Темная сторона эрури

Леви сидит на кровати. В комнате холодно, но он этого не чувствует. Только там, где рука Эрвина сжимает его предплечье, жар. Холодное лезвие касается кожи, входит чуть глубже, и Леви видит красные капельки. Эрвин проводит ножом еще раз, и их становится больше. Леви мучительно выдыхает, едва не стонет. По телу разливается странное ощущение: нечто похожее он испытал когда-то давно, когда, еще подростками, они с Фарланом раздобыли опиум. Эрвин проводит ножом по его коже еще раз — остаются две полосы крест на крест. Леви закрывает глаза, запрокидывает голову. Он чувствует, как кровь течет по коже, как Эрвин слизывает ее языком. От слюны порезы саднит, и Леви громко выдыхает сквозь зубы. Эрвин довольно бормочет что-то и закатывает второй рукав на рубашке Леви. Это началось, когда погибли Фарлан и Изабель. Леви долго не мог оправиться от потери. Его сводило с ума, что он остался жив. Ему снилось, как он кидается им на помощь и каждый раз опаздывает на долю секунды. Иногда, уже на рассвете, сквозь утреннюю дрему он будто слышал их голоса. Изабель говорила: «Это все из-за тебя, братик. Посмотри, что ты сделал с нами! Если бы ты не потащил нас наверх, ничего бы не случилось! Это ты виноват! Мне так было больно!» Фарлан вторил ей: «Знаешь, как больно, когда тебя разрывает на куски? Откуда тебе знать, Леви! Тебе всегда было плевать на нас!» Леви просыпался, закрывал уши руками и беззвучно плакал. Однажды он порезался, когда брился. Кровь выступила на щеке, и Леви смотрел на нее, будто завороженный. Кожу неприятно тянуло. Кровь капнула на рубашку. И что-то глубоко внутри, знакомыми голосами, подсказало: так правильно, он должен заплатить своей кровью за то, что сделал с ними. Леви начал с пальцев. Порезы были незаметны, крови выступало совсем немного. Скоро он перешел на бедра и руки. Он резал себя ножом или бритвой, смотрел на кровь и прислушивался к ощущениям. Ему нравилось. Обычно он делал это утром или вечером, пока был в ванной один. Но однажды он случайно остался в комнате один: ему дали увольнительный, но идти ему было некуда, и он просто сидел на кровати. Леви взял в руку нож, закатал рукав. Когда показались первые капли крови, он надавил на руку, чтобы выступило побольше. И вдруг почувствовал чей-то внимательный взгляд. В дверях, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди, стоял Эрвин. Он не спросил, что Леви делает, не назвал его придурком и не потащил в санчасть. — Тебе помочь? — спросил он. Леви машинально кивнул, не задумываясь над смыслом этих слов. Эрвин подошел к нему, опустился на колени перед кроватью, сжал его руку и приник к свежему порезу губами. Потом он взял у Леви нож и осторожно оставил еще один порез рядом с тем, что еще сочился кровью. В тот раз между ними ничего больше не было. Потом, через пару недель, когда они снова остались наедине, все повторилось. Эрвин резал его руки, сжимал их сильнее, чтобы выступила кровь, и слизывал ее. На его губах остался вкус железа. Леви с удивлением заметил это, когда Эрвин поцеловал его. Так же, как наносил порезы, молча и деловито, он раздел Леви, просто снял с него штаны вместе с бельем. И уже потом, втрахивая его в кровать, заговорил. Он говорил, что вид крови его возбуждает, что Леви всегда привлекал его, что теперь они будут вместе. Сама по себе физическая близость никогда Леви не интересовала. Но стоило Эрвину взять в руки нож или бритву… Голова шла кругом от его прикосновений, от холодного лезвия, от вида крови, от вкуса крови на его губах потом. После каждого раза Эрвин оставлял метки — порезы на бедрах Леви. Эти порезы были глубже, чем на руках, и заживали дольше. Трахая Леви в очередной раз, Эрвин ощупывал шрамы и довольно хмыкал. Иногда, вжимаясь лицом в подушку, Леви гадал, почему терпит это. Механика процесса никак не задевала его. Он чувствовал, как Эрвин целует его в шею или в грудь, сжимает губами или зубами соски, как берет его член в рот, как входит в него, как целует, но ему было все равно. Физическое возбуждение и разрядка потом не отзывались в его душе ничем, кроме отчужденного «опять мы испачкали постель». Когда-то давно Фарлан рассказал ему, что, если ласкать свой член рукой, наступит такой невероятный кайф, который ни с чем не сравнится. Леви попробовал, но не почувствовал ничего. Он смотрел на белесые пятна на одеяле и не чувствовал ничего, кроме досады: это же надо потом отстирывать. Какой-то особенно холодной ночью Фарлан предложил сделать это, чтобы согреться. И Леви трахнул его так же равнодушно, как недавно — свой кулак. Фарлану, однако, понравилось, и они потом делали это еще несколько раз. Теперь Леви так же спокойно и равнодушно подставляется Эрвину. Ладонь Эрвина ложится на его вставший член, и Леви снова вдыхает. Эрвин довольно хмыкает. Он верит, что Леви возбуждают его прикосновения. Леви не возражает. Пусть. Ему нужно только, чтобы Эрвин пускал ему кровь, слизывал ее. Эрвин проводит тупой стороной ножа по коже, и Леви невольно вздрагивает. Он представляет: сейчас лезвие пройдется не поперек, а вдоль по венам, и крови будет так много, что ее не остановить. И тогда он умрет. Эта мысль возбуждает сильнее, чем любые ласки, и он невольно стонет. Эрвин прорезает его кожу у самого запястья, почти там, где бьется пульс. Поперек, конечно. Эрвин не хочет причинить ему настоящий вред. Как-то он сказал Леви, что любит его. Но Леви кажется, что его нельзя любить. Его тело годится только для боя. А душа — черная и мрачная, как скопившаяся венозная кровь. Он даже не уверен, что заслуживает «помощи» Эрвина. Новый порез заставляет его вздрогнуть. — Больно? — спрашивает Эрвин и прижимается губами к его руке, слизывает кровь. — Нет, — глухо говорит Леви. Это ложь. Кожу саднит, а потом порезы будут чесаться. Останутся шрамы. Леви устраивает. Лучше такая тянущая боль на коже, белесые и розоватые шрамы, чем голоса погибших друзей в предрассветных сумерках. Они перестали приходить к нему, когда Эрвин стал ему «помогать». Леви боится, что они вернутся, если их с Эрвином игры закончатся. Эрвин целует его, грубо толкаясь языком в рот. Леви чувствует привкус крови. Соленое железо на языке. Эрвин, не глядя, стаскивает с него штаны, рука замирает на бедре. Пальцы скользят по шрамам. Эрвин считает вслух: «Один… Пять… Десять… Двадцать три… Сегодня будет двадцать четвертый». Он целует шею Леви, расстегивает его рубашку. Сегодня они делают это лицом друг к другу. Леви приходится высоко поднимать ноги. Эрвин нависает над ним, глядя прямо в лицо. Леви неуютно под его взглядом, и он жмурится, пытается отвернуться. — Посмотри на меня, — говорит Эрвин. Леви послушно смотрит. Ему не хочется видеть гримасу на лице Эрвина, которая появляется перед оргазмом, не хочется видеть, как кривятся полные губы, как туманятся глаза, как рот открывается. Эрвин всегда выглядит мужественно, в глазах светится ум и хитрость. Но в моменты близости мышцы расслабляются, и его лицо расплывается, становится тупым, как у деревенского дурачка, которого как-то Леви видел возле кабака. Он закрывает глаза, чтобы не видеть этого. Он чувствует, как внутри разливается теплое. Эрвин кончает с глухим стоном. — Кончи для меня, — говорит Эрвин, обхватывая член Леви. Его большой палец скользит по головке, ладонь сжимает ствол. Наверное, это приятно, но Леви ничего не чувствует. Он кончает, потому что его тело реагирует так, как тело любого мужчины, но внутри его пустота. Потом он сам протягивает Эрвину нож и поворачивается так, чтобы ему было удобнее. Эрвин сначала целует его бедро. Когда нож скользит по коже, Леви невольно морщится. В этот раз порез глубже, и кровь попадает на одеяло. Леви недовольно хмурится, и Эрвин понимает это по-своему. — Прости, — говорит он. — Не рассчитал. — Все нормально. Эрвин собирает кровь языком, быстро целует порез и припадает к губам Леви. От вкуса крови снова накатывает возбуждение, но Леви прогоняет его. Он не хочет делать это снова. — Двадцать четыре, — произносит вдруг Эрвин. — По двенадцать на каждом бедре. — Его рука ложится на живот Леви. — Когда дойдем до тридцати, перейду сюда. Не боишься? — Нет, — равнодушно говорит Леви. — Может, дашь мне одеться? Я замерз. Эрвин мотает головой и приобнимает его. После долгого поцелуя Эрвин берет нож и проводит тупой стороной по лицу и шее Леви. — Не боишься, что однажды я порежу тебя слишком сильно? Или просто убью? Например, — шепчет он, проводя кончиком ножа по скуле, — оставлю метку у тебя на лице? Или… Я мог бы вскрыть тебе горло. Не боишься? Леви спокойно смотрит на него. Эрвин говорит серьезно. — Я не боюсь умереть, — отвечает Леви. Эрвин аккуратно проводит ножом по нижней части шеи. Он осторожен, и крови совсем немного. Леви закрывает глаза. Второй порез чуть глубже, но Эрвин все еще осторожен. Иногда Леви жалеет, что Эрвин не собирается на самом деле убить его. Пожалуй, от его рук умереть было бы даже приятно. Следующий порез достается плечу, и Леви чувствует, что крови там уже больше. Эрвин нажимает на его руку, приникает к ней губами. Леви невольно стонет. Голова слегка кружится, он думает, что сейчас ему так хорошо, как не было никогда в жизни. Плечо пересекает еще один порез, и Леви глубоко вдыхает, выгибаясь. — Кайф, — произносит он вслух. Эрвин усмехается. — Я давно заметил, что это тебе нравится больше, чем трахаться. Только не могу понять… Я настолько плох? Леви мотает головой. — Нет, мне нравится. Просто это… Настоящий кайф. Он не лжет только насчет кайфа от порезов. Физическая близость ему безразлична. Но он не хочет обижать Эрвина. Ему это почему-то важно. А Леви не хочет, чтобы их игры прекратились. Эрвин осторожно берет его предплечье. «Я люблю тебя», — шепчет он, оставляя еще один глубокий порез. Леви только улыбается в ответ. Кровь течет по его руке, и Эрвин осторожно слизывает ее языком.