Грехи прошлого

Тихий проворот ключа в замкé. Массивная дверь, по нажатию ручки, беззвучно открывается внутрь дома. Шаг на порог, а следом за ним и ещё один, чуть более решительный. Перед глазами — непроглядная темень. В нос бьёт слабый запах пыли. — Я дома! — звучит голос в никуда, разбиваясь о стены и растворяясь в оглушающей тишине. Тяжёлые, порядком надоевшие пакеты с едой и одеждой, что пришлось тащить из Ордена Тени, падают с плеч на пол. Ноги уже привычно скидывают обувь, пока рука по памяти пытается нащупать небольшой выключатель на стене. От излишне яркого света, Варус прищуривается, протирает глаза и тут же скользит взглядом к обеденному столу, на котором так и осталась стоять невымытая тарелка, после давнего ужина. В голове, будто назло, слышится фантомное, такое звонкое и близкое: — Это омлет. Смотри, вилкой вот так ломаешь, натыкаешь и в рот. Ну дава-ай, ам-ам, это не сложно. А далее, смех Каина, вызывающий мурашки по всему телу. Лучник качает головой, вновь нарекая себя сумасшедшим. Все эти “глюки” настолько реальные, что вновь кажется, словно всё произошедшее ранее, — сон, иллюзия, чей-то отвратительный розыгрыш. Сейчас, ещё буквально несколько секунд, и Шида выглянет с кухни, лучезарно улыбнётся, крикнет, такое привычное и тёплое, — “С возвращением!” и побежит обнимать: крепко, искренне, без лишних слов демонстрируя, как сильно скучал. Варус учится не тосковать. Пока что получается настолько плохо, что глаза вновь щиплет, стоит взгляду коснуться лестницы на второй этаж. Там, сверху, должно быть, всё ещё пахнет им. Ноги ватные, непослушные, преодолевают ступеньку за ступенькой. Тихий, ненавязчивый скрип комнатной двери. По инерции, лёгкие дополна набираются несколько затхлым воздухом, от чего челюсть в миг сжимается до болезненного скрежета, — мягкий, невесомый аромат цитрусового геля для душа цепко обволакивает чуткие рецепторы. Чёрт. Тёплые воспоминания о их совместном проживании греют сломленную душу. Варус стоит ещё с минуту в дверях, в нерешительности мнётся с ноги на ногу, а после, с тяжёлым вздохом, спускается вниз. Он всё ещё очень ярко визуализирует их первые совместные дни. Видит Бог, это было ужасно: сильно напуганный, ничего не понимающий Каин, подвергается издёвкам и унижениям, с последующей мучительной агонией, во время избавления от Даркинской порчи. Варус помнит, как впервые осознал, что хочет этого смертного. Всё его тело, сущность и вдоволь искалеченная душа, реагировали на теневого ассасина, несвойственным трепетом и жгучей, тягучей теплотой в груди, что впервые, за три с половиной тысячи лет, заставила треснуть лёд, обрамляющий и без того холодное сердце. Он видел в Каине что-то этакое, скрытое от посторонних глаз. Его внешняя красота никогда не подвергалась сомнениям, но внутренняя.. внутренняя была доступна только ему, — человекоподобному Даркину. Осознание “я влюблён” пришло с опозданием в несколько отвратительных дней, когда Варус спокойно и хладнокровно дал понять Шиде, что тот у него не один. Трахать смертную женщину и возвращаться домой к тому, кто смотрит на тебя большими непонимающими, разочарованными, полными слёз глазами, — это, оказывается, неприятно и даже, в какой-то степени, больно. Каин всё знал и терпел, скрипя зубами, пока колкие черты характера не дали знать о себе, пока он не сорвался и не сбежал с чёртового фестиваля, в порыве ревности, проклиная всё вокруг: праздник, счастливые лица людей, чёртовы чувства к Варусу. В ту самую секунду, в тот единственный миг, у прежде холодного Даркина щёлкает в голове такое важное и нужное Каину — “люблю”.

_________________________________

— Не ходи больше к ней. Я не хочу тебя ни с кем делить. — шепчут влажные от поцелуев губы, пока обнажённое тело Даркина придавливает ассасина к их уже общей кровати. — Я тебя люблю. Ты мой. — Больше никогда. — даёт обещание лучник, касаясь, почти невесомо, губами, до страсти красивого изгиба, на измученной засосами, шеи Шиды. Толчок. Каин протяжно стонет, выгибаясь в спине, а у Варуса внутри вновь разливается приятное, согревающее душу, тепло.

_________________________________

— “Убей!” — слышит чёткий приказ Афелий и замирает в ужасе. Убить? Убить Варуса? Да, сейчас это более, чем возможно, ведь он действительно уязвим. Однако, Лунари дёргает лишь от одной этой безумной, сумасшедшей мысли. Глаза, с застывшим в них вопросом, поднимаются на разъярённого наставника. Алуна молчит. Да и сказать здесь, в общем-то, нечего. Крылатый настроен серьёзно, лишь потому что напуган и озадачен. Потому что именно сейчас, спустя несколько дней, в его голову впервые закралась до боли терзающая мысль — “А что если Рааст пожертвует собой и чёртов ассасин переродится в смертоносное, сильнейшее создание”. Афелий замечает лёгкий тремор в руках Атрокса и лишь беззвучно усмехается. — “Я думал, ты умнее, губитель мира” — смело вторит внутренним голосом Лунари, склоняя голову на бок. — “Маловероятно, что Каин вернётся к нам, однако, у Варуса будет союзник — Рааст. И вдвоём они смогут завершить то, что должны были уже давно” — “Ты будешь с ним рядом?” — мелодичный голос сестры окутывает сознание, дурманит и пьянит. — “Милый, ты ещё так слаб” — “Я не пойду против Варуса. Мне нет нужды наносить ему первый удар. Мы не враги.” — “Лишь бы ты не ошибался в своём друге” “С первой минуты нашего знакомства, Атрокс, я понял: ты не из тех, кто умеет прощать. Ты не способен на жалость и милосердие, не знаешь нежности и ласки, презираешь слабость, в любом её проявлении. Ты, своего рода, самовлюблённый перфекционист, привыкший видеть во всём, в первую очередь, изъяны. С первых секунд, после полученного предложения о дуэте, я осознал: мне с тобой будет крайне непросто. Однако, оступившись, я решил спасти тебя, и теперь, мы тонем вместе.” — Хватит дурить, я знаю, что ты не сможешь. — раздаётся усмешка со стороны. — “Не смогу?” — Афелий вновь фокусирует взгляд на Даркине. — Ты придумаешь тысячу аргументов, лишь бы мой брат остался жив. — Атрокс протяжно вздыхает, складывая руки на груди. — Битва неизбежна, Лунатик, хочешь ты того или нет. Варусу плевать, что ты не хотел смерти для его теневого бездаря. Если этот баран надумает мстить, то его уже никто и ничто не остановит. Когда до тебя дойдёт элементарное: он — Даркин, существо, у которого нет эмпатии и такого понятия, как “дружба”? Сейчас ему ничего не будет стоить начинить тебя стрелами за считанные секунды, лишь увидев на горизонте, отодвинув на задний план всё то ваше совместное прошлое, которым ты до сих пор живёшь и которым дорожишь. Оттого, подумай дважды, стоит ли так рьяно защищать его? Афелий невольно закусывает нижнюю губу. В голову, в который раз, врывается тот самый душераздирающий, срывающийся на хрип крик — “Я убью тебя, Атрокс! Ты сдохнешь вместе со своим чёртовым Лунари!”, а после, словно назло, на бледной, впалой щеке, ощущается фантомное прикосновение чужой ладони и такая тихая, едва уловимая фраза — “Ты очень красивый”. Желание взвыть прерывается нежным голосом Алуны, в который раз предпринимающей попытку успокоить, излишне накручивающего себя, брата. — Идём, Афелий! “Он впервые назвал меня по имени, но дурной ли это знак?" "Раз за разом говоришь о смерти Варуса и сам же отказываешься от неё, ссылаясь на мою мягкотелость. Страх или чувство жалости, любовь или самообман? Что движет тобой с тех пор, как ты лишил собственного брата того, кем он жил? Вновь и вновь утверждаешь, что Варус падёт от твоей же руки, однако, в эти моменты так искренне поджимаешь губы и отводишь взгляд, что я теряю веру в твою непоколебимую уверенность. Все эти громкие слова.. они не имеют под собой никакого веса, не значат, ровным счётом, ничего. Это просто звуки, набор букв, не иначе, как шелуха, пустота. Ложь, без которой немыслима жизнь в мире условностей и правил. Ты успокаиваешь себя ими, оставаясь в собственных глазах всё тем же великим Даркином, Губителем мира, — беспощадным, бесчувственным, толстокожим. Но я знаю, Атрокс, твоё сердце уже нéсколько оттаяло и тебе это приносит невероятную душевную боль. Ты заслуживаешь всё то, через что проходишь отныне. А я.. я буду тем самым мягкотелым сопляком, которого ты так желаешь видеть рядом с собой, чтобы чувствовать моральную удовлетворённость и мнимую власть над кем-то, дабы не пасть в собственных глазах. Я останусь рядом, чтобы вновь помочь. Протяну руку, вытяну из болота, только дай понять, что тебе нужна помощь. Попроси меня, ведь я здесь.”

***

Красные глаза, едва ли не пылающие огни, отныне не вбирающие в себя свет, — словно отражающие его от яркой поверхности радужки, оглядывают больничную палату. “Где я?” Ассасин прикладывает усилия, чтобы приподняться на локтях. В горле пересохло и першит настолько, словно все те дни, пока он был “в отключке”, в рот издевательски, ежечасно, насыпали по горстке песка. Попытка откашляться, приводит к резкой боли в грудной клетке, от чего тот падает обратно головой на подушку. При попытке позвать на помощь, — изо рта вырывается лишь сиплый хрип. Разум окутывает лёгкая паника, а руки — мандраж. В голове пролетают десятки вариантов того, что произошло, где он находится, почему Рааст молчит, здесь ли Варус и чем закончилась битва с Атроксом. Тишина в больничной палате живая, почти ощутимая. Свет от яркого дневного солнца лишь едва пробивается сквозь щель, между тёмными, плотными шторами, образуя собой ровную, делящую пополам помещение, полосу, покоящуюся на бежевом, идеально чистом, полу. От его поверхности настолько противно отдаёт моющим средством, что Каин непроизвольно, шумно и долго выдыхает, лишь бы избавиться от этого навязчивого запаха, вызывающего лёгкое, монотонное чувство тошноты. Где-то вдали, словно в бреду, слышатся незнакомые голоса, чей-то смех, а после — гулко отдающиеся шаги по паркету. Почти беззвучный скрип двери и негромкий возглас справа. — Каин! Шида ведёт взглядом, с усилием поворачивает голову на источник звука. Берт цепенеет, замечая на себе взор ярко-красных глаз: это не он, не его лучший друг. Оттого в груди нещадно колет, а после, — до боли сжимает. Он столько раз представлял себе, что же будет, когда Даркин, до сей минуты, дремавший в теле его “брата”, наконец пробудится. Внутри теплился тот самый мизерный, ничтожный шанс, что именно Каин издаст первый вздох и озарит палату добродушной, мягкой улыбкой. Однако, увидев пустой взгляд больших алых глаз, призрачная надежда окончательно испарилась, скоротечно растворяясь в больничной духоте. Прошлой ночью, лёжа в собственной постели, Берт представлял, прокручивал в голове, что он мог бы сказать, что сделать, как поступить, очнись, всё же, не Даркин, а его друг. Все эти ненужные фантазии лишь путали сознание и позволяли верить в несуществующее чудо, которое ни на каплю не приблизило парня к истинной, жестокой реальности. То, что осталось от Шиды, смотрит на него, прожигает взглядом и оттого в горле встаёт противный ком, который никак не сглотнуть, не протолкнуть дальше. — Каин.. — отчаянно, почти безнадёжно. Это невыносимо. Привкус горечи и сожаления остаётся осадком на подрагивающих сухих губах. Берт физически ощущает, как тело пробирает неконтролируемая, полная волнения, дрожь. — Я так.. Я так сожалению, что не смог попрощаться с тобой нормально. — ассасин старается держать зрительный контакт, даже когда по спине пробегает холодок, а по рукам мурашки. — Но если позволишь, то я буду рядом. Не знаю, насколько ты, пробудившийся Даркин, дружелюбен и человечен, но я бы хотел отдать дань уважения своему лучшему другу, своему брату. Шида смотрит на него с неким удивлением, непониманием, а после, кривит губы в насмешливой улыбке. — Какого хрена ты меня хоронишь? Что ты несёшь? Каин, почти беззвучно, хрипло смеётся, пока Берт, выпучив глаза пуще прежнего, безмолвно, в неком ужасе, оглядывает своего товарища. Несмелый шаг навстречу столь чужому, незнакомому взгляду красных глаз, а следом ещё один. — Ты.. — шёпотом спрашивает тот, сближаясь лицами. — Какого дьявола? Берт серьёзен. Он всегда выглядит серьёзно, когда дело касается прямого наследника Ордена Тени. Они смотрят друг на друга долго, неотрывно, медленно растворяясь в гнетущей, терпкой атмосфере страха, непонимания и отчаяния. Берт, уставший от бесконечного волнения и изматывающих переживаний, тяжело, протяжно вздыхает. — Изворотливый, ты даже с того света умудрился вернуться. Он в недоумении взмахивает руками и истерически тихо смеётся, всё ещё не веря в происходящее перед глазами. — Почему ты вечно гуляешь под руку со смертью? Что за проклятое клеймо на твоей заднице, полудурок? — Пока, по ощущениям, там только пролежни. — лёгкая усмешка от Шиды, а после, продолжительное шипение от резкой боли в грудной клетке. Едва ли Каин предпринимает попытку приподняться на локтях, минуя очередной острый импульс где-то между рёбер, как ему на шею бросаются, обнимая крепко-крепко, вынуждая вновь повалиться спиной на постель. — Ахринел? Отпусти, мне больно! — ворчит ассасин, в попытке отодвинуть от себя намертво прижавшегося друга. — Ты чёртов чёкнутый псих. — цедит сквозь стиснутые зубы Берт, уткнувшись носом в подушку, рядом с ухом Шиды. — Пошёл ты со своими американскими горками и эмоциональными качелями, Каин. — он крепче прижимает к себе обездвиженное, бросившее попытку сопротивляться, тело. — Пошёл ты. — Технически, то, что ты сейчас делаешь — нападение. — Завались. Не порти момент. Сквозь отвратительную, монотонную тупую боль в грудной клетке, Каин широко улыбается, в спокойствии прикрыв глаза. Он дома, живой, почти здоровый, ужасно голодный и чёрт возьми, счастливый. — Как папа? А Варус? Берт молчит. Молчит долгие, липко тянущиеся секунды, прежде, чем отрезать тихое, недовольное, столь ненужное сейчас — “Плохо”. Он слышит, как Шида тяжело вздыхает и винит себя за то, что не соврал. Ему не стоит знать о том, что испытал его отец и как запустил себя Даркин, это пробудит те самые чувства и эмоции, которые сейчас должны оставаться в тени, ведь на данный момент важно одно, — Каин жив. А остальное решится само-собой, ведь отныне у них есть на это время. Берт нехотя отпрянул, посмотрел в ныне незнакомые, ярко-красные глаза. Они кажутся безжизненными и зловещими одновременно, пугают до мурашек. Словно, его лучший друг, в миг стал воплощением чего-то неизмеримо ужасного, гнусного и мерзкого. В голову лезут ненужные сейчас детские байки про восставших из мёртвых, зомби и апокалипсис. Берт мотает головой, чувствуя себя идиотом. Шида с силой сжимает простынь под собой, судорожно собирает пальцами, комкает, впивается, что есть мóчи. Он не говорит ни слова, не может, чувствуя отвратительный ком в горле, грозящийся вот-вот выйти наружу. Отчего-то в миг становится плохо, на лбу выступает мелкая испарина. Каин ведёт взглядом по больничной палате. Стены плывут, как от сильнейшего прихода, пол — за ними. — Бля. — вырывается злостное, после чего тот предпринимает попытку свесить ноги с постели. — А-а? Ты куда? Погоди. — Нахрен это всё. Я хочу курить. — Чёкнулся? Ты выглядишь так, будто помрёшь сейчас. — Берт вскидывает брови вверх, наблюдая за обессиленными потугами. — Дважды вряд ли получится. — Так, Шида Каин, чёрт тебя дери, уложи свои кости обратно на постель! — в недовольстве повышает голос тот, одним движением укладывая друга обратно. — К тому же, ты же давно бросил. Ассасин возмущённо вздыхает. У него и без того, жуть как затекли, поясница, да плечи, лежать вот так, несколько дней. — Сейчас приду, слышишь? — Берт подрывается с места, размашистыми шагами плывёт по больничной палате к не менее плывущей двери. — Я за врачами, за твоим отцом. Никуда не уходи! Каин обессилено заказывает глаза. Будто он и правда мог бы сейчас куда-то уйти кроме как, в мир иной. В нос бьёт шлейф от одеколона друга, да так, что лицо перекосило в миг. Шида свисает с кровати головой вниз, мёртвой хваткой вцепившись в толстый матрац. Стошнило. Дважды. — Лучше бы я сдох с концами. Каин, едва ли не зеленея, падает обратно на подушку, но тут же совершает ошибку, — вновь принюхивается. К горлу подкатывает ком. Ассасин в очередной раз висит головой вниз, мысленно проклиная странный, излишне чувствительный нюх и отвратительно приторный одеколон. Зачем Берт вообще купил его себе? Пол снова окрашивается в белёсый цвет, с примесями крови.

***

— Любая информация. Чихнёт — я должен об этом узнать, куда-то передвигается — ты тут же мне докладываешь, вздумает пойти против меня — убиваешь, не раздумывая ни единой секунды. — "Убей, ага" — язвит про себя Афелий. — "Будто прикончить Даркина — как раздавить мелкую букашку, — всё легко и просто. А на деле, Варус меня на стрелу насадит и прокрутит пару раз прежде, чем высосать душу" Лунари вновь и вновь слышит в голове приказы Атрокса, от чего лишь исходит на пассивную агрессию. Словно он может сделать что-то против воли этого с ума сошедшего существа. Атрокс, видит Бог, ошалел и перешёл все границы дозволенного, управляя Афелием, едва ли не марионеткой, надавливая на самую больную, ещё не зажившую точку, — сестру: не выполнил приказ — лишён Ноктума, ослушался или проявил характер — сиди без желаемой порции яда. — "Козёл" — закатывает глаза Лунари, от чего тут же получает от сестры поучительную речь за несвойственную брань. Он всё чаще ловит себя на мысли, что этот Даркин лепит из него подобие Варуса, ломая характер, благодаря которому, "лунатик", отныне, обидчику не только нахамить способен, но и вмазать хорошенько, чтобы не жужжал над ухом. Алуна, слыша мысли брата, в ужасе причитает, пока Афелий в тысячный раз закатывает глаза. Может, лишаться Ноктума, периодами, не такая уж и плохая идея. Раз за разом Лунари подбирает тот самый, единственный, подходящий момент, чтобы высказать Атроксу всё, что он о нём думает, топнуть ногой, задрать подбородок кверху и свалить достойно, в сольное плавание. Момент никак не наступал. Или страшно было, или к умалишённому привык, или.. или, или, или. Глаза в третий раз закатываются, из-за чего Афелий сам себя одёргивает. Он знает, лишь один человек поймёт. И тот его ненавидит. Удивительная всё-таки штука жизнь. Существуешь сам для себя, бед не знаешь. Следуешь зову долга, готовишься стать защитником собственного Ордена. В целом, проживаешь жизнь самого обычного человека, коих миллионы: ешь, спишь, учишься, тренируешься. И уж точно не думаешь о том, что где-то рядом могут ошиваться чёртовы Даркины, двоя из которых, перевернут весь привычный уклад на 180 градусов. И теперь Афелию совершенно невдомёк, — как это он раньше без этих американских горок мог жить? Не смущаться перед маскулинным, подающим пример, Варусом? Не служить генералу армии Даркинов? Да чего греха таить, не кайфовать вместе с Каином от грушевых йогуртов? Характер Варуса у Лунари стойко ассоциируется с прохладой зимнего ветра. Сильного такого, буйного, завывающего. Стоя под ним можно промёрзнуть до костей, но, в то же время, обрести внутренний покой, не опасаясь за то, что вьюга и непривычный колотун, приведут к неминуемой смерти. А оно и возможно, если гибель ассоциировать с привязанностью. Лунари исходит на беззвучную усмешку. Даркин этот, к слову, удивлял не мало. Выяснилось ненароком, что он сказки любит, истории всякие. Афелий невольно вспоминает, как рассказывал о мифах и байках, много веков окутывающих лунный Орден. Лучник всегда слушал внимательно, смотрел строго и задумчиво, не перебивал, лишь изредка хмыкая себе под нос. Казалось бы, Варус должен был повидать всё на свете, за годы своего существования, и все рассказанные взахлёб легенды, спешно развеивать, словно тот самый зимний прохладный ветер, одаривая любопытные, едва краснеющие от смущения, уши Афелия, истинными фактами. Резко и в лоб, чтобы до костей пробрало. Но он предательски молчал, лишь изредка кивая и хмуря брови. И попробуй пойми, скучно тому, неинтересно или думает, какой несусветный бред несёт выходец из Богом забытых земель. Афелий не сразу, но всё же догадывается, что в свой пристальный взгляд и редкие знаки согласия, Варус вплетает маленькие кусочки истины, таким необычным, немым образом, рассказывая ему о своём прошлом. Мол, проживал эти моменты и точно знает, что так было. Говорить о себе напрямую лучнику явно не хотелось. Трудно было, или просто не считал нужным, Лунари так и не разобрался. Да и какая к чёрту разница? С ним и молчать было не скучно, если темы кончались. Афелий любит зиму, и ветер прохладный. Этого уже не изменить.

***

Каин лежит на спине, стараясь думать о чём угодно, лишь бы не о резком запахе одеколона. Душно настолько, что кажется, словно воздух обрёл спёртую густоту. Сознание терпкое, тяжелое, давящее, вдруг в миг становится, словно невесомым, уходящим куда-то вдаль. Голова, занятая тревожными мыслями, болит до неприличия сильно. Хвала Богам, Рааст молчит, не гундит и не язвит. Каин морщится, чувствуя очередной порыв лёгкой тошноты. Невыносимо дурно. Шида, словно в бреду, ощущает фантомное касание к своей руке. Такое знакомое, тёплое, родное. — Варус? — тихо зовёт тот. Ватная и одновременно тяжёлая голова поворачивается к входной двери в палату, очерчивая ту взглядом. Запах любимого Даркина приятным, лёгким полотном, витает в воздухе, — он точно был здесь. Впервые Каин чувствует его настолько ярко, это смущает и удивляет одновременно. Однако, на душе совсем неспокойно. — Варус. — вновь, почти шёпотом. — Я так скучаю. Лёгкое отчаяние повисло над больничной постелью, касаясь подрагивающих, беспокойных ресниц. Глаза закрываются, пока сознание, в очередной раз, оставляет пробудившегося ассасина один на один с новой реальностью.

_________________________________

Щеки Каина касаются заботливые, едва грубые по ощущениям, пальцы отца, приводя того в чувства. В его голосе — истинное беспокойство, звучащее чётче ударяющихся друг о друга кунаев. Шида с трудом поднимает тяжёлые, словно свинец, веки, вздыхает сипло, продолжительно, рвано. Взгляд падает на стоящего рядом человека, однако, фокусируется с большим трудом, отчего приходится часто моргать, чтобы мир перестал быть похожим на кучу расплывшихся пикселей. Каин медленно, почти лениво, ведёт взглядом в сторону и тут же, затаив дыхание, щурится от непривычно-яркого света солнечных лучей, в миг озаривших больничную палату, стоило развивающимся шторам в приоткрытом окне, взмыть вверх, едва ли не путаясь друг в друге. Веки плотно сжимаются, почти до боли. — Каин? Взгляд ярко-красных глаз возвращается на человека, чьи подрагивающие пальцы заботливо оглаживают щёку. Когда лицо его приобретает видимые, более чёткие очертания, Шида расплывается в спокойной, добродушной улыбке и с хрипом, совсем тихо, выдаёт то, чего мастер Теневого Ордена ждал больше всего на свете, одно единственное слово, способное спасти, вытянуть его из непроглядной ямы страха, ужаса, самобичивания, алкоголизма и апатии: — Папа. Ноги у Зеда предательски подкашиваются, пока ладонь свободной руки, ищет на ощупь какую-либо опору. Он вздыхает, пытаясь принять увиденное и услышанное. Блять. Вот просто, — блять. Теневой мастер держит себя в руках, открыто демонстрируя фееричную тренировку силы воли, самообладания и эмоционального контроля. Он не верит собственным ушам, а взгляд и подавно цепляется за то, что не укладывается в голове, — на него смотрят чужие глаза, безжизненные, пугающие и, какого-то чёрта, алые. Зед с самого раннего утра подозревал, что случится какая-то неведомая херня, но чтобы настолько. Мысли в голове звучат вполне ясно и логично — “либо я ебанулся с концами и вижу то, чего нет, либо не с концами, но уже на грани”. Он вновь косится на красноглазого, не менее удивлённого “сына” и прикусывает язык. Не наговорить бы чего лишнего этой пробудившейся Даркинской нéчисти. — Пап, ты че? — в своей, некогда привычной манере, кривится Каин. — Вы с Бертом одну белку на двоих словили? Что не так? — Я не понимаю, мне ахуевать или радоваться. — Зед выдыхает устало, медленно, проводя ладонью по лицу. — Каин, просто скажи, что это ты. Мастер ловит себя на шальной мысли, что тратит свою жизнь не туда и не за тем. Войны, раздоры, управление Орденом, седина на ещё молодой голове от пиздюка, который наровит сдохнуть каждый раз, как находит приключения на свою тощую задницу. Думает, вздыхает, но виду не подаёт. — Это я. Нет, это на самом деле какой-то пиздец. Получается, что его сын теперь.. кто? Зомби? Ходячий труп? Даркин? Мужчина нервно усмехается, с силой сжав пальцами и до покраснения растерев переносицу. Он мозгами двинулся, поехал кукухой, ебанулся в край. Ну нет, во всём однозначно виноват алкоголь и вошедшее в привычку, частое курение, крепких сигарет. А возможно, так просто легче думать. Сейчас Каину искренне хочется всадить в лоб, прямо между прежде разноцветных глаз. Зед чувствует, что от сильнейшего стресса, постарел лет на тридцать, а то и сорок. Кряхтящего старика он так и так в себе всегда признавал, но чтобы внешне что-то выдавало его вечное состояние “стресс 24/7” — впервые, прямо здесь и сейчас. Мастер поднимает взгляд, вновь цепляется им за алые глаза, что в непонимании осматриваются. Сейчас сын более походит на тряпичную куклу, — бессильную, беззащитную, едва живую. Пересохшие, потрескавшиеся губы Каина, приоткрываются в такт хриплым вздохам. Тёмные волосы, что хаотично разбросаны по наволочке, спутались и где-то запеклись от засохшей крови. Под глазами — мешки, а на скуле бурый синяк. Всем своим видом Шида кричит о том, насколько ему нужна физическая помощь, а не это глупое, совершенно сейчас не нужное, выяснение о том, кто он отныне. Зед осознаёт в моменте, — он никогда не простит себя, если с его единственным и любимым сыном вновь случится нечто ужасное, лишь потому что сейчас они, смотря друг на друга молча, находясь в своих мыслях, переживаниях и догадках, по максимуму растягивают время, которое можно и нужно было потрать на улучшение его состояния. Каин тянет дрожащую руку к отцу, но тот словно не замечает. Да, однозначно, позже, когда отпрыск придёт в себя, окрепнет, встанет на ноги, — Зед крепко врежет ему, может даже и не один раз, чтобы мозги встали на место и более непутёвому не приходило в голову бросаться на Даркина с, фактически, голыми руками. Но сейчас.. сейчас сына нужно спасать. Едва лёгкие набирают воздух для того, чтобы просить прислать медков, как взгляд  цепляется за страшное, — Шида закатывает глаза и почти моментально обмякает на постели, так и не дотянувшись до отца. — Позовите врача, живо! Бегом! — срывая голос, приказывает тот, а после, — громко закашливается в кулак. Зед склоняется к сыну, берёт его ледяную руку, тянет на себя и невесомо касается губами тыльной стороны ладони. Он не даст ему снова умереть. Не сегодня, не сейчас.

_________________________________

Каин не приходит в себя ни в первый, ни во второй день. Зед снова сводит мысли к тому, что он словил белку и тот не воскресал вовсе, а больное воображение лишь решило добить и без того истерзанную душу. Берт же, напротив, настроен более оптимистично, — часто сидит у постели друга, разговаривает в пустоту, шутит в никуда и даже единожды ночует рядом, в надежде, что Каин всё же очнётся. Врачи жмут плечами и тупят взгляд, мол, с ним не то, что порядок, — Шида ультра-здоров, все показатели и анализы в норме, не считая того, что сердце бьётся медленнее обычного. — Ходячий труп. — отмахивается Зед на пересказ медиков о состоянии наследника. — Он — Даркин. — излишне гордо и самоуверенно вторит Берт, а после, в страхе уводит взгляд, от пылающей ярости уставшего Зеда. — Ну.. я почти уверен. — Хуин. — мастер закатывает глаза и отворачивается, вынуждая собеседника обречённо вздохнуть.

***

Варус учится жить без Каина.

Получается настолько плохо, что хочется волком выть. Он всегда был один, всю свою жизнь, сколько себя помнит. Это одиночество Даркин считал благом, поднесённым свыше. Однако теперь, его жизненный уклад настолько сильно изменился, что дарованное ранее одиночество отныне кажется проклятием.

Варус учится жить без Каина.

Однако, всё вокруг в миг стало не любо. Его бесят, нéкогда кажущиеся родными, стены, обои на которых Каин, в первый день заселения, всплёскивая руками, звонко восхвалял — “Ты посмотри, они походят на мрамор, как красиво!”, на что Даркин лишь привычно отмахивался, выплёвывая тихое, себе под нос — “Чушь”. Раздражают и прежде излюбленные квадратные тарелки, в которых Шида подавал действительно вкусную, для рецепторов лучника, стряпню. В очередном срыве, Варус разбивает одну из них, швыряя в стену, повреждая эти идиотские мраморные обои. Ладони обхватывают голову и тот сползает на колени, едва сдерживая себя, чтобы не завыть на весь дом. Противна стала и постель, на которой они спали в обнимку, дрались подушками, укрывались от невзгод, занимались сексом, целовались ночи напролёт, до болезненно опухших губ, клялись в истинно вечной любви друг к другу, а теперь.. а теперь от неё лишь едва пахнет им: самым лучшим, незабываемым, желанным и родным сердцу, ассасином.

Варус учится жить без Каина.

Он сходит с ума, едва осознавая это. Даркин видит Шиду везде: в каждой мелочи, в каждой чёртовой вещи, за каждым поворотом, в ночной непроглядной тьме и при ослепляющем свете солнечных лучей. Ассасин мерещится всюду, его голос эхом отдаёт в ушах и он зовёт к себе, смеётся, кричит что-то совершенно невнятное, но настолько весёлое и задорное, что уголки губ раз за разом секундно дрогают в нервной косой ухмылке, стоит вновь забыться. Скучается настолько сильно, что не ощущается двухдневный голод и чёрт пойми, насколько длительное, время без сна. В привычной веренице дней, всё перевернулось с ног на голову, где белое стало чёрным, а обыденное — ненавистным.  Когда Варус решается выйти за пределы дома, впервые, спустя несколько суток заточения, внешний мир встречает его глубокой ночью, знойной прохладой и полным отсутствием, чарующих взор, сияющих звёзд на небе. Под стать уже устоявшемуся настроению, оно густо устелено непроглядной пеленой унылых, серых туч. Продрогшее тело, в тонкой толстовке, нéкогда принадлежавшей Каину, движется в никуда: вдоль мостовой, мимо закрытого рынка, минуя излишне шумный, ярко светящийся бар. Варус останавливается у причала, где они когда-то гуляли вместе, поднимает глаза, устремляя взор вдаль и беззвучно считает про себя, мелькающие огоньки от неприлично далёких кораблей. После седьмого, безнадёжно сбивается, невольно вздрагивая от прибывшей парочки подростков. Те садятся у самого края, не смущаясь того, что рядом кто-то есть и целуются, едва ли съедая друг друга, — мерзко, слюняво, пошло, с причмоками, как когда-то.. они. Даркин хмурится в недовольстве, однако лишь молча уводит взгляд вдаль, стараясь игнорировать эту назойливую напористость, неподалёку от себя. Он вновь принимается считать, заглушая внутренним голосом всё вокруг, но получается скудно, что выбешивает вдвойне, ведь краю глаза мешают развивающиеся светлые волосы девушки, секунду спустя, которые, будут зажаты в тиски мужских рук, в порыве страсти. Этой ночью впервые, за столько времени, Варус убьёт. Жестоко, бесчеловечно, медленно пожирая души влюблённых эгоистов. — “Я всего-то хотел побыть один. Пусть знают, кто стоит перед ними” — мысленно утешает себя лучник, разглядывая безжизненно бледные лица жертв. Обезображенные тела, покрытые тёмной склизкой порчей, найдут лишь под утро и город всколыхнётся в панике. Но сейчас, в ночной тьме, всё выглядит так, будто охмелевшая влюблённая пара уснула, смотря на устеленное тучами, небо. Он обещал Каину больше не делать этого, не уподобляться повадкам Даркинов, не трогать невинных, не пожирать души, не пускать стрелы в дело без повода. Но Шиды рядом больше нет, а люди — по-прежнему омерзительны. Варус вернётся домой в окровавленной одежде. Сытый, но не удовлетворённый. Отныне на душе скребут не только кошки, но и совесть. Чёрт бы её побрал. Он сядет на кровать, прижмёт к груди оставленную когда-то, под подушкой, футболку ассасина и вновь позволит себе заплакать.

Варус учится жить без Каина.

Только жить без него совершенно не хочется.

***

Откинув в сторону оружие, Афелий в недовольстве хмурит брови. Сколько бы они не сражались, Атрокс стоит, будто непоколебимая стена. Казалось бы, всё просто, как дважды два: сблизился, нанёс удар, поверг. Но этот Даркин читает каждое движение, словно Лунари, не иначе, как открытая, доступная взору, книга. Его победная ухмылка вызывает раздражение, а ублюдская фраза, кинутая под ноги, — “Всё же, ты тупее Варуса. Тот в бою хотя бы головой думает прежде, чем действует. Тяжело с тобой будет.”, абсолютно выбивает из колеи. — Но. — с наглой ухмылкой добавляет рогатый. — Мне крайне импонирует твой скотский нрав, серьёзно. Однако, ты настолько своевольный, что порой хочется из тебя выбить лишнюю дурь. А поскольку, ты моя собственность, — я, этими же руками, сломаю тебя, заставлю быть менее скользким и понимать, кто отныне твой хозяин. Лунари беззвучно сглатывает ком, застрявший в горле, ни на секунду не сводя взгляда со своего обидчика. Он знает, — Атрокс кинется за ним, вытащит из любой ямы, спасёт, какой бы не была ситуация. Почему? Пёс его знает. Но этим действительно можно пользоваться, воспринимая все его слова, не иначе, как блеф, который смело можно делить на два. — Я сломаю тебя. — чуть громче повторяет Атрокс, после чего, отворачивается от холодного взгляда Лунари.

***

Тихо. Темно. Глубокая ночь тёмной вуалью окрыла ныне спокойные и совершенно безлюдные улицы Ордена Тени. Зед сидит за обеденным столом собственного дома, подперев рукой голову. В мыслях не укладывается один единственный, сложнооспоримый факт: его сын ожил. Сумасшествие какое-то, не иначе. Не может человек быть физически мёртв несколько дней, а потом восстать, улыбнуться, всем рукой помахать. — Прекрати себя накручивать. — голос со стороны. — Это Каин, наш Каин. — Когда я позволил обращаться к себе “на ты”? — брови Зеда причудливо изгибаются, когда взгляд красных глаз пробегается по лучшему другу Шиды, что вольно плюхается на стул, с противоположной стороны стола. — Хотя похуй, без разницы. — Дай-ка подумать. — ладони Берта обхватывают кружку с горячим зелёным чаем. — Где-то в промежутке между первой и второй бутылкой виски. Там даже было что-то в стиле “ты мне как сын”. Зед уставляется на того, нехотя переваривает сказанное и как-то стыдливо отмахивается. Пальцы хватают серебряную вилку, что в спешке втыкается в остывшее картофельное пюре. Он что, правда его так назвал? Возмутившись внутренним голосом, мастер фыркает в недовольстве, чем вызывает усмешку у впередисидящего. Не помнит — значит не было. Да и вообще, подумаешь, что можно сказать, когда в горести опрокидываешь десятую рюмку. Или не десятую.. но после двенадцатой, все вокруг сыновья, братья, хуятья, да и не грустно уже вовсе. Подумаешь, было один раз. Чего доебался то вообще? — Я прям слышу, как ты сейчас про себя ворчишь. — заливается смехом Берт, видя ахуевшие глаза мастера на себе. — Серьёзно что ли?! — Допивай давай свой чай, ужинай и пиздуй отсюда. — Зед, чьи щёки едва розовеют, снова утыкается взглядом в собственноручно приготовленную картошку. — Ты мой подчинённый, поэтому соблюдай субординацию. Блюдо нерешительно набирается на вилку и тут же отправляется в рот. Мгновение и лицо главы Ордена кривится, словно сам Сатана готовил этот пересоленный адский пиздец. Он с трудом проглатывает, вздрагивает и крепко сжимает кулаки, параллельно, на удивление, культурными словами, мысленно офигивая, как он едва ли не совершил самое нелепое самоубийство, с помощью своих же кулинарных навыков. — Стой, не ешь! — резкий жест рукой, что вынуждает Берта замереть прежде, чем еда коснётся его рецепторов. — Я.. я закажу доставку. По кухне вновь разливается звонкий смех молодого ассасина.

***

Каин медленно приходит в себя, чувствуя остаточную тошноту, густо растекающуюся по телу боль и невероятную слабость. Голова ватная и тяжёлая одновременно. Сознание возвращается нерасторопно, медленно, чертовски лениво, пока глаза в слабом прищуре пробегаются по непроглядной тьме больничной палаты. — Рааст? — хрипло, едва слышно зовёт ассасин. — Рааст, где ты? Старательно игнорируя лёгкую тряску всего тела, Каин предпринимает попытку привстать, как прежнее состояние, с удвоенной силой, бьёт по нему, вынуждая молниеносно свеситься головой с кровати. Звук рвотных позывов и последующего очищения желудка, привлекает внимание дежурной медсестры, что находится на своём посту, недалеко от палаты сына главы Ордена. Несколько секунд и совершенно обессиленный ассасин слышит мягкий женский голос, неразличимые обрывки чьих-то фраз и звонкий стук каблуков по матовой плитке, что отдаёт в уши не хуже, чем, если бы рядом с ним били в барабан сразу дюжина уличных музыкантов.  Щёлчок и дверь открывается, а после, девушка нащупывает тонкими длинными пальцами, небольшой выключатель на стене. Увиденное вынуждает ту на несколько секунд замереть в ужасе. Каин перемещает взгляд на пол и видит то, чем его стошнило, — кровь. Он морщится от противного металлического привкуса во рту и заставляет себя поднять голову, дабы убедиться, что ему пришли помочь. — Чёртов Рааст, где ты, когда так нужен? — в настигнувшей ярости, цедит сквозь зубы, Шида. Он чувствует, как чьи-то чужие руки касаются его плеч и помогают лечь головой на подушку. А после, всё как в тумане: над ним склоняются силуэты, тихо, словно отдалённо, переговариваются. Каин чувствует, как в вену на руке плавно входит игла, через которую, спустя мгновение, струится прохладная жидкость. Запах лекарств, который ранее ощущался едва уловимым, сейчас кажется совершенно невыносимым и вызывает новые приступы тошноты, которые ассасин с огромным усилием давит в себе. Он вновь, благодаря препаратам, отключается. Чёрт знает, сколько проходит времени, когда Шида едва ощущает лёгкое прикосновение подушечек пальцев к своей ладони. Свинцовые веки приоткрываются в прищуре, пытаясь сфокусировать взгляд на пришедшем. — Эй, это я. Как ты? — лучший друг двигает стул ближе и берёт того за руку. — Глубокая ночь, а весь Орден на уши подняли, представляешь? Новостью о том, что ты снова пришёл в себя. Берт бегло осматривает Шиду. На вид и правда здоров, да только бледный, холодный, словно на морозе. А сердцебиение на экране монитора пугает до мурашек — 30-35 ударов в минуту, что для любого человека — смертельно. — Да, брат, вляпываться в неприятности и проблемы ты умеешь, как никто иной. Такая индивидуальность не идёт тебе на пользу. — вновь разбавляет тишину Берт. — Слушай, Каин, ты хоть что-нибудь помнишь, после того, как.. — он запинывается, не решаясь произнести вслух то, от чего ещё недавно жгло сердце, доставляя неимоверную боль. — Как умер? — лёгкая ухмылка на пересохших губах, когда ассасин впервые подаёт голос. — Ничего не помню. Сколько я провалялся тут дохлый? — Пять дней. — с мрачным видом констатирует тот. — Пять дней, понимаешь? Ты не мог просто взять и воскреснуть. Магии не существует. — Меня хер убьёшь. У Атрокса кишка тонка. — улыбка становится шире. — Во мне Даркин живёт, забыл? Рааст из любой фигни вытащит.   С усилием, Каин привстаёт на постели и непонимающе озирается по сторонам, будто не имеет ни малейшего понятия, как он оказался в больничной палате и почему вообще находится в Ордене Тени. Чёрт подери, почему он живой? Ведь если Берт не врёт и Шида в действительности был мёртв, не многим, пять суток, то в данном деле замешаны Даркины, не иначе. Каин обеспокоенно закусывает нижнюю губу. Почему Рааст молчит? Почему не помогает, как обычно, с регенерацией организма? Дурные мысли в больной голове предполагают худшее, пока остатки тлеющего оптимизма кричат о том, что его друг в полном порядке и скоро вновь начнёт внезапный монолог с уже привычного — “Привет, юродивый”. Безысходность ситуации была очевидна и не заметить её казалось невозможным. — Где Варус? — хрипло интересуется Шида. — Он точно может объяснить, что происходит со мной. Почему меня тошнит от любого резкого запаха? Почему чувствую себя настолько странно, паршиво и необычно? Почему я перестал ощущать присутствие Рааста? — Он ушёл. — на сухую выдаёт Берт. — Сказал, что вернётся. Вроде как, через неделю. — Понятно. — обречённо выдыхает тот, вновь рухнув на кровать. — Вряд ли он предполагал, что я оживу. — Это правда. Варус сказал, что Даркин пробудится и указал следить за ним какое-то время. Мол, слабый будет и, как бы это ни было парадоксально, ему понадобится помощь людей. — Но почему-то открыл глаза именно я. — задумчиво, почти себе под нос, произносит наследник Ордена. “Выживают сильнейшие, Шида Каин” — слышится едва уловимый, где-то на подкорке сознания, на грани с фантазией, голос Рааста. — Тебе поспать нужно. — Берт заботливо укрывает друга одеялом, не решаясь посмотреть тому в, ныне чужие, до мурашек пугающие, глаза. — Утром твой отец придёт. Отдохни, ладно? Каин отводит от него взгляд, упрямо утыкаясь им в, уже порядком надоевшую, однотонную стену. На душе настолько паршиво, что искреннее хочется заплакать. Но, то ли стыдно, то ли статус не позволяет. Без Варуса переживать какие-либо проблемы, действительно тяжело. Веки опускаются и образ любимого лучника тут же предстаёт пред глазами. Отчего-то грудь сжимает в тиски. Сейчас, ослабленному организму и забитой голове, истинно желалось обыденного — полностью скрыться под одеялом и уснуть.  Желательно, не просыпаясь пару суток, чтобы далее чувствовать себя физически полноценным, а не зеленеющей, от рвотных позывов, амёбой. Если бы всё было настолько просто. Воплотить желаемое в реальность мешали несколько весомых факторов: неизвестность и отсутствие Варуса.

_________________________________

Дни в больничной палате тянутся настолько медленно и уныло, что кажется, “пленный” давно потерял счёт времени, обездвижено тараня стену безжизненным, пустым взглядом. Зед, приходя, косится на сына со страхом и ужасом — Каин мертвецки худой. Всё это время, всю чёртову неделю, пока Шида находится в сознании, он ни разу не притронулся к еде. Через тонкую белую кофту можно прощупать все позвонки и рёбра. Кажется, чуть надави, почувствуешь каждый внутренний орган по отдельности, сожми и ухватишься за остатки почерневшей, ныне Даркинской души. Отец протягивает тому излюбленный грушевый йогурт, уже открытый, с ложкой внутри, — бери и ешь. Но Каин упрямо отворачивает голову, жадно сглатывая густую слюну. По нему видно — голодный, но ведёт себя, как протестант на митинге: пока свою линию не догнёт, с места не сдвинется. Зед обречённо вздыхает. Он медлит с секунду, а после выдаёт совсем тихое — “Всё будет хорошо”. Каин не верит и вновь отворачивает голову, уже привычно утыкаясь взглядом в ровную поверхность светлой стены. Тело дрожит от сильнейшей слабости, когда в горле застревает тяжелейший, тошнотворный ком. Зед не помнит, когда всё стало настолько невыносимо. Сразу ли, как его сын осознал факт своего возрождения или же после новости о том, что Даркин лучник покинул эти земли, в поисках ответов на собственные вопросы. Но всё это становится неважным, видя, в какое состояние приходит Шида от элементарного отсутствия еды и хотя бы минимального сна. Мастер Теней вновь исходит на несдержанный, глубокий вздох. Он и сам невероятно устал от бесконечного волнения за одного единственного, родного сердцу, человека. — Он не вернётся, да? — обсохшие губы едва приоткрываются, говоря совсем невнятно. Зед стоит рядом с постелью наследника, в рваной нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Неделю от Варуса нет никаких вестей, семь чёртовых дней, с тех самых пор, как Каин совершенно забил на себя и ушёл в глубочайшую депрессию, по собственной воле опускаясь на самое дно. Ответ на вопрос сына подкрадывается к нему головной болью, которую тот с трудом превозмогает. Он и сам уже не помнит, когда последний раз ел, ведь отныне, когда Шида фактически тает на глазах, приходится едва ли не ночевать у больничной койки, лишь бы только снова не потерять его. Каин прикрывает глаза. В голове отчётливой пульсацией бьют странные, пугающие мысли. Томный, долгий выдох. Он надеется уснуть прежде, чем отголоски этих самых мыслей разрастутся и овладеют сознанием полноценно. Прежде, чем они доведут до истерии и фатального сумасшествия. Очевидно, ничего не получается. “Ведь у многих пар так бывает, что они расстаются, верно?” Шида поворачивается на бок, спиной к едва задремавшему на стуле, отцу и с остаточной силой сжимает в руках белоснежное, пахнущее порошком, одеяло. “Он бросил меня, потому что теперь во мне нет бьющегося, как раньше, сердца? Я ему не нужен.. такой?” Ассасин чертыхается, зажмуривает глаза, в попытке осознать “не такой” — это.. какой? Кто он сейчас? Почему не умирает от отсутствия еды? Почему Рааст молчит? Почему в зеркало смотреться не дают? Почему отводят взгляд, словно от прокажённого? Одно он понимает наверняка, — что-то странное и пугающее происходит с его телом, о чём однозначно знают окружающие, но намеренно умалчивают, вгоняя истерзанную душу в цикличные мысли о собственной неполноценности. Хочется, в силу своего характера, терзать себя дальше, до изнеможения, до ожидаемой смерти. Однако, мешает одно, — отца жаль. Каин вновь переворачивается. Алые глаза плывут по фигуре мастера, что нелепо ссутулился, уснув сидя на стуле, со скрещенными руками на широкой груди. Взгляд ассасина заметно теплеет, когда до ушей доносится продолжительное, томное сопение. — Прости, пап. — шепчет Шида, всматриваясь в подрагивающие веки главы Ордена. — За то, что вынуждаю тебя переживать всё это вместе со мной. Прости, что не умер. Это стало бы твоим билетом в спокойную жизнь. “Я действительно веду себя глупо” — губа дрогнула, словно слова должны были прозвучать вслух. — “Рааст, пожалуйста, дай мне знать, что происходит. Ты мне очень нужен, брат” Тяжёлые веки опускаются, под гнётом неподъёмного объёма скоротечных мыслей. Зед прав, ему нужен отдых. А завтра он обязательно подумает, как найти Варуса и достучаться до Рааста.

_________________________________

Проходит очередная неделя, что становится переломной для, сходящего с ума, ассасина. Тот берёт отца и мед персонал хитростью, — просится выйти на улицу, впервые самостоятельно, без сопровождения. Мол, воздухом подышать хочется, о своём подумать, без, уже порядком надоевшего, хвоста. А там, на свободе, ливень такой, того и глядишь — пришибёт. Удивительно, конечно, получается. Умирал — лето было: тёплое, приятное, лишь едва начинало холодать, длинными звёздными ночами. А сейчас, глядишь вокруг, — глубокая осень: листья местами опали, уже жёлтые, хрустящие под ногами, а небо затянуто беспросветной унылой серой массой. Обстановка, вынуждающая вновь возвращаться к терзающим мыслям. Если бы Каин только не поддался на провокацию, если бы не пошёл на поводу у Атрокса, если бы не напал первый, если бы.. не умер. Слишком много этих, бьющих по моральному состоянию, “если”, что раз за разом вынуждают корить себя за произошедшее, закапывать всё дальше и глубже. Лёгкие ассасина наполняются холодным, свежим воздухом. Приходится сдерживать себя, чтобы вновь не изойти на агрессию, от одной только мысли, что он мог встретить эту чёртову осень с Варусом. А теперь, благодаря собственной глупости, вынужден существовать в неведении о прошлом и настоящем, да утопать в цикличной апатии. Однако, уже поздно сожалеть о том, чего не изменишь: заботой и трепетом о прошлом, не решить проблем в настоящем. Тяжёлый, медленный шаг ведёт Каина на лёгкий зной осенней прохлады. Он морщится, щурится от яркого света и вглядывается перед собой, в поисках большой, подходящей для истины, лужи. К счастью для самого себя, Шида решает разобраться в происходящем, а именно — кто он теперь, почему все вокруг ведут себя настолько странно, и тогда станет ясно, как поступать дальше, где искать Варуса, что говорить отцу. Порой неведение мучает сильнее, чем то, что испытываешь в результате. Оно терзает, до звона натягивая нервы, порождает излишние накрученные мысли, способствует зарождению самовнушения о собственной неполноценности. Но если.. если узнать всё сейчас, закроется ли гештальт сам собой? Или же появятся новые вопросы, ещё более жгучие, более терзающие? Руки скользят по мокрым, от проливного дождя, волосам, убирая те за уши и ассасин поднимает голову к небу — грубые капли до нельзя приятно тарабанят по бледному лицу. Хорошо, когда спокойно. Каин оттягивает момент. Он боится. Боится, что странные мысли выйдут из-под контроля. Рааст говорил, что он, как истинный ассасин, не имеет права признавать поражение тогда, когда бой ещё не начался: преодолевая страхи, он должен бороться, чтобы, в итоге, познать себя. Шида делает очередной нерешительный, тяжелый шаг, отдающий слабой болью в грудной клетке. Носки кроссовок касаются края длинной, глубокой лужи, поверхность которой то и дело рябит от нескончаемых крупных капель. Каин сглатывает тяжёлый ком, до сего момента, терзающий, понимая, что ещё не поздно отступить и не совершать возможную ошибку. Может, лучше не знать истины? Просто плыть по течению, а далее, будь, что будет? “А потом буду жалеть, что не смог справиться со своими внутренними демонами” Шида выпрямляет спину, расправляет плечи, а после, выдаёт всю свою уверенность, и упрямство, одним шумным выдохом. Промокшие кроссовки хлюпают по неспокойной луже. Сейчас или никогда. Он опускает голову. Открывает глаза. И решается. … Лицо плывёт в отражении, визуально не выдавая никаких изменений. Каин тупит взгляд, чувствуя себя растерянным, но любопытным ребёнком, что сбежал из родительского дома, в поисках очередных бесполезных приключений, которые отныне грозятся обернуться высокой температурой и продолжительным кашлем. “Не понимаю” Шида вопросительно поднимает бровь. Лишь мельком удаётся заметить отблеск алых глаз, от чего ноги в миг подкашиваются, вынуждая тело рухнуть вниз. Колени больно бьют по асфальту, утопают в холодной луже, когда голова опускается ниже, приближая лицо к собственному отражению. На нём застывает гримаса непередаваемого ужаса. Руки тянутся к векам, усиленно трут их, а после, взгляд вновь падает вниз. Красные. По спине проходят мурашки. На глазницы вновь оказывается давление, куда сильнее. Каин трёт яростно, старательно игнорируя зародившуюся дрожь во всём теле. Он смотрит вниз. Красные. “Выживают сильнейшие, Шида Каин” Рваные отголоски Рааста бьют болезненной пульсацией по загруженной мыслями, голове, вызывая резкую боль. “Сам о нём позаботишься” Ассасин вплетает пальцы в волосы, сдавливает дрожащими ладонями, голову, готовую разорваться от непрекращающегося распирания. Воспоминания мелкими осколками впиваются в черепную коробку изнутри. Он видит Рааста, тот прощается с ним, дышит с трудом, затирает о жизни и счастье, а после — пробуждение. — Нет. — подушечки пальцев, сместившись, сдавливают и судорожно массируют болезненные виски, когда мозг наконец осознаёт и принимает неизбежное. — Нет, это всё бред! Это был просто сон! Он вновь жмурится, до болезненных цветных кругов перед глазами. Губы приоткрываются в немом вскрике о том, что всё это не взаправду, но слова предательски застревают в горле, вместе с обидой на самого себя. Они царапают, душат, мучают, наглядно демонстрируют то, чего он отныне заслуживает. — Каин! — слышится родное, отдалённое, где-то со спины. Шида готов поклясться, что в этот самый злосчастный момент не чувствует продрогших ног и израненных, онемевших, коленей, погрязших в ледяной луже, не ощущает рук, с силой давящих на голову. Он совершенно точно не существует здесь и сейчас, мечтая умереть вместо своего друга, как и было ему отведено. Глаза застилает густая пелена слёз, но вместе с этим, в его груди разливается холодная злость. Отныне ассасин ненавидит себя за то, что убил едва ли не собственного брата. Ненавидит Атрокса за то, что тот, из-за своей инфантильности, испортил жизнь всем, кто его окружал. Пусть нехотя, но ненавидит Варуса за то, что тот оставил его. Бросил, когда был настолько нужен рядом. — Каин, вставай. — чьи-то ладони резво подхватывают под руки и тянут вверх. — Весь промок. Эй, а ну посмотри на меня. Шида, кое-как удерживаясь на ногах, деревянно разворачивается и поднимает глаза на обеспокоенного Зеда. Тот дышит тяжело, явно бежал. Ненависть к себе лишь укрепляется очередным болезненным сжатием, ведь он почти намеренно вынуждает отца страдать. — Ты не сказал мне. — дрожащим голосом, едва сдерживая слёзы, выдаёт Каин. — Вы все молчали о том, что совершенно нельзя было скрывать. За что? Почему? — Пошли внутрь, давай поговорим. — Зед крепко держит сына за плечи, едва надавливая, в попытке сдвинуть с места и направить в сторону входа в чёртову больницу. — Я не сказал тебе ничего, потому что сам не знаю ответов на сотни вопросов о твоём новом состоянии. Мы умалчивали, надеясь, что твой Даркин вернётся и сам тебе всё объяснит, однако, он.. — Он не вернётся! Варус понимает, что из-за меня умер его друг и теперь презирает меня! — Шида с силой закусывает нижнюю губу, грозясь повредить ту до выступившей крови. Зед не находит, что ответить. Лишь широкая ладонь, спустившаяся на спину ассасина, заботливо подталкивает его к дверям больницы. Сил сопротивляться нет и от того, Каин позволяет вновь решить за него, увести туда, откуда хочется сбежать. Он не помнит, как оказывается в порядком надоевшей больничной палате. Вокруг него суетятся, переодевают, натягивают, словно на неживую куклу, чистую, сухую, не дурно пахнущую одежду. Мягкая приятная телу светло-зелёная футболка едва скрывает за собой обезображенную, пусть и визуально зажившую, от быстрой регенерации, грудную клетку. Ненавистные крупные шрамы проступают через тонкую ткань, вызывая испуганные, а где-то и брезгливые взгляды молодых медицинских сестёр. Каин учится принимать своё новое, уродливое тело, пусть и получается это пока совсем неважно. Он опускается на постель, поджимает ноги к себе и обнимает те руками. Сглотнув подступивший к горлу, неприятный ком, Шида откидывается назад, касаясь затылком прохладной стены. В голове творится чёрт-те что. Вереница вопросов, сомнений и самокопания, что активно разрушают и без того, отныне шаткое, ментальное состояние. От того, некоторое время, ассасин находится в глубокой прострации, отрешённым, остекленевшим взглядом, всматриваясь в одну случайно выбранную точку. Зед проходит в помещение молча, крепко сжимая пальцами небольшое зеркало в золотом обрамлении. Он кладёт его рядом с сыном, едва тянет к тому руку и тут же одёргивает себя. Лишь на миг губы дрогнули в немом слоге, в попытке произнести слова поддержки, но вместо этого из груди вырвался лишь тихий вздох. — Оставь меня! Каин сводит брови к центру, в итоге, не решившись взглянуть как на отца, так и в принесённое зеркало. А что он там увидит? Убийцу собственного друга? Неудачника, что лишился всего и сразу, потому что шило в жопе свербит? Или идиота с разбитым сердцем, которого кинули, не дав даже объясниться? Под звук удаляющихся шагов, веки опускаются. “Варус, если бы ты только ощутил, хоть на мгновение, как сию секунду, в моём мире рушатся все те стены, что мы вместе с тобой построили”

***

Всё началось с резко брошенных слов. Слов, в порыве агрессии, боли и слабости. Слов, что привели к тотальному отчаянию. Хотя, как Афелий умудрился связать столь отвратительное чувство с отсутствием Варуса в своей жизни, он так и не понял. Однако, осознавал одно, — им нужно поговорить, расставить все точки над i, объясниться. Но как осуществить сей замысел — страшно было даже представить, зная взрывной характер и без того сломленного лучника. Очередной начавшийся знойный день, изначально выдаётся излишне торопливым и маетным, что даёт хотя бы минимальную возможность, отвлечься от того безумия, что раз за разом проскакивает в неспокойной голове Лунари. Извечное “а что, если..” уже порядком сводит с ума. Однако то, что происходит отныне, он и сам себе не в состоянии объяснить. Два дня, как Афелий обнаружил, что Варус вернулся в их прежний, с Каином, дом. Два дня, как он потерял сон и аппетит, высматривая лучника из укрытия. Два дня, как Лунари борется сам с собой, мечась между “нужно с ним поговорить” и “следует оставить его в покое”. Всё это какая-то бессмыслица. Ладонь медленно проводит по лицу, приводя в минимальную трезвость. Афелий на секунду опускает глаза на собственные руки, бледные, тонкие, кожа которых покрыта грубыми синяками. Тренировки с Атроксом дают свои плоды, чего, впоследствии, приходится стыдиться. Он резво одергивает рукава накидки и вновь устремляет взгляд на дом, из которого Даркин не выходил не много, не мало, а десять часов, двадцать четыре минуты и тридцать шесть секунд. Афелий глубоко, протяжно вздыхает от собственного безрассудства, считает себя параноиком, сумасшедшим преследователем. До уха доходит звук открывающейся двери. На секунду у Лунари останавливается сердце. Варус всё также строг на вид, серьёзен, холоден, безмятежен. Глазу застывшего Афелия заметно неладное, — лучник сильно убавил в весе, стал бледнее прежнего, излучает собой кричащую болезненность. — Смерть Каина изрядно потрепала его. — задумчиво шепчет тот, переплетая под накидкой, пальцы рук. — "Позаботься о себе, а не о очередном Даркине." — отзывается сестра, чей голос слышно крайне отдалённо, что свидетельствует о срочной, необходимой порции Ноктума. — Всё в порядке. Сам разберусь. — огрызается брат, в моменте себя одёргивая. — Я просто выполняю прямой приказ Атрокса — “найти, проследить и доложить о местонахождении”. К Варусу лично у меня нет ни малейшего интереса. И никогда не было. Он просто брат моего “начальника”, “босса”, “хозяина”, называй, как хочешь. Лжец. — "Родной, я понимаю и принимаю твой нынешний путь. Знаю, как важно для тебя, чтобы всё вокруг было в гармонии. Однако, мне не хотелось бы, чтобы ты изнурял свой организм голодовкой и отсутствием отдыха, как этот плохо выглядящий Даркин." Афелий вновь возвращает взгляд на лучника. “Варус..” То, что он давил в себе столько времени, вспыхивает вновь. Стоит этому человеку появиться перед глазами, как ворох воспоминаний о их безмятежном и тёплом общении, оплетает сознание, завладевает мыслями и отключает голову, вынуждая сердце биться несколько чаще, толкать на необдуманные действия и надеяться на авось. Лунари смотрит на вышедшего из дома Даркина прожигающим, полным надежды, взором.  Отчаянным и робким. Совершенно, чёрт возьми, ему несвойственным.  И если тот сейчас обернётся, почует неладное, заподозрит слежку, у Афелия в миг разорвётся что-то важное: например, сердце или лёгкие, потому что под гнетущим взглядом светлых глаз, дышать станет совершенно невозможно. И всё, что ему сейчас остаётся: лишь сидеть и наблюдать, пресекая собственное “хочу”. Он не имеет права своевольничать. Он всего-то выполняет приказ. Афелий понимает, что если пересекутся параллели из пресловутых “хочу” и “должен”, случится нечто ужасное, непоправимое и отвратительное. В последнюю подобную осечку, умер Каин, что спровоцировало Варуса возненавидеть непричастного Лунари. Ненавидит за то, что приходится ошиваться рядом с его братом. Лишь потому что Должен.

Должен.

Слово, высеченное на обратной стороне черепа. Слово, сопровождающее всю жизнь, сколько Афелий себя помнит. Должен родителям за собственное рождение и скромное воспитание. Должен Диане за то, что та, после смерти мамы и папы, даровала ему и сестре кров, + дала возможность платить за него, трудясь на благо Ордена. Должен Алуне за то, что та отныне поддерживает его организм в жизнеспособном состоянии, даже когда непутёвый забывает поесть или совершенно не спит. Должен Атроксу за то, что тот показал каково это, быть, пусть и относительно, но свободным человеком, которому не нужно думать о бесконечном “завтра”, не стоит беспокоиться о том, хватит ли денег на пропитание и не умрёт ли он на предстоящей миссии. Но больше всего Лунари обязан Атроксу за то, что тот познакомил его со своим младшим братом. Однако, Афелий, проделавший такой длинный путь в одиночку, под предлогом “приказа’, лишь бы только увидеть Варуса и при малейшей возможности, дать ему понять истину, рискуя незамедлительно получить смертельную стрелу с тело — не должен никому. Грудь вздымается, когда прохладный воздух наполняет лёгкие. Лунари старается держать себя в руках, он — сама невозмутимость. Может, это не столь плохо, — поддаться своим слабостям, чтобы наконец узнать, как с ними справиться, чем сидеть, сложа руки? В его случае, все эти метания приводят лишь к бессонным ночам, бесконечному самокопанию и к неконтролируемой злости. — Варус, я хочу, чтобы ты выслушал меня, потому что у тебя нет выбора. “Нет, это выглядит так, словно я его принуждаю” — Варус, здравствуй. Я пришёл к тебе для того, чтобы ты наконец узнал всю правду. Дело в том, что я совершенно не знал.. “Нет, Боги Таргона, это чересчур длинный монолог. Он меня стрелами начинит и плюнет вдогонку” — Варус, подожди, не стреляй! Я знаю всю правду и пришёл тебе её рассказать. “Ладно, я жалок. Ещё раз, чётко и без паники” Лунари выпрямляет спину, садится поудобнее, опускает веки, и обращается к стволу дерева перед собой, визуализируя лучника. Пробует вложить в едва пробивающийся голос, уверенность и строгость. Чрезмерные эмоции здесь ни к чему. Говорит так, словно ему не угрожает опасность и предстоящее, — лишь диалог старых друзей. — Отлично. Уже лучше. Так ему и скажу. — А мне больше позапрошлый вариант понравился. — раздаётся над головой знакомый, строгий голос, от которого по спине проходит лёгкий холодок. — В-Варус. — губы приоткрываются в дрогнувшем шёпоте, когда, в ужасе распахнутые глаза, нехотя поднимаются выше и выше, останавливаясь на крайне недовольном лице. — Не думаю, что он был удачным для того, чтобы начать диалог. Ты.. ты учуял меня? — Два дня назад и до сей секунды. Тобой жутко воняет за версту. — лучник складывает руки на груди. — Что надо? Я не нуждаюсь в присмотре, тем более, от личной прислуги больного наглухо Даркина. Лунари выпрямляется на ватных ногах. Не так он себе представлял их первую встречу, после длительного расставания. От стыда и ужаса, что Варус всё это чёртово время знал о его местонахождении, дурно кружится голова. — Я здесь не от его имени. — вновь шепчет тот. — Пожалуйста, выслушай меня. Я хочу объясниться. — Пошёл вон, пока не сдох. — монотонно пресекает попытку Афелия, лучник, сделав угрожающий шаг навстречу. — Прими мою милость с довольством, раз я тебя ещё не убил, а пока лишь предупредительно гоню прочь. — Нет. — ладонь ложится на собственную шею, сжимает ту до покраснения, в надежде, что это хоть как-то уменьшит боль от попытки поговорить. — Я никуда не уйду, пока ты меня не выслушаешь. Варус, то, что произошло с Каином, это.. — едва стоит Афелию заикнуться о ассасине, как в ту же секунду он чувствует резкий и точный удар кулаком в челюсть, от чего тут же падает на землю. — Ублюдок. — цедит сквозь зубы Даркин. — Чёртов смертный выродок! Как ты, грязная шавка Атрокса, смеешь произносить его имя?! От ужаса и острой боли, на миг замирает сердце. Испуганные глаза устремляются на обидчика, что делает очередной шаг на сближение. Под гнётом яростного взора, Лунари пятится назад, с трудом опираясь на трясущиеся руки и ноги, лишь бы только, охваченный ненавистью Даркин, не нанёс очередной удар. Почти не помня себя, он поднимается на ноги и пытается скрыться за ближайшим широким деревом. Афелий успевает подумать о том, какой же он наивный идиот, раз решил, что лучник, после всего произошедшего, будет воспринимать его, как прежде. Кажется боль в груди, от принятия невозвратного, отдаёт сильнее, ежели от повреждённой челюсти. Варус достаёт лук из-за спины. Делает очередной шаг. Лунари вжимается в грубый ствол старого дуба. Внутри всё сворачивается от предвкушения чего-то поистине страшного, хотя внутренний голос отказывается верить, что Варус, тот самый Варус, который когда-то говорил, с нежностью в глазах, насколько Афелий красив и как бережно следует беречь эту красоту, вот так просто возьмёт и изуродует его сам, своими же собственными руками, вопреки всей прежней заботе. — Просто выслушай меня. Я не хочу драться. — в попытке выдавить голос, хрипит тот, вновь хватаясь за горло. — Пожалуйста. Лучник пугающе молчит, словно не слушает или не слышит. — Варус, прости меня. — нерешительный шаг из укрытия, в надежде на благосклонность и благоразумие своего обидчика. — Всё перевернулось с ног на голову, нам обоим тяжело. Но я.. я просто.. — "Афелий!" — раздаётся отдалённый крик Алуны, в неспокойной ныне голове, а после, лунный воин видит то, от чего в миг настигает разочарование в собственных предубеждениях: деревья перед глазами плывут и кажется, тело непослушно падает вниз, стремительно сближаясь с сырой землёй. Болезненный, продолжительный хрип. Тяжёлые, кажущиеся свинцовыми, веки, поднимаются. Лунари сводит брови к центру, фокусируя взгляд на Варусе, что стоит совсем рядом. Припухшая красная щека мажет грязь с почвы, в попытке приподнять голову, обернуться на источник сильной боли. Алая стрела прочно воткнута в ребро. — Удивительно. — роняет Даркин, ногой, небрежно, брезгливо, переворачивая парня на спину. — Моя порча должна была убить тебя почти моментально, вынуждая корчиться в мучениях. Что Атрокс сделал с тобой? В ответ лучник видит лишь большие глаза: напуганные, полные отчаяния и обиды. На самого себя. На собственные убеждения. На веру в Варуса. На тёплые чувства, по отношению к нему. Афелий хочет ответить, но образовавшийся ком в горле не даёт издать ни единого звука. Всё тело жутко саднит от падения с высоты собственного роста. Лунари не знает, что сейчас чувствовать. Все эмоции и ощущения смешались воедино, образуя отвратительный гнёт, давящий на грудь, перекрывающий путь к кислороду. И он мог бы разобраться в обрывках своих спутанных мыслей, если бы мир не поплыл перед глазами. Афелий отчаянно пытается пошевелить рукой, дотянуться ей до Варуса, но в миг осознаёт, что тело более не слушается, словно парализованное. Противный шум в ушах сопровождается отдалённым плачем Алуны. — …никогда не понимал, как поступать правильно. До парня доносятся клочки непонятных фраз, сказанные Даркином. Угасающее сознание цепляется за последние секунды потухающей реальности. — …такой идиот! Афелию впервые действительно страшно. Когда сопротивляться не остаётся сил, подрагивающие веки наконец опускаются.

_________________________________

Варус смывает с рук кровь. Тёплая вода окрашивается в оттенки красного и утекает в слив раковины, унося с собой уйму вопросов о произошедшем ранее. Мальчишка Лунари не сдох от порчи, будучи самым обычным человеком, как это возможно? Кулак несдержанно бьёт по белой эмали, чудом не доводя ту до трещины. Даркин поднимает взгляд, смотрит на себя в зеркало и недовольно хмыкает: спутанные, местами, волосы, выделяющиеся скулы, синяки под глазами. Быть может, и дарованная сила угасает, вместе с жизненными? Сам виноват. Варус прекрасно знает, что нельзя давать себе слабину, ведь отныне — он добыча для Атрокса. А в таком состоянии, бой продлится едва ли не насколько секунд, с последующим нокаутом. Нет возможности позволять себе отвлекаться или принимать поражение заранее, ведь оружие у старшего мощное, а намерения — вполне конкретные: добить. Чёрта с два Атрокс его пожалеет. От одной лишь подобной мысли, тошнотворный ком застревает в горле. Если проиграл — лучше умереть, чем всю дальнейшую жизнь проживать с позором, что тяжёлым грузом давит на широкие плечи. Лучник трёт влажными ладонями бледное лицо, нервно усмехается собственной слабости и нынешней никчемности, наспех проходится по коже махровым полотенцем и выходит из ванной комнаты. Лучше бы мальчишке очнуться быстрее, пока у нетерпеливого Даркина не сдали нервы, которые и без того натянуты, словно струна, где лишний раз тронешь и всем вокруг грозит тотальный пиздец. С тех пор, как Каина нет рядом, в голове не утихает ураган из противных, безрадостных, противоречивых, гнусных мыслей. Глубокий вдох. Медленных выдох. Варус проходит в гостиную, где громко, рвано и болезненно сопит, лежащий на диване, окровавленный Лунари. Искреннее желание добить мальчишку граничит с разумным “подожди” и от того, пальцы сжимаются в кулаки. Взгляд падает на лицо непрошенного гостя, — красные щёки, испарина на лбу. Ему плохо. Лучник хмыкает, сводя брови к центру: пусть мучается, поделом. Даркин и сам не понимает, как удерживается от срыва. Не расслабляя рук, он скрещивает их на груди и вновь пробегается глазами по, дрожащему от лихорадки, телу. Ногти со злостью впиваются в собственные ладони, повреждая кожу. Он ненавидит ждать. А ждать того, кого хочется размазать по стене — вдвойне омерзительно. — “Запасающийся терпением, получает сполна” — успокаивает сам себя лучник. — “Никто не мешает мне убить его, после полученной информации” Однако, ему жаль. Воистину жаль, потому что Афелий, до роковой секунды, казался Варусу действительно интересным и приятным человеком, которого, по собственному желанию, хотелось подпускать ближе, узнавать больше и делиться многим, что есть на душе. Не иначе, как с Каином. Однако, отныне, милые, правильнее черты лица, вызывают лишь гнетущую злость и тянущую обиду. Почему? Он предал его доверие. Предал, уйдя с Атроксом, после того, что тот сделал. Предал, не остановив его, когда тот решился на убийство. Предал, не сообщив заранее о замышленном, ведь брат всегда всё планирует заранее, скрупулёзно и до мелочей дотошно. А раз ближе чёртового Лунари на тот момент, никого не было, вероятно, он был в курсе. От непрошенных воспоминаний, внутри вновь вспыхивает очередное, искреннее желание начинить тело этого смертного стрелами с порчей. Едва порыв шального замысла одобряется в собственном сознании, как Варус слышит, — “мордашка” приходит в себя. — Почему ты не сдох? — в ту же секунду цедит лучник, вновь складывая руки на груди. — Я осмотрел тебя, ты совершенно обычный человек. Что Атрокс сделал с тобой, юродивое смертное отродье? Афелий прикладывает огромные усилия для того, чтобы повернуть голову к источнику звука, а после — разомкнуть тяжёлые веки. Взгляд фокусируется с трудом, плывёт настолько, что это вызывает неприятное чувство укачивания и последующей тошноты. Однако, одно Лунари подмечает точно и верно — Варус стоит рядом, напротив, рукой подать, и смотрит настолько злобно, что отчаянно заскулить хочется. — Я тоже рад тебя видеть. — выдавливает из себя сиплый шёпот Афелий. — Иди к чёрту. — Я как раз от него. Сейчас, смотря на насупившегося Даркина, парень ни сколько не жалеет, что пришлось пережить судьбоносную стрелу. Зато он волнуется. Волнуется так, что зубы сводит. Одно дело — оставшись наедине с собой, позволить фантазии разыграться, где всё проходит спокойно, гладко и даже, в какой-то мере, мило, и совсем другое, когда тебя застают врасплох, не дают вставить ни единого разумного слова и тут же стреляют. Это уже, отнюдь, не безобидное воображение, не сон и не фантазия, которые, впоследствии, можно будет спрятать где-то глубоко внутри себя и жить дальше, как ни в чём не бывало. Это реальность. И она, решительным натягиванием тетивы, позволяет дымящейся стреле оказаться в брюхе. А ещё, как бы то не было очевидно, Афелий боится. Не того, что Варус, при очередном упоминании Каина, таки добьёт его. Нет. Лунари пугает собственное спокойствие и расточительность, в тот самый момент, когда на тебя смотрят с самой, что ни на есть, искренней ненавистью. Он знает, как далеко может зайти тот, кого отныне, более ничего не сдерживает. Однако, если ещё сутки назад, коленки потряхивало от одной лишь мысли, что они встретятся глазами, то теперь, Афелий, без излишних колебаний и зазрения совести, бросает тому вызов первый, начиная пресловутую игру в “гляделки”. Отныне, он принимает всё происходящее, как должное, будто это совершенно нормально и в порядке вещей. Словно не было тех бессонных ночей, переживаний о встрече, внутренних конфликтов, тысячи вопросов и сомнений. Хочется поговорить с ходячей Даркинской колючкой, просто объяснить ситуацию так, как всё происходило именно от лица Лунари, но опухшая скула, отдавая не слабой болью, даёт понять, что сейчас — не лучшее время для длительных монологов. При попытке прокашляться, из горла вырывается лишь тихий хрип, от чего Варус вопросительно поднимает обе брови, ни на секунду не сводя взгляда со своего ныне пленного. Лишь чёрт знает, о чём он сейчас думает, а Афелию, как его изощрённо убивают, в собственных фантазиях, на данный момент, откровенно говоря, знать совсем не хочется. Он зовёт внутренним голосом сестру, но та не откликается. Действие яда закончилось. Рука на автомате слабо хлопает по карману, который оказывается пустым. Глаза округляются в немом ужасе. — Это ищешь? — Варус, словно хитрый лис, поджидающий момента, подбрасывает в воздух и ловко ловит пальцами, небольшую колбу с мутной жидкостью. — Что за отвар? Противоядие? Лекарство? Лунари отводит взгляд и ведёт плечом. Не то, чтобы он ожидал чего-то нормального или безобидного, со стороны лучника, но волнение всё же кольнуло под рёбрами, там, где ещё недавно была стрела. Сохранять спокойствие на поле боя куда проще, чем сейчас, когда Даркин может лишить его самого дорогого и ценного — любимой Алуны. Глаза возвращаются на колбу, судорожно мечась от неё к лицу Варуса и обратно. Неотрывное наблюдение за каждым движением, открыто кричит о том, что он готов, в любую секунду, вступить в схватку насмерть, за право вновь слышать сестру. Лучник, скептически оглядев напрягшегося Афелия, несмело откупоривает пробку. Медленно, не разрывая зрительного контакта, приближается носом к гладким, закруглённым краям сосуда. Помедлив с секунду, он неспешно втягивает неприятный, резкий запах и тут же закашливается, едва не роняя колбу на пол. — Чёртов психопат, это яд. — Варус в недоумении смотрит на замершего Лунари. — Какого хрена? — Дай. — вырывается решительное, пусть и тихое. — Отдай это мне. — Да пошёл ты. — шикает в ответ тот. — Отравить меня явился?! В моих венах течёт смертельная, для всего живого, порча и оттого, все твои фокусы — пустая трата времени. — Долго объяснять. — едва прорезавшимся голосом, нехотя, произносит Афелий. — Варус, дай мне её. — Я никуда не тороплюсь. Ты и твой хозяин сделали всё в своих силах, чтобы мне больше некуда было торопиться. — пробка небрежно суётся в колбу и та вновь подлетает в воздух. — Спрашиваю ещё раз, — что это? — Это никак не относится к нашему делу. То, что у тебя в руках — моя личная вещь. — Не скажешь? — Не скажу. — Хорошо, значит, не так сильно она тебе и нужна. Даркин решительно заносит руку над головой, с полной готовностью швырнуть предмет в стену или о пол. Взгляд вновь опускается на Лунари, давая тому последний, пусть и эфемерный, но всё же шанс. — Ладно-ладно! Стой! — раздирающим горло хрипом ”кричит” тот. — Я всё скажу. Всё, что попросишь. — Конечно скажешь. У тебя выбора нет. На деле, Варус принял решение, ещё до того, как Лунари зарёкся не раскрывать все карты о таинственной жидкости, в ту самую секунду, когда понял, что тот потеряет что-то, что ему истинно дорого. Лучник готов предпринять что угодно, лишь бы мальчишка понял, каково было ему тогда: держать на руках истекающего кровью Каина, что минутами ранее мучительно умирал. Варус умер вместе с ним в тот вечер и отныне, готов на всё, чтобы отомстить за две несправедливо отнятые жизни. Поднятая рука содрогается в сомнении лишь на мгновение, а после, со всей вложенной, в этот жест, яростью, кидает находку в стену. Небольшая стеклянная колба разлетается на тысячи мелких осколков, оставляя на, нéкогда любимых Шидой, мраморных обоях, мутное пятно. Глаза Афелия моментально наливаются слезами, от осознания, что сейчас, в подобном состоянии, он ничего не может противопоставить стоящему рядом Даркину. Он сжимает кулаки и челюсти, в нахлынувшей агрессии, от несправедливости и колкой обиды, прежде всего, на себя самого. Где-то сбоку раздаётся, пусть и наигранный, но всё же, смех: — Отвратительное чувство, да? Терять то, что тебе крайне ценно и дорого. — Я ничего не сделал! — цедит сквозь зубы Лунари, возвращая взгляд к самодовольному лучнику. Тот делает широкий шаг навстречу. Диван скрипит под чужим весом: Варус навис сверху, упершись руками по обе стороны от головы Афелия. От прежней улыбки не остаётся и следа, а во взгляде, — пугающая до мурашек, холодная пустота. — Вот именно, что ты, бесполезная тварь, ничего не сделал. — угрожающе медленно, не разрывая зрительного контакта, проговаривает Даркин. — Остановить Атрокса — было в твоих силах. Он слушает тебя, бежит следом, словно цепной пёс. И ты — единственная причина, почему Каин мёртв. Тебе, смертному уродцу, жизни не хватит, чтобы отплатить сполна за свою идиотскую ошибку и врождённую недальновидность. — Это не правда. Я не.. — Лунари вжимается в диван всем телом, когда лицо лучника сближается с его собственным, едва ли не касаясь кончиками носов. —Закрой. Нахер. Свой. Поганый. Рот. — в ярости цедит тот. Когда Даркин выпрямляется в ногах, Афелий вспоминает, каково это, — дышать. Он готов поклясться, — это была самая долгая минута в его жизни. Секунды будто бы нарочно отсрочивали свой ход, издеваясь, вместе с лучником. По щеке бежит крупная, горячая слеза. — Иди помойся. Ты всё здесь перепачкал своей грязной кровью. — брезгливый тон и резкое движение рукой в сторону ванной комнаты, от которого Лунари испуганно дёргается. Лучник отходит к лестнице на второй этаж, поднимается на несколько ступенек и услышав тихий всхлип, останавливается, поворачиваясь к источнику звука. — Можешь начинать разочаровываться во мне, потому что я не такой правильный и хороший, коем ты меня всегда представлял. Мне плевать на твои чувства, плевать на всё, что связано с тобой и на тебя, в том числе. — он кривит губы, видя, как, игнорирующий его, Лунари, спешно вытирает слёзы с лица, не сводя пристального взгляда с осколков, хаотично разбросанных по полу. — Если эта разбившаяся муть была и правда для тебя настолько важна, что же, поделом. Прими мою месть с довольством. Афелий, превозмогая боль, встаёт с дивана. Рука зажимает окровавленный, наспех перевязанный, Варусом, бок. Он подходит к осколкам, присаживается на корточки, проводит по ним кончиками пальцев, царапая подушечки и шепчет, едва слышное, задыхаясь от бури эмоций, — “прости, милая”. Шаги по лестнице вновь возобновились. Силуэт Даркина скрылся за массивными перилами.

***

Три самые долгие недели в жизни Шиды Каина. Хорошо в них только одно — отец таки позволил уйти домой из стен злосчастной больницы. Они давят настолько, что диким волком выть охота. Ассасин с трудом открывает опухшие, от излишних переживаний, глаза. Вздыхает тяжело, обречённо и щурится от света уличного фонаря, проникающего через не задёрнутое, шторами, окно. Он неохотно поднимается с кровати, проходится ладонью по лицу, наспех втискивает ноги в домашние тапочки и встаёт, с намереньем выйти, проветрить голову и мысли, параллельно отравляя лёгкие очередной порцией никотина. Забавно получается: вроде из Ордена сбегаешь, начинаешь счастливую жизнь, бросаешь пить, курить, таскаться по блядкам, а оно вон к чему приводит. И как итог: сидишь снова в Ордене, дома, куришь те же сигареты, что и раньше, пьёшь с отцом вино по ночам, а вот остальное.. никого не хочется. От одной лишь мысли, что у него может появиться кто-то, кроме Варуса, начинает тошнить. На часах 3:45 ночи.  На улице безлюдно. Пусто. Темно. — Твою мать, как же холодно. — ёжится Шида, застёгивая молнию куртки до горла. Дрожащие, от ночного, сильного ветра, пальцы, в третий раз чиркают по колёсику зажигалки, в попытках добыть огонь. Сквозь отборный мат и закатывание глаз, это, всё же, получается. Глубокая затяжка, а после, медленный выдох, уносящий вдаль, по знойному воздуху, как дым, так и идиотские мысли о собственной брошенности. Каин не может объяснить, в чём дело, что за странное чувство возникает всякий раз, когда он выходит на улицу вот так, ночью, в одиночестве, когда никого нет рядом, а тишина, не сжирает, а наоборот, — успокаивает. Когда-то, что было столь обыкновенным и родным, будто максимально отдалялось и теряло знакомые очертания. Отныне он, — чужой, среди своих. На него косятся, показывают пальцем, перешёптываются. Омерзительно. Очередная затяжка. — О, ты снова здесь. Даже не сомневался, что мы пересечёмся. Шида оборачивается на знакомый голос. — Почти по расписанию. В прошлый раз выходил на половину часа позже. — Берт ровняется с тем, соприкасаясь плечами. — Ну как ты? — Следишь за мной? — Отнюдь. — Тогда что делаешь здесь? — Каин ведёт взглядом по другу, останавливаясь на столь близких, нéкогда родных чертах лица. — Скажешь, что просто вышел прогуляться, — не поверю. — Тоже самое, что и ты. Раз за разом высматриваю Даркина-лучника. — оба машинально обратили взор на ворота Ордена. — Я не.. — Да ладно, не начинай. Всем давно известно, что ты часто сидишь у входа в наши земли, в гордом одиночестве, в попытке уловить его запах. Пугаешь местных девчонок своей отрешённостью и смертельной бледностью. Блин, удивительно, мой друг — Даркин. Каин не находит, что ответить на сей абсурд, а потому, лишь вновь подносит к губам фильтр сигареты и делает небольшую затяжку. — Ну и как оно? Хоть раз успел что-то унюхать? Шида в непонимании склоняет голову, смотрит на друга снизу вверх, несвойственным для себя взглядом, — отрешённым, холодным. В красных глазах читается нескрываемая злость от произнесённого. Он издевается? Унюхать? Его здесь считают за шута, клоуна, идиота, собаку-ищейку? Очередной повод для насмешки, чтобы на утро был повод потыкать пальцем. — Берт, зачем ты везде таскаешься за мной? Что тебе нужно? — Да лан тебе, Каин, ты чего? — ассасин тупит взгляд, отшатываясь от сына главы Ордена. — Я же помочь хочу, поддержать. — Нахер мне твоя помощь не всралась, понял? — почти рычит Шида, швыряя окурок на землю и притоптывая его ногой. — Тебе заняться нечем больше?!  — Не думал, что я настолько мешаю тебе стоять курить и вдуплять в одну точку. Прости уж, мастер Каин. Просто Варус сказал.. — Да срал я на Варуса! — яростный крик разлетается по безлюдной улице, оставаясь гулким эхо, в узких проходах. — Мне плевать, что он сказал! Он чёртов обиженка и предатель, а ты, словно пиявка присосался и хер тебя теперь оторвёшь! Бегаешь за мной, собираешь какие-то идиотские сплетни, советуешь полную ахинею! Ты мне противен, максимально омерзителен, как и этот Даркин-недоумок со своим блядским луком! — Ты и правда изменился. — поникнув, сипло произносит Берт. — Сущность Бога Войны в тебе превыше человеческой. Видимо, наш Каин действительно умер, тогда, на руках у “Даркина-недоумка”. — Ты всё сказал? — вновь скалится Шида, крепко сжимая кулаки. — Если да, то вали нахрен отсюда и занимайся своими делами! — Как скажешь. — ассасин спокойно, не показывая обиды, разворачивается и делает шаг прочь, а после, произносит, на прощание. — Не пофиг тебе на Варуса. Твои опухшие глаза и бесконечные посиделки у ворот, в стиле Хатико, выдают искренние чувства с потрохами. — Я больше не жду его. Звучит почти безразлично и также холодно, но только — почти. Отныне, он и правда другой? Ничем не похож на прежнего себя? Говорят, что смотрит не так, говорит не так. Даже сердце отбивает совсем иной ритм, стремящийся к минимуму.

_________________________________

Каин залетает в дом, на часах почти пять утра. Голова трещит, раскалывается на части, когда неконтролируемая, ослепляющая ярость, пусть и не полноценно, но наконец отступает. Верхняя одежда и обувь, с остаточной злостью, кидаются на пол, у порога, а сам Шида плетётся в собственную комнату, где снова, по воле случая, вынужден дать выход слабостям и эмоциям. Он прислоняется к стене, когда глаза застилает непроглядная влажная пелена. Ноги подкашиваются, и непослушное тело, кажущееся ассасину, отныне, чужим, сползает на пол. Каин не понимает, кто он теперь на самом деле. Но резкая смена поведения, неконтролируемая злость и страшная физическая сила — вынуждают задумываться о том, что Рааст, так ни разу и не отозвавшийся, действительно пожертвовал собой, обрекая свой сосуд на тысячелетнее самобичевание. — Вот болван. — цедит сквозь зубы Шида, крепко сжав кулаки. — Кто просил тебя делать это? Кто дал тебе право распоряжаться моей душой, как вздумается?! Веки опускаются, под тяжёлый, глубокий вздох. Глазные яблоки неприятно обжигает. Каин не знает, как относиться к происходящему. Его прежде хвалёное самообладание, продолжает конкретно так сдавать. В глубине души хочется расхохотаться: нервно, несдержанно, громко, словно безумец, воспринимая всё вокруг, не иначе, как нелепый каламбур. Но снаружи ассасин не меняется в лице совершенно, по крайней мере, на людях. Он не имеет права показывать окружающим то, что происходит в его комнате, когда получается остаться один на один со своим новым “Я” и похороненным прошлым, в виде Даркина-лучника. — Варус меня избегает, презирает, потому что ты умер по моей вине. Он ведь чувствует, что тебя больше нет, я уверен. — звучит тусклый голос, когда затылок упирается в стену. — Он больше не любит меня, потому что я — причина всех его бед. Из-за меня он ссорился с братом, из-за меня у него были тёрки с Зедом, из-за меня пришлось тащиться на Таргон, из-за меня умер ты, чёртов эгоист. С момента перерождения, всё слишком сильно изменилось. Теперь Каин может, впервые за двадцать шесть лет жизни, посмотреть на мир трезвым взглядом, не затуманенным счастьем, мечтами и нелепыми фантазиями о светлом, безоблачном будущем. Звучит парадоксально и даже почти невозможно. То, как отчаянно Шида всегда нуждался в обыкновенных объятьях и обыденной теплоте любимых рук, Варус, отринувший всё людское, конечно, не замечал, но смутно понимал, что этого ассасина следует оберегать, как нечто очень драгоценное. И отныне, находясь порознь, они оба борются с удушающей, тянущей болью в груди: Варус тренируется больше, усерднее, в попытке задавить физической силой, сдавливающее нечто, что так ныло и тянуло внутри. Каин разрушает себя, бездумно следуя принципу, — “всё, что не убивает”. В итоге, оба оказываются в проигрыше. — Я тебя люблю. — проговаривают оба, утыкаясь лицами в подушки, что глушат крик: душевный, раздирающий, отчаянный. На утро они выйдут в люди, как ни в чём не бывало. На каменных, строгих лицах не читается ничего, кроме холодной, тихой злости. Хотя внутри, безжалостно и невыносимо, разбухает ком отчаяния, безысходности и тянущей безнадёжности. Но ночами.. ночами каждый из них становится самим собой, выпуская наружу увядающих внутренних демонов, что умирают вместе со своими хозяинами, от разрыва грудной клетки, когда сердце грозится разорваться на части, от очередного крика в подушку, до охрипшего голоса и саднящего горла. Отныне это — их обыденность и с ней приходится жить, не прикладывая никаких усилий к тому, чтобы бороться.

***

Афелий выходит из ванной комнаты, с небольшим махровым полотенцем на бёдрах. Длинные ноги обрамлены редкими синяками и броскими порезами, после частых тренировок. По подтянутому, рельефному торсу стекают крупные прохладные капли, что вызывают целую армаду мелких, частых мурашек по всему телу. Влажные, тёмные волосы, хаотично разбросаны по изящному, аристократическому изгибу тонкой, бледной шеи, лишь кончиками касаясь сильной спины. Варус, спускающийся со второго этажа, при виде красивого, полуобнажённого парня, в мимолётном ступоре, останавливается на ступеньках, задержав на том любопытный взгляд. Кажется, постыдно долго. Встряхнув головой, он уже привычно хмурится. Подумать только: чёртов Лунари поставил Даркина в неловкое положение, лишь тем, что природа наградила его поистине сексуальным телом и привлекательными чертами лица. А может, это кричащий, открыто призывающий способ забыться? Исчезнут ли, столь болезненные, невыносимые ощущения? Сгинут ли цикличные мысли о гнетущем, хотя бы на время, если он будет бессовестно насиловать, с яростью втрахивая этого смертного в кровать, слушая его унизительные крики и болезненные стоны, перерастающие в, стыдящее самого Лунари, удовольствие? Нет. Даже мёртвого легко предать. А этого Варус делать не хочет, не смеет, не позволит. Ему ведь нет дела до Афелия. До его, вызывающего желание, тела и смазливой мордашки. Правда? Правда. А тот, при всей своей скромности, чувствует, как алеют бледные щёки, под пристальным взглядом Даркина. Замешкавшись, он обнимает себя руками, в надежде скрыться от смущающего, липкого, взора. Со стороны кажется, что Варус пожирает его отнюдь не желающим взглядом, а грозным и, в какой-то степени, брезгливым. От такого по телу пробегают мурашки. Лунари с силой закусывает щёку изнутри, стыдливо опуская глаза в пол. “Я ему омерзителен” Лучник возобновляет шаг. Движется пугающе быстро и миг останавливается, не проронив ни слова. Афелий нерешительно поднимает глаза и нервно сглатывает, когда чувствует лицо Варуса около своего. Щёки вновь покрываются стыдливым румянцем, когда руки предательски дрожат в волнении. Даркин смотрит пристально, пугающе. Молчит несколько смертельно долгих секунд, а после, роняет тихое, бесцветное: — Оденься. — очередной шаг вперёд, за спину остолбеневшего Лунари, грубо тараня того плечом в плечо. — Комната слева. В шкафу найдёшь что-нибудь. Афелий кивает и быстро, едва помня себя, сгорая от неимоверного стыда, мчится по лестнице наверх. Лишь бы только скрыться от этих белых, прожигающих насквозь, глаз. Это унизительно, когда на тебя смотрят.. так. Когда это делает тот, на кого сердце отзывается теплотой. Он чувствует себя грязным даже после душа. От этого ощущения не отмыться, даже если сильно захочется.

_________________________________

Вечером того же дня, Лунари решается спросить, почему Даркин, при всей своей открытой ненависти, не выставляет непрошенного гостя прочь. В глубине души хочется услышать то, что ранее генерировал собственный мозг: Он простил? Решил спокойно поговорить и расставить все точки над i? А может переживает, что с такой раной добраться самому будет невозможно? Афелий потухает быстро, почти за один звонкий щелчок пальцами, когда получает в лицо холодное, безразличное — “Я хочу понять, почему ты не сдох. Вы́ходить одним днём тебя было необходимо, ведь мёртвые не разговаривают. Как ещё иначе, по-твоему, я могу получить желаемую информацию? К слову, с такой травмой далеко тебе не сбежать, поэтому советую не злить меня идиотскими выходками”. Лунари вновь чувствует себя униженным. Потому что сейчас, в эту самую минуту, Боги Таргона громко смеются над ним и его неуместно-детской наивностью. Он отводит взгляд, стараясь не пялиться на озлобленного Даркина. Но всё же, спустя мгновение, снова поднимает на того глаза: У Варуса тонкие, длинные пальцы на руках, острые черты лица, выделенные скулы, белоснежные волосы, собранные в небрежный хвост, полуприкрытые глаза, цвета яркого отблеска лейкосапфира. Те самые глаза, которые Афелий видел так часто, стоило лишь закрыть собственные. Слишком непривычно снова видеть его рядом, так близко, что невольно чувствуется запах разгорячённой, натёртой гелем, кожи, после душа. Необычно видеть его таким.. Живым. Очеловеченным. Спокойным. Варус — бесконечно далёкий и отстранённый, сейчас сидит рядом, на одном диване, вдумчиво читает, потрёпанную временем, книгу. И всё это, больше напоминает очередной сон, основанный на дневных фантазиях, ежели реальность. — Позволь сказать. — едва прорезавшимся голосом молвит Лунари, боясь тут же быть перебитым, однако, лучник молчит и кажется, даже не обращает на него внимания. — Честное слово, я пытался остановить Атрокса, чтобы он не трогал твоего возлюбленного. И он уверил меня, что всё будет хорошо, что они просто поговорят, решат конфликт один на один, без лишних глаз и бесполезных телодвижений. — он на секунду закусывает губу, подбирая правильные слова. — Я ему поверил, ведь прежде он никогда не обманывал. Прости за эту непосредственную наивность. Ведь, если бы в мою голову, на тот самый момент, закралась хоть доля сомнения, клянусь, я бы остался и не позволил случиться тому, что случилось. Во всяком случае, предпринял бы всё, чтобы остановить Атрокса. Варус, прошу, поверь мне. — Это просто слова. — не отрываясь от чтива, скучающим голосом, проговаривает Даркин. — Пустой набор букв и звуков, что не имеют ничего общего с реальностью. — Но я говорю чистую правду. Меня не было рядом тогда, когда твой брат его.. Слушай, что мне сделать, чтобы ты поверил? — Афелий несмело касается холодными кончиками пальцев руки лучника. — Я, под страхом смерти, пришёл сюда, чтобы просто рассказать тебе истину с той стороны, с коей знаю её сам. — Мордашка, что бы ты не наплёл мне сейчас, Каина уже не вернуть. Оттого, твоя исповедь передо мной — пустая трата времени. “Мордашка” Уголки губ Лунари лишь на секунду содрогаются в лёгкой, несдержанной улыбке. — И всё же, я здесь. — плечи вздымаются, тут же возвращаясь в прежнее положение. — Знаю, как тебе тяжело. Знаю, насколько тебе больно и паршиво сейчас. И я знаю.. — Ни черта ты не знаешь! — огрызается лучник, резко одёрнув руку от чужих прикосновений. — Оставь при себе эту нелепую жалость и излишнюю милость! — У меня сестра умерла. В тот же день, что и ассасин Ордена Тени. Я потерял единственного человека, что любил и ценил меня. — глаза в миг опускаются в пол, но Афелий держит себя в руках, не позволяя эмоциям взять над ним верх. — Поэтому не говори мне, что я не способен понять. Потому что, каким бы козлом и юродивым ты меня не считал, мы в одной лодке и я так же, как и ты, отныне совсем один. Варус почему-то не злится. Однако, недоверчиво щурится, да так, что Лунари вновь холодок пробирает. Не то, чтобы Даркина сильно интересовало случившееся, он просто хочет понять для себя, насколько этот отчаянный психопат действительно искренен. — Я знаю, что тебе можно доверять, поэтому скажу, как есть. — Афелий отводит взгляд дальше, в попытке улизнуть от столь пристального взора. — Я видел вас тогда, на пресловутой поляне, когда ты держал на руках тело Каина. — Варус заметно напрягся, словно струна, при упоминании ассасина напрямую. — Но не мог выйти, не мог рассказать сразу, как всё было, потому что Атрокс держал меня насильно, угрожал, что едва я приближусь и он искромсает тебя всего, на моих же глазах. Я не мог поступить иначе. — Дерьмовый и дешёвый шантаж. В его стиле. Варус не кричит, не матерится, не бесится, не желает этим двоим сдохнуть в мучениях, как раньше. Он пугающе молчит. Тянет пальцы к переносице, усиленно трёт её, дышит тяжело, но не впадет в агрессию, как раньше. — Есть будешь? — протяжно вздохнув, сухо интересуется Даркин, поднявшийся с дивана и не дожидаясь ответа, сделавший шаг в сторону кухни. — А.. да, если можно. Спасибо. В уже привычной тишине, полноценно отдавшись собственным мыслям, лучник ставит чайник на плиту, ровно так, как учил ранее Шида. И когда он поворачивается, чтобы достать из верхнего шкафчика кружки, Афелий видит в глазах Даркина разочарование, тягость и растерянность, а также, что-то знакомое и далёкое, одновременно, — холодную ярость. Кажется, с недавних пор, это привычное состояние Варуса. Однако, Лунари решает, что с разговорами и вопросами лучше повременить. Но у самого мысли в голове вертятся вихрем, разбредаются в самые разные стороны: бьют по черепной коробке, вызывают сомнения и подобие радости, одновременно.. однако, всё же, раз за разом возвращаются к одному и тому же — к Варусу, лениво передвигающемуся по кухне, который вновь, как в былые времена, назвал его пресловутым и когда-то бесящим словом “мордашка”. В эту самую секунду, Афелий полюбил своё старое прозвище. Настолько, что в душе разлилось странное, но такое приятное тепло. — Эй, иди садись за стол. На диване ты есть не будешь. — в недовольстве бурчит издалека лучник, на что Лунари вновь, несдержанно, едва заметно, улыбается. — Само-собой, как скажешь. Афелий проводит рукой по голове, будто пытается выкинуть из неё навязчивые мысли и послушно идёт на зов. Зов собственного сердца.

***

В напряжённой атмосфере проходит очередная неделя. Месяц от Варуса никаких вестей. Зед злится. В первую очередь на самого себя, потому что в очередной раз не уследил за Каином, что за месяц “бодрствования” действительно сильно окреп, принялся за физические тренировки. И по своей доверчивости, в совокупностью с тупостью, Зед отправляет того на важнейшую миссию с отрядом других ассаинов. Решил поиграть в отца-героя, который видит в сыне не угрозу, в виде испепеляющего всех и вся, Даркина, а сильнейшего воина, чья новая сила пойдёт во благо Ордена. Мастер проводит рукой по белоснежным волосам и тяжело вздыхает, пробегаясь глазами по отчёту о прошедшем пиздеце. Блять, ну.. вот. — Каин расхуярил наших потенциальных партнёров, их сопровождающих и половину своего отряда. — Зед нервно закуривает. — Это были крайне выгодные и надёжные люди, на поиски которых я потратил половину года. Он замечает влетающего в кабинет, словно тайфун, Берта. Тот на взводе, выглядит поистине серьёзным и, как кажется главе Ордена, впервые за годы, несдержанно злым. В тусклом освещении, этот переминающийся с ноги на ногу ассасин, похож на пыхтящего, разгневанного, отъёбанного жизнью и обстоятельствами, пиздюка тойтерьера. Зед ненавидит мелких собак. Но ещё больше он не любит, когда вот так, без стука, вламываются в его кабинет. Наверное, хуёво быть тойтерьером, пришедшим на ковёр к своему хозяину. Взгляд поднимается на явившегося, что встал напротив стола и вздыхает уже раз десятый, готовясь вставить свои пять копеек, о проваленной миссии. Всё же, он ей руководил. — Не смотри на меня так. Я не виноват, что у вас там всё по пизде пошло. — Зед, зверя нужно выпустить на волю, это уже не шутки. Он опасен для наших людей! — Мой сын не животное! — грозный удар по столу свободной рукой, пока указательный и средний пальцы второй, придерживают дымящуюся сигарету. — Иди глицин под язык закинь, если нервы сдают. — Это больше не тот Каин, которого мы все знали! И если Даркин останется в Ордене, после того, как прикончил своих людей, просто так, ни за что, твою мать, — это может привести к отвратительным, катастрофическим последствиям. — Берт протирает грязными, после продолжительной миссии, руками, лицо, успокаивая нервы. — Зед, умоляю, прими верное решение. — То есть, ты предлагаешь мне просто вышвырнуть своего же ребёнка из Ордена, просто потому что он перебил десяток людей? Не дохуя ли ты на себя берёшь? — Место Каина, отныне, среди своих. — Он и так среди своих! А ты, раз на то пошло, знай своё место! Ты мой подчинённый, а не личный, блять, советчик. Так что будь добр, завались нахер. Берт раздражённо вздыхает. За какой-то сраный понедельник, в его жизни произошло больше, чем за четверть жизни. Тоже самое случилось и с чувствами: ассасин искренне полагал, что не умеет злиться на Каина, ведь они всегда были лучшими друзьями, братьями, близкими людьми. Но то, что пробудилось вместо него, в одночасье переубедило Берта пересмотреть свои взгляды на очень многое. Среди погибших ассасинов Ордена Тени, был его хороший знакомый, с которым они прошли рука об руку не один десяток миссий, и теперь, — он мёртв. От идиотской Даркинской косы, которую Каин совершенно перестал выпускать из рук. Вот так глупо сдохнуть, благодаря усилиям своего товарища, от которого не ожидаешь подлости. Но ожесточает и подливает масло несправедливости в огонь то, что совершил сей сущий кошмар, сын самогó мастера Зеда, который сейчас, смотря в глаза, без зазрения совести, покрывает своё дитя, совершенно не принимая во внимание тот факт, что его излюбленный и поцелованный в жопу, Каин, совершил непоправимые вещи, за которые, отныне, должен нести ответственность. Это возмущает до кончиков волос, вздымающихся на руках, от накатываемой злости.

_________________________________

Тремя часами ранее: — Каин не надо! Глаза видят страшное, — Шида, с устрашающим огнём в алых глазах, с остервенением замахивается массивной косой прямо над головой у одного из сопартийцев. Секундный звук от летящего оружия и обезглавленное тело падает на землю, окрашивая ту в сочный красный цвет. — Что ты делаешь, придурок?! — Берт выбивает косу из рук друга и хватает того за ворот. — Идиот, очнись! Прекрати! — Отпусти меня. — сухое, почти безразличное. — Иначе, будешь следующим. — О, я не сомневаюсь! — ассасин яростно толкает Каина в грудь, от чего тот едва ли не заваливается. — Уходи из Ордена, слышишь?! Убирайся! Вали к своему дружку, живи среди своих, чёртов монстр! Ты нам не нужен!  — в глазах Берта блестят слёзы. — Пошёл вон! Добирайся, как хочешь, но к этому отряду ты подойдёшь только через мой труп! Ублюдок! Победная, злобная, пугающая ухмылка играет на губах Шиды. Не проронив ни слова более, он спокойным, плавным движением поднимает косу, закрепляет ту за спиной и делает шаг в сторону, где предположительно мог находиться Орден. — Ты ещё заплатишь за это, Каин! — кричит Берт вслед убийце, захлёбываясь в слезах, от сильнейшей обиды и гнусного, тянущего разочарования. — Ты ответишь за смерти невинных, чёртов Даркин!

_________________________________

— Мой сын не выбирал своё бессмертие. — Зед делает последнюю долгую затяжку, после чего, тушит бычок о дно пепельницы. — Не думай, что он кайфует после всей той хуйни, которую вытворяет. — Да мы не можем.. — Завались, я ещё не договорил. — мастер останавливает того жестом руки, на что ассасин вынуждено кивает. — Когда он приходит в себя, я вижу, настолько ему больно и страшно. На днях он пытался покончить с собой, потому что боится, что однажды нападёт на меня. И знаешь, я ахуел. — Зед проводит рукой по лицу, собираясь с мыслями. — Не от того, что он меня жалеет, хотя это тоже нонсенс. А.. когда на твоих же глазах, твоё дитя себе вены перерезает.. Блять, клянусь, если бы я был пьян, то подумал бы, что словил белку или чего похуже, потому что увидел воочию, как его тело препятствует подобным травмам. Пока я, как в жопу ужаленный, носился в поисках аптечки, глубокий порез начал затягиваться, фактически на глазах. Это лишь укрепило наши догадки, что он действительно Даркин. — мастер складывает руки на груди, переводя взгляд на подчинённого. — И поэтому, искать нужно корень проблемы, а не рубить с горяча, чтобы потом пожалеть о сделанном. — Источник проблемы? — Берт кривит губы, изображая заинтересованность в помощи. — Источник — Варус. Из-за него Каин бесится и именно он мог бы дать ответы на все вопросы. — Ну так какого хера стоишь? Покажи, как ты готов трудиться на благо родного Ордена. — Не понял. — подчинённый тупит взгляд, когда в голове произносится в мольбе, догадливое, — “Нет, ну пожалуйста, не-е-ет”. — Собрался и шуруй за лучником. Ты хочешь избавиться от своего же, прошу заметить, лучшего друга, не так ли? Вперёд, герой. Сделай абсолютно всё для того, чтобы реализовать свою идею. — Где мне его найти? Это невозможно. За месяц, Даркин мог оказаться где угодно, в любом уголке земного шара. — Мне насрать. Предлагаешь — выполняй. — Это прикол какой-то? Каин не хочет его видеть, сам говорил неоднократно. К тому же, мне надо идти искать его одного, среди миллиардов людей? Серьёзно? — Более чем. Это не обсуждается. Ноги в руки и пиздуй. — Зед замечает, как тот закатывает глаза, от чего бьёт кулаками о собственный стол. — Я не понял, ты всё ещё здесь?! Чтобы Варус стоял тут, передо мной, в самое ближайшее время! Это приказ! — Да, мастер. — цедит сквозь зубы тот, разворачиваясь и спешно удаляясь из кабинета.

_________________________________

Каину искренне кажется, что он сходит с ума. Все те беды, что ему удаётся приносить собственному Ордену, совершенно не остаются в памяти, не откладываются в больной голове. Босые ноги ступают в просторную душевую кабину, когда руки на автомате закрывают за собой две массивные, тёмные, матовые дверцы. Тонкие пальцы тянутся к вентилям, крутят сначала красный, потом синий, выравнивая воду до едва горячей. Когда та обдаёт кожу сильным напором, хоть немного, да становится легче. В сточную трубу, пусть и не полностью, но утекают: тревога, паника и страх. Если бы можно было решать все проблемы именно так, — с помощью отрезвляющей, горячей воды, то стольких ошибок и смертей можно было бы избежать. Но уже поздно жалеть о том, чего не изменишь. Обрывки страшных воспоминаний закрадываются в голову навязчивыми вспышками. В уме не укладывается, как он мог, будучи отключенным в сознании, убить ни в чём не повинных людей, так ещё и своих. Подобное неведение мучает куда сильнее, чем то, что испытываешь в результате, после пробуждения, когда уже невозможно ничего исправить. Всё это — терзает, до звона натягивает нервы и бьёт по самому больному, — такой он совершенно не нужен Варусу. Цикличные мысли о сумасшествии, с каждым днём, заглушать становится всё сложнее и сложнее. Может ли он сам всё изменить? Возможно ли хоть как-то контролировать себя, когда необузданная ярость затмевает разум? Вероятно ли, что им управляет именно Рааст? В ответ на все эти терзающие вопросы, в голове образуется тяготящая пустота, а со стороны слышится позорное, клеймящее — “монстр!”, “чудовище!”, “убийца!”. И сейчас, стоя под струями горячей, дымящейся воды, когда тяжёлые капли тарабанят по подставленному лицу, Каин чувствует себя поистине беспомощным, жалким и уничтоженным. Хочется закрыться от всех, потеряться, исчезнуть. Веки зажмуриваются до цветных кругов перед глазами. Тело, под ненавидящий себя, вой, спускается вниз по стенке кабинки.

_________________________________

Пройдёт несколько часов прежде чем Зед, переговаривающий с уходящим на задание, Бертом, вновь увидит сына, сидящего у ворот Ордена. Каин уже и не помнит, когда последний раз, время для него текло настолько медленно, что оно ощущалось физически, казалось осязаемым, давило так сильно, материализовавшись под воздействием длительного ожидания чудесного “ничего”. Каждый день он проводит часы, протирая спиной стену, в слепой надежде почувствовать хоть какой-то “странный” запах, ранее не улавливаемый, резкий, что сразу даст чётко понять — Варус рядом. Но теперь, спустя месяц, переполненный пресловутыми, застрявшими на подкорке, словами, когда-то сказанными лучником — “я всегда буду с тобой, что бы не произошло”, Каин чувствует себя настолько глупо, что невольно становится смешно. Всё происходящее здесь и сейчас — бесполезная трата времени и утекающие сквозь пальцы мечты о том, что они ещё будут счастливы вдвоём. Едва удаётся закружиться в вихре беспокойных мыслей, рискуя вновь попасть в тот самый цикличный круг отчаяния, как рядом слышатся неспешные шаги. Шида поднимает уставший взгляд на явившегося. Берт останавливается в метре от друга, откусывает внушительную часть зелёного яблока и украткой вздыхает, в попытке начать диалог с чего-то адекватного. — Не подходи ко мне. — Каин ведёт глазами в сторону. — Я не хочу причинить тебе вред и впоследствии жалеть о том, что набросился в очередном беспамятстве. Тот упрям, горд и открыто обижен. Вопреки сказанному, подходит ближе, опускается рядом и облокачивается спиной о бетонную стену, вновь поднося яблоко к влажным, от сока, губам. Они сидят в тишине с минуту, длящуюся вечность. Шида мнётся в неудобстве, а в глазах его, — ожидаемое негодование, спутанное со страхом неизвестности. — Тот парень был болен. — тихо, почти себе под нос. — Что? — Каин несмело поворачивает голову к ассасину, что спокойно доедает принесённый с собой фрукт. — Тот, кого ты обезглавил на миссии, был сильно болен и уже достаточно давно. Точных прогнозов не давали, но результаты различных анализов, утешительными точно не были. — Берт несдержанно вздыхает, сжимая огрызок в ладони. — Это не оправдывает тебя. Просто хочу, чтобы ты знал. — Зачем ты рассказываешь мне об этом? Он видит, как Шида опускает голову, как чёлка отбрасывает тень на его прикрытые глаза. — Если вдруг тебя жрёт совесть за содеянное, чтобы жрала чуть меньше. Берт не привык скрывать правду. Он всегда говорит то, что считает нужным, не выбирая осторожные пути или правильные выражения, для последующего утешения. Каин всегда был дорог сердцу, сколько тот себя помнит, однако сейчас.. сейчас всё лихо изменилось, поставив жизнь с ног на голову и в одночасье, разделив её на “до” и “после”. — Почему ты всё ещё так отчаянно ждёшь его? Почему ты всё ещё сидишь здесь? Почему сам не идёшь искать своего Варуса? — Потому что отец прав и мне не стоит покидать пределы Ордена. Он опасается, что я снова начну нападать на мирных людей, взбудоражу всю Ионию и подниму против себя народ, который, ожидаемо, захочет моей смерти. — Каин подтягивает колени к себе, обнимая те руками. — Отныне, мне нельзя приближаться к кому-либо, потому что я не знаю, в какой момент снова потеряю контроль над телом. — Ты хоть что-то помнишь из того, что совершал? Какие-то детали? Шида медленно качает головой из стороны в сторону, глубже и глубже закапывая самого себя на самое дно. — Твоя новая сущность выходит за грани моего понимания. — Берт переводит настороженный взгляд на своего собеседника. — Я не хочу ненавидеть тебя или избегать. Мы всегда были близки. Однако, всё это.. — глаза скользят по телу друга, когда уголок губ непроизвольно дергается. — Всё это вынуждает меня поменять отношение к нашей прежней дружбе. Мне жаль, что мы так отдалились, это неправильно, наверное. Как настоящий друг, я должен поддерживать тебя в трудную минуту. — Забудь, всё нормально. — спокойно отрезает Каин и лишь крепче прижимая к себе колени, льнёт к ним подбородком. — Отец передал, как ты кричал, чтобы я убирался отсюда, потому что отныне, моё место среди своих. Но я не знаю, кто они, — “свои”. — Прости, это было резко. — Не извиняйся. Ты прав, мне нельзя находиться в обществе адекватных, нормальных людей. По крайней мере, пока не разберусь сам в себе и не пойму, что происходит. Берт замечает краем глаза озлобленного, вздыбившегося Зеда, стоящего вдали и усердно указывающего указательным пальцем на собственные часы, сжимающие запястье. Он словно слышит, принесённое ветром, — "Не уйдёшь на задание прямо сейчас, — тебе пизда", от того едва сдерживается, чтобы вновь не закатить глаза. — В общем, я тут это.. сваливаю на очередную миссию. Попрощаться вот пришёл, потому что ловлю ощущение, будто вернусь с неё только к старости. — Отец снова работой грузит? — Угу. Берт бьёт Шиду по плечу, натянуто улыбается и встаёт, словно разговора про надломленную, когда-то крепчайшую, дружбу, длящуюся годами, и не было. Он отряхивается, медлит с секунду, словно хочет что-то дополнить, но так и не решившись, под томный, продолжительный вздох, молча уходит, скрываясь за воротами Ордена. Зед, стоя вдали, неотрывно смотрит на сына, что отчаянно продолжает всем вокруг уверять, как сильно он разочарован в, бросившем его, Варусе, когда сам проводит бóльшую часть дня, сидя у стены, в бесконечном ожидании того, что “ненавистный” сердцу Даркин, вскоре, всё же придёт за ним, протянет руку и крепким объятьем укроет от всех проблем, да навалившихся невзгод. Ложась спать, мастер снова услышит, как Каин, срывая голос, кричит в подушку, но не посмеет войти, дабы утешить. Шида не хочет, чтобы отец лишний раз волновался и, в целом, знал, насколько ему плохо, всегда старается улыбаться и вести себя, словно ночами тело не сводит от душевной мýки. Мастер понимает, но не может принять тот факт, что у сына не только закончилась нормальная, спокойная, присущая всем парням его возраста, жизнь, но и вдребезги разбилось сердце, которое собрать, отныне, сможет лишь один человек. Шида, по звуку, бьёт стену кулаком, кричит в пустоту, срываясь на хрип — “Почему?!” и “За что?!”, а у Зеда внутри всё кровью обливается, когда рёбра, сжимаясь, грозятся проткнуть лёгкие. Хочется залететь к нему, пообещать, что всё будет хорошо, крепко обнять и успокоить, но сейчас, для уничтоженного морально Каина, все эти громкие слова будут звучать, как пустой звук, не имеющий никакого значения. Мастер с трудом проглатывает ком в горле, когда вновь слышит, как его ребёнок задыхается от слёз. К завтраку, выходя из собственной комнаты, тот слабо улыбнётся, пряча за чёлкой опухшие глаза, пожелает отцу доброго утра и едва передвигая ногами, поплетётся в ванную, пока Зед, зная всю подноготную, медленно потухает, ненавидя себя за то, что ничем не может помочь самому родному, его сердцу, человеку.  

***

Варус скрупулёзно допытывает молчаливого Лунари вопросами о том, как тому удалось пережить порчу и восстановиться менее, чем за пару дней. На четвёртые сутки Даркину начинает казаться, что дело в нём и это именно он стал куда слабее, что отныне, даже смертное создание, с помощью собственного оружия, убить не сможет. Над лучником нависает ещё бóльшая туча вязкого негатива, пока Афелий любезно готовит ему обед. Перед Варусом ставится тарелка с нарезанным салатом и вторая, — с вкусно пахнущим куриным мясом, обжаренным в душистых специях. — Приятного аппетита. — улыбаясь кончиками губ, желает Лунари и садится напротив, взглядом оценивая приготовленное. — Когда мы успели стать семьёй? — в неприятном удивлении приподнимает бровь Даркин, в голосе которого прослеживаются нотки раздражительности. — Просто пытаюсь отплатить за гостеприимство. — глаза неотрывно смотрят в тарелку, пока вилка в ладони, в волнении сжимается. — К тому же, с тех пор, как я потерял Алуну, мне не о ком больше заботиться. Варус лишь на секунду, устало опускает веки, будучи недовольным подобным раскладом, однако, не спешит высказывать тому ничего против. Он молча берёт столовый прибор в руку и принимается за еду, так ни разу и не взглянув на самого Афелия. Всё ещё не верит. Не верит, что Лунари не причастен к смерти Каина. Не верит, что тот не прислан сюда Атроксом. Но почему-то совершенно не злится на него, даже если очень хочется. Афелий вздыхает глубоко и протяжно. Из всего ранее задуманного, в реальность воплотилось лишь одно, но самое важное, — Варус спокойно разговаривает с ним, более не предпринимает попыток покалечить, изувечить и наконец добить. Слепой, почти эфемерный шанс вернуть их отношения в былое русло, висят невесомой вуалью в воздухе, что густо пропитан: негативом, болью, злостью, обидой, недопониманием и разочарованием. — Ты слишком громко думаешь, бесишь. — раздаётся недовольный голос с того края стола. — Ты не можешь слышать мои мысли. — Афелий едва сдерживает себя, чтобы не улыбнуться. — Ты прожёг во мне дыру и почти довёл до желания прикончить, своим громким сопением. Между двумя вновь повисла удушающая тишина. Но лишь на несколько секунд, пока Лунари вновь не приступил к еде. — Помнишь.. — начинает тот, с наполненным ртом. — Ты как-то говорил, что непозволительно портить мою природную красоту? А в итоге, сам же губишь то, что тебе так нравилось. — холодные пальцы ловко скользят по крупному синяку на собственной скуле. — Красивая морда не спасает от ответственности. — бесцветно отвечает Варус, со скукой на лице, ковыряясь зубчиками вилки в нарезанных овощах. — Ты слишком груб. — обиженно шепчет Лунари, отводя взгляд от Даркина. — А ты слишком много болтаешь. Лучник в накапливаемом недовольстве морщится, и прикрыв глаза, раздраженно качает головой. Этот чёртов мальчишка, в подобные моменты, слишком сильно напоминает Каина, ведь того тоже, стоило им сесть обедать, — не заткнёшь, пока все нервы не перешатает. Однако, со временем, Варус привык к этой необычной привычке и полюбил её также, как и самого ассасина. Но вот с излишней болтовнёй Лунари, мириться совершенно не хотелось. — Почему ты не зовёшь меня по имени? Боги. Он издевается.   — Потому что не хочу. — бескомпромиссно отрезает Варус. — Даже учитывая то, что мы живём вместе эти четыре дня? — Афелий отодвигает от себя тарелку и складывает руки, а после, поднимает любопытный взгляд на Даркина. — Я тебя сегодня же выгоню, к чёртовой матери. Лучник судорожно вздыхает. Наступает очередная минута неловкого, спокойного молчания. Лунари с наигранным пониманием растягивает губы и, кажется, внимательнее присматривается к Варусу: разглядывает его, нисколько этого не скрывая, скользит цепким, раздражающим взглядом, будто пытается найти на его теле нечто важное для самого себя. — Лучше бы я убил тебя. — закатывает глаза лучник, отправляя весомый кусок мяса в рот. Афелий улыбается шире. И всё же, у него всё получается.

_________________________________

Позже выясняется, — и без пресловутого “выгоню”, Лунари намеревается уйти прочь. Варус не останавливает, всем видом демонстрирует свою отстранённость и безучастность. А тот, застёгивая отданную кофту, со словами “хрен с тобой, носи”, последний раз смотрит на Варуса, готовясь ступить шаг за порог. — Там дождь идёт. — не отвлекаясь от очередного чтива, роняет лучник. — Что же, останавливаешь меня? Хочешь, чтобы я остался с тобой? — Афелий привычно улыбается, задумчиво потирая затылок. — Пошёл в жопу. Лунари едва слышно смеётся в ответ, чем вызывает искреннее удивление у Даркина. Он и правда не от мира сего. Его только что послали, а он угарает. Беловолосая голова качается из стороны в сторону, пока глаза ищут потерянную, в книге, строчку. — Действительно следует уйти сейчас, чтобы Атрокс не начал меня искать. Прости, что не предупредил. — И когда он только успел врубить заботливого папашу? Этот ублюдок способен на беспокойства? — Варус старается выглядеть невозмутимым, однако, пальцы, с силой сжимающие книгу по обе стороны, выдают его с потрохами. — Я не скажу ему, что видел тебя здесь. — Мне плевать. Пусть приходит. — Нет. Мне не плевать. Даркин чувствует затылком странное, несвойственное, — Лунари злится. Оборачивается и усмиряет того безразличным, холодным взглядом, на кой только способен. Как бы то ни было парадоксально, но лучнику действительно всё-равно на то, явится ли этот недоумок за его головой. А если не придёт, то однажды его найдёт сам Варус и прикончит. Замкнутый круг, из которого выход есть только один, — через смерть Даркина. А которого из двух, — решит судьба. Афелий встречается с ним взглядом. Смотрит долго, обеспокоенно и как-то до нельзя взволновано, будучи не в силах избавиться от своей привычки заботиться и желания оберегать всех и вся. — Всё это время я говорил тебе правду. И сейчас, при условии, что, возможно, мы больше никогда не увидимся, скажу. — засунув руки в единый карман подаренной толстовки, пальцы крепко цепляются друг в друга, до боли впиваясь ногтями в кожу. — Ты всегда для меня был кем-то особенным: по-своему добрым, хорошим и правильным. Тебе хотелось подражать, тобой хотелось восхищаться. И я делал это, не смотря на возражения Атрокса и настояния, — быть твоей полной противоположностью. Варус закатывает глаза, в очередной раз услышав имя “брата”, пока Афелий мнётся с ноги на ногу. — Я всегда завидовал Каину, потому что с ним ты был другим: ты смеялся, шутил, становился более человечным и мягким. Смотря на вас, я действительно наконец понял фразу, услышанную когда-то, — “Человеку нужен человек”. Потому что только рядом с этим ассасином, ты действительно менялся, по собственной воле. Менялся и я, когда нам с тобой удавалось оставаться один на один, просто разговаривать и узнавать друг друга чуть лучше. — щёки предательски быстро заливаются лёгким румянцем, под пристальным холодным взглядом Даркина. — Ты всегда был и остаёшься для меня светом, примером для подражания и восхищения, а я никогда не был против быть твоей тенью, чтобы просто не мешаться, но быть в непосредственной близости. Но теперь, когда произошло то, что произошло, понимаю, что мы уже никогда не сможем стать теми друзьями, о коих я когда-то смел желать. — когда глаза едва мокнут, голос начинает стыдливо дрожать. — Я вижу, настолько тебе плохо без теневого ассасина, как ты вновь становишься тем, от кого пытался когда-то сбежать. И поэтому попрошу: Варус, не пускай труды Каина насмарку, не закрывайся от самого себя. — рукав толстовки небрежным движением проходится по влажным глазам, собирая с них влагу. — Если бы я мог повернуть время вспять и умереть вместо теневого ассасина, я бы это сделал, ради тебя, клянусь. Потому что только с ним ты был бы действительно счастлив. А раз счастлив ты, то счастлив и я. Плевать, что ты и не вспомнил бы о моей гибели, уже через неделю, утопая в чувствах и гармонии, со здоровым, живым Каином, покупая ему по утрам йогурты, а ночью, показывая свою истинную любовь. Я не хотел мешаться, я не хотел, чтобы ты ненавидел меня. Я просто.. я.. Лунари спешно хватается за ручку входной двери и под тихое “прости”, выходит из дома, хлопнув той за собой. Он быстро шагает по расчищенной дорожке, руками накидывая капюшон на растрёпанные, уже влажные волосы. Пальцы, в который раз, смахивают с горящих, от признания, щёк, слившиеся с проливным дождём, слёзы. Варус нравится ему такой, какой есть, и как бы Лунари не отнекивался, это глупо отрицать даже для самого себя. Однако, кто способен осудить его, если он будет держать эти три слова в тайне? Секрет, ограниченный в возможности распространяться, не представляет ровным счётом, никакой опасности, как для себя самого, так и для объекта воздыхания. Они никогда не должны прозвучать. Можно ходить вокруг, да около, выкручиваться, называя это странное чувство любыми словами, но только не лю.. не симпатией. К тому же, Афелий не глупый парень и далеко не дурак, чтобы хвататься за голову, от странных фантазий, связанных с лучником и от осознания того, что ему, всё же, может, в теории, понравиться человек того же пола. Хотя, как показывает время, никаких сексуальных связей с этим Даркином ему совершенно не хочется, а вот посидеть в обнимку и просто поговорить, открыто и по душам, — было бы просто замечательно. Он не хочет страсти, поцелуев и похоти. В его душе разливается ранее неизведанное тепло, которое побуждает делать какие-либо приятные вещи для человека, стараться изменить его привычный уклад в более позитивное русло и просто находиться рядом, видя, что тот сыт, выспался и, в целом, счастлив. — Афелий, подожди! — слышится за спиной. Лунари, ошарашенный тем, что лучник впервые назвал его по имени, медленно, неохотно поворачивается. Его бесцеремонно хватают за запястье и тащат за собой, в сторону дома, не проронив более ни слова. Он смотрит на намокающие, спускающиеся по спине Даркина, белые волосы, на размашистые шаги и руку, что держит его собственную, пусть и грубее желаемого. Когда оба вваливаются в тепло, закрыв за собой дверь, Афелий переводит на лучника удивлённый, требующий обьяснения, взгляд. — Останься до утра. Нéчего под дождём ходить. — сухо проговаривает тот, разуваясь и вновь двигаясь к излюбленному дивану. — Я не злюсь, если ты хочешь знать. И даже почти верю твоим словам. — Ты вернул меня только для того, чтобы сказать это? — Лунари проходит следом и несмело присаживается рядом. — Говорю же, погода дерьмо. — хмурится лучник, вновь утыкаясь взглядом в книгу. — Хочешь, я приготовлю что-нибудь на ужин? Или сделаю нам чай. — продрогшие пальцы на руках вновь сплетаются в волнении. — К чёрту, просто посиди тут и всё, без постоянной болтовни. Афелий молча кивает, в лёгком смущении, двигается чуть ближе и с интересом ныряет глазами в чтиво, в попытке узнать для себя, что за сюжет смог так рьяно увлечь, ничем ранее не интересующегося, Варуса. В немой, крайне комфортной обстановке, пролетает медленно тянущийся вечер. Успокаивающие ленивые капли дождя, барабанящие по крыше дома, создают своеобразную уютную, тёплую атмосферу, в которой нет места конфликтам или выяснениям отношений, она создана только для них двоих, воссоединяя нечто утраченное временем, что-то важное, но такое неуловимое. Щёки Афелия горят пуще прежнего, когда тот решается положить голову на плечо расслабленного лучника, в волнении, вновь, переплетая едва поледеневшие пальцы рук. Они читают вместе, в тишине, в общей, собственноручно созданной, гармонии, в которой комфортно обоим, не озираясь на прошлое. Сейчас они есть здесь и сейчас, а то, что будет потом, — проблема времени. Афелий, в столь удобной позе, медленно, не в силах сопротивляться усталости, погружается в спокойный, крепкий сон, так и не решившись, за всё это время, прикоснуться к Варусу руками, обнять или прижаться, уважая ранее озвученный, за одним из ужинов, выбор, — оставаться верным Каину, пусть того уже и нет в живых. Эгоистичная сторона Лунари хочет, чтобы Даркин перестал жить прошлым и обратил внимание на нечто новое, не менее хорошее, находящееся совсем рядом. Но совесть.. она, всё же, придерживается моральных правил, довольствуясь предоставленным вечером и вновь зарождающейся, почти невесомой, дружбой. Варус, вернувшийся в реальность, оторвавшись от своего занятия, бросает быстрый взгляд на часы, располагающиеся на стене напротив — 01:33. Книга закрывается, откладывается на журнальный столик. Лучник медленно оборачивает голову к сопящему на плече Афелию, впервые за всё это время, пока они вместе, долго, пристально осматривает его: каждый изгиб красивого лица, подрагивающие от неспокойного сна, ресницы, чуть приоткрытые губы и пытается для себя понять, почему в одночасье, вся злость и желание мести, ушли в никуда, оставляя вместо себя бесшумную, почти неосязаемую пустоту. Неужели, и правда, Лунари лишь левая пешка в руках чёртового Атрокса, которой он готов разменяться, ради собственной выгоды? В собранном недовольстве, Варус шумно выдыхает. Этот ублюдок вынудил страдать всех, за кого лучник, отныне, готов мстить, когда-то названному брату: за Каина, за Афелия, за родителей, и главное, — за себя самого. Даркин осматривается, соображая, как переложить крепко спящего Лунари на диван так, чтобы не разбудить, а иначе, видит Бог, он опять начнёт болтать до самого утра, от чего вновь появится желание его прикончить. Варус, в решительности собственных действий, аккуратно, почти не дыша, берёт Афелия за плечи, отстраняет от себя и медленно опускает на диван. Затёкшие ноги выпрямляются и лучник, уперев руки в спину, звонко, продолжительно хрустит ей, вынуждая Лунари, едва не проснувшись, тихо протяжно замычать и перевернуться на бок, лицом к замершему на месте Даркину, что готов двинуть самому себе по лбу за то, что из-за своей же глупости, чуть не обрёк себя на разговоры до утра: за жизнь, за отношения, за Атрокса, шёл бы он нахер, да и в целом, обо всём на свете, пока не появится искреннее желание взвыть и застрелиться из собственного лука. Рука тянется к неподалёку стоящему креслу, стаскивает с него пушистый, тёплый красный плед и укрывает, оставленного на ночь гостя, до плеч. Афелий забавно морщит нос, едва слышно чмокает, словно обедает во сне и для удобства, подкладывает под голову руку. Варус прокрадывается к выключателю, тушит свет и спешно поднимается на второй этаж. Дверь своей комнаты закрывается, когда сам Даркин, прислоняется к ней спиной и шумно выдыхает скопившийся в лёгких воздух. Тонкие, длинные пальцы, вынимают из внутреннего кармана кофты, отрезанную ранее и подаренную Зедом, небольшую фотографию Каина, что тут же удобно ложится в широкую ладонь. Едва взгляд касается счастливой улыбки ассасина, как сердце замирает, а после, невероятно сильно сжимается от вновь накатившей тоски, вынуждая неосознанно проскулить, пока тело спускается вниз, сползая по ровной поверхности двери. В районе живота ужасно скручивает, почти до ощутимой тошноты. Даркин невольно хмурится в ответ на поведение собственного организма, когда глаза вновь предательски намокают, грозясь превратить только начавшуюся ночь в сущий кошмар. Варус дышит глубоко, рвано, в бесполезной попытке взять себя в руки. Взгляд — пустой, отрешённый, стеклянный, словно не живой. И он, как странно, возвращается на снимок, вновь осматривая красивого, такого родного и любимого Каина, что там, хотя бы там, счастлив. Даркин шумно выдыхает и бездумно приближает снимок к собственному лицу, медленно ведёт кончиком носа по изображению снизу вверх, чувствует все неровности, оставленные от прежних слёз, и останавливается им чётко на широкой улыбке Шиды. Мимолётное мгновение, и без того припухшие глаза, вновь щиплет от накативших слёз, пока в воздухе, с исчезающим запахом цитрусового геля для душа, витает несказанное, пожирающее изнутри, — “я скучаю”.

_________________________________

Варус просыпается на удивление рано, смотрит на часы и протяжно, недовольно мычит. Лениво натянув на себя домашнюю одежду и умывшись, почти засыпая с зубной щёткой во рту, лучник спускается вниз и с удивлением в глазах, не обнаруживает Афелия на оставленном месте. Смотрит везде: на кухне, в ванной комнате, во дворе, — парня след простыл. Зовёт несколько раз и в растерянности жмёт плечами. Получается, ушёл по-английски, так и не попрощавшись. Его дело. Даркин едва делает шаг к холодильнику, с пробудившимся желанием позавтракать оставшимся с позапрошлого вечера, ужином, как в дверь раздаётся звонок, а после, — несдержанный стук кулаком. Взгляд падает на часы — 8:00. Какого дьявола? Раздражённое закатывание глаз не заставляет себя ждать. С томным, тяжёлым вздохом, Варус лениво плетётся в коридор, проворачивает замок, нажимает на ручку и отворяет дверь, дабы послать пришедшего, крайне далеко, — туда, откуда не возвращаются. — Святые угодники, то есть, всё оказалось настолько просто? Этот голос.. — Ты прикинь, а ведь мне пришлось бы всю Ионию обойти. Этот тембр.. — Чёрт тебя дери, давай собирай шмотки и погнали обратно. У нас там ЧП. Какого.. Варус в ужасе поднимает глаза и видит перед собой Берта, что в развалку стоит напротив, держит руки в карманах джинсов, а сам, с порога, бесцеремонно и нагло гуляет взглядом по внутренней составляющей дома, совершенно игнорируя присутствие его хозяина. — Пошёл нахрен, сгинь. — дверь хлопает перед носом теневого ассасина, из-за чего тот начинает стучать ещё сильнее, ещё навязчивее. — Э-эй, Варус, открой. Я по делу пришёл, не просто так. — Исчезни! — раздаётся изнутри. — Ты, вредная задница, а ну быстро открой! Немедленно! Дело касается Каина! Дверь вновь отворяется. Этот надоедливый поганец знает, чем вызвать интерес. Лучник складывает руки на груди, перегораживая собой проход. — О, многоуважаемый, солнцем поцелованный Даркин, извольте теневому слуге ступить в ваш нескромный дом, дабы доложить весточку неприятную? — Берт, кривя голосом, кланяется в реверансе и стоит так с несколько долгих секунд, однако, не услышав одобрительного ответа, поднимает взгляд и видит светлые глаза, в которых открыто читается такое громкое, почти кричащее — "Идиот". — Алё, приём, я говорю, пройти в твою берлогу можно? — ассасин выпрямляется и в недовольстве упирается кулаками в бока. Варус скалится, изображая приветливую улыбку и жестом приглашает, самого незваного в мире гостя, войти внутрь. Тот, пользуясь моментом, показывает язык, толкаясь плечом в плечо, проходит внутрь, из мнимой вежливости разувается и плюхается на, уже знакомый, диван. — А чаем напоишь? — Пошёл ты. — лучник садится напротив, в недовольстве скрестив руки на груди. — Дома попьёшь. — П-ха-хах. Кто бы сомневался, что ты сама гостеприимность. — Берт открыто улыбается, признаваясь самому себе, что ему не хватало этих нелепых взаимных притирок. — Говори, что хотел и уматывай отсюда. — Не, с таким отношением, даже начинать не буду. — ассасин повторяет жест Даркина, в шуточной обиде задирая нос кверху. Рука лучника тянется к выходу и указательным пальцем демонстрирует, что тому необходимо сделать прямо сейчас. — А тут миленько для такого, как ты. Даже уютно. Перестановку сделал с прошлого раза? Помнится, вот этой вазы тут не было. — Заколебал. Раз это всё, то ретируйся нахрен из моего дома, риелтор недоделанный. — Ладно-ладно. Я чего пришёл то. — ассасин кривит губы и щёлкает пальцами, словно вспоминая истинную причину визита. — Наш непоколебимый и бесконечно орущий глава, уж очень сильно хочет видеть тебя, приказал без Даркинской туши не возвращаться. — глубокий вздох и всплеск руками. — А я, между прочим, даже с прошлой миссии отдохнуть не успел. Сразу: ищи Варуса, веди мне Варуса. Угу, будто кроме меня, наёмников больше не существует. Берт обращает внимание на лучника, что предпринимает попытки испепелить его, прожигающим, отрывным взглядом. — Ой, да ладно тебе, мы не виделись целый месяц. Мог бы и соскучиться. — Это был прекрасный месяц без твоей надоедливой физиономии и бесконечной “помощи”, в виде подачек, способных меня прикончить. — лучник несдержанно хмыкает, лишь сильнее сутулясь в кресле. — Нытик. — Придурок. — Так, Варус. — Берт раздражённо вздыхает, фокусируя взгляд на Даркинской колючке напротив. — Почему ты не вернулся в Орден, как и обещал ранее? — Я ничего никому не обещал. А Рааст не маленький и сам способен найти меня, если понадоблюсь. Мне же, лишний раз появляться на ваших землях и ассоциировать всё происходящее с Каином.. — не закончив мысль, лучник сжимает кулаки настолько сильно, что слышно, как хрустят костяшки. — Вряд ли ты на это способен, но пойми меня и каково мне было бы, приди я обратно. Мне нужно время, чтобы принять произошедшее. — Твою мать, так ты просто беспокоишься за собственную менталку? — ассасин едва ли не вспыхивает. — Даркин половину нашего Ордена превратил в сраные руины, пока ты тут греешь жопу возле батареи, с книжечкой в руках! — взгляд мечется к чтиву на журнальном столике, возвращаясь обратно на Варуса. — Ты нужен нам! — С чего мне помогать вам? — Это связано с Каином, сказал же. — Триггером ты меня не проведёшь, шантажист хренов. — Варус отчаянно закатывает глаза, когда Берт в недовольстве цокает. — Что-то не так с сосудом? — И да, и нет. Пожалуйста, идём, сам посмотришь. Ну дава-а-ай, а то меня Зед домой не пустит. — ассасин строит самые жалобные глазки. — Ну пожалуйста, ну ми-ми-ми. — Да и поделом тебе, заноза в заднице. — самодовольно усмехается лучник. — Да Варус, твою мать! Даркин скептически осматривает парня напротив, с искренним желанием выставить того вон. Однако, сказанное, заставляет задуматься. — Пожа-а-а-алуйста. Ну пойдё-ё-ём. Ва-а-а-арус. О-о-о, Ва-а-ару-у-ус! — Ладно-ладно, только заткнись, идиот. Всё это исключительно ради Каина, а вернее, его сосуда. Заберу Рааста и забудь, ради всего святого, сюда дорогу. — Даркин тянет руку, заключая с ассасином словесный договор. — Решено! — Берт, едва не подпрыгивает от радости, вкладывая свою ладонь, в ранее протянутую.