилие воли ему приходится приложить в этот момент, чтобы не расхреначить зеркало кулаком. Ясно одно: теперь найти способ убить Колю — это дело принципа.