Личная ответственность

Что чувствует человек, когда понимает, что теряет контроль над собственной жизнью? Ощущение паники прошло, досада сменилась принятием и болью, которая временно притупляется рутинными делами. Аврора третью неделю лежала в реанимации, не приходя в сознание. Никаких прогнозов мне никто не давал. Она либо выйдет из комы, либо нет. Вот и всё. Из реанимации только два выхода: либо жизнь, либо смерть. Я всегда был с ней рядом. Но в последний раз не успел в угоду собственным интересам. Она ведь ждала меня, пока я пытался наладить общение с Антоном. Искала меня, звала, задыхаясь от нарастающей боли в груди, а я не пришёл. По потолку блуждает солнечный зайчик, комната пронизана пыльными солнечными лучами. Август. Я заставляю себя встать с постели и принять душ. Под тёплыми струями меня тошнит ничем, очередной приступ тревоги проходится по мне физически, пока я не дотягиваюсь до упаковки антидепрессантов в настенном шкафчике. Я не видел Антона почти месяц. Помогла ли ему терапия в центре? Собирается ли он жениться? Откроет ли Аврора свои глаза сегодня? Но ни сегодня, ни завтра это не происходит. Я снова еду в больницу, поднимаюсь на самый верхний этаж, и нахожу нужную палату. Чтобы попасть внутрь, нужно убедить весь сестринский пост, что я не брошусь в панике кричать, плакать и выдирать из больной девушки трубки медицинских приборов. После препирательств и задабриваний липкими плитками шоколада, я, наконец, вхожу в палату и смотрю на сестру, у которой уже нет наркозной маски. Из-за отёка гортани она лежит с трахеостомой, и лицо её спокойно и безмятежно. Внезапный инсульт, остановка сердца и поражение центральной нервной системы, вот спектр наших проблем. Неожиданно, но так бывает, особенно у наркоманов со стажем независимо от возраста и степени ослабленности организма. Иногда мне кажется, что она меня слышит, но бдительные медсестры лишь буднично вздыхают и поскорее выпроваживают из палаты. Здесь нельзя разговаривать и просить вернуться человека из небытия в собственное тело. Плохая примета. Но я все равно успеваю тихо сказать, что люблю её и жалею, что не оказался рядом в тот переломный момент. И это правда. После больницы я пью двойной кофе и отправляюсь в ветклинику. Но и там моя голова постоянно прокручивает мысли об Авроре. В редкие минуты отдыха от тяжёлых мыслей я начинаю думать об Антоне. Вспоминаю именно тот кусочек нашего лета, ровно до того момента, пока его не озарило, что я – его тот самый невольный пассажир. Антон был собой, да, пусть даже с зависимостью, но собой. Но эта его идея обратиться в полицию, да ещё и сесть за решётку… Она всё перевернула. У меня просто не было выбора. И времени. А еще после разговора с тем чудаковатым доктором из реабилитационного центра я заблокировал номер Антона, чтобы не сорваться и не позвонить ему. Я удалил себя из всех соцсетей, чтобы однажды не найти страницу Антона, где он окажется отмечен на фото c хэштегом, например: «Wedding». Я должен учиться жить без него. Я должен дождаться выздоровления сестры. Я должен заняться работой, чтоб оплачивать счета. Я должен… Я снова возвращаюсь домой после трудового дня. Мне в очередной раз страшно хочется всё бросить и поехать в реабилитационный центр, войти в палату с номером «17» и просто ещё раз взглянуть в светлые глаза. И мне на миг станет лучше. Мне хочется взять его руку и рассказать, как мне плохо, но я упорно иду мыть посуду, пол, вытирать пыль, читать на ночь и пить снотворное, чтоб спать, а не ворочаться в бесконечной агонии своего «Я должен». Завтра новый день, и он такой же, как предыдущий. Я не имею права быть слабым, пока другим реально тяжело. В одиночестве я смотрю на летние сумерки за окнами. Сегодня особенно душно, особенно горько. Тёплый воздух проникает с улицы в дом, на часах десять вечера. Я ищу свои антидепрессанты, без них я ни за что не лягу. Внезапно чужой мелодией звонит телефон на кухонном столе. Вероятно, сбились настройки. Рингтон слишком громкий и пугающий, да и незнакомый номер не сулит ничего хорошего. Почему-то я предполагаю, кто это. Трясущимися руками я поднимаю трубку. - Добрый вечер, это горбольница, - голос женский, очень усталый и будто извиняющийся. – Вы ведь брат Авроры Поповой? - Да, - отвечаю я, забыв о приветствии. – Она пришла в себя? - Она умерла. Время смерти двадцать два - двадцать два. Она сказала что-то про сердце. Что они сделали всё, что могли. Аврора умерла, ни разу не придя в сознание за эти четыре недели. Я сел за стол и посмотрел на недопитый чай. Кажется, эта кружка стоит с позавчерашнего утра. И нет, она не летит со стола, разбиваясь о дверной косяк. Не переворачивается стол, и стулья не летят в стены. Не сдираются кухонные шкафчики с петель, и не падает на пол деревянная хлебница, разламываясь на дощечки. И нет у меня ни истерики, ни крика или слёз, у меня вообще ничего внутри нет, всё пусто. Всё сгорело. За окном по-прежнему тёплая ночь. Вся боль, когда-то испытанная мной, будь то ожог горячим маслом, острый осколок стекла, сломанная кость, зубная боль, резкая боль в паху равно как пронзительная боль в ухе, приходит ко мне, когда я сажусь в машину. К физической боли добавляются еще и все мои страхи и сдавливающие грудь ужасы, такие как все мои кошмарные сны и сонные параличи, боль расставания и горечь утраты, всё это одним огромным потоком наваливается на меня, когда мозг, наконец, доносит мне, что случилось. Вот, что я чувствую. А еще вина. Чувство вины сдирает с меня кожу, а одиночество из долгого превращается в вечное, и я веду машину практически на автопилоте. …Вот бы влететь в стену, чтобы всё закончилось, но я не наркоман, и инстинкт самосохранения у меня работает отлично. Мысли останутся мыслями, а впереди еще печальные процедуры, и их нужно провести, неважно, что я чувствую при этом. В больнице пустые коридоры, открыты окна и на свету фонарей роется мошкара. Персональный ад открывает свои двери для меня одного. Я что-то подписываю, забираю какие-то вещи, отвечаю на чьи-то звонки, всё это словно во сне. Ранним утром мне звонит даже отец Антона и приносит свои соболезнования, намекнув, что перевёл мне какую-то сумму денег в качестве поддержки и помощи в похоронах. Я настолько раздавлен, что, только положив трубку, понял, что не поблагодарил его и не спросил про Антона. Хотя какое это имеет значение. Антон приказным тоном сказал мне убираться из его жизни. Авроры больше нет. Я стою на краю пропасти, и меня больше ничего здесь не держит, кроме долбаных инстинктов. Похороны проходят быстро и скомкано, небольшая кучка родственников и пара институтских друзей: у нас всегда был маленький круг общения. Вдали я вижу даже группку молодых людей, неопрятных и с блуждающими взглядами, это явно друзья-торчки Авроры, которые не могут отделить реальность от сна. На всех надеты джемперы, либо худи с длинными рукавами и одна эта проклятая стойка на всех – стойка зомби с опущенными плечами и вытянутой шеей. Я угадаю их из тысячи даже среди деревьев и каменных надгробий, среди обычных людей, я без труда читаю их принадлежность к тому особому кругу, в котором была моя сестра. Они ощущают на уровне подсознания мою ненависть, они не подойдут попрощаться. Но и спящая вечным сном девушка в белом свадебном платье не исправит их, не заставит отказаться от своих пороков. Ощущение наркотической ломки для них гораздо хуже, чем мнимая смерть, ведь это случится с кем-то, но только не с ними, да и если случится, то очень не скоро. Нежные лилии падают ворохом на свежую землю, и впервые мои слёзы неконтролируемо капают внутрь, и я, наконец, разрешаю себе признать, что я остался один. Я хочу поскорее домой. Это какая-то глупая игра или плохой спектакль, который никак не заканчивался и насиловал меня самым извращённым способом. А впереди ещё прощальные речи, соболезнования, печальные взгляды и идиотские объятья с похлопыванием по спине. Пожалуйста, хватит. Но, наверное, и не это худшее. Зря я так. Куда тяжелее мне даётся вернуться под вечер в свою квартиру. Я вымотан, выжат, у меня нет никаких сил. Антидепрессанты закончились, и у меня нет нового рецепта на них. Вот дерьмо. Я ложусь на постель и, самое скверное - я не могу уснуть. Корчиться и извиваться, чтоб принять удобную позу и уснуть не помогает, сон так и не идёт. В последние дни и ночи я превратился в стоячего монаха: не садился и не ложился, пока крайнее изнеможение не подкашивало мои ноги. Теперь я также лежу, пока мои воспалённые глаза сами по себе не слипаются липким тревожным сном. Но острая головная боль будит меня в четыре утра, заставляя скулить и плакать. Я принимаю наспех душ, пью горький кофе, но мне ничего не помогает. Я больше не могу оставаться в этих стенах захламленной квартиры, где до сих пор находятся вещи Авроры. Я сажусь в машину и уезжаю на работу. Но, убегая от дома, я не убегу от самого себя. Около девяти утра кто-то звонит на сотовый. Я машинально беру трубку. - Арсений, добрый день. Это Дмитрий, психолог из реабилитационного центра. - Ах, да, - я невесело усмехаюсь. – Тот самый безалаберный нахальный мужик, который со всеми на «ты»? Здравствуйте! - Не понял, - он попытался подыграть мне. – И как мне теперь выражать соболезнования? - Я благодарен за ваше внимание. Нет, правда, спасибо. Сейчас мне важно любое общение, даже такое циничное. Мы немного поговорили об Авроре, о заключении врачей, будто старые близкие друзья. - Арсений, ты, получается, торчишь теперь круглые сутки в своем зоопарке? - У меня лечатся в основном кошки и собаки. Иногда попугаи, лемуры и хамелеоны. Один раз приводили дикобраза. Зоопарком это не назовёшь. - Это не меняет сути, что домой теперь ты ходить не будешь. - Дим, - я подхожу к окну и рассматриваю просыпающийся город в лучах розового солнца. – Я не могу пока находиться там. Здесь как-то мне проще. Не понимаю только, почему вас это так интересует. Я не ваш пациент. - Слушай, давай на «Ты», а? – в голосе звучит дружеская неприязнь, еще немного, и он скажет, что я его заебал. – Мне, правда, жаль, что Аврора … что она… - Я понял. - Во сколько ты будешь дома? Я позвоню тебе. Хочу поговорить в нерабочей обстановке. - Я не жду психологических сеансов, - удивляюсь я. – Или если ты решил, что я в шаге от суицида, то будь спокоен. Я в своём уме и делать ничего такого не собирался. - В девять вечера? - Вряд ли. Я буду еще в клинике. - В десять? - Давай я сам позвоню? - Я тебе не мальчик на побегушках. Надо поговорить и точка. - Не дави на меня. - Бесишь. Чёрт их разберёт, этих психологов. О чём мой внезапный друг решил поговорить в ночи, не ясно, но он на миг отвлёк меня от этой убивающей рутины в череде однотипных ужасных дней. Но после нескольких приёмов мохнатых пациентов, разборов бумаг и прочих мелких дел я совсем забыл об этом разговоре. Я снова ушёл в себя. И засиделся до полуночи. Можно было бы остаться в клинике ночевать, но уборщица придёт лишь утром, а тяжёлый животный запах невыносим и без того для едва спящего меня ночью. Ладно. Домой, так домой. Августовская ночь тепла и хороша. Хочется в такую ночь под луной целоваться до мурашек, иначе какое это лето без поцелуев и нежности? Я вышел из лифта, и на площадке зажглась и тут же потухла лампочка, перегорев. Но я ясно увидел сидящий на полу тёмный силуэт. Я не сошёл с ума. Или сошёл? Да нет же, просто показалось. На фоне усталости и страшной мигрени, да ещё и в час ночи, мне могло привидеться всё, что угодно. Я быстро прошёл к дверям квартиры, на ходу подбирая ключ и про себя сомневаясь в собственной адекватности. Мне же не показалось? Я отомкнул дверь и на входе не смог её закрыть. Тот, кто сидел в коридоре, встал и преградил мне путь в собственную квартиру. Мне стало страшно, и от растерянности я тихо охнул. Меня втолкнули одним движением в квартиру, чьи-то руки тут же легли мне на щёки. Лязгнула на сквозняке входная дверь. Нападение? Попытка ограбить? Что это такое?! Я путался в чужих руках в кромешной темноте, а человек в легкой черной мантии с капюшоном на голове, тяжело вздохнул и прижал меня к стене. Щелкнул выключатель. В свете голубой лампы надо мной возвышался Антон. Мне не хватило воздуха. - Ты?! – я не верил своим глазам. – Антон, что ты тут делаешь? Он привычно улыбнулся, и эта его улыбка была похожа на луч солнечного света на морских скалах после летнего дождя. - Прости, - сказал он. – Я не умею по-нормальному. Он крепко обнял меня. Без разрешения, без предупреждения – точно так же, как он когда-то ввалился в мою жизнь через окно старого деревенского дома. - Я так скучал, Арс, ёбаный твой рот, - расчувствовавшись, выдал Антон. - Да, - усмехнулся я, утыкаясь в его грудь. – По-нормальному, пожалуй, ты действительно не умеешь. Он жадно втянул ноздрями мои волосы и осторожно поцеловал куда-то в угол губ. - Мне жаль, что всё так получилось, мне жаль, что ты потерял сестру, - произнёс он, даже не думая дать мне хотя бы какое-то пространство. - Откуда ты узнал мой адрес? – отдышавшись от нахлынувших эмоций, спросил я. – Откуда узнал про Аврору? - Дмитрий сказал, - непосредственно открыл все карты Антон. - Так вот зачем он звонил, - вспомнил я наш утренний разговор. – Это он тебе сказал, что я прихожу поздно! Антон улыбался, не сводя с меня глаз, а я настолько растерялся, что стоял и глупо переминался с ноги на ногу, не зная, как себя вести. - Я не мог тебя оставить во всём этом, - сказал Антон. – Арс, я вёл себя как мудак. Прости меня. Он вдруг опустился передо мной, хватая меня за колени. Только этого не хватало. - Я должен был быть всё это время с тобой! – сказали мне в бедро. – Я должен был поддержать тебя! А ты заблочил меня везде, и весь месяц, сука, я не знал ничего! - Антон, прекрати и встань с пола! – мне уже сложно было стоять в этих железных клещах. – Я сейчас упаду… - Я не знал, что с тобой, как ты, с кем ты, - перечислял Антон все свои страдания. – Но я всё понял. Ты меня хорошо проучил, просто десять из десяти, блять, но я продолжаю лечение, сейчас у меня первый перерыв, потом снова комплекс терапии, и уж поверь, теперь я не буду вести себя, как уёбок. Ты мне веришь? Я всё-таки потерял равновесие. Мы сидели в коридоре среди разбросанной обуви, зонтов и прочего шмотья, и я даже до конца не мог поверить в происходящее. - Ты меня простишь? – спросил Антон, целуя мою ладонь. - Антон, мне бы немного мысли свои собрать, - взмолился я. – Ты не можешь вот так придти и … - Могу, - оборвал он и придвинулся ко мне так, что его легкое дыхание обдало мне лицо. – Ты – мой. Не представляешь, я четыре часа просидел на лестничной клетке, чтобы тебя увидеть. И теперь я не уйду без твоего прощения. - Хорошо, я тебя прощаю, - быстро сказал я. – Теперь ты уйдёшь? Он секунд пять изучал меня и резво встал. - Конечно, нет, - деловито сказал он, протягивая мне руку и помогая встать. - Раз ты меня простил, я тем более останусь. Это же очевидно. Ну, где у тебя кухня? Он по-свойски включил в кухне свет и открыл полупустой холодильник. - Яйца есть, молоко… Ага, хорошо, - довольно щелкнул он пальцами и посмотрел на меня. – Иди в душ, а я пожарю яичницу. - Ты ведь не умеешь готовить! Он тепло засмеялся, заполняя собой, своим смехом и светом мой дом. - Тётя Груша меня многому научила, не переживай. - Послушай, - я строго закрыл холодильник и оставил руку на дверце, как бы преграждая путь Антона к плите. – Я не готов сейчас так просто взять и впустить тебя в свою жизнь. Я не уверен, что ты полностью излечен и однажды не сорвешься. Я не вывезу снова ехать за кем-то, к кому привязался, на окраину Москвы и откачивать его в чужой квартире или клубе. Я не вывезу еще одной смерти в случае передоза или суицида, или просто от сердечного приступа. Я не хочу снова это проходить! Антон хлопнул глазами. - У меня хороший прогноз, - сказал он, замешкавшись. – И психотерапевт мной доволен… - Конечно, - мне стало смешно. – Настолько доволен, что дал мой адрес. Для этого ему явно пришлось залезть в личные данные Авроры. Хотя он громче всех кричал, что инфа о пациентах конфиденциальна. - Ой, Арс, ну камон, - закатил глаза Антон. – Я бы тогда нашел тебя через Ивана, поверь. И вообще, почему ты решил, что я сорвусь? Единственное, куда я сорвался со стационара – к тебе. Я молчал, мучительно соображая, выгнать его или снова рискнуть своим здоровьем, как физическим, так и ментальным. - Ладно, - он неожиданно сдался первым. – Давай ты сейчас пойдешь принимать ванну, а я сделаю тебе поесть и уйду. Когда ты вернёшься – меня здесь уже не будет. - Нет, Антон. Ты уйдёшь сейчас и оставишь меня в покое. Мне нелегко даются эти слова. Улыбка на лице Антона сменяется гримаской разочарования, брови сходятся на лбу печальным домиком. - Но мы же чувствуем друг к другу что-то большее, чем просто симпатию, - с надеждой вопрошает Антон, и это начинает меня злить, потому что от этих слов я снова теряю контроль над собой. - Да, представь себе, Антон, у людей случается такое, что они любят, но не возвращаются друг к другу! Я осёкся и замер, сообразив, что сморозил. - Ладно, - быстро перевёл я тему. – Яичницу так яичницу. Но Антон тоже сразу во всё въехал и теперь стоял с открытым ртом и блестящими глазами. От волнения он забыл все слова и немо открывал и закрывал рот, указывая на меня ладонью. Я направился мимо него в сторону ванны, и, конечно, он как голодный кот посеменил за мной следом. - Ты сказал… - Это образно, - я включил свет в ванной. – Ты всё не так понял. Странный жар прилил к щекам, снова нахлынувшие чувства заставили сердце забиться чаще. - И что же я не так понял, Арсений?! – Антон завалился в тесную ванную, случайно смахивая со стиралки бутылочки шампуней и гелей. – Что мы друг друга любим, но не будем вместе? Я демонстративно стянул с себя футболку и посмотрел с вызовом на Антона. - Можно я всё-таки приму душ? Ты же не будешь стоять и смотреть? - Буду, - с готовностью кивнул он. – Конечно, буду! - Антон, тебе пора. Струя горячей воды наполнила паром комнату. Зеркало вмиг запотело, Антон непонимающе пялился на меня. Я снял с себя брюки и в трусах залез за шторку в ванну. - Хорошо, - услышал я сквозь шум воды. – Я уйду. Но и ключи от твоей хаты заберу. У тебя точно должен быть где-то дубликат, вот и пользуйся им. - Чего?! – до меня не сразу дошёл столь хамский посыл. Я высунулся из-за шторки, наблюдая, как Антон быстрым шагом прошёл к дверям и вытащил ключ из входной двери. - Ты у меня спёр телефон, - напомнил он, открывая дверь и выходя. – А я у тебя конфискую ключи. Мы квиты. Кстати, замок можешь не менять, не трать время. - Антон, вернись! – я выскочил из душа, но поскользнулся на мгновенно растёкшейся луже на розовых квадратах плитки. Чуть не упав, я схватился за висящее на крючке банное полотенце, и Антону вполне хватило этой минуты, чтобы вызвать лифт и спокойно уехать. Я вышел на балкон и посмотрел на удаляющийся довольной походкой силуэт. - Антон! – крикнул я. – Отдай ключи, мне завтра на работу! Этот гад тут же обернулся и радостно послал мне воздушный поцелуй. В свете мигающей вывески круглосуточной аптеки я ясно разглядел его счастливое лицо. - Арсюша, любимый, не стой в мокрых трусах на сквозняке! – вдруг выкрикнул он на весь двор. Я даже присел в коленях, вцепившись в балконную раму. Где-то сработала сигнализация, противным визгом оглушив всю окрестность. О, чёрт. - У меня нет дубликата! – всё-таки крикнул я тоже, рискуя разбудить весь дом. Но слабая надежда вернуть ключи меня не покидала. Антон спокойно убрал руки в карманы и сказал: - Арс, ты такая кошечка, я не могу. Смотри не вывались, у тебя всё-таки нет девяти жизней. - Издеваешься?! С другой стороны, четвёртый этаж, можно спокойно сломать позвоночник. - Антон, я тебя прошу, отдай ключи, - стараясь успокоиться, попросил я. – У меня завтра важная встреча. Я не могу оставить квартиру открытой… Наш дом не охранялся, и если еще из моего жилища вынесут последнее, мне останется только идти побираться или торговать телом. Антон отставил ногу в сторону и, подумав, снова заорал на весь двор: - Ладно. Скажи, что ты меня любишь, и я положу ключи тебе в почтовый ящик. - Ключ от почты тоже в этой связке, боже! – до меня не сразу дошло, что он сказал. – Подожди, что я должен сказать?! - Эй, придурки, - вдруг сказал низкий мужской голос откуда-то сверху, этажа на два-три выше. – А ну заткнитесь, третий час ночи на дворе. - Пусть скажет, что любит меня! - без зазрения совести сообщил Антон. - Я щас вылезу, ебало тебе набью, - лаконично пообещал голос. - За любовь не грех и по ебалу, - развёл руками Антон, звеня связкой ключей. Голос помолчал, но потом вдруг согласился. - Стой на месте, - попросили с готовностью. – Я щас, только штаны надену. Я занервничал ещё больше. Антон – это нечто. Даже в такую тёмную полосу моей жизни ему удаётся отвлекать меня от моих несчастий. - Уходи, - сквозь зубы прорычал я, свешиваясь с балкона. – Антон! - Ты меня любишь?! - Ты хочешь сейчас это выяснить?! Не кажется ли тебе, что это немного не вовремя? – мне действительно стало страшно за него. За свою репутацию я уже не беспокоился. Антон и так прославил меня перед доброй половиной жильцов. Между тем, публика продолжала расти. - Молодой человек, я сейчас вызову полицию! – сказала какая-то бабка со второго этажа. – Немедленно прекратите хулиганить! - Да не надо, бабушка, там к нему уже спускаются, - оповестил ее еще один зритель. - Я тебя люблю, Арсений Попов! – закричал Антон, и я чуть не провалился сквозь землю. – Мне всё равно, что скажут все эти люди, я тебя люблю! Ясно?! - Блин, ребят, вы такие милые, - сказала какая-то девушка из окна неподалёку от меня. - Хорошо, - сдался я. В конце-концов, это надо было прекращать. Ещё минута, и Антон, правда, огребёт от всего дома. Боже мой, какой же он отбитый. Ему даже не надо ничем закидываться или напиваться, чтобы творить подобные чудеса. У него нет ни комплексов, ни преград для достижения своих целей. И как же мне это нравится. - Я люблю тебя, Антон, - сказал я, и во дворе воцарилась тишина. Как по волшебству стихли звуки сигнализации, перестала лаять чья-то собака, а недовольный бубнёж резко прекратился, сменившись недоуменным молчанием. Девушка по соседству умиленно ахнула и захлопала в ладоши. Аплодисменты раздались ещё и с этажей ниже. Антон улыбался от уха до уха. Ещё немного, и он раскланяется, принимая овации. - А теперь уходи, - зашипел я ему. – Заканчивай всё это! Я уже забыл и про ключи, и про мужика, который обещал надавать по щам Антону, и про то, что стою в мокрых боксерах на балконе. - Ладно, ухожу, - поднял руки Антон, казалось, сообщая об этом абсолютно всем. – Я ухожу. И пошёл обратно в подъезд. Ко мне.