Гарри Поттер и Святой Грааль

Черная непроглядная тьма окутала Рона Уизли, когда он неожиданно оказался в ловушке Пожирателей Смерти. Зловещие взгляды упивались его беспомощностью, а холодный воздух, казалось, проникал под кожу, леденя кровь. Жесткие руки в черных перчатках грубо хватали его, сжимая так, что Рон вздрагивал от боли. — Запечатайте выход, мы уходим через заднюю дверь, — прозвучал низкий скрипучий голос одного из захватчиков. Рона грубо толкнули вперед, заставляя идти по длинному темному туннелю, в конце которого виднелся ржавый трамвай. Открытые двери вагона скрипели на ржавых петлях, а внутри царила гнетущая атмосфера безысходности. Ни сидений, ни поручней — только голые стены и металлический пол, покрытый следами машинного масла. — Давайте, жмуриков сюда! — крикнул другой Пожиратель, окликая остальных пленников, со страхом жавшихся по углам. Рона втолкнули в трамвай, где он оказался в плотной толпе других заложников — мужчин, женщин и даже детей, чьи испуганные лица были искажены ужасом. В тесном пространстве вагона люди жались друг к другу, не имея возможности даже пошевелиться. Воздух постепенно нагревался от человеческого тепла, становясь душным и спертым. Последним зашел верзила в маске свиньи, неся в руках толстые листы проржавевшего металла. — Запечатываем их, чтобы ни одна крыса не смогла выбраться, — он захохотал, словно безумец, начиная один за другим заколачивать окна и двери трамвая. Когда последний лист металла со скрежетом встал на место, в вагоне воцарился непроглядный мрак. В оглушающей тишине отчетливо слышалось лишь тяжелое дыхание десятков людей. Рон почувствовал, как по спине побежали струйки холодного пота — это был их последний рейс. Ржавый трамвай стал тесной темницей для Рона и других захваченных людей. Тела жались друг к другу так плотно, что некоторые головы оказались на уровне потолка. Кто-то стоял, опираясь спиной на плечи других, кто-то был вынужден опуститься на колени, а иных и вовсе положили поверх тел, не находя места для ног. Постепенно до пленников начала доходить вся безысходность их положения в этом запертом железном ящике на колесах. Ужас смешивался с удушающим жаром от человеческих тел, спертым воздухом и устойчивым запахом пота и страха. Атмосфера скорби и безнадежности сгущалась с каждой минутой. Иногда кто-то пытался заговорить, но его голос почти сразу же терялся в гуле людского моря. Временами слышались вскрики боли или испуга. Со временем в вагоне стали раздаваться первые жалобы — затекшие ноги, онемевшие спины и суставы. Кто-то начал ныть от голода и жажды, моля о глотке воды. Единственное, что оставалось этим несчастным — стоять в оглушающей тесноте без малейшей возможности свободно пошевелиться или хотя бы присесть. Запертые в железной клетке, они медленно задыхались от нехватки воздуха и простора. Негде было упасть или прислониться, поэтому люди использовали друг друга в качестве опоры, сами того не желая. Немощные старики и маленькие дети страдали больше всех от мучительной давки. Рон примостился на самом краю трамвая, но даже там чувствовал непристойно близкое присутствие других пленников. Двигаться было просто негде — его окружала плотная человеческая масса, вынуждавшая стоять неподвижно. Он никогда не переносил таких нечеловеческих условий. Часы тянулись мучительно медленно, растягиваясь в бесконечность. Дни сливались в один бесконечный кошмар неизвестности и лишений. Рон уже давно потерял счет времени в этой железной темнице. Сутки слились в одну бесконечную ночь — различий между днем и ночью просто не существовало в царстве беспросветного мрака. Единственными его постоянными спутниками были нескончаемая дрожащая давка и железная необходимость оставаться на ногах. Изнуряющее бесконечное стояние и невыносимое напряжение от невозможности сделать шаг полностью истощили его силы. Сон постепенно стал роскошью, на которую уже не оставалось ни малейших сил. Еда и вода стали такими же несбыточными мечтами, как и надежда на освобождение. Но даже если бы Рону вдруг предложили поесть или попить, это вряд ли спасло бы его от пыток бесконечного заключения в этом походном аду. Каждое мгновение замедлялось, растягивалось, превращаясь в бесконечную пытку. Время потеряло смысл, став лишь ненужным измерением забвения в царстве тьмы и безысходности. Рона мучили жуткие кошмары, в которых он с пугающей реалистичностью представлял окончательную развязку их плена. В его снах пленники один за другим изнывали и страдали, постепенно теряя человеческий облик. Кости безжалостно выпирали из пергаментной кожи, а некогда живые глаза превращались в бездушные изумрудные точки на измученных мраком лицах. Рон слышал их пронзительные крики агонии и видел исхудавшие до скелетов тела, покрытые язвами и ранами. Но постепенно тесная давка и безумие от потери последних крупиц свободы отбирали у несчастных даже возможность кричать и плакать. Лишь печальные взгляды и тяжелые вздохи время от времени нарушали звенящую тишину трамвая. Рон видел лежавшего на полу старика, бьющегося в конвульсиях и хватающего ртом последние глотки убегающего воздуха. А рядом с ним сгорбившаяся женщина безутешно обнимала бездыханное тельце младенца. Казалось, эта сцена апокалиптического ужаса длится бесконечно. Но всякий раз, когда Рон готов был окончательно сломаться, он просыпался в поту на грязном металлическом полу трамвая, окруженный десятками измученных людей. И понимал, что кошмар — это лишь правдивый пролог к куда более ужасной реальности. Рон ушел в себя, отгораживаясь от окружающей действительности. Его разум отказывался воспринимать безысходность ситуации, в которой они все оказались. Казалось, их поглотила беспросветная тьма отчаяния. Жар и духота в трамвае становились попросту невыносимыми. Крупные капли пота стекали по лицам измученных людей, а одежда промокла насквозь от влаги и грязи, доставляя удушающее ощущение липкого дискомфорта. Каждый вдох давался с невыносимым трудом, словно легкие были забиты какой-то густой, вязкой жидкостью. Дыхание превратилось в изматывающую борьбу за глотки ядовитого, смердящего воздуха, отравленного миазмами пота, экскрементов и болезни. Пожиратели Смерти, захватившие трамвай, бесстрастно наблюдали, как запертые люди гибнут один за другим в муках. Никто не приходил им на помощь. Ни еды, ни воды, ни отдыха. Трамвай был наглухо изолирован от внешнего мира, где по ту сторону стен царили безразличие и жестокость. Голодные крики и стоны агонии слабели с каждым часом. Немощные старики и дети первыми испустили последний вздох в этой жуткой железной могиле на колесах. Их обезображенные тела оставались меж живых в качестве безмолвных памятников надвигающемуся ужасу. Желание выжить и жажда свободы постепенно утрачивали смысл для каждого из запертых в трамвае. С каждой минутой надежда таяла, извиваясь меж стиснутых тел и облупленных стен, превращаясь в беспросветное отчаяние. Удушающая вонь разложения и первобытный, звериный страх смешивались в плотный душный коктейль из трагедии и мук. Сердцераздирающая паника и растерянность заполняли каждый дюйм этого передвижного ада, создавая атмосферу невыносимой агонии и безысходности. Выжившие еще пытались перешептываться, отчаянно ловя крупицы эфемерной поддержки и надежды. Они пели духовные песнопения, слабо бормотали молитвы и делились последними каплями внутренней силы в моменты слабости. Но каждый раз, когда их лица на миг озарялись болезненным светом, обнажая слезящиеся глаза и изможденные лики, эта соломинка угасала. Надежда стремительно сменялась пустотой — осознанием того, что спасения не будет. Непрерывные стоны и плач больных и израненных сливались в один протяжный вой человеческих страданий. Их сиплые голоса мучительно цеплялись за последние крохи жизни, которая безжалостно утекала меж пальцев. В этой маленькой темной передвижной тюрьме Рон уже не мог различить лица других пленников, некогда бывших его спутниками в этом кошмарном злоключении. Они превратились в безликие силуэты, окутанные зловещим мраком безнадежности. Сил кричать или хотя бы издавать членораздельные звуки уже не осталось ни у кого. Их глаза затуманились от невыносимых страданий, каждый вдох превращался в мучительную борьбу за глоток воздуха, а бешено колотящиеся сердца отбивали ритм, будто пытаясь вырваться из грудных клеток. Прошло еще несколько дней, и железный трамвай окончательно превратился в гигантский гроб, медленно поглощая своих измученных пассажиров одного за другим. Движение человеческой массы прекратилось, и теперь этот ад на колесах неумолимо превращался в печь. Палящий жар и удушающая боль проникали под кожу через каждую пору, выжигая горла и безжалостно высасывая последние крупицы надежды из обезвоженных тел. Запах смерти и болезни стал абсолютным, распространяясь по вагону подобно ядовитому облаку. Силы окончательно оставили Рона. Ноги отказывались держать вес, словно превратившись в бесчувственные железные стержни — холодные и безжизненные. Под напором умирающих соседей он сложился на металлический пол, его затуманенный разум с трудом цеплялся за ускользающие мысли. Тот огонек, что когда-то разжигал в нем отчаянную борьбу за жизнь, окончательно погас. Рон превратился в безвольную марионетку без нитей, неспособную ни изменить положение, ни принять хоть какое-то решение. Он смирился со своей участью и теперь лишь ждал развязки. Скупые слезы смешивались на его лице с благодарностью любому, кто вдруг решил бы явиться и спасти его. Рон пытался разомкнуть пересохшие губы, но они будто запечатались, лишая способности просить о помощи. В тот момент его молитва пронзила последние внутренние преграды, донеся то, что он уже не мог произнести вслух. Рон лежал в куче искалеченных тел, совершенно обессиленный, не в силах даже поднять веки. Каждый вдох давался с невыносимым трудом, будто ребра сдавливали легкие железным обручем. Пульсирующая боль отзывалась в каждой клетке, но он был уже настолько далеко, что почти не ощущал ее. Единственное, что все еще держало его на границе этого и потустороннего мира — слабая пульсация в виске, отмеряющая последние удары самого древнего из метрономов. Перед глазами уже расплывались фигуры и силуэты, а звуки стонов и шепота доносились будто из-под толщи воды. Рон впадал в холодный липкий обморок, погружаясь в последний забытый сон без сновидений… Сумрачный день угасал, окрашивая небосвод в мрачные оттенки серого. Время, казалось, замедлило свой бег, секунды слились в единый поток, подобно нитям, сплетающимся в причудливый узор. Внезапно, прорезав гробовую тишину, раздались шаги — отголоски чьего-то приближения. Рон вздрогнул, его сердце забилось чаще. Неужели это долгожданное освобождение? Однако вскоре он понял, что ожидала лишь новая пытка. Со скрежетом приоткрылась часть металлической двери, и в образовавшуюся щель хлынул свежий воздух, манящий обещанием свободы. Но вместе с ним в вагон устремился поток отчаявшихся людей, жаждущих спасения. Они напирали друг на друга, протискиваясь сквозь груды бездыханных тел и случайных выживших, цепляясь за малейший шанс вырваться наружу. Их лица исказились от безумия, глаза горели отчаянной решимостью. Однако Пожиратели Смерти безжалостно захлопнули металлический барьер, вновь похоронив надежду в этом железном катафалке. Трамвай дрогнул и продолжил свой путь в бездну, увлекая пленников в пучину кромешной тьмы. Боль, страх и безысходность стали их верными спутниками в этом кошмарном путешествии, лишая их человечности и превращая в безвольных марионеток, ожидающих прихода конца. Гробовая тишина старого трамвая лишь усиливала зловещую атмосферу, подчеркивая трагизм их судьбы. Герои, некогда бесстрашные и отважные, теперь казались сломленными, лишенными воли к сопротивлению. Лишь изредка тишину нарушали вздохи, всхлипывания или бормотание кого-то из пленников, погруженных в пучину собственных кошмаров. Их слова звучали подобно эху, отражаясь от металлических стен и усиливая гнетущую атмосферу. Время тянулось невыносимо медленно, словно насмехаясь над их мучениями. Каждая секунда казалась вечностью, проходящей в этом кромешном аду. Дни сменялись ночами в кромешной тьме вагона, где время будто остановилось, растворяясь в безнадежных серых потоках. Рон окидывал взглядом других узников — их лица были искажены ужасом и смятением. Некоторые тихо проклинали свою участь, жалуясь на боли в спине и ногах после долгих часов в неестественных позах. Другие, полностью утратив надежду, жались друг к другу тесными группами, цепляясь за ближних, будто за последнюю соломинку в этом океане отчаяния. Отовсюду доносились приглушенные всхлипывания и безмолвные слезы — отголоски безграничного ужаса, разрастающегося с каждой минутой. Не видеть ничего, кроме бесконечного мрака, не иметь возможности пошевелиться — это была истинная пытка, с каждым мгновением становящаяся все более невыносимой. Капли влаги падали с потолка, холодными ручейками стекая по сжавшимся телам. Воздух становился все более спертым и удушливым, словно в этом проклятом пространстве кто-то сконцентрировал все окружающие ядовитые испарения. Не было ни единого уголка, где можно было бы укрыться от этого гнилостного смрада. Но и сил двигаться попросту не оставалось. Некоторые из узников, не выдержав психологического напряжения, начинали тихо бормотать себе под нос. Их слова причудливо преломлялись в металлических стенах, создавая зловещую какофонию безумия. — Хватит… Я больше не могу, — шептал чей-то голос сквозь всхлипывания. — Мама, ма-ам… — причитал другой, словно ребенок, заблудившийся в кошмарном лабиринте. Рон прислушивался к этим звукам, позволяя им отвлечь себя от собственных мучительных мыслей и переживаний. Вдруг его внимание привлекла фигура, замершая без движения в дальнем углу. Сквозь пелену мрака он разглядел лишь очертания высокого мужчины, скрючившегося на полу. Что это был за человек и как он оказался здесь? Ответа не было. Рон нащупал ладонью шершавую поверхность стены и сделал несколько шагов в направлении незнакомца, чувствуя, как пол под ногами слегка содрогается от движения вагона. Приблизившись, он разглядел осунувшееся лицо мужчины, обрамленное спутанными седыми прядями. Его глаза были плотно зажмурены, брови хмурились, будто от невыносимой агонии. — Эй, ты… — едва слышно позвал кто-то в толпе, едва шевеля пересохшим языком. — Все… в порядке? Незнакомец медленно повернул голову, его взгляд был расфокусированным и безумным. — В п-порядке? — с трудом выговорил он, беззвучно рассмеявшись. — Разве может быть все в порядке… здесь? В этом проклятом месте… Его голос сорвался, перейдя в хриплый приступ кашля. Рон был ошеломлен этой встречей. Безумец был прав — как могло быть все в порядке в этом кромешном аду? Рон отчаянно желал вступить в разговор, позвать на помощь, но его рот был намертво заклеен. Если бы только он мог говорить, то призвал бы Мордред — могущественного рыцаря из легенд. Воспоминания о ней нахлынули горечью. Он представил, как в августе, в канун свадьбы Билла и Флер, она защищала Нору, его семью и гостей. Пусть ему и не повезло призвать столь неординарную фигуру, но рыцаря предательства в ней не было. Когда же Сириус увел их через портал на Гриммо, 12, Рон увидел мерцающие руны командного заклинания на своей руке. Если бы тогда он позвал ее, если бы отдал приказ — возможно, она бы выжила… Но теперь, даже если б Мордред была жива, он не смог бы подать ей сигнал. Рон безмолвно взирал на отметины на тыльной стороне ладони, и перед его мысленным взором вновь всплыли картины той ночи. Непролитые слезы жгли глаза, грудь сдавливали безмолвные рыдания. Он чувствовал, как с каждым мгновением в нем нарастает отчаяние. Словно предвидел, какая участь ждет их впереди, если эта безысходная стоянка не прервется. Рон понимал, что эта бесконечная ночь поглотит не только их тела, но и души. За мрачной завесой времени, застывшего в неподвижности, таилась опасность. И все узники трамвая ощущали ее липким холодом по коже. Тяжелое дыхание людей вокруг сливалось в единый гул, подобно раскатам отдаленного грома. Кто-то начал всхлипывать, сдавленные рыдания перекатывались эхом по вагону. Другие застыли в оцепенении, их безжизненные взгляды бессмысленно блуждали во мраке. Внезапно раздался звук, прорезавший гробовую тишину — скрежещущий лязг металла о металл. Рон вздрогнул, его сердце бешено забилось. Что это? Не предвестник ли их освобождения? Но вскоре стало ясно — двери открываться не собирались. Это был всего лишь очередной безжалостный трюк их мучителей. Лишь раздался грубый хохот откуда-то снаружи, возвещая незримое присутствие мучителей. Время будто остановилось, растворяясь в бездонной пропасти небытия. Надежда на спасение угасла, подобно свече на ветру. Все, что когда-то питало их стремление выжить, постепенно блекло и истаивало в пыльной, забытой Богом темнице трамвая. Они были пленниками тьмы, брошенными на обочине мира, позабытыми всеми. Никто не придет им на выручку, их крики потонут в звенящей пустоте. Узники обречены на путешествие в бездну, откуда нет возврата. Зеркальные стены вагона медленно сжимали кольцо, безжалостно выдавливая из них последние капли жизни. Рон ощущал, как безысходность вгрызается в его грудь, подобно ржавому гвоздю. С каждым новым мгновением они приближались к финальной остановке — точке невозврата, после которой все сольется в забвении. Воздух в вагоне сгустился, будто смола, обволакивая легкие удушающей пеленой. Люди вокруг ссутулились, безвольно осев на пол. Кто-то тихо постанывал, кто-то беззвучно шевелил губами в безумной молитве. Их лица осунулись и обрели нездоровый серый оттенок. Вдруг откуда-то издалека донесся нарастающий звук, подобный гулу прибоя. Рон настороженно вскинул голову, вглядываясь в непроглядный мрак. Что это? Ведь снаружи не было ни моря, ни океана… Гул неумолимо приближался, сотрясая стены вагона все сильнее. Внезапно прямо перед ними разверзлась бездна — створки дверей со скрипом разъехались в стороны, открывая взору клубящуюся тьму ночи. Но за ней маячило нечто большее… Рон почувствовал, как у него по спине пробежал холодок первобытного ужаса. Это был поезд. Гигантский, бесформенный силуэт, ревущий подобно апокалиптическому зверю. Тускло поблескивая стальными букшпритами, он приближался на полном ходу, ничто не могло остановить его движение. Пленники сжались в углах, впав в остолбенение перед этим видением. Рон зажмурился, прижимаясь лбом к холодному металлу. Внезапно он осознал — бежать некуда. И сражаться не с кем. Все кончено… Оставалось лишь встретить свою судьбу достойно. Нарастающий рев адского локомотива сотряс вагон. Прямо на них неслась черная клыкастая пасть апокалипсиса, способная лишь поглощать и уничтожать все на своем пути. В последнюю секунду Рон услышал душераздирающие крики вокруг, сливающиеся в один протяжный вопль ужаса, который тут же был навеки поглощен оглушительным металлическим скрежетом и адской какофонией. А затем… Тишина. Когда последние выжившие уже теряли надежду на спасение, в самый безысходный момент произошло нечто неожиданное. Со стороны казалось, будто трамвай окутан смертельным мраком, а любая попытка выбраться из него равносильна самоубийству. Никто из Пожирателей Смерти не дежурил возле вагона уже несколько дней — они были уверены, что эта коварная железная ловушка вскоре окончательно доконает оставшихся узников. Но вдруг откуда-то издалека донесся звук — едва различимый среди тягостной тишины. Рон, обессиленный и истощенный до предела, вяло приоткрыл глаза, вглядываясь в темноту. Ему уже не верилось, что он когда-нибудь выберется отсюда живым. Но звук приближался, отчетливее пробиваясь сквозь пелену безнадежности. Вдруг снаружи раздался скрежет металла — створки дверей судорожно заходили ходуном. Все замерли, вытянув напряженные шеи. Что это? Неужели долгожданное спасение? В следующее мгновение двери со страшным лязгом распахнулись настежь, являя взору сгущающиеся сумерки. А из клубящейся темноты вышла… девушка? Ее фигура четко обрисовывалась в проеме, окутанная плащом тьмы. Длинные светлые волосы развевались на ветру, подобно живому пламени. В ее руке поблескивало нечто, излучая золотистое сияние. Со стороны создавалось впечатление, будто она окружена аурой таинственной силы. Незнакомка сделала шаг вперед, ее проницательный взгляд скользнул по обитателям вагона. Рон поежился — в этих глазах пылал неукротимый огонь решимости. — Кто ты? — сдавленно пробормотал кто-то из угла, но девушка не ответила. Она молча продвигалась к центру вагона, поигрывая золотистым предметом в руке. В это мгновение он вспыхнул ярким сиянием, разгоняя ночную мглу. Все вздрогнули и зажмурились, а когда открыли глаза, незнакомка уже застыла в центре вагона, окруженная пульсирующим световым куполом. Что это было? Освобождение? Или лишь новые мучения их ждали впереди? Девушка, казалось, была ответом на безмолвную мольбу Рона, и ее сострадание и доблесть вспыхнули с новой силой. Не медля ни секунды, она шагнула вперед и вцепилась голыми руками в изогнутый металл дверного проема. Ее лицо исказилось от напряжения, но она была полна решимости разорвать эту преграду. С оглушительным скрежетом и лязгом монотонная гибельная рутина трамвая была нарушена. Незнакомка рывком разворотила металлические створки, едва не вырвав их с корнем. Сноп искр брызнул во все стороны, озарив ее сияющий ликом мстительницы. Не теряя ни секунды, она шагнула внутрь и принялась выхватывать людей одного за другим из этого застенка. Ее движения были стремительны и решительны, будто порывы урагана. Не разбираясь, живые это или мертвые, девушка сгребала всех в свои объятия, вырывая из тисков тьмы. Она сияла подобно путеводной звезде в этой гнилостной мгле, ведомая лишь негаснущим пламенем справедливости. Под ее руками люди выскакивали один за другим из чрева вагона, их лица были искажены муками и смертельной усталостью. Они мимолетно пересекались друг с другом, подобно призракам на границе реального и потустороннего. Сплетаясь в бесконечном хороводе душ, их измученные тела едва дышали, а в глазах теплился слабый огонек надежды. Некоторые выжившие тут же обмякали, не в силах сделать и шагу. Но таинственная спасительница не останавливалась, продолжая свои отчаянные поиски. Люди вываливались из трамвая походя беспорядочное бегство, ошеломленно озираясь вокруг. Воздух снова набирал свою свежесть, звуки реальности наполняли их уши, вырывая из оцепенения. Одни радостно приветствовали долгожданное освобождение, другие же замирали в ступоре, не в силах осознать происходящее. И лишь загадочная девушка, ни на миг не сбавляя темпа, вновь и вновь окуналась в проклятый вагон, вытаскивая на свет все новых спасенных. Ее очи пылали яростным огнем, волосы развевались подобно знамени на ветру. Она была воплощением торжествующей справедливости посреди этого ада. Свет хлынул внутрь, озаряя немногих уцелевших, кто не мог даже пискнуть. Рон зажмурился — его глаза давно отвыкли от солнечных лучей. Вначале он ничего не видел, только ослепительная белизна заволакивала взор. Лицо Рона искажалось от боли, когда свет пронзал зрачки подобно тысяче игл. В то время как мир мертвых замирал в его сознании, постепенно стала проступать разорванная реальность. И, наконец, его затуманенный взгляд встретился с очами девушки. Рон не верил увиденному, щурясь от неистовой вспышки света. Но это была Мордред, стоящая во плоти посреди этого ада. В ее глазах плескалось сострадание, зажигая ту искру надежды, что давно погасла в душе Рона. Он смотрел на нее, не в силах осознать происходящее, забыв, как вздохнуть. Открытый взор Мордред лился подобно живительному елею, принося долгожданное облегчение его истерзанному сердцу. Это сердце, что так долго никого не знало и не чувствовало. Рон жадно всматривался в нее, ловя каждое ее движение. Мордред будто искрилась в темноте, окутанная ореолом чистейшей силы. От нее веяло непоколебимой решимостью и упорством, неподвластными никаким преградам. Она приближалась все ближе, сметая на своем пути осколки былого кошмара. Каждый ее шаг отдавался мощным фонтаном энергии, смывая прочь страхи и сомнения. Она была подобна грозовому фронту, очищающему мир от скверны. Протянув руку, Мордред схватила Рона за плечо. Ее пальцы были теплыми и крепкими, вселяющими неколебимую веру. — Пойдем, — ее голос звучал успокаивающе, но в нем слышалась сталь. Рон кивнул, все еще не веря реальности происходящего. Опираясь на Мордред, он поднялся на ноги, ощущая, как вновь обретает почву под ногами. Вокруг все расплывалось, но взгляд девушки был для него маяком в море безумия. Вместе они заковыляли прочь из этой тюрьмы, навстречу солнечным лучам, сквозь вновь распахнутые двери, оставляя позади крики, страдания и смерть. Ветер овевал их лица, жадно ловя глотки живительного воздуха. Рон был спасен. Он взглянул на тыльную сторону своей осунувшейся правой ладони и обомлел — на ней вновь появились символы командных заклинаний. Рон медленно разлепил запекшиеся губы, но из его горла вырвался лишь хриплый, едва различимый стон. Долгие дни, проведенные в оковах незаслуженного молчания и душной несправедливости, лишили его возможности громко возвысить свой голос, пробиться сквозь толстые стены собственного подавленного состояния духа. В переполненном вагоне старого трамвая они стояли, крепко обнявшись, их взгляды устремлены далеко за грязные стекла окон. В этот миг они почувствовали, как их души сливаются воедино, образуя нерушимый щит против гнетущего отчаяния и всепоглощающей бездны страданий. Однако, несмотря на пылающее в груди бескорыстное желание защитить, несмотря на осознание того, что он наконец-то спасен, Рон чувствовал, как с каждой секундой его силы истощаются все больше. Он был слишком измотан, чтобы куда-либо идти или с кем-то сражаться. Многие недели стояния в переполненном трамвае, где люди дышали едва ли не друг другу в лица, многие недели унижений и душевных терзаний запечатлели на всем его существе слишком глубокий отпечаток усталости и страданий. Рон ощутил, как его ноги подкашиваются, как покидают его последние крохи сил. Он рухнул на колени, обессилев и обмякнув всем телом. Рон, обессиленный и сломленный долгими страданиями, рухнул на колени, но Мордред нежно подхватила его измученное тело, лаская успокаивающей рукой исхудавшие плечи. Она понимала всю глубину его боли и тоски и не оставила его одного в этот миг слабости. Из глаз Рона хлынули слезы, и все эмоции, которые он столь долго сдерживал в себе, полились наружу горячим потоком. Он беззвучно плакал, соленые струйки стекали по исхудавшим, исцарапанным щекам — чистые и свободные от той невыносимой тяжести горя, что сковывала его разум последние дни. Рон чувствовал, как под успокаивающими прикосновениями Мордред холодный плащ одиночества, окутывавший его, начинает рваться на части, впуская внутрь исцеляющее тепло. В сердце Рона постепенно разгоралось осознание того, что он больше не один, что рядом с ним соратница, готовая сражаться плечом к плечу. Вместо слов он протянул к ней руки, слепо шаря ладонями, будто призывая Мордред коснуться его израненной, истерзанной души. И она отвечала на его страдания, заключая Рона в объятия — легкие и нежные, подобно крыльям ангела. Рон крепко вцепился в Мордред, безмолвно благодаря ее за спасение, которое он не мог выразить словами. — Мордред… — с трудом выдохнул он сквозь заклеенные губы. — Спасибо… за все. Они сжимали друг друга в крепких объятиях, и Рон отдавался этому порыву, смешанному с его слезами и безграничной благодарностью. Рон не мог произнести ни слова — его рот был намертво заклеен, позволяя лишь беззвучно выражать благодарность. Мордред понимала, что ему жизненно необходимо высказаться, выплеснуть все то, что он так долго держал в себе. Но она не нуждалась в словах, чтобы прочесть по его взгляду, по безмолвным слезам, текущим из глаз, — они говорили красноречивее любых фраз. Осторожно, стараясь не причинить боли, Мордред сорвала заклеивающий рот Рона скотч. Она дала ему отпить воды, утолить терзающий жажду пересохший рот, а затем накормила его, чтобы он смог восстановить силы после долгих дней истощения. Рон чувствовал, как с каждым глотком жизненные соки понемногу возвращаются в его тело. В ином случае он непременно изошел бы потоком сердечных, исполненных благодарности слов к своей спасительнице. Но сейчас, когда он наконец-то обрел возможность говорить, слова будто застревали в горле комом. Лишь едва слышный шепот, подобный раскату грома, смог вырваться из его губ: — Спасибо… В этом мире, исковерканном тьмой и безумием зла, луч света проник в измученное сердце Рона и медленно, но верно начал вытеснять оттуда мрак безысходности. Спасение пришло, однако отголоски пережитого кошмара все еще отдавались в его душе глухой болью. Рон погрузился в молчаливый покой, обретя осознание того, что теперь он сможет продолжать борьбу — ведь он больше не один. Он вместе с Мордред, его верной соратницей, чье присутствие одарило его силами идти вперед, невзирая ни на что.