Про них

Рэйзор приходит с запахом влажной шерсти. Фишль — с пряным запахом травы-светяшки и напряжением в наэлектризованном воздухе. Беннет тонет в этих запах и молится, чтобы его никогда не спасали. Он не хочет спасения. Спасение — не про них. Про них — это тихие разговоры у костра, летящие в ночное небо снопы искр, обжигающих своей яркостью, и еле уловимый запах оладушков, приготовленных Рэйзором. Про них — это улыбка на губах Фишль, ее едва слышное «спасибо» и взгляд, полный искренней благодарности за то, что Беннет вновь клеит пластырь на ее колено. Про них — это рука Беннета в руке Рэйзора, пальцы — в волосах Фишль, и так и не произнесенное «твоя неудача нам не страшна», застывшее на губах. Беннет улыбается, всегда улыбается, когда думает о них. Этот мир полон тайн и загадок — у Фишль всегда темнеет взгляд и тускнеет улыбка, когда Беннет говорит об этом, а Рэйзор лишь качает головой и немного хмурится, не в силах подобрать нужных слов, — но именно этот мир свел их вместе, столкнул, сплел в единое целое, и, кажется, что бы там впереди ни ждало, они не расплетутся, не рассыплются на части, не расстанутся, так и замерев странной скованной вместе цепью. Расставаться — не про их. Про них — это разглаживать залегшую складку между бровями, сцеловывая тревоги невесомыми касаниями губ. Про них — это обнимать, утыкаясь носом в шею, и слушать — чувствовать — биение сердца под пальцами. Про них — это остаться рядом, даже если все со стремительной скоростью покатится в бездну. Беннету с ними — тепло, так тепло, как не греет ни одно Пиро, ни один костер, потому что — внутри. Где-то там, куда не достанет взор ни одних богов. Где-то там, чему он и сам не знает названия. Где-то там, про что даже Оз только многозначительно молчит, улетая в черничную темноту ночи. Беннету тепло, и он знает, что и им тоже. Понимает по тому, как доверчиво Рэйзор закрывает глаза и снимает при нем капюшон, расслабленно растекаясь на коленях. По тому, как Фишль снимает повязку, открывая глаз, и распускает волосы, в которые Беннет тут же зарывается пальцами. По тому, как они оба обнимают Беннета, обрабатывают его порезы, меняют пластыри на новые, чистые, и целуют снова набитые синяки. Это все между ними — хрупкое, но парадоксально крепкое. Теплое, мягкое, уютное, убаюкивающее и манящее своей глубиной. И Беннет падает, падает, падает — так долго, как может, зная, что его поймают внизу. Зная, что внизу он будет не один. Одиночество — не про них. Про них — сплетенные вместе ладони, сытный ужин и истории, рассказанные Фишль будто бы для них, а будто бы и просто так, в пустоту, в жаркую пелену летней ночи. Про них — беспокойство в глазах Рэйзора, когда Беннет приходит в Вольфендом, просто чтобы увидеться, и его же яркая, немного неловкая, но такая родная улыбка, когда они приходят вместе с Фишль. Про них — ласковые прикосновения губ к губам, влажные выдохи в кожу, друг в друга, в то самое скрытое от всех посторонних глаз нечто, что взрывается каждый раз, опаляя и сжигая своим теплом. Беннету нравится. Беннет правда их любит. Иногда ему кажется, что все его неудачи в прошлом и будущем компенсируются вот этим — тем, что есть между ними в настоящем. Тем, кто они друг для друга. И тем, кто они все вместе. И если это действительно так, если ему не везет лишь для того, чтобы он мог тонуть в них, в их запахах, растворяться в прикосновениях и плавиться от заботы — пусть. Пусть так. Беннет будет тонуть и молиться, чтобы его никогда не спасли.