Ведьмам с волками не по пути

— Ты уверен? — робко спросила Урарака, закончив рисовать мелом на дощатом полу связующие магические символы.       Те, аккуратно-круглые, ровными линиями вели от неë к сидящему напротив оборотню и наоборот — в зеркальном отображении. Без дальнейших действий символы не имели силы, но Бакуго почувствовал, как зашевелились волоски на спине, словно наэлектризованные. Хоть и был он существом, далëким от магии, чувствовал ту также хорошо, как и запахи в ближайшей миле. — Я ж сказал, — проворчал он, укладывая ладони на колени. — Прекращай переспрашивать.       Ведьма кивнула. Да, Кацуки дал весьма однозначный и уверенный ответ. Объяснение у него тоже имелось логичное и убедительное — если связь между ними усилит их обоих, то нужно воспользоваться. Бакуго не собирался сдаваться и продолжать жить в бегах, прятаться в глухом лесу. Нет, напротив, он хотел лично разодрать Инквизитора — оба его тела. И каждого из Жрецов. Жреца Огня, который сжëг не одного собрата Бакуго, Жрицу Крови, если та ещë была жива, Жреца Места, с магией телепортации — сколько ж раз он срывал планы оборотней. Бакуго хотел найти разбросанных повсюду нелюдей, объединиться со старыми боевыми товарищами и наконец свергнуть проклятого узурпатора. Хотя оборотень и был слишком молод (ему не стукнуло даже семидесяти), чтобы помнить Императора-Мага, который вëл объединенный народ к процветанию, он вырос на рассказах о нëм. Да и нутро свободолюбивого оборотня и воспитание революционно-настроенной воинственной матери, не позволяли ему мириться с нынешним положением дел. — Я не знаю, что именно ты увидишь, — напомнила Урарака напоследок.       Она не лукавила. Не было какой-то системы в том, что видел будущий фамильяр в момент установления связи. Точнее связь, конечно, имелась — это всегда был эмоциональный момент. Асуи, например, видела первое удачное заклинание своей ведьмы, фамильяр мастера Айзавы первую улыбку его приëмной дочери, а фамильяр госпожи Полночь — еë первый раз. И за добрые пять веков жизни у ведьмы накопилось достаточно ярких моментов, чтобы не быть уверенной в том, какой же покажется сейчас. Может у неë и имелась догадка, но, во всяком случае, она не стала о ней говорить. Может быть в надежде, что будет всë что угодно: неловкое, смущающее, глупое, но не те страшные дни, ведь всë-таки чаще выбор договора падал на светлые воспоминания. А может быть она старалась когда-то забыть тот кошмар, а ныне смирилась с тем, что это когда-то с ней случилось. И теперь попросту не подумала о произошедшем, как о чëм-то особенном. Гадать можно было бесконечно долго, поэтому Очако решила приступить к началу ритуала.       Она практически бесшумно встала — лишь зашуршала юбка. Едва заметным движением пальца она зажгла белые и чëрные свечи, задымилась палочка пало санто, в считанные мгновения окутав небольшую комнату ароматным туманом. Ведьма снова села, вытаскивая из большого кармана на переднике кинжал с костяной рукояткой, который был практически еë ровесником. И еë голос зазвучал, и вместе с ним ярче вспыхнули свечи, чьи огни сплетались так, как начинали сплетаться души ведьмы и фамильяра. Засияли неизвестные символы ровным голубым светом, и оборотень мог поклясться, что от них исходил жар. А витиеватое заклинание на незнакомом языке с каждым словом казалось Бакуго рычанием неведомого мифического зверя. Гортанный, неестественно низкий голос ведьмы, перекатывающиеся рычащие слоги на еë языке, вызывали у Бакуго лишь желание прижать уши к голове и зарычать в ответ. А магией пропиталась каждая дощечка в избе, и огни свечей отплясывали какой-то дикий, первобытный танец, такой же древний, как подобие песни, что выводила Урарака, рисуя одновременно на своей и мужской груди какой-то узор. И так синхронно двигались еë левая и правая руки, так ритмично и ровно касались их обнажëнной кожи, что Бакуго бы восхитился. Только в голове не осталось ни единой мысли. Он не отрывал взгляда от еë пустых глаз, в свете пылающих свечей отдающих алым, как у него, и не видел ни узора, ни женской, покачивающейся от движений груди, ни амулета прямо под яремной ямкой. Урарака, конечно, поведала оборотню, что это один из ритуалов, который не изменялся с тех пор, как возникла магия. Древним ведьмам был необходим помощник, связь с которым регулировала бы нестабильное колдовство неопытных ведьмочек и магов, и оберегала тех от предательства. И хотя позже они самостоятельно взяли магию под контроль, наличие фамильяра осталось практически обязательным атрибутом каждого существа, учившегося колдовать.       Бакуго не успел моргнуть, как ведьма схватила изогнутый кинжал и полоснула себя по распахнутой ладони, а уже в следующий миг оставила такую же рану на руке оборотня. Об этом Кацуки, разумеется, тоже был предупреждëн, но Урарака сделала это так неожиданно, что он невольно дрогнул. Рубиновая капля сорвалась на пол и запузырилась, коснувшись нарисованного символа, а ведьма крепко сжала ладонь оборотня. Тот подивился бы силе, с которой она пожала его руку, прижимая порез к порезу, но в голове до сих пор отчего-то было туманно-пусто. И тело казалось таким тяжëлым-тяжëлым, словно от отборного дурмана. Ведьма разорвала рукопожатие, не переставая бормотать себе под нос, и вонзила окровавленную ладонь в мужскую грудь. — Чëртова ве… — закашлялся Бакуго, теряя сознание.       Последнее, что он заметил — Урарака что-то вытащила из его грудной клетки.

***

      В лупоглазой девчонке, смотревшей на него открыто и доверчиво, Бакуго без малейших раздумий узнал каппу. Обычной человеческой девушкой она быть не могла: распахнутые, чересчур огромные глаза и вытянутые зрачки, по-лягушачьи широкий рот, слишком большой для человека, длинные влажные волосы цвета еловых иголок. Да и сидела она как-то не по-человечески — на слишком неестественных корточках, уперевшись большими ладонями с едва заметными перепонками в землю, словно лягушка совсем забыла, что находится в человеческом теле. В общем, дух на лицо и повадки.       От духов Бакуго никогда не ждал ничего хорошего. Он в принципе от незнакомых созданий ничего хорошего не ждал, а девчонка-дух явно не была ему знакома. Однако чувства в его груди напротив оказались достаточно известными. Ведь нечто подобное он испытывал к ведьме — осознание яркое, смущающее, но приятное. Конечно умом оборотень понимал и то, что сам он попросту неспособен на настолько сладкие чувства, от которых просто сводило клыки, и то, что чувствовал в тот момент он лишь эмоции ведьмы, не свои. Но сердце оказалось глухим и когда девчонка-лягушка потянулась к нему, поднесла его ладонь к своим тонким посиневшим губам и поцеловала так, будто то была не лапа оборотня, а нежная ладонь еë принцессы, сердце лихорадочно забилось под рёбрами, а щëки обожгло жаром сладкого смущения. — Как думаешь, сегодня всë пройдëт по плану, керо-керо? — сразу после этого касания спросила каппа, и рот Бакуго раскрылся, чтобы ответить чужим голосом. — Разумеется, Цую, — твëрдо произнëс он, и каппа растянула губы в улыбке.       Ещë до того, как она наклонилась к нему, Бакуго со смущением понял, что лягушка задумала. Но едва их губы коснулись друг друга, всë пропало. «Всë?» — подумал оборотень и его руки охватила дикая боль.       Бакуго сцепил зубы, чтобы не взвыть и посмотрел на свои ладони. Ладони всë ещë были женскими — ведьмиными. Но причин для боли он не нашëл и тогда осмотрелся. Ведьма находилась на поле боя. Вокруг шевелилась вопящая масса из солдат, монахов, духов, магов, ведьм, оборотней… Сложно было понять, кто именно сражался, но суть Бакуго уловил — люди сражались с «нечистью». Над головой раздался оглушительный рëв, от которого его внутренности перевернулись, а где-то в глубине души появилось желание вжаться в землю. Но его глаза поднялись вверх, где, тяжело и неровно хлопая крыльями, красный дракон пытался не рухнуть на землю. Безуспешно. Завизжали раздавленные под его весом люди, а другие, выставив копья и щиты, начали его окружать. Дракон грузно приподнялся на трясущихся передних лапах и дыхнул пламенем на солдат в латах. Те орали от боли и падали на грязь, но за ними появлялись новые и новые люди, а огонь дракона становился всë слабее, беспорядочнее — как последние всполохи гаснущего костра. Бакуго с яростью стукнул тяжëлым посохом монаха в грязных тряпках по голове. Тяжëлый набалдашник пробил ему череп и практически чëрная кровь залила его красивое, но искаженное злобой и болью лицо, а оборотень, не успев поразиться ярости ведьмы, отшвырнул пошатнувшееся тело, перепрыгнул его и устремился на помощь к дракону. Туда уже неслись разношëрстные духи. — Подлатай его, Уравити, — крикнула женщина с длинными кроличьими ушами, в прыжке сбивая одного из охотников.       Одна рука крольчихи попросту отсутствовала, а обрубок был замотан какой-то тряпкой и пережат ремнëм. Еë нога, словно пожëванная кем-то, двигалась как-то неестественно, а на боку виднелось гигантское бордовое пятно. — Вас тоже надо! — ответила ведьма, невесомо перешагивая через гору из разнообразных тел. — Ещë нет, — с оскалом на лице качнула головой крольчиха и, когда Урарака попыталась возразить, рыкнула, — Р-рано! Латай Киришиму и отступайте. — Но… — Приказ, ведьма! Все отходим врассыпную.       Ведьма кивнула, и Бакуго почувствовал, как его лëгкое тело в считанные мгновения перелетело через поле. Он уже не сражался, лишь попутно кричал незнакомым ему боевым товарищам об отступлении. Внутри его полыхала ярость и желание продолжать сражаться при всëм осознании, что они проигрывали. Бакуго не знал, упëртость ли это ведьмы или его собственная, но думать было некогда. Ладони коснулись шершавой чешуи дракона и тот едва заметно качнул головой в его сторону. — Сейчас, Эйджиро, сейчас, — забормотали его губы, и слабое сияние охватило громадную драконью тушу.       Произносить заклинание было отчего-то невыносимо тяжело. Так ощущается двухсотое отжимание, когда твой предел — сотня. Но, словно открыв в себе второе, третье, десятое дыхание, ведьма лечила дракона, его перебитые крылья и горло, из которого вырывались языки пламени, когда он пытался отогнать людей. — Уходим, Эйджи, — обессиленно пробормотала ведьма, когда дракон поднялся и распахнул гигантские крылья, закрывшие Бакуго обзор на небо.       Дракон кивнул и удивительно мягко для рептилии схватил огромной когтистой лапой слабое девичье тело. — Нет, нет, Эйджиро. Я сама. Вытащи раненых. — Иди к реке, я вернусь за тобой, Очако, — проклокотал дракон и, отпустив ведьму, взмыл в небо.       Бакуго несколько мгновений смотрел, как дракон собирал по полю боевых товарищей. Те облепляли его тушу, словно клещи, но дракон казался ещë полным сил. И тогда Бакуго припустил в другую сторону. Он не знал, где находится река, но ноги сами несли его, в очередной раз напоминая, что это лишь воспоминание Урараки и здесь его воля бесполезна. Ведьма останавливалась, тратя крупицы магии на смертельно раненых, чтобы был шанс спасти их уже в безопасном месте. Краем глаза Бакуго ошарашено узнал в светловолосой юной девчонке в паре ярдов от него свою мать — та, поджав тонкие губы, упрямо заматывала рукавом вспоротое горло матери, бабки Бакуго, которую юный оборотень никогда не видел, но окликнуть еë не вышло. В груди стало больно и тоскливо, и ведьмины глаза прикрылись — здесь помочь она не могла.       Выдохнул оборотень только на границе леса. Чистый воздух после смрада бойни казался благословением. Даже без нюха оборотня от вони на поле битвы мутило. Бакуго рухнул на сочную траву и набрал полные лëгкие свежего лесного воздуха. Только сейчас он понял, что ведьма была ранена. Он приподнялся и начал стягивать верхнюю юбку. И в тот же миг руку снова обожгло болью, какая была в самом начале видения. Бакуго дëрнулся и взглянул на ладонь. Безымянный палец ныл, горел и болезненно пульсировал, но ни одной раны на нëм не было. — Цую… — испуганно прошептали губы, и крик сорвался с них. «Блять, блять!» — мысленно взвыл оборотень, хватаясь за палец. — Нет, нет, пожалуйста, Цую, — забормотала ведьма, — Где же ты?       И Бакуго невольно понял — вся эта боль в теле ведьмы принадлежала не ей. Он снова дëрнулся от боли, сматерился про себя, а ведьма сдавленно вскрикнула. Нет, эта боль была не от боевых ран. Кто-то методично мучал каппу, иначе откуда эта невыносимая боль, будто… Оборотень содрогнулся. Будто прямо сейчас кто-то выдирал ногти несчастной фамильярше ведьмы. Но ещë до того, как Урарака, корчась от боли, которую ощущала практически также ярко, как свою собственную, что-нибудь предприняла, что-то лопнуло в еë груди. И теперь Бакуго взвыл уже в голос, складываясь пополам. Что-то заложило его уши, голова затрещала, а пьянящее чувство даже остаточной магии в теле утекало через пальцы. Было так больно, что вдохнуть не получалось — оборотню казалось, что его грудная клетка просто взорвалась изнутри, и теперь рëбра торчали наружу. — Цую! — закричала ведьма, и Бакуго, захлебываясь слезами, схватился за грудь. — Нет, нет, нет, Цую, ответь. Цую!       Словно у марионетки, с перерезанными нитками, тело ведьмы не хотело подниматься. Боль разрывала виски, выкручивала кости и мышцы, но сильная-сильная ведьма смогла встать и, пошатнувшись, сделать несколько шагов. «Лягушка мертва?!» — похолодев, осознал Бакуго. — «Неужели с такой болью разрывается связь с фамильяром?»       Он утëр слëзы и в какой-то яростной печали направился туда, откуда только ушëл. Слабые ноги то и дело подгибались, и, в очередной раз, тело едва не рухнуло. Но кто-то подхватил его, и тоска ведьмы сменилась ужасом.       Бакуго тоже знал это испещренное ужасными шрамами от огня лицо.       Это был Жрец Огня.