Mirrors / Зеркала

…Ханлинь Шеншоу всегда удивляло, как кто-то может позволить себе роскошь самоубийства. Казалось бы, есть столько способов умереть, одновременно оставив по себе память как о герое, но… сейчас он, кажется, впервые понимал бывшего учителя. Восемь лет унижений разрушили бы кого угодно. Стоя у самой кромки мутного пруда затянутого зонтиками лотосов и ряской, он с раздражением наблюдал, как Тасянь-цзюнь уже третий час к ряду роется в вещах покойного Чу Фэй: швыряет на землю свитки и мятую одежду, хмурится — а затем снова берётся за своё, начиная этот порочный круг с нуля. Подчас у наркозависимых, готовых душу отдать за “жизнь как сон”, рецепт которого ему удалось восстановить по старинным записям,не было столько рвения, сколько сейчас выказывал император, наступающий на бессмертных. И как только учитель это терпел?.. Время, между тем, близилось к сумеркам. От воды веяло холодом, и Шеншоу, ёжась, спрятал худые ладони в рукава ханьфу. Он не собирался выказывать нетерпения. Он давно мог бы уйти, но ему было любопытно, что именно так занимало Тасянь-цзюня, что он, забросив все дела, ринулся к павильону. В конце концов, видимо, не найдя того, что искал, император пнул стеллаж с такой силой, что тот, закачавшись, обрушил на него сразу дюжину пыльных дощечек. — Даже после смерти ты злишь меня, Чу Фэй. Голос Тасянь-цзюня прозвучал приглушённо — видимо, он считал, что разговаривает сам с собой. Ханлинь Шеншоу вышел из тени ему навстречу, аккуратно ступая по гладким камням тропинки. — Мой император, — он склонил голову, убеждаясь, что Тасянь-цзюнь до сих пор его не замечал, — чем может помочь вам верный слуга? — А, это ты… — Тасянь-цзюнь щелкнул пальцами, очевидно, запамятовав в который раз его имя. — Я кое-что потерял. — Что именно? Возможно, мне удастся найти эту вещь для вас? — Ханлинь Шеншоу обвёл внимательным взглядом павильон. — Я знаю, прежде вы не допускали никого в это место, и тому были причины, но теперь всё это в прошлом. — Я ищу свадебную курильницу, — немного помолчав, вздохнул император. — Если помнишь, ты приготовил особый состав для той ночи. Я хотел бы воспользоваться им снова. — О… — Ханлинь Шеншоу понимающе усмехнулся. Как и предполагалось, император мира бессмертных не стал долго тосковать по своей любимой наложнице, и уже на следующий день после кончины учителя собирался найти ему замену. Тело Чу Ваньнина всё ещё находилось в зале дворца Ушань, поддерживаемое энергией императора, его даже не успели подготовить к тому, чтобы переместить в пруд. Камень для его могилы ещё не был обтёсан, а Тасянь-цзюнь уже тащил кого-то в свою постель. — Раз уж ты здесь, может, приготовишь те курения снова? Ханлинь Шеншоу молча кивнул. Он не стал ничего спрашивать, потому что знал, что до утра Тасянь-цзюнь забудет о своём поручении, а его новоиспечённый любовник наверняка будет мёртв, если у него, конечно, в жилах нет демонической крови, или не припасено за пазухой золотого ядра. Ещё раз поклонившись императору, он пошёл прочь. Было весьма странно ощущать себя единственным в этом мире, кто на самом деле помнил Чу Ваньнина, и печалился о его судьбе. Неуютно. Ханлинь Шеншоу неожиданно понял, что ноги сами несут его не во дворец, а в сторону бамбуковой рощи — как если бы ему было мало злоключений этого дня, и он недостаточно замёрз у пруда. Здесь, на склоне, ветер лишь усилился, трепля подол его не по погоде лёгких одежд. Холод сырой земли ощущался даже сквозь подошвы искусно выделанных сапог. Уже стемнело, но из-за туч не виднелось ни луны, ни звёзд — всё окутывал мрак. Мир тонул, словно в банке чернил, в холодных лилово-чёрных снежных тучах, так и не рассеявшихся после того, как их призвал в последней попытке противостояния Юйхэн Бэйдоу. Ханлинь Шеншоу тяжело вздохнул. Бессмысленная гибель человека, которому он никогда не желал зла, отзывалась фантомной тоской. Почему именно эта смерть всколыхнула непрошенные сожаления? Казалось, холода этой ночи будет мало, чтобы вернуть ему прежний покой. Цветок восьми страданий и бесконечной ненависти пожелал жертву, которую Шеншоу сам не знал, готов ли принести — и забрал её, не спросив. Шеншоу задумчиво обвёл взглядом тёмную рощу, бездумно потирая замёрзшие ладони. Здесь местами всё ещё лежал не то снег, не то иней. Чуть дальше он становился и вовсе плотным, нетронутый солнечным теплом из-за густой тени даже в ясный зимний день. Эта робкая сияющая белизна напоминала ханьфу учителя в те годы, когда он всё ещё мог позволить себе светлый шёлк. Почему мысли о нём никак не отступали? Ханлинь Шеншоу прикрыл глаза, пытаясь собраться. У него всегда было слабое ядро, однако он знал это колкое чувство подпитываемой демонической энергии. Быть может, именно это и послужило причиной его внутреннего волнения?.. Перед его мысленным взором расстилались тонкие паутинки энергии, собираясь в одну тёмную точку на уровне его глаз буквально в нескольких шагах впереди. Запрещённая техника? Шеншоу склонил голову набок, раздумывая над тем, как нечто подобное очутилось совсем рядом с Павильоном Алого Лотоса. Неудивительно, что он брёл сюда, словно зачарованный — его демоническое ядро питалось энергией тёмных заклинаний. Но, если бы эту технику применил Тасянь-цзюнь, он узнал бы об этом первым — а кто ещё был достаточно сильным заклинателем, способным создать Врата Жизни и Смерти? Юйхэн Бэйдоу?.. После того, как Тасянь-цзюнь извлёк его ядро, мужчина был не опасней тигра, у которого удалили клыки и когти. Однако недавнее сражение и последующая смерть Чу Ваньнина убедили Ханлинь Шеншоу в обратном. Каким-то образом учитель всё ещё мог призывать божественное оружие — а, значит, лишь притворялся беззащитным. И он определённо обладал теоретическим знанием запретных техник. Он мог бы бежать из дворца Ушань — но предпочёл умереть, сражаясь. Любопытно, удалось ли ему открыть портал? Шеншоу снова открыл глаза, упираясь взглядом ровно в то место, куда сходились лучи тёмной энергии. Его встретила неприветливая темнота бамбуковой рощи. Казалось, она пела, взывая к его демоническому ядру. Неужели даже его посредственных сил хватит, чтобы снова приоткрыть Врата? Шеншоу снова задумался, неожиданно понимая, что, если Чу Ваньнин в самом деле мёртв, заклинание должно было рассеяться, поскольку больше некому было бы его поддерживать. Любопытно. Он попробовал направить слабый поток энергии к разлому, поддерживая его. Очевидно, тех крупиц остаточного заклинания Чу Ваньнина едва хватало, но, возможно, ему удастся усилить чары? Тонкие лепестки-края разлома медленно разошлись, открывая удивительную сердцевину: полумрак пещеры, и отголоски благовоний, растекающиеся в звеняще-ледяном ночном воздухе. Ладан и сладкие цветы. Ханлинь Шеншоу двинулся вперёд, влекомый любопытством. Он вполне мог пройти туда, куда вёл разлом — забавно, что из всех мест, куда мог бы отправиться Чу Ваньнин, он выбрал невзрачную пещеру забытого богами храма. Теперь, при ближайшем рассмотрении, сквозь приоткрытые врата можно было видеть каменные своды, и ощущать скудное тепло факелов, мешающееся с сыростью. Шеншоу ступил в разлом, с изумлением понимая, что чувствует, что именно удерживало всё это время заклинание активным. На полу пещеры лежала та самая курильница, которую безуспешно пытался найти император этим вечером. Она была полна духовной энергии — и, похоже, содержала часть чьей-то души. Потрясающе. Ханлинь Шеншоу ещё сам не знал, что именно собирается сделать, однако сердце его билось гулко, словно барабан. Позже этой же ночью, когда он выкрал тело Чу Ваньнина из дворца Ушань, подменив иллюзией, он не раз задавался вопросом, зачем идёт на этот риск. Юйхэн Бэйдоу был опасен. Он сумел скрыть от всех использование запретной техники, сумел призвать Цзюгэ, и всё это время играл в какую-то свою игру. Ему удалось ввести в заблуждение даже Шеншоу — восемь лет он водил всех за нос. Когда веки Чу Ваньнина дрогнули, Ханлинь Шеншоу знал, что пожалеет об этом. В который раз он поправил вуаль, убеждаясь, что лицо его полностью скрыто — чёртовы пальцы дрожали и не гнулись, а потому в итоге пришлось спрятать руки в рукава ханьфу. — Добро пожаловать в Гуюэ. Моё имя Хуа Бинань, я лекарь, — его голос звучал на удивление ровно и мелодично. Чу Ваньнин содрогнулся. Похоже, он был не рад своему воскрешению?