♬♩♪♩ ♩♪♩♬
В квартире настоящий морозильник, словно через настежь открытые окна ветер старается выдуть из квартиры все близко расположенные вещи, какие сможет поднять. Небольшой ураган, поднявшийся вместе с проливным дождём, тот еще разбойник. Бед натворить он может много, если вовремя хулигана не остановить. Ёнджун зябко переступает с ноги на ногу и поднимает пакет, в котором звякают друг об друга две стеклянные банки дешманского пива, что по скидке кажется на вкус не отвратным, а вполне себе вкусным и приятным. Он стягивает с себя насквозь промокшие кеды, встряхивает по-собачьи головой, отчего с окрашенных в жёлтый волос разлетаются дождевые капли, и босиком шлёпает на кухню, где на миг тормозит, заприметив зарывшегося в объёмную толстовку хёна. Юнги сидит прямо под раскрытым окном и вовсе не шевелится, не реагирует ни на какие звуки и даже от холода не трясётся. Будь на месте Ёнджуна кто-то другой, он бы подумал, что Мин давно уже почил, насмерть замерзнув али просто отпустив свою жизнь в небытие, однако Чхве уже не впервые сталкивается с такой ситуацией. Хён спит — это очевидно. А еще у него что-то случилось. Что-то ужасное, вероятнее всего. Не впервые Юнги открывает всё настежь, устраивая в квартире могильный холод. Еще Чхве поклясться готов, что в спальне сейчас творится полный бардак: вещи валяются по полу, сметённые в приступе истерики, что-то, может, сломано. Стараясь бесшумно поставить бутылки на стол и не шуршать бичпакетами, купленными уже по другой акции, Ёнджун пристально следит за тёмным комочком, хмурится своим мыслям и губы поджимает, отправляясь на спасение квартиры от потопа и ветра. Когда все дальние окна закрываются, юноша возвращается на кухню и присаживается напротив Юнги, не стараясь его коснуться, но привлекая внимание негромким покашливанием. В ответ всё то же молчание. Чхве делает вторую попытку, однако опять не добивается результата, потому аккуратно касается плеча Мина, слегка встряхнув. — Подъем, хён. Ты чё на полу под форточкой сидишь? Болеешь мало? — он напускает на себя ворчливости, а, когда старший не отзывается и одергивает плечо, недовольно фыркает. — То есть тебя не устраивает стабильность? Решил увеличить количество заболеваний до раза в неделю, а не в две? Дурак какой... — Да отвали ты, — только и огрызается Юнги, натягивая капюшон ещё ниже и явно не собираясь подниматься. Честно говоря, он не может не согласиться с Чхве, но вслух этого никогда не скажет. Да и зачем? Поняв, что младший куда-то пропал, Мин аккуратно приподнимает голову, сканирует помещение тусклым взглядом и уже собирается обратно зарыться в кофту, когда над головой хлопает окно, а под мышки резко хватают. Сопротивления в таком случае бесполезны — Юнги уяснил это еще с первого раза, когда почти вмазал Енджуну за то, что тот к нему пристал. В итоге сам тогда и получил, между прочим, а потом покорно ждал, пока ссадину, оставленную крепким кулаком, обрабатывал сам драчун. С младшим лучше не спорить. Но и поддаваться Мин все же не собирается, поэтому Чхве буквально волочит его до дивана, ругаясь всеми возможными словами и даже составляя какие-то метафоричные угрозы. Подушки дивана холодные и неприветливые; Юнги просто сжимается в клубок, пряча лицо от чужого созерцания, сопит устало и на несколько минут проваливается в пустой сон, не дающий и доли успокоения. Вновь выныривая в реальность, он встречает только темноту кокона, который сам себе и свил. Это вполне устраивает, и парень уже собирается снова отключиться, только вот его вновь теребят за плечо. — Прекращай, хён. Я не знаю, что у тебя там произошло, но это не повод вновь убиваться до такого, — раздаётся прямо над ухом. Не ожидая возражений, Ёнджун становится более настойчивым и пристаёт к старшему до тех пор, пока тот не переворачивается на спину, стараясь отбиться от назойливого юноши. — Чёрт бы тебя побрал, Юнги-я! Ты что, умеешь шевелиться!? — избежав неслабого пинка, Чхве хохочет, демонстративно двигает ноги друга и садится на край дивана. — Давай так, ты сейчас немного отойдёшь от чего-то, что случилось за тот промежуток времени, в который я тебя не видел, мы с тобой поедим супчика и ты всё расскажешь, окей? — Я не буду есть, — кривит уголком губ Мин, пряча лицо в ладонях, дышит сонно и глаза закрывает. Тело не слушается совсем, слабость разливается по мышцам тяжестью, да и боль в сердце никуда не пропадает. Бороться со всем этим не представляется возможным, потому Юнги просто игнорирует всё, что только можно: Ёнджуна, состояние, себя... — Ладно, — пожимает плечами младший и встаёт. — Вернёмся к привычному режиму, — бурчит сам себе и возвращается к плите, ероша всё ещё мокрые волосы, липнущие ко лбу. С прихода домой он так и не переоделся; сейчас из него можно целое море выжать, холод квартиры добавляет кипу неприятных ощущений, потому как футболка промерзает довольно быстро. Противная погода. В комнатах царит тишина. Погром в спальне всё-таки есть, но Ёнджун просто аккуратно расчищает проход к кроватям ногой, делая своеобразный тоннель из вещей. Ничего, потом уберётся само как-нибудь. В данный момент самая важная проблема валяется на диване, изображая тряпичную куклу. Пары завтра придётся пропустить; не то чтобы Чхве горел желанием на них идти, да отработки даются порою болезненно. Хотя это не так страшно. Мокрая футболка летит на пол, за ней следом — джинсы; юноша отыскивает сухие спортивки и майку, попутно набирая старосте группы извещение о пропуске занятий «по семейным обстоятельствам», и вскоре снова возвращается к плите. Готовить Ёнджун сегодня не собирался — обстоятельства решили иначе. К счастью, какой-то кусок курицы был практически разморожен, поскольку Юнги говорил, что попытается что-нибудь из него создать. Только вот не создал... Ладно, у всех бывают сложные дни, у всех бывает депрессивная фаза. Чхве, правда, немного расстроен тем, что его труды опять пошли на три весёлых буквы из-за какого-то фрагмента жизни Мина, пока ещё не известного младшему. Надо дать немного времени. Если Юнги переживает, если ему плохо, если что-то приключилось с ним, он много спит, практически не ест и постоянно молчит. Нет ничего хуже этого, поскольку такое поведение доказывает, что таблетки снова не действуют. Ёнджун мечтает набить морду каждому, кто довел хёна до критического состояния. Однако на данный момент он может только приготовить что-то более-менее сытное и что-то такое, отчего старшего не будет тошнить. Невзирая на то что Чхве младше на несколько лет, ему приходится выступать в роли старшего до тех пор, пока Мин не стабилизируется. Стабилизация чертовски болезненна и сложна, и Ёнджун ведь сумел как-то сбалансировать чужую жизнь. Надо же было все испортить... В кастрюле тихо кипит вода, стрелки часов отсчитывают минуты; Чхве, не желая наклоняться, поддевает ногой выдвижной край и тем самым раскладывает диван, вдобавок будит задремавшего хёна, который теперь молчаливо наблюдает за ним. Юноша извиняется, пожимая плечами, и заваливается на свободную часть, утыкаясь взглядом в потолок. После сегодняшней пробежки по корпусам, лестницам и государственным учреждениям ноют ноги, однако данная боль приятна в некоторой степени. Ёнджун давно не тратил столько времени на какие-либо походы. Ну, или их подобие. Если он и выбирался из дома не на учёбу, то обычно тратил свободное время в компьютерном клубе или пресловутом баре, хотя пить Чхве не особо любит. Просто шататься по улицам всегда было бессмысленно, а прогулки с Юнги обычно выходили не столь долгими. Даже несмотря на это, юноша любил и любит выбираться со старшим за пределы съёмной квартиры. Есть нечто в таких прогулках особенное, нечто приятное, нечто атмосферное. Может, ради этого Ёнджун так старается помочь Мину выкарабкаться из ямы, в которую тот валится постоянно. Ради редкой, но от того наиболее искренней улыбки, ради блеска в давно стеклянных глазах, ради разговоров ни о чем. Ради самого Юнги. Они диаметрально противоположны: Юнги пассивный до невозможности, хотя старается дерзить, пустой изнутри и болезненно-измученный детством и юностью, Ёнджун же агрессивный и вполне себе гиперактивный, наполненный неугомонным огнём, желающий крушить все и всех, кто встанет против его течения. Так просто обстоятельства сложились, так получилось. Мин дважды уходил со второго курса в академический отпуск то по состоянию здоровья, то по количеству долгов, набранных, опять же, из-за здоровья. Он познал уже три институтских поколения, в третьем из которых ему и встретился Чхве. Младший как-то сразу прибился к замкнутому парню, старающемуся изо всех сил его оттолкнуть, и прилип к нему, как самые назойливые дети. Даже в комнату в общаге переселился к старшему, а потом и вовсе предложил вместе квартирку снять: вдвоём тянуть оплату проще, чем по одиночке. Чем Юнги так зацепил второкурсника, Ёнджун и сам до сих пор понять не может: вероятно, заметил при первой встрече схожие черты, выражающиеся по-разному. Но факт остаётся фактом. Мин не смог оторваться от юноши, да и сам по себе успел как-то привязаться к Чхве, раздающему тумаки налево и направо за плохие слова, за плохие поступки и за банальное «Мне не понравилось». Изначально было сложно вместе уживаться, однако постепенно свыклись, перестали терроризировать и склеились так, что друг без друга уже не были столь активны. Своеобразная парочка фриков, которую за спиной называют цирком и сумасшествием. Ёнджуну привыкать не приходится — он давно против системы идёт, — а вот за Мина становится даже обидно как-то, неприятно. Нельзя винить человека за его боль. — Дрыхнешь? — Чхве чихает в сгиб локтя так громко, что никакой будильник не понадобится для пробуждения, и отворачивается к кастрюле. Пахнет мясом. Вкусно пахнет мясом. У младшего и самого желудок скручивает голодным спазмом, но для начала он должен накормить Юнги. — Отрывай задницу от дивана. Никаких отказов, ты не ел нормально два дня. Мне плевать, что произошло — пока ты не вольёшь в себя содержимое тарелки, я тебя не пожалею. — Больно нужна твоя жалость, — снова огрызается Мин, но все равно сползает с нагретого места и перебирается за стол, прекрасно понимая, что если сам не дойдёт, то его начнут кормить с ложки. Унизительно. Тошнит от себя... Ёнджун демонстративно закатывает глаза и громко вздыхает, чтобы его раздражение было услышано. Слишком наигранно выходит, пожалуй, потому юноша переключается на приготовленный суп, который вскоре оказывается в двух тарелках на столе. Замечая нерешительность старшего, Чхве приподнимает бровь: — Чего не ешь? Я же туда отраву подсыпал. — Придурок, — без какой-либо интонации бросает Юнги, крутя в пальцах ложку. Он не хочет есть от слова совсем, только организму это необходимо. Потом Мин обязательно вернётся на диван и заснёт часов на восемь, он обещает. Надо же было так облажаться и влюбиться в Тэхёна, игнорируя внешние факторы. Надо же было так окунуться в очередное дерьмо, чтобы ощутить свою ничтожность. Всё начиналось хорошо, ведь благодаря Ёнджуну Юнги почувствовал себя чуточку живым, а закончилось как обычно. Через задницу. Ёнджун не берет в руки ложку, пока Мин не делает первую попытку поесть. Пристально следя, младший приходит в движение и сам приступает к горячему супу, наслаждаясь теплом, которое разливается по пустому с самого утра желудку. Всё-таки бичпакеты придётся отложить до лучших времён, а с готовкой немного заморочиться, но даже это можно назвать своеобразным плюсом. Меньше отравы в жизни. Чхве, к сожалению, не шеф-повар и рецептов знает мало, даже пальцев многовато будет для счета, да и таким количеством можно прожить. Что есть, того не отнять, как говорится. Когда Юнги опустошает тарелку, Ёнджун удовлетворённо улыбается и сам себе кивает, запястьем утирает губы и встает. Н-да, придётся не только готовить, но и следить за домом... Под шум дождя Мин вновь перемещается на диван, сворачиваясь бесшумным клубочком, и совсем затихает, игнорируя шумы вокруг. Непогода зверствует, рвётся в окна, скрипя рамами, пытается в квартиру пробраться и совсем не понимает, почему от нее все попрятались. День ещё с утра начинался не очень хорошо в плане дождя, однако заканчивается еще хуже. Стоит, конечно, сходить до ближайшей почты и забрать письмо с повесткой в суд, хотя Енджун уверен, что сегодня уже не высунет носа на улицу. И так промерз донельзя, не хватает только словить простуду и проваляться в постели неделю, не имея возможности даже встать. Кто тогда за хёном следить будет? Кто ему поможет? — Ну что, ты готов со мной поделиться тем, что у тебя произошло? — Чхве убирает намытые тарелки в сушилку и встряхивает руки, сбивая капли в раковину. В ответ он получает лишь многозначительное молчание, пропитанное еле уловимым ядом непринятия. Не готов, видимо... Да плевать. — Юнги-я! Ау! Поговори со мной хоть немного. — Отвали, — раздаётся приглушённый подушкой голос. Юнги болтать не намерен. Не настроен, не имеет желания, не хочет вновь переживать. Тысяча и одна причина, чтобы зубы стиснуть и молчать, стараясь задушить себя своими принципами. Мин не может вспомнить того, что произошло около часа назад: мозг явно ставит блок на травмирующее событие, смазывая его полутонами. Мир сереет с такой скоростью, что уследить за этим не представляется возможным. Оттенки вновь становятся какими-то мрачными и вовсе не приветливыми. Голову кружит и тошнит. Тошнит и кружит голову. Это водоворот несчастий, болото, из трясины которого никак не выбраться даже с чьей-то помощью. Скорее всего, через некоторое время Юнги сдаст сам себя в стационар для умалишённых, чтобы не докучать Ёнджуну, иначе этот юноша упадёт на дно вместе с ним. Тянуть за собой Чхве — плохая идея. Самая мерзкая из всех, что могут быть. На столько сильно Юнги его подставлять не хочет. Лучше уйти незаметно, спрятаться и не вылезать, давясь таблеткам и пытаясь привыкнуть к обществу таких же уничтоженных изнутри людей. Лучше побывать в ситуации, когда придётся выговариваться на общем собрании, а не пытаться укрыть от и без того нагруженного младшего всё, что в жизни происходит. Мин хочет быть хорошим хёном для этого мальчика, однако пока что только Чхве о нем заботится, а наоборот как-то не выходит. Всё ещё не выходит. Юнги обещает постараться. В который раз, он не знает, но всё равно обещает. — Ты грубый, — раздаётся совсем рядом, и Ёнджун плюхается практически на старшего, виснет на нем и не обращает внимания на попытку вырваться. — Давай поговорим. Эй, хён! Хё-е-ен! Ты обязан рассказать, что произошло. Мне надо знать, кому бить морду, а с кем можно повременить. Никто не имеет права тебя обижать, хён. Издав короткий стон, Юнги кое-как сбрасывает Чхве с себя и садится, приглаживая растрёпанные волосы. Его глаза вспыхивают привычным недовольством, уголки губ немного опускают. Ему жизненно необходимо напустить на себя побольше безразличия, пока Ёнджун поднимается с пола. Времени собраться катастрофически не хватает — Чхве наваливается в очередной раз, хватая старшего в охапку и крепко-крепко к себе прижимая, звонко смеётся и не отпускает, даже когда его под ребра больно пихают: Мин злится на это, продолжает сопротивляться, но в итоге просто сдаётся, утыкаясь лицом в пропахшую стиральным порошком майку, и только недовольно сопит. Глаза щипет сухостью; Юнги ощущает себя максимально ущербным и лишь яростнее это чувство ненавидит, словно ненависть поможет избавиться от огня внутри. Всё идёт не так. Шло и идёт. Едва парень собирает шаткую башенку своего морального состояния, её беспощадно рушат и втаптывают в грязь, при этом хохоча и издеваясь. Вот что Мин сделал Тэхёну, чтобы тот так безжалостно раздавал советы? Их отношения были вполне сносным все полтора месяца, Юнги старался выбираться из своей зоны комфорта, да и Ким, вроде как, не подавал ни разу вида, что что-то идет не так, что его бойфренд перегибает и что между ними идёт разлад. Это просто была игра, в которой Мин заранее являлся проигравшим? Мерзко... — Хён, поговоришь со мной? — снова пытается выудить информацию Ёнджун, однако вовремя осознает, что вымотанный терзаниями Юнги вновь спит, и просто прикусывает язык, аккуратно поглаживая хёна по спине. Ладно, страшного в этом пока нет. Чхве обязательно вытащит то, что ему надо, а сейчас пусть Мин немного передохнёт и придёт хоть частично в норму. Его нельзя добивать. А тот, кто сделал ему больно, ещё обязательно встретится с Ёнджуном, ведь Ёнджун — агрессивный бессовестный засранец, не терпящий унизительных поступков.1.
14 октября 2022 г. в 21:49
Больно. Где-то за грудиной, у самого сердца, а может даже и в самом сердце, что разгоняется в приступе тахикардии. Глаза напротив бездонны, в них можно только утопиться, захлебнуться чернотой души и не всплыть более никогда. Лёгкие уже наполняются тягучей пустотой чужого сознания, и дышать с каждой новой секундой становится сложнее. Всё выходит из-под контроля: жизнь, эмоции, чувства — куда ни глянь, везде одни надгробия похороненных мечт. Ничего нового, он был готов к такому. Точнее... Заранее готовился, однако всё равно проиграл. Собирать свою душу заново придётся не в первый раз и не во второй, и пускай раньше это давалось со скрипом, Юнги уверен, что сейчас даже звука издавать не будет. Каким надо быть дураком, чтобы в привязанность так окунуться? Броситься самоотверженно, барахтаться на последнем издыхании, а затем получить горькую правду в лоб? Что Мин сделал такого в прошлой жизни, чтобы его неизменно бросали, втаптывали в грязь и размазывали тёмными оттенками краски? Вероятно, он совершил что-то плохое. Вероятно, он так же разбивал чужие сердца, а сейчас просто расплачивается за ошибки.
Да какая разница...
Мышцы сковывает невыносимой болью. Ветер теребит край куртки, словно старается сорвать её и остудить разгорячённое своеобразным приступом лихорадки тело. Юнги был готов шагнуть в пропасть за Тэхёном. Юнги был готов другим глотку за него перегрызть.
— Я пошутил, слышишь? Ты мне никогда не нужен был, Юнги.
Сталь правды врезается в плоть, вскрывает беспощадно вены и выкорчёвывает кости.
— Да, я услышал с первого раза. Забей, ты мне тоже был не нужен.
Они стоят посреди оживлённого проспекта: мимо несутся машины, разбрызгивая воду из свежих луж — ещё немного и Мин сравнит эти лужи со слезами, кои не сможет выплеснуть, пожалуй, никогда. Проходящие люди задевают плечами, бормочут что-то себе, оглядываются свирепо, но смысла в их взглядах нет никакого. Юнги всё равно на то, что происходит вокруг. Он просто смотрит со своим привычно тупым безразличием на человека, стоящего напротив. Смотрит и пытается понять, что такого особенного в этом Ким Тэхёне нашел. Хитрый прищур тёмных глаз или нахальную улыбку, не сползающую с лица с момента их встречи? Ладную фигуру под светло-кофейным пальто или эти длинные музыкальные пальцы? Запястья, очерченные линиями вен, непослушно взъерошенные чёрные волосы, спадающие на лицо, приятные, несколько аристократические манеры? Что? Да, конечно, Юнги знает, что он совсем не подходит под стать своего уже бывшего парня. Но где тогда правило «Противоположности притягиваются»? Видимо, оно всё же не работает, и Мин зря из кожи вон лез, чтобы сделать нечто особенное для Кима, чтобы доказать, что он достоин хоть маленького клочка в жизни этого невообразимо грациозного человека. Всё насмарку. Ничего нового, кроме того, что теперь Юнги будет снова шугаться людей, пропускать пары и огрызаться на любые слова, кинутые в его адрес. Социально неуравновешенный, как называют его за спиной новые одногруппники. Однажды тоже самое парень услышал и от Тэхёна — значения не придал, а надо было, вероятнее всего.
— Я думаю, тебе стоит немного поработать над собой, прежде чем кидаться в отношения и влюблённости. Всё-таки не ладно у тебя со всякими взаимодействиями, — беспечно продолжает Тэ, выдержав достаточно долгую паузу. Его лицо не искажается издёвкой; увы, эмоции любые наоборот стираются, оставляя колкое безразличие с толикой отвращения. — Я понимаю, что сложно, но можно же и постараться как-то. Возьми себя в руки, иначе так и останешься один-одинёшенек, вот честно.
От правды тошнит и голову кружит, да только Юнги вспыхивает злостью, сжимая кулаки. Желание вмазать незадачливому советчику растёт в геометрической прогрессии, давя на больное сердце дополнительным грузом; Мин скрипит зубами, прищуривается и коротко фыркает себе под нос, надеясь, что это не прозвучит обиженно.
— В следующий раз я тебе советы в твою же глотку запихаю. Если я тебе безразличен, что же ты всё еще здесь? А? Молчишь? — он в отвращении морщится, презрительно окидывает взглядом фигуру Кима и отмахивается будто от назойливой мушки: — Да пошёл ты...
— Вот и пойду, — чеканит как-то односложно Тэхён и спокойно покидает место устроенной драмы, демонстративно задевая плечом растрёпанного парня, который с места своего не сходит. — Искренне надеюсь, что мы больше не свидимся! — долетает его последняя фраза с лёгким опозданием.
Люди торопятся, люди спешат. Юнги смотрит на дорогу, заложив озябшие трясущиеся руки в карманы потертой куртки, и сосредоточенно мысли в своей голове ищет, но там лишь сплошной туман, пропитанный ядовитой тоской по нормальному состоянию и живому сердцу, которое мечтает полюбить. Любовь отвратительна. Она беспощадна, безжалостна, в ней нет места слабакам и неудачникам, а Мин, между прочим, неудачник. Лузер чистой воды. Ни в учёбе, ни в работе, ни в жизни в целом — нигде не нужен парень с подорванным доверием, извечной агрессией и глубокими страхами. Нигде. Если бы он был чуточку социальнее, если бы пытался завести друзей, последовать примеру остальных, если бы...
К чёрту.
Хочется завыть и вырвать волосы на своей голове, а еще заплакать и запить всё какой-нибудь дешевой алкашкой из подпольного магазинчика. Любой нервный срыв приводит к желанию выпилиться, и именно об этом так назойливо кричат мысли, ударяя по черепной коробке с неистовой силой и пытаясь вырваться. Но Юнги себя не тронет. Он боится боли, хотя в ней буквально барахтается каждую секунду своей жалкой никчёмной жизни. Когда же чувства стихают сонливостью, Мин делает первые шаги по направлению к дому. Только начинающийся дождь зарывается в волосы, заставляя натянуть капюшон, окружение замедляется ленивой текучестью. Юнги подстраивается под свой темп, уходя прочь с места, где последние его надежды разрушились, и вскоре переходит на бег.
Закрыться в комнате и не вылезать. Бросить любые попытки контактировать с кем-либо, кроме соседа. Прекратить ходить на пары, забыть про себя, забросить более-менее любимые занятия. Скорее всего, это всё, на что парень сейчас способен. Ему противно от себя, от окружения, от потребностей, от эмоций. Да от всего в общем-то. Сердце продолжает невыносимо ныть, будто бы оно действительно разбилось как самый хрупкий хрустальный стакан, упавший с невиданной высоты. Осколки такие мелкие — почти пыль, — режут изнутри истерзанный организм, изгоняя любой человеческий облик и превращая «жизнь» в обычное «существование».
Серые тучи нависают над высотками тяжёлым дождевым пухом, давят всё ниже и ниже, собираясь перерасти в туман между невзрачных бетонных стен. Холод, конечно, не сравним с зимой, однако все равно кусает беспощадно за щеки, оставляет лишь красный румянец на кончиках ушей и на острых скулах. Мерзкое ощущение использованности щекочет изнутри, частично вытесняя злость. Коктейль притупленных чувств смешивается в единое месиво, неоднородную массу, ложащуюся на сердце горячими ожогами, от которых не избавиться. С каждой новой секундой тело начинает трястись все сильнее и сильнее, воздух в легких заканчивается, однако Юнги продолжает бежать до изнеможения, до ваты в ногах, до хрипа, схожего с попыткой задохнуться. Он спотыкается в каком-то парке, валится на колени, не успевая нормально сгруппироваться, дерёт руки об острые камни и просто замирает, на бок завалившись и стараясь сделать хоть один вдох. Бесполезно. Десятикратно увеличенная боль тугими веревками стягивает грудную клетку до хруста костей, мышцы сковывает судорогами, и Мин только стонет протяжно, но тихо, еле слышно.
Кто придумал чувства? Без них было бы легче, как ни крути. Без них Юнги не ощущал бы себя настолько жалким, ущербным, может смотрел бы на себя совсем иначе. Так зачем все усложнять..? Впрочем, всё временно. И эта боль временна. Мин обязательно будет в порядке. Не в этой жизни, но, возможно, в следующей. Остается лишь дождаться скоропостижного конца в полном одиночестве, свернувшись калачиком, умереть у ледяной батареи под шум дождя за окнами. Большего не требуется, этого будет вполне достаточно. Юнги старается в это верить.
Рано или поздно все страдания заканчиваются, вот и его тоже закончатся. Данному правилу не верить бесполезно.
— С Вами всё в порядке?
В ответ только молчание. Парень с четверенек кое-как поднимается на ноги и, шатаясь похлеще самого отбитого алкоголика, плетётся прочь. Его не заботит испачканная в осенней грязи куртка, не заботят разодранные до саднящей боли ладони, порванные джинсы. Его больше ничего не заботит. В этом нет смысла.