russian roulette is not the same without a gun

Обшарпанный коридор подвала старого здания уходит вперед так далеко, что конец его тонет в рассеянной темноте. Фонарь не спасает, потому что не достреливает — лужи света хватает омыть путь впереди себя метров на пять. Здесь с одинаковой вероятностью могла не ступать нога человека как пару месяцев, так и лет двадцать; а Арсений говорил Белому, что ловить тут нечего, Шастун не дурак, чтобы хранить запасы в какой-то заброшке в черте города под носом у мусоров и враждебных банд. Но кто будет слушать Арсения, правильно? Правильно. Зато как только надо кого-то закинуть на разведку на враждебную территорию, так сразу «ты ж у нас самый-самый, Арсюш, ну чего тебе стоит?» Тьфу бля. Козел. Нет, отношения с главарем у Арса хорошие, приятельские почти, но иногда он — самую малость — желает Руслану в бэдтрипе захлебнуться своей блевотиной. Например, сейчас. Арсений останавливается посреди этой бесконечной дороги в никуда, забетонированной со всех сторон, и глубоко вздыхает, борясь с желанием сплюнуть под ноги от досады. Он облазил тут каждый сантиметр, потратил ночь, испачкал штаны и чуть не посадил в палец занозу, крадется теперь в потемках, прекрасно зная, что ничего не найдет — заебало. А мама говорила идти на экономический. Слушать надо было маму, Арсений, глядишь, про наркотики слышал бы только из новостей, а сейчас мирно спал бы с женой под боком. Но время на самобичевание еще найдется, а дело закончить надо, чтобы хоть потом по пунктам предъявить Белому за неразумное распределение рабочих ресурсов, так что он продолжает идти. Должно же в конце этого коридора найтись хоть что-нибудь? Находится. Спустя еще десять минут осторожных шагов, звонким эхом отскакивающих от стен, обнаруживается дверь, и из-под нее даже брезжит свет. Любопытное стечение обстоятельств — и нехорошее; Арсений, впрочем, уже достаточно заколебался от этой ночи и жизни в принципе, чтобы без страха и осторожности дернуть ручку, толкнуть массивную дверь вперед и просто зайти внутрь — да будь, что будет. Не окажется же тут Шастуна собственной персоной, встречающего гостей стволом в затылок. — Стучать не учили? Да вы прикалываетесь. Знакомый голос: мурчащий, насмешливый, — из-за спины заставляет сжать от раздражения зубы; но дернуться не дает следующий за ним щелчок предохранителя. Арсений медленно поднимает руки, мысленно проклиная все и всех, до кого дотянется. Бегло осматривает комнату, где оказался: что тут было раньше, хрен знает, сейчас — голые стены и посреди стол да два стула, не то переговорная, не то пыточная, в их бизнесе между этими понятиями очень тонкая грань. Источником света оказывается неведомо от чего питающаяся лампа под потолком; здание-то обесточено. — Какое… обескураживающее гостеприимство, — Арсений плавно разворачивается, цепляя на лицо лисью улыбку. — Обескураженным ты не выглядишь, — Шастун подыгрывает деланно дружелюбным интонациям. — Вот охуевшим — да. Шастун. Стоит, собака длиннющая, ухмыляется, пушку наставив в чужое лицо. Не глядя ногой толкает дверь, чтобы та закрылась с хлопком; в каждом движении — вальяжная плавность человека, полностью контролирующего ситуацию. И ни завитки его дурацкие отросшие, ни тупой принт на толстовке каким-то образом не конфликтуют с пистолетом в руке. Шастун не пыжится, строя из себя угрожающий вид, но угрозой от него пасет за версту как раз из-за этого. Арсений даже немножко уважает его за это, честное слово. — Присядешь? — он кивает Арсению за спину. — Это предложение или приказ? Сложновато понять под прицелом, — тот все тянет улыбку, пряча накатывающую панику. Антон смеется чуть хрипло, делает шаг навстречу и быстрым движением выхватывает чужой пистолет из-за пояса, тут же сунув его себе. Оказавшись ближе, голос опускает до тихого баса, полушепчет с нажимом: — Садись, Арс. Арсений скрывает короткий судорожный выдох усмешкой. Пятится и с победным видом залезает на стол — Антон с улыбкой закатывает глаза. На самом деле отличный вопрос, что он вообще тут делает. С тех пор, как его шайка внезапно появилась пару лет тому назад и начала с поразительным упорством ставить устаканившимся королям наркотрафика палки в колеса, виделись они всего несколько раз. Авторитет новенького признали не сразу, нехотя и не все; Белый вот до сих пор мурыжится, безуспешно разыскивает шастуновские склады по всей Москве. Сам Арсений мнения о зеленом главаре новенького картеля — неоднозначного. Выглядит он безобидно, в их немногочисленных диалогах вел себя подчеркнуто дружелюбно, но подмял под себя немалую долю рынка, а такого, не запачкавшись, не провернешь. Мутный. И взгляд у него: твердый, в самую душу, — с вечной улыбкой на губах совершенно не вяжется. Вот и сейчас Арсений предугадать не может, выйдет ли отсюда живым. Антон отходит тоже, встает, подперев спиной дверь и — ой, как мило, — даже перестает в Арсения целиться, опускает руку, держа, впрочем, палец на курке. Встает и ничего не говорит — только смотрит. Совсем ничего. Так что Арсений начинает говорить сам, пытаясь по ходу дела придумать, как ему из этой ситуации выпутаться: — Так какими судьбами? Антон усмехается: — Это я должен спрашивать. — Ну ты же не спрашиваешь. — Потому что я знаю. И снова — молчок. Арсений старается не выдать нервозности, не сводит с Антона взгляд, пока в голове бегущей строкой «блятьблятьблять», но то ли оно на лбу отпечатывается, то ли кто-то тут слишком хорошо читает людей. — Давай я сэкономлю тебе время, — Антон со вздохом складывает руки на груди. — Других выходов отсюда нет, связи нет тоже, и никто из твоих не придет, просиди мы с тобой хоть неделю. Арсений сощуривается. — Какого ты невысокого мнения о сплоченности нашего коллектива. Ну, то есть, да. С Русланом у Арсения постоянные терки, особенно с тех пор, как у того заиграл какой-то поехавший кризис среднего возраста; Абрамова он не переваривает, потому что как вообще можно переварить Абрамова; вечно заискивающему перед начальством Гудку, мечтающему Арсения подсидеть, он бы с радостью вместо экстази подсунул мышьяк. Но не бросят же они его здесь. Не бросят же? — Арс, — на лице Антона появляется почти сочувствие, — нет и не было никакого склада. И Руслан это знал. Арсений непонимающе вскидывает брови. Антон принимается объяснять: — Райончик на юге есть. Хороший, денежный. Мы за него давно грызлись, ну, ты и так в курсе. Я заколебался уже, если честно, меня эти войны песочниц вообще не прикалывают, и я предложил Белому сделку: ни одного моего косячка там больше не будет. — И что попросил взамен? — Арсений чувствует, как все тело медленно холодеет. Антон спокойно и четко отвечает: — Тебя. Кинематографично мигает несчастная лампа под потолком. На тяжелом столе сидеть неудобно, край впивается в бедра, без опоры болтаются ноги. Оглушительное чувство шока мигом выбивает воздух из легких, мушки начинают плясать перед глазами, и ухает равновесие, совсем будто покинув тело; Арсений чудом не падает, точно окаменев. Говорит хрипло: — Я настолько тебе мешаю, что ты за мою смерть готов отдать целый район? — ухмылка выходит кривой, инсультной. — Лестно. — Ты не так понял, — Антон говорит медленно, мягко, вкрадчиво, как ступает тяжелыми лапами огромная пума, — я не собираюсь тебя убивать. В смысле, убью, если потребуется. Но мне бы этого не хотелось. Не верит; конечно, Арсений не верит. Нашел дурака. Притащил в какой-то подвал, пушку наставил, а теперь заливает. — Что же тогда? — голос не слушается: проседает совсем. — Хочу, чтобы ты работал со мной, — Антон отталкивается от стены, делает небольшой шаг навстречу. — Подумай сам. Ты там единственный с мозгами на нужном месте, а тебя так легко променяли на кусок земли. — С тобой же и променяли. — Я, честно говоря, не думал, что это сработает, — короткий смешок: теплый-теплый, совсем не к месту. — Серьезно. У тебя голова потрясающе как-то работает, мне нужен такой человек. — Мог бы и в ресторан пригласить, — Арсений отодвигается, когда Антон делает еще шаг. — Обсудили бы все как нормальные люди. — Ты бы не предал Белого. — А сейчас думаешь, что предам? — Ты бы не предал Белого первым, — выделяя последнее слово, Антон приближается уже увереннее. Стол упирается в колени, дальше двигаться — все равно что преподнести себя Шастуну на раскрытых ладонях; не то чтобы нынешняя ситуация отличается. Сглотнув дрожь, Арсений пытается воззвать к голосу разума: нет, Руслан бы так с ним не поступил, да, у них были конфликты, но они же почти побратались за много лет, это должно ведь хоть что-то значить. Тем временем — Антон уже близко достаточно, чтобы по обе стороны от чужих ног упереться руками, чуть возвышается, склонив голову на бок, и смотрит: как человек опасный, нехороший, способный на страшные вещи, но — не как человек, который врет. — А если я откажусь? — Арсений слышит на этом расстоянии запах травы, бензина, какого-то дешевого геля; эти запахи встают ему поперек горла. — Не из-за Белого, а потому что с тобой ничего общего иметь не хочу, — он выплевывает это приглушенно и зло. — А ты не отказывайся, — Антон действительно наклоняется, пистолет стучит о поверхность стола. Промеж чужих широких ладоней Арсений чувствует себя по-настоящему загнанным в угол, — и нам не придется это выяснять. Объективно: предложение неплохое. Бизнес Антона растет, он смекалистее и наглее старших конкурентов, проигрывает им только в опыте — и тут бы помог Арсений. Но кипит уязвленная гордость за то, что его купили, как вещь, еще и этот спектакль устроили; Арсений ощеривается, план действий рождается в голове резкой вспышкой. — Ты многовато о себе думаешь, если правда считаешь, что я так сразу за тобой побегу. Времени на ответ Антону он не дает. Резко подается вперед, почти впечатываясь губами в губы, и, пользуясь чужим секундным замешательством, тянется выхватить свой пистолет, заткнутый за пояс чужих штанов. И у Арсения получается, ствол в руку ложится, как влитой, снять предохранитель и подстрелить щенка — дело пары секунд, хоть куда, лишь бы дать себе время; но Антон реагирует раньше. Перехватывает чужое запястье, заламывает мгновенно, заставляя выронить оружие, скривившись от боли; толчком в грудь рукоятью своего пистолета опрокидывает на стол и тут же наставляет дуло в лицо. Отпускает руку, но кладет ладонь на горло, вдавливая железной хваткой. Нависает сверху. Глаза — дикие, лицо — каменное, дыхание — тяжелое. — Не так я хотел вести этот диалог, — почти рычит. Пульс заполошно бьется под чужой ладонью. Сомнений в том, что Антон выстрелит, если потребуется, нет ни малейших; Арсений замирает, губами пытается поймать вдох, цепенеет весь. Очень, очень давно он так явно и близко не ощущал настоящую опасность, предпочитая держаться в тылу. — Т-ты… — слова не складываются; ладонь Антона чуть расслабляется, все еще крепко держит, но уже не перекрывает воздух. Арсений, закашлявшись, чувствует, как горит в груди. — Я? — Антон, вот же тварь, издевается. — Ты правда меня убьешь? — отдышавшись, Арсений старается придать голосу уверенности. — После всего, что устроил, чтобы завербовать? Сомневаюсь. Арсений, конечно, блефует. — Белый без тебя все равно не протянет долго, так что у меня по-любому минус один конкурент, — Антон хмыкает. — Не то, чего мне бы хотелось, но тоже неплохо. А ты прям на тот свет торопишься? — А я не горю желанием пресмыкаться перед мальчишкой, возомнившим о себе невесть что. Арсений вздергивает подбородок, носом задев дуло пистолета. Чувствует запах железа и стрельбы. — Твое право, конечно, — Антон улыбается снова, уже совсем по-другому. Дико, — но у мальчишки пистолет. И каким-то абсолютно ребяческим жестом он этим пистолетом тыкает Арсению в нос. То есть, легонько так, почти нежно, бупает его заряженным снятым с предохранителя стволом прямо по кнопке. Арсений опешивает абсолютно, не поспевает просто за тем, как легко меняются чужие маски, но решает, что играть в эту игру могут двое, и — снова выгибает шею под чужой рукой, чтобы коснуться дула высунутым языком. Обводит его по краям. Пытается поймать губами, но не дотягивается. Зато с удовольствием ловит шок — нет, конкретный ахуй — в чужих глазах. — Поехавший, — выдыхает Антон как-то… как будто бы завороженно. И подносит пистолет ближе, утыкаясь им Арсению в губы. Бровь еще смеет выгнуть, мол, ну? Слабо продолжить? Арсению не слабо. Он открывает рот. Обхватывает ствол губами, пробует тяжелый металл языком; когда с шеи пропадает ладонь, предупреждающе улегшись на грудь, вперед подается сам, вбирая глубже. Обводит по кругу, хотя Антону этого, блять, даже не видно, кончиком тычется снова в дуло, но глубже, давит и втягивает щеки. И откидывается назад, почти выпуская пистолет изо рта; только Антон не дает: опускает руку следом. — Слушай, а меня все устраивает, — глаза у него зажигаются. — Давай-ка говорить буду только я. С этим он давит, вновь проталкивая пистолет в чужой рот. Неглубоко, но достаточно, чтобы скопилась слюна и тяжестью оказался придавлен язык; Арсений мычит, только едва ли в это удается вложить хоть каплю протеста. Вторая ладонь Шастуна на его груди загребает пальцами ткань одежды, поглаживает почти без нажима. В крови намешивается коктейль из адреналина и натурального бешенства; а еще — еще Арсению горячо. Под кожей — медленно распаляясь, горит. Близость смерти, которая, ну, буквально под носом, чужой завороженный взгляд сверху, давление на грудь, дрожащие ноги, свисающие со стола по бокам от нависшего Антона. Нет, Арсений не конченый из-за того, что у него начинает на все это вставать. Ладно, может, немного конченный. Но он тут такой не один. — Я все никак не мог понять все это время, нахера ты с Русланом носишься, — голос Антона глухой и низкий, дыхание опаляет лицо. — Мужик когда-то удачно влетел в тему и каким-то чудом сохранил власть, но это же ненадолго, ты сам понимаешь. Все ты понимаешь. Антон несильно толкается пистолетом глубже, сразу после почти вытаскивая; любуется, как ствол блестит от слюны. — И вся компашка его приближенная, это же жалкие люди, — еще толчок. — Не змеи даже, не крысы, а тараканы. Живучие и тупые, и нихера не стоят. Когда ствол упирается в глотку, Арсений молится, чтобы изданный им звук не был слишком похож на стон. — А ты нет, — Антон выдыхает шумно, его ладонь оглаживает Арсову грудь, задевает сосок сквозь одежду и спускается к напряженному прессу. — Тебе эти зажравшиеся стремительно лысеющие и тупеющие мужики — зачем? Они ведь просто утянут тебя за собой на дно это ебаное. Я этого не хочу. Арсений выгибается навстречу прикосновениям, царапает стол ногтями; его резко за бедра пододвигают ближе к краю одной рукой — да сколько силищи у этого человека? — Некрасиво получилось, согласен. Зато ты увидел, как они на самом деле к тебе относятся. Стремительно затвердевший стояк уже болезненно упирается в ширинку. Ноги сдвинуть возможности никакой; Арсений может только стиснуть чужие бедра своими, притираясь и подталкивая ближе к себе, потому что да гори оно все огнем. Ствол пистолета ритмично толкается в рот, Арсений беспорядочно облизывает его, подается головой навстречу, слюна течет из уголков губ на щеки, сквозь шум крови в ушах пробиваются только собственное загнанное дыхание через нос и чужие слова, плотно обволакивающие сознание в гипнотический кокон. Антон ведь прав, тысячу раз прав в каждом слове; сколько раз Арсений сам пытался докричаться до Белого, что надо менять стратегию, что они неостановимо катятся ко всем чертям. И сейчас: под чужими руками, в ошалевшем бессилии перед ситуацией, с зашкаливающим кайфом, — за гордость, как за единственную причину стоять на своем, держаться уже не удается. Антон рукой с усилием съезжает к чужому паху, мнет член сквозь одежду, вырывая надсадный встон. Шепчет: — Какой же ты пизданутый, — с широченной улыбкой. А наклонившись, он широкими движениями языка слизывает чужую слюну с арсовых щек, и Арсений думает, что не только он. Рука продолжает надрачивать сквозь одежду, даже ширинку не расстегнул, гаденыш. Арсений тянется было расстегнуть ее сам, но его несильно, но ощутимо бьют по ладоням, за запястья заводят обе руки поочередно за голову с какой-то необъяснимой мягкостью. Остается только схватиться за противоположный край стола и выгибаться навстречу уверенным касаниям. Антон трет, гладит с нажимом, сжимает крепко, а ствол пистолета ввинчивает в чужой рот так глубоко, что касается арсового подбородка пальцами, лежащими на рукояти. Пушка твердая, она царапает горло, Арсений стукается о нее зубами, но только втягивает щеки, покорно принимая целиком. Уже не стонет, а скулит булькающе от того, как растет нажим на член, изнывающий в тесной одежде; в спине прогибается так, что опирается почти на одни лопатки и плечи, стискивает стол пальцами, чувствует, как жжет слезами глаза; и, боже боже, как ему хорошо. — Знаешь, — сжав уже по швам трескающиеся яйца, Антон наклоняется вновь к самому чужому лицу, — чего-то такого я, вообще-то, планировал добиваться как раз ресторанами. В ответ Арсений только и может, что, всхлипнув, зажмуриться, беспомощно потираясь о чужую крепкую ладонь. Антон с оскалом опускается к его шее, кусается, вновь широко мазнув языком по коже. Во времени Арсений абсолютно теряется. Пистолет во рту, рука на члене, губы, зубы и язык Антона по шее и ниже, к груди, все так же не снимая одежды, лампа эта ебучая, твердый стол в этом сраном подвале — ебанутейшая комбинация, от которой Арсения таращит. Он захлебывается слюной и собственным сорванным голосом, у него закатываются глаза; хорошо, что рот заткнут, не то сейчас Арсений уже натурально умолял бы его раздеть, потому что чувствовать прикосновения не на полную — невыносимо. Он бы остался в этом моменте полнейшего безумия с Шастуном, который будто сорвался с цепи, между своих ног, наверное, навсегда, если бы было можно. Но все тело прошибает, и с хриплым воем, выломившись в дугу, Арсений кончает в штаны, когда Антон большим пальцем давит прямо на щель сквозь джинсы с трусами. Пистолет изо рта пропадает парой секунд позже. Арсения мелко потряхивает; сомкнув губы, он чувствует, как болезненно затекла челюсть. Мокрое пятно расползается по белью, в голове гудит. Антон наклоняется и — целует его: мокро, глубоко и развязно. Абсолютно забывшись, Арсений оплетает его шею ноющими руками. Поцелуй выходит ужасно медленный и ужасно нежный. — С тобой не соскучишься, конечно, — Антон встает, встряхивает кудрями, как мокрый пес, пистолет, не вытирая даже, просто затыкает за пояс и протягивает Арсению руку. Тот ее игнорирует, заторможенно и криво, но поднимается сам и сам слезает со стола, пусть и слегка пошатнувшись. — Привыкай, — Арсений фыркает и нетвердым шагом выходит из помещения первым, ногой подтолкнув к Шастуну собственный, так и валяющийся на полу ствол. О том, что это сейчас было, он будет думать позже. А сейчас надо придумать, как, заручившись поддержкой Антона, как следует Белому отплатить.