♬♩♪♩ ♩♪♩♬
Холодно. Холод пробирается под тонкую футболку, сковывает и без того каменные мышцы в области плеча и спускается ниже к предплечью. Пальцы горят и трясутся, будто живут своей отдельной жизнью, и даже сигарету держать становится сложновато. Тяжёлая синяя куртка с красным крестом тянет спину к земле, Чонгук сгибается под её весом и разводит максимально лопатки, надеясь немного скинуть напряжение. Он устал. Смена подходит к концу; фельдшер молится на отсутствие вызовов и затягивается с каждым разом всё сильнее, чтобы никотин оплёл все его органы густой сетью отравы и утопил в себе мучительную боль. Где-то по корпусу гуляет с документами Сокджин, ворчливый и не менее уставший. Чон решил ему не мешать, поэтому ждёт покорно на улице. Через несколько минут они всё равно запрыгнут в свою жёлтую машину и помчат по городу, чтобы быть всегда готовыми к любому экстренному случаю. Если бы можно было использовать дефибриллятор не по назначению, Чонгук бы приложил его к своему волнующемуся сердцу — или к тому, что от него осталось, — чтобы не было больше такого мерзкого трепетания внутри. — Ты выглядишь истерзанным, — раздаётся неподалёку. — Можно, я сяду? Легко махнув рукой в знак согласия, Чон немного выпрямляется, но головы своей не поворачивает. Не хочет. Он и без всякого прямого доказательства понимает, кто устраивается рядом. — На улице холодно, а ты расстёгнут... — Мне тепло, — равнодушно выдыхает с сигаретным дымом Чонгук. Врёт, однако всё равно не застёгивается. — Зачем ты пришёл? В очередной раз сказать, что у тебя всё хорошо? — Я о тебе беспокоюсь, — Тэхён прячет руки в карманы, рассматривая столь родные черты со стороны. — Ты выглядишь очень болезненно, Гук. У тебя всё в порядке? — У меня всё прекрасно. А ты, кстати, наоборот явно набрал в весе и похорошел, — фельдшер кидает взгляд в сторону собеседника и кистью отгоняет дым, чтобы Ким не дышал его отравой. Этого взгляда хватает, чтобы понять: Чон больше ничего не чувствует к этому человеку. — Как дела с Вонён? Или ты уже с другой? — Всё хорошо. Мы всё ещё встречаемся с Вонён, — игнорирует колкость Тэхён, заправляет за ухо прядь волос и опускает глаза, как нашкодивший котёнок. — Но я скучаю по тебе. Скучает... Чонгук отворачивается и раз пятнадцать перечитывает надпись на боку реанимобиля. Ким приходит к нему каждую неделю. Сидит рядом, что-то рассказывает, пока фельдшера не утаскивают на вызов, и всегда повторяет неизменную фразу: «Я по тебе скучаю». Снова и снова. Он зацикливается на этом так сильно, что временами Чонгуку хочется взвыть. Тэхён выглядит лучше, чем в отношениях с ним, однако продолжает капать на мозг, продолжает маячить перед глазами и молить вернуться. Душа увядает с каждым его приходом всё больше, а постоянно повторяющаяся просьба не приходить никак не влияет на Кима. Тот жалостно кивает и... Опять приходит. Чон чувствует, как его лёгкие сжимаются в маленькие бесполезные камни и как ошмётки сердца провисают в груди, переставая снабжаться кислородом; спазмы в пальцах усиливаются вместе с тряской. Новые встречи убивают нервную систему окончательно, беспощадно. Да к тому же они убивают Чонгука, а не только его нервы. Но фельдшер точно знает: он больше не любит Тэхёна. Не любит его кудри, не любит его улыбку, не любит его смех. Чон ненавидит его взгляд, ненавидит его музыкальные пальцы, ненавидит его фигуру. В бывшем парне Чонгук не видит своей зависимости; он эту зависимость с корнем из себя выдрал, а выдранный корень утащил с собой и прижившееся обожание. Этот чёртов симбиоз был выкинут на помойку, хоть и забрал с собой сердце фельдшера. И Чон больше не чувствует к Киму ничего. Может, лишь небольшую жалость. — Ты не хочешь со мной выпить? — Тэхён сжимает край пальто и снова бессовестно рассматривает Чонгука со стороны. Сначала поговорить, потом выпить, потом переспать, потом вернуться в эти жестокие отношения. Схема простая, глупая. Чонгук её знает. А ещё он знает, что больше никогда не разденется перед Тэхёном и не станет целовать его в губы. Не станет ласкать, гладить по голове, шептать слова любви. Он будет видеть только холод чужих глаз и чувствовать, как пальцы, сжимающие кожу, оставляют тёмные отметины. Если Чон вернётся, Ким не оставит на нём ни одного живого места. Это станет пыткой за непослушание. Непокорность всегда карается наиболее жёстко. — Нет, Тэхён. Мы уже говорили об этом, — Чонгук тушит сигарету о край урны. Больше руки он не трогает, ему нельзя, его об этом просили. Фельдшер встаёт даже слишком легко, кладёт в карманы кисти и несколько минут смотрит в привычно холодные глаза собеседника. — Не приходи сюда больше. Тепло. Забравшись в реанимобиль, Чон поудобнее устраивается в кресле и прикрывает глаза, считая секунды от нечего делать. До конца смены остаётся около тридцати минут, может, побольше. Необходимо пережить оставшееся время и свалить домой, а с утра отправиться к Хосоку. Сдаться, так сказать. Позволить себе улечься на скрипучую койку и обнажить свои вены для множества укрепляющих капельниц, пока точный диагноз не будет вынесен и записан в медкарте. Говорят, медицинский персонал болеет сильнее из-за того, что ненавидит больницы. Судя по всему, так и есть. — Гук! Да проснись ты, чёрт! — за плечо трясут, и Чон разлепляет тяжёлые веки. Джин смотрит на него с непониманием и цокает языком. — Ничего себе ты, конечно, вырубился. Мы тут уже на вызов едем. И правда... Вой сирены, вероятно, стал для Чонгука весьма привычным и больше не походил на резкий будильник — скорее, сравнивался со сладкой колыбельной. Приглаживая растрёпанные волосы, парень несколько раз заторможено моргает и садится поудобнее, игнорируя боль в спине. Уже через пару секунд он полностью настраивается на работу и взглядом просит всё объяснить. — В общем, лежачая пациентка почувствовала сильную боль в области сердца. Нитроглицерин не подействовал ни с первой попытки, ни со второй, ни с третьей. Это пока максимум знаний, — Ким поджимает губы и отводит взгляд. Он знает что-то ещё, но не решается говорить, поэтому так активно избегает зрительного контакта. — Мы оказались ближайшей бригадой, — для чего-то уточняет он, не дав ничего выдать уже открывшему рот коллеге. — Только ты это... Я думаю, тебе нельзя. — Что нельзя? — Прости, Гук, но ты сейчас даже капельницу поставить не сможешь. Невзирая на правдивость слов, Чонгуку всё равно становится обидно. Последнее время ему вообще никакую работу не позволяют выполнять, а возят с собой лишь из-за того, что он способен успокоить родственников или кому-нибудь вмазать в случае необходимости. Ощущение, будто парня записали в телохранители, откидывая в сторону его умения и факт законченного медицинского колледжа. Становится даже как-то до раздражительности тошно, и Чон скрещивает на груди руки, стискивает челюсти и отворачивается к кабине водителя, вдыхая и выдыхая громче обычного. Поспорить он никак не может, поскольку и сам осознаёт правоту Джина; остаётся только грызть себя изнутри и отсчитывать минуты до конца смены. Не страшно. После больничного Чонгук всем докажет, что списывать его со счетов ни в коем разе нельзя! — И... — Джин осекается как-то виновато, задумчиво кривит уголок рта и хмурится. Всё внимание сразу сосредотачивается на нём; Ким уже проклинает себя за начатое и из-за этого решается продолжить: — Хотел сказать, что мы уже были на этом адресе. Летом. Ты очень хорошо его должен запомнить, поскольку давал номер парню, сидящему на тот момент с матерью. Вся обида и всё недовольство мгновенно стираются с лица. Чонгук слышит гулкое биение своего сердца и сглатывает сухость, не веря в услышанное. Если Джин не ошибается, то они едут на адрес к Юнги. К его матери, точнее. И тот не хотел говорить сразу? Чон даже не понимает, откуда берётся волнение и почему кровь резко приливает к голове, заставляя пульсировать сосуды. Становится душно в машине, в себе, в мыслях — парень не замечает, как вздрагивает, и уже автоматически отвешивает себе неслабую пощёчину, чтобы прийти в себя. Это действие заставляет Сокджина округлить глаза и выругаться. Долбанная привычка, возникшая на пустом месте! — Ты чего творишь!? — ругается Ким, размораживаясь и хватая Чона за запястье. Он ещё не привык к таким резким действиям коллеги, хотя при нём Чонгук повторяет пощёчину раз пятый. — Совсем что ли головой поехал!? Бригаду надо было вызывать для Чона. Парень качает головой, трёт покрасневшую щёку и коротко хмыкает себе под нос. Он знает, что выглядит действительно поехавшим, а если выражаться словами Тэхёна, то «истерзанным». Интересно, о чём же говорил Тэ, когда назвал своего бывшего так? — Приехали! Из машины просто вылетают. Резвость, с которой Джин преодолевает ступеньки, передаётся и Чонгуку, потому вскоре парень нажимает на звонок и ждёт несколько мучительных секунд, вслушиваясь в звуки квартиры и тяжёлое сопение своего коллеги. Хочется пошутить, что Ким совсем постарел, раз почти хрипит после подъёма на седьмой этаж, однако шутки Чон оставляет при себе и быстро выпрямляется, когда дверь распахивается. На пороге — семнадцатилетняя девушка со строгими тёмными глазами. Она давно уже не ребёнок, взгляд её не имеет даже намёка на что-то детское, и от этого Чонгуку становится как-то даже тяжеловато на неё смотреть. Он её знает. Джию — младшая сестра Юнги. Они очень похожи внешне, хоть по отношению к жизни имеют совершенно разные установки. Неважно. Сейчас неважно. — Вы быстро, — девушка отходит, пропуская медработников в квартиру и завязывает хвост, чтобы волосы ей не мешали, после чего сразу же направляется к нужной комнате. — Можете не снимать ботинки, — бросает она через плечо и расталкивает раздвижные двери, включая свет. Чон помнит эту квартиру. Помнит каждый уголок, каждый порожек. Ему кажется, что он бывал здесь несколько сотен раз, хотя на самом деле это вовсе не так. Трижды. Чонгук был здесь трижды. И он очень виноват. Однако сейчас это не столь важно. Парень собирает мысли в кучу и заталкивает их в самый дальний отсек своего мозга, чтобы не отвлекаться лишний раз и не бредить в столь неподходящее время. Шаги в комнату даются легко, а вот встреча взглядами выбивает почву из-под ног. Стягивая с себя наушники, Юнги медленно встаёт со стула, расположенного рядом с кроватью. Он не видит Джина, не видит своей сестры — всё его внимание концентрируется лишь на одном фельдшере, который замирает в дверном проёме. — Очень низкое давление, пульс слабый, но есть. Она дышит, но она не слышит. Мне кажется... — Мин запинается и моргает несколько раз, бросая болезненные взгляды на лампочки на потолке. Свет раздражает привыкшие к полумраку глаза, однако есть в этом ещё что-то более глубокое и пока что необъяснимое. — Так вот, мне кажется, мама без сознания. Боль. Невыносимая боль в области остатков сердца. Чонгук невольно прижимает к груди руку и хмурится, опуская взгляд на женщину, лежащую на кровати. Её кожа бледная, почти что белая, запястья хрупкие, тонкие; болезнь изъедает измученное тело изнутри, не давая покоя организму, и с каждым разом всё ближе придвигает к пропасти. Вероятно, госпожа Мин находится совсем уже на грани. Вероятно, шансов спасти её нет. На фоне этой угасающей жизни суетится Джин, и он довольно сильно озабочен увядающим в чужой душе цветком: его брови сдвинуты к переносице, губы плотно сжаты, взгляд сквозит некоторым недовольством. — Что-нибудь давали? Таблетки, растворы, ставили уколы? Помимо нитроглицерина, — быстро уточняет Ким, считая редкий пульс. — Час назад вкалывали кетопрофен. У матери был перелом позвоночника в поясничном отделе из-за аварии, и недавно она как раз почувствовала боль, — слышится из-за спины голос Джию. Вдох-выдох... Чонгук проверяет рефлексы на автомате, переговаривается с Джином и резко сводит лопатки — мышцы ему больше не поддаются в той мере, в которой могли бы, спазмы изгаляются над телом, как хотят. На это сейчас не хватает времени. Заботы иные. Чон работает, ему нельзя отвлекаться на себя. Минуты не летят — они растягиваются резиной, томят волнующиеся сердца и не дают выполнять всё быстро. Парню кажется, что проходит целый час, прежде чем ставится предварительный диагноз, однако минутная стрелка часов сдвигается лишь на одно деление. Кома на фоне инфаркта миокарда. Здесь нечего думать, надо сразу действовать. Пока пульс есть, пока дыхание имеется, пусть даже сбитое, необходимо лететь в больницу с мигалками. Вдох-выдох... В машине кислородная маска и дефибриллятор на случай чего. Кислород... Он так необходим сейчас, в этот единственный миг. Без него всё станет лишь хуже и зона поражения расползётся по сердечной мышце, затронет другие кардиомиоциты и не даст им сокращаться уже никогда. Гипоксия опасна. Мозг откажет слишком быстро. Вдох... — Я с вами поеду, — реагирует Джию сразу, как женщину укладывают на носилки. — Ты остаёшься дома и ждёшь отца, — обрывает её Юнги. Его сухой равнодушный голос больше походит на некую запись с пластинки. — Рассказываешь случившееся ему. Я напишу, когда всё будет известно. — Ты... — Заткнись. Время идёт на секунды, но Чонгук ничего не помнит. Его память такая же слабая, как и нервы в руках: она больше не работает правильно и стирает всё в ту же секунду, как действие совершается. Машина захлопывается, Джин произносит только одну фразу: «Гони» — эта фраза выводит Чона из состояния забвения, и фельдшер быстро лепит необходимые датчики для измерения пульса и слежения за работой сердца, надевает на лицо пациентки кислородную маску и быстро диктует параметры Сокджину, который в ответ кивает. Они летят. Летят так быстро, как только позволяет реанимобиль. Водитель лавирует в потоке машин, разливает по городу вой сирены и ругается, когда автомобилисты слишком медленно сдвигаются. Пробки — враг «Скорой помощи». Усаженный в углу Юнги молча наблюдает за слаженной работой фельдшеров и сцепляет пальцы в замок на бёдрах. Он не волнуется, не паникует и не спрашивает ничего. Только натягивает наушники и иногда поглядывает в сторону водителя. Музыки нет, вместо неё — благоговейная тишина. Наушники необходимы для того, чтобы себя максимально отграничить от реального мира. — Давление снижается, — замечает Чонгук, зачëсывает назад волосы и поправляет кислородную маску, проверяя еë на всякий случай. — Медленно, но спад есть. Далеко до больницы? — Почти добрались, — сразу же отвечает водитель. И уже через пару минут реанимобиль замирает у приëмного покоя. Соскакивая на пол, Чон быстро вытягивает каталку и перехватывает у Джина листы с записями. Их уже ждут внутри, у поста, и парень несколько раз поторапливает коллегу, после чего толкает дверь плечом и резво направляется к врачам, объясняя всю ситуацию. Пока Чонгук доказывает свою точку зрения, Ким ещë раз перепроверяет рефлексы и общее состояние и, выдохнув, резко дëргает коллегу на себя. — Не дышит, пульса нет, — спешно произносит он, и после этой фразы Чон сразу же начинает отсчёт. Один, два, три. Руки принимают правильное положение, каталка опускается на необходимый уровень. Четыре, пять, шесть. Чонгук начинает считать вслух, нажимая на грудную клетку до нужного уровня. Семь, восемь, девять. Подоспевший Джин искусственно запускает воздух в лёгкие пациентки с помощью специального дыхательного мешка и сосредоточенно слушает счёт, не совпадающий со счётом в голове коллеги. Десять. Чон начинает заново, пока врач прикладывает пальцы к сонной артерии. — Ну давай же... — хрипит фельдшер, кивает Сокджину и ненадолго убирает руки. — Пульс есть! — озвучивает врач, хлопает Чонгука по плечу и командует медсестрам немедленно готовить операционную. Юнги переминается с ноги на ногу, хотя его лицо никак не меняется. Безнадёжно пустые глаза неотрывно провожают фельдшеров и ещë долго глядят в закрытую дверь, однако за плечо аккуратно берут — Мин с задержкой переводит взгляд на постовую медсестру, бережно отводит свою руку и, ничего не говоря, уходит к одинокому диванчику в дальнем углу. Садится слишком грузно, почти падает, и поправляет наушники, стараясь сфокусировать внимание хоть на чём-нибудь. Это бесполезно. Окружение отчего-то плывёт, размывается, и парню приходится опустить веки, чтобы немного успокоить тошноту. Он чувствует только своё состояние, а по отношению к ситуации не имеет ничего конкретного. Может, только толику волнения, но не более того. В голове он уже грызёт себя за такое безразличие, хотя это не продлевается на долгое время. Ничего никогда не длится долго. Мин не умеет чувствовать. Больше не умеет. Стрелки часов бегут вперёд. Всё торопятся, беспощадно преодолевая деления и просыпая песок мироздания к ногам непутёвых людишек, которые даже не пытаются уловить скоротечные моменты жизни. Сколько пациентов привозят? Сколько увозят? Чонгук толкает дверь, выписывая на клочок бумаги сотню назначений врача, и лишь на миг поднимает голову. Его взгляд цепляет неподвижную фигуру в углу, и Чон спотыкается, поджимая губы. С Мином ему не дадут поговорить. Туда уже направляется врач, да и Джин слишком требовательно утаскивает коллегу в сторону реанимобиля. Шансов нет. Просто нет. И от этого душа невыносимо громко кричит, заглушая все остальные звуки. Фельдшер обещает вернуться сюда после того, как сдаст смену. Если Юнги останется здесь, то парень обязательно посидит рядом. В раздевалке темно и холодно. Продрогший Чонгук стягивает с себя синюю куртку и откидывает её на скамейку, садясь рядом и запуская пальцы в волосы. В голове творится полный кавардак, мысли в одну кучу не собрать и по полочкам их тоже не разложить — день выдался слишком сложным, чтобы обсуждать его с Джином, и Ким, к счастью, тоже молчит. Молчание обычно лучше всяких сокровищ. Чон любит коллегу за умение вовремя закрыть рот. Перед глазами встаёт образ Юнги, из-за которого Чонгук не сразу сообразил, что ему следует делать. По сравнению с последней встречей Мин совсем опустел: глаза потерял любой блеск, превратились в подобие стёклышек, голос стал сухим и бездушным, а внешность... Если бы Чон мог сказать что-нибудь про сломленного парня, то его бы заткнули уже через час монолога. Несмотря ни на что, Чонгук видит лишь невероятную красоту, преобразившую парня за месяц. Сколько боли в этой красоте? Что должно было произойти в жизни, чтобы стать... таким? — Гук, очнись, пожалуйста, — тихо произносят над ухом. Встревоженный взгляд Джина сканирует младшего, и Чонгук медленно выпрямляется, не сразу осознавая, что от него хотят. Ким приобнимает за плечи, мягко улыбается. — Ты можешь ехать домой. Тебе надо отоспаться перед больницей, Гук. Я приду завтра к тебе после смены и проверю, как ты устроился в палате, идëт? Даже в полумраке Чонгук видит усталость старшего. Сокджин работает с одним выходным в неделю и постоянно взваливает на плечи больше, чем мог бы, поскольку ему необходимо выплатить ипотеку. У него есть некоторые проблемы с женой, с родителями, однако Ким продолжает улыбаться и поддерживать других. Он герой. Чон им восхищается. — Это тебе надо выспаться, — выдыхает Чонгук, слабо пихает друга под рëбра и встаëт, складывая форму, которую не наденет ещë дней десять. — Возьми уже себе отпуск, а то перегоришь ненароком. — Когда-нибудь, когда-нибудь... На улицу они выходят вдвоëм и только у двери прощаются. Чон закуривает, поднимая глаза к тëмному небу, минут двадцать стоит на одном месте; ему как-то совестно идти в приëмный покой и смотреть в глаза Юнги. Сегодня сердце непреодолимо тянет в груди и мешает сосредоточиться — оно болит, трещит своими остатками и всë пытается сообщить что-то, да Чонгук не может никак понять. Зов о помощи так и остаëтся неуслышанным. Выдыхая в воздух свою тревогу, парень собирается с силами и быстро идëт в нужном направлении, открывает дверь и застывает на месте, глядя в сторону диванчика. За прошедшее время Юнги не сменил ни позы, ни выражения лица. Разговор с врачом на него никак не повлиял, что кажется довольно странным. Но не Чонгуку его осуждать. Чон аккуратно присаживается рядом, складывает подушечки пальцев вместе и, упираясь взглядом в пост, несколько томительных минут молчит, не зная, о чëм ему говорить и что делать дальше. — Я бы хотел, чтобы она умерла, — раздаëтся внезапно голос Юнги. Мин смотрит туда же, где сконцентрировано внимание фельдшера, и только стягивает наушники. — Знаю, как это звучит, но всë равно говорю, что думаю. Мама уже давно молит об избавлении от мук. Она просит то «Нечто», что существует на небесах, о том, чтобы вся еë боль прошла и тело отпустило душу. Верит, что кто-то сверху пришлëт за ней подобие ангелов. Я не хочу рушить еë веру. После смерти нас ничего не ждëт. И никто не ждëт. Просто хочу, чтоб её страдания действительно прекратились, — парень откидывается на спинку дивана, игнорируя внимательный взгляд Чонгука, замерший на нëм. — С одной стороны, я безумно благодарен тебе за спасение жизни, но с другой... Наверное, я просто придурок и ничего не смыслю. Если мама умрëт, Джию будет меня проклинать. Скажет обязательно, что я всех бросил и я во всëм виноват. Во рту пересыхает. Чон понимает, что слишком сильно давит на руки, только когда суставы начинают натружено ныть. Немного смутившись, парень придвигается чуть ближе и поднимает руку, однако быстро еë одëргивает, будто боится прикасаться. Юнги хмыкает уголками губ и отворачивается, снова надевая наушники. Его это точно задевает, хотя внешне не меняется ничего. — Юнги... — тихо зовëт Чонгук, понимая оплошность, однако Мин не отвечает. — Юнги, почему ты не хочешь возвращаться домой? — Мне нечего там делать, — нехотя отзывается парень, подпирает голову рукой и прикрывает глаза, замирая ожиданием. Ввозят пациента, медсëстры снова суетятся. В приëмном покое стоит гомон; вместе с пациентом вбегают обеспокоенные родственники и всё лезут к врачам с расспросами — будь там Чон, он бы заткнул всех, но сейчас ему просто не хватает сил, чтобы даже с Юнги нормально поговорить. Парень «истерзан». Его организм истощён до предела, ещё немного и состояние превратит Чонгука в горстку пепла, а потому фельдшер только вздыхает тихо и незаметно рассматривает Мина. Он видит светлую бархатную кожу, взглядом изучает лишь сильнее потемневшие глаза, следит за тем, как непроизвольно сжимаются губы, превращаясь в тонкую полоску. И не может оторвать внимания от отросших чёрных волос, в которые хочется запустить пальцы. Юнги представляет собой человека, о коем хочется говорить и коего хочется рисовать — жаль только Чон совсем не художник. — М-м-м... Ты почему сам домой не возвращаешься? — не выдерживает чужого взгляда Мин, оборачиваясь к парню и садясь чуть поудобнее. Автоматически он немного отодвигается от Чонгука, склоняет голову вбок и пальцами цепляется за край толстовки, но в этих жестах нет ни намёка на страх. Скорее, все действия не больше, чем привычки. Глаза Юнги равнодушны ещё с момента встречи в квартире, и от этого становится не по себе. — Я скучал по тебе, — честно признаётся Чонгук, улыбается виновато и смотрит куда-то в пол. Поднимать взгляд на Мина всё ещё совестно. Чон знает больше, чем мог бы, и меньше, чем хотел бы. — Можно я останусь? Юнги отворачивается и ничего не отвечает, концентрируя своё внимание на девушках в униформе. Он действительно не знает, что ему отвечать, поскольку, с одной стороны, безумно не хочет оставаться в одиночестве, но с другой стороны, фельдшер приносит ему дискомфорт. Нет, Мин вовсе не боится парня. Пожалуй... Пожалуй, ему кажется, что любая минута рядом с Чонгуком стоит целой жизни. И именного из-за этого Юнги молчит. Молчит и смотрит бездумно вперёд, каждой клеточкой организма чувствуя чужую тревогу. Он бы и рад успокоить волнение Чона, да только не ощущает ничего, кроме тошноты. Ему плохо, но плохо по совсем другим причинам, не из-за матери. — Я буду сидеть здесь до тех пор, пока мама не придёт в себя, — Юнги оборачивается к притихшему фельдшеру и ловит его мольбу, сокрытую усталостью. — Если ты не хочешь меня видеть, я уйду. — Я не говорил этого, — выдыхает с тихим стоном Мин. Его совсем не понимают... Люди перестали воспринимать обычные слова, вечно ищут подвох там, где подвоха быть не может. Юнги понимает, что с каждым нём всё сильнее выпадает из реальности, но не настолько же, чтобы терять смысл в своих фразах. — Господи, Чонгук... — Ты меня боишься? — резко спрашивает Чон, и Мин косится на него, как на придурка. — Извини, я подумал, что ты действительно меня опасаешься. Ты слишком отстранён, отвечаешь односложно и размыто, а ещё не снимаешь наушников, хотя я знаю, что музыки у тебя там нет, — на одном дыхании произносит Чонгук, прикладывая тыльную сторону ладони ко лбу, и немного морщится как от боли. — И я знаю, что тебе ставили социофобию как диагноз. — Я не социофобен, это неверное утверждение. Я интровертен до мозга костей, потому абстрагируюсь от реальности всеми возможными способами. И я не боюсь тебя, идиота кусок. Честно? Ты выглядишь так, будто тебя размазали по стенке раз пятнадцать, а в добавок походили по твоему телу после того, как ты рухнул. Отдых бы тебе не помешал, вот и всё, — Юнги нехотя опускает наушники и укладывает свою тёплую ладонь на бедро Чона, несильно сжимает, тем самым призывая поднять на него глаза. — И... Гук, я сижу на очень сильных таблетках, слышишь? Меня немного ими покарёжило, потому я не могу ответить тебе чем-то более ярким и жизнерадостным. Я ничего не чувствую, мне на всё глубоко плевать. Для меня мир сейчас узок и однотипен. Я только хочу вернуться домой, к Ёнджуну, и проспать сотни лет, не более того. Если ты горишь желанием остаться, оставайся. Я не буду тебя скидывать с дивана и кричать на тебя. Учти только, что это будет долго. Очень долго. И я вряд ли буду с тобой контактировать. Рядом с Мином Чонгук чувствует себя совсем крохотным и беспомощным. Он кивает несколько напряжённо и встряхивает головой, прикрывая глаза. Пусть придётся ждать очень и очень долго! Парень вовсе не хочет возвращаться в холодную квартиру, где холодильник пуст и тишина копится под потолком. Ему там делать нечего — только если спать завалиться, да и то в наушниках с громкой музыкой. Здесь, на этом диванчике, Чон чувствует себя хоть чуть-чуть нужным и живым, поэтому он аккуратно укладывает свою ладонь поверх кисти Юнги и формирует замок, надеясь, что Мин не вырвет руки. Юнги покачивает головой, наблюдая за этим, и, заправив волосы за уши, переводит равнодушный взгляд на дверь, за которую увезли его мать. Он не убирает пальцев с чужого бедра, не дёргается в сторону, и от этого Чонгук всё-таки расслабляется, немного ёрзает на месте и прикрывает глаза, проваливаясь в дрёму. Выдох... Парень будет ждать столько, сколько потребуется. И он точно никуда не уйдёт.9.
25 января 2023 г. в 14:35
Чимин смотрит на своего друга неодобрительно, осуждающе. Он ничего не говорит и лишь демонстративно хмурится, встряхивая головой — всё возмущение и так написано на его лице, куда дополнительно слова добавлять? Волнующийся Пак столь же опасен, сколь опасен серьёзный Хосок, и поэтому Чонгук быстро забирает свой американо и свинчивает за самый далёкий столик, чтобы не быть в зоне досягаемости. До встречи остаётся минут двадцать, однако тратить их на разговор с Чимином Чон пока что не в силах: он знает, что услышит целую волну указаний по поводу здоровья, его несколько раз точно упрекнут во внешнем виде, да к тому же укоризненно кивнут на дрожащие руки. На последнее друзья обращают внимание даже слишком часто.
Посетителей мало, большинство мест свободны. Пак протирает кофемашину, что-то активно печатая на телефоне и иногда поднимая суровый взгляд в сторону столика, за которым спрятался младший недотёпа. Чонгук не удивится, если Чимин сейчас жалуется Хосоку. Пребывание неподалёку от баристы вызывает у парня лишь жгучее волнение и, быть может, лёгкий стыд. Наверное, встречаться здесь всё-таки не стоило. Нормально поговорить в таких условиях не получится, Чон будет извечно чувствовать внимание Пака на себе.
Открывшаяся дверь отвлекает от всех мыслей. Парень быстро вскидывает голову и поднимает руку, сразу же обозначая себя; пробираясь мимо витрин с выпечкой, Ёнджун украдкой поглядывает на баристу, который внимательно следит за ним, и выдыхает только тогда, когда садится напротив фельдшера.
— А в мой первый визит Чимин улыбался, — бормочет Чхве немного настороженно, словно атмосфера кофейни меняется вслед за настроением хозяина. Колкий взгляд перестаёт прожигать дырку в затылке и пропадает; Чимин отвлекается на свои дела, не желая мешать какому-то важному разговору, о котором Чонгук умалчивает. Ёнджун сводит лопатки вместе и выпрямляется, запястьем стирая со лба тревогу и выдыхая чуть спокойнее. Он хоть и напряжён, будто готовится сорваться с места и сбежать, но уже более в себе уверен. — Я хотел бы ещё раз извиниться за вчерашнее необоснованное нападение. Распереживался, поискал крайнего и увидел тебя.
— Да забей, — отмахивается Чон. Он не хочет говорить о том, что мог и врезать ненароком, поскольку отношения у него с Ёнджуном всё ещё на уровне некоторой агрессии. Хотя Чонгук готов признать, что со всеми сейчас отношения столь же невесёлые: совсем недавно фельдшер разбил нос мужчине, который не подпускал бригаду к умирающей дочери. Тогда мать девочки, конечно, пыталась кричать и отталкивать мужа, однако образумил его лишь удар несдержанного парня. У этого точно будут последствия. — Ты ничего себе не взял. Почему?
— Не хочу, — честно отвечает Чхве, хлопает ресницами и оборачивается к различным пирожным. — Последний день кусок в горло не лезет.
— О чём ты хочешь поговорить? — сразу же меняет тему Чон. Его пальцы перестают непослушно дёргаться и замирают; Чонгук выдыхает более спокойно и берёт в руки стаканчик с кофе, но даже так продолжает его придерживать второй кистью. Чтобы не пролить ненароком. Чтобы не показаться слабым и больным придурком. Чтобы Чимин не поднял на него своего зоркого соколиного взгляда.
— Я хотел тебе кое-что показать, — юноша нервно запускает пальцы в волосы, вытаскивая телефон и выискивая нужное сообщение. — Может, это нечестно по отношению к нему, но... Мне кажется, ты должен об этом знать.
Воровато оглянувшись по сторонам, будто кто-то ещё мог разглядеть текст на экране, Чхве с осторожностью протягивает мобильник фельдшеру и сразу же прячет руки под стол, когда Чонгук начинает читать самое большое сообщение, отправленное Юнги. Ёнджун следит за гаммой эмоций, сменяющейся на лице собеседника, и начинает медленно изнывать изнутри, потому что взгляд Чона становится всё тяжелее и болезненнее. Может, зря он это всё затеял? Может, зря показал столь важное откровение?
— З-зачем ты мне это дал? — Чонгук не узнаёт свой голос, да и мир вокруг начинает восприниматься совсем иначе. Как-то более угловато, неправильно. Словно парня посадили в какой-то многогранник из хрусталя. Калейдоскоп цветов, калейдоскоп чувств — всё в итоге сменяется грязной серостью, и сердце гулко падает в пятки.
— Ты должен знать об этом. Юнги доверяет тебе, чего я всё ещё не могу понять, — Чхве качает головой и утыкается глазами в стол. — Теперь ты понимаешь, почему разрыв с Тэхёном стал столь болезненным для него?
— Теперь я понимаю, почему сам разорвал с Тэхёном.