Катарина

— Он вынужден был уехать, у него не было выбора, Катерина.  Я медленно кивнула, и спустя мгновение меня беспощадно задушили предательские слезы. Приложив ладонь к лицу, я едва сдерживала всхлипы. Неугомонный ветер обдувал заплаканное лицо, влажное от слез, отчего становилось еще более зябко. Сердце продолжало испуганно колотиться, а воздух в груди постепенно заканчивался. Слова про Алекса болезненно полоснули по сердцу, а в висках отозвалась неприятная ноющая пульсация.  — Не знаю… я не… я не знаю, что мне делать, — честно призналась, не в силах больше сдерживаться. — Мне страшно… Я совсем одна и ничего не могу сделать. У Кристофа моя сестра, и он в любой момент может… Я не хотела… я не предатель!.. — Ты прости… я не могу прикоснуться к тебе, чтобы хоть как-то утешить. Это будет слишком подозрительно, — тихо произнес Макс, грустно взглянув в мое поникшее и покрасневшее от слез лицо. — В произошедшем нет твоей вины. Кристоф в своем репертуаре, и ты по нелепой случайности попала в его игры. Он уже давно зуб на меня точит, за мной слежка уже год идет. Вот только прямых доказательств у него на меня нет. Ровно до этого момента…  — он громко выдохнул и выдержал недолгую паузу, словно поразмыслив о чем-то, а после продолжил. — Настоящей разведчице я должен был сообщить информацию. Тебе я сообщать ничего не буду для твоей же безопасности. Кристофу скажешь, что я все прознал и ничего не сказал тебе. В остальном клевещи на разведчицу… мол она дала недостоверные сведения. Раз она прогнулась под немцев, значит жизнь ее уже ничего не стоит… — Погоди… а как же… — я подняла растерянный взгляд, изумленно похлопав влажными ресницами. — А как же ты? Что же будет с тобой? Парень грустно улыбнулся, словив мой испуганный взгляд.  — За меня не беспокойся. Я был готов еще с самого начала. Нас в разведшколе к этому тщательно готовят… Ты лучше себя и сестру свою спаси. В июне американцы второй фронт открыли. Наши Украину и Беларусь освободили от фашистов. Через месяц-другой доберутся и до Германии, слышишь? Наши всех освободят, Катерина… Скоро все закончится. Ты только держись… Я улыбнулась сквозь слезы. Перчатки напрочь промокли, но я продолжала вытирать ими влажное лицо.  — А Псков? Псковщину освободили?! — прохрипела я с надеждой.   — Летом еще! И Ленинград освободили, и Прибалтику совсем недавно… — сообщил Вальтер, а глаза его радостно забегали по моему лицу. — Скоро все закончится. Передай всем нашим. Немецкая элита уже вовсю списки эвакуации составляет, боятся…. Ничего, совсем скоро сюда придут либо наши, либо союзники и все… До победы остались считанные месяцы.  — Господи… Неужто, неужто это правда? — сквозь слезы и истерику воскликнула я. — Неужели и вправду наши все освободили? У меня родня в Литве… Боже, мне не верится… В тот момент меня одолевали настолько смешанные и противоречивые чувства, что я не знала, как усидеть на месте. С одной стороны, я была под колпаком Кристофа, узнала, что Мюллер все же покинул город, и что возможно, мы больше никогда свидимся. Но с другой стороны получила такую нужную поддержку со стороны Макса, еще и бесценную информации об освобождении наших городов! Где бы я еще узнала подобное? В Германии мы жили все те годы и не ведали, что происходило в мире. Да бог с ним с миром… мы не знали, что творилось с нашей родиной! — Спасибо тебе… — беспомощно прошептала я, понадеявшись, что холодный ветер донесет мои слова. — Это такое облегчение… знать, что с моей родней все в порядке. Что моя земля больше не оккупирована немцами. Ты подарил мне долгожданную надежду на спасение… Парень неловко улыбнулся и достал небольшой хлопковый платок с внутреннего кармана кителя. Я приняла его с благодарной улыбкой.  — Мне пора, Катерина… — Подожди! Что же ты будешь делать? Как мне тебя найти, когда все закончится? Я ведь даже не знаю твоего настоящего имени! — воскликнула я, в порыве остановить его.  Офицер намеревался встать со скамьи, но как только раздался мой голос, остановился и вновь развернулся ко мне. Я уловила до боли теплый взгляд в его глазах.  — Алексей меня звать… — сообщил он, с грустью взглянув на меня. — Советую не тратить время на мои поиски после окончания войны. У тебя будет своих забот хватать.  — Но как же?.. — я зажмурила глаза и покачала головой, пытаясь собраться с мыслями. — Ты с самого нашего знакомства знал, что я русская? — Нас в разведшколе учили всем существующим немецким акцентам. Поначалу мне самому немецкий давался нелегко, я долгое время не мог побороть русский акцент. Поэтому… кому как не мне по первому слогу распознать в тебе русскую? — с легкой усмешкой произнес Алексей, направив сосредоточенный взгляд куда-то сквозь меня. — Да и отличалась ты от всех чопорных немок, к которым я уже успел привыкнуть. Слишком открытая и добрая ты, Катька. Но несмотря на обстоятельства, я был рад познакомиться с тобой.  Я невольно расплылась в улыбке, ощутив, как слезы градом катились по щекам. Но в мыслях звенел последний вопрос, который я просто была обязана задать Алексею, чтобы успокоиться.  — Мюллер… он тоже? Парень встал со скамьи, ободряюще улыбнулся и поправил офицерскую фуражку.  — Ни один разведчик не скажет тебе, что он разведчик… К тому же, не все, кто носят эту форму, подвержены влиянию идеологии. Мюллер не исключение, — невозмутимо произнес он, медленно и осторожно хватаясь за припрятанный за поясом пистолет. А после проговорил тихим и напряженным голосом. — Беги, Катя. Беги и не оглядывайся… С этими словами Алексей вытянул небольшой пистолет и, не прицеливаясь, выстрелил в голову ближайшему мужчине с газетой в руках. Немецкий шпион упал замертво с окровавленной головой, и я испуганно закричала, привлекая еще больше внимания прохожих. С ужасом подскочила со скамьи, коленки дрожали, в горле образовался сухой ком. В панике я не знала куда спрятаться, куда податься.  Началась стрельба.  Люди, которые все это время следили за нами, тотчас же обнажили пистолеты и погнались за Алексеем. Мужчина, который чистил обувь, мигом опрокинул оборудование и бросился в погоню. Женщина, молниеносно сбросив туфли с каблуками, погналась за парнем, предприняв несколько пустых попыток подстрелить его. А двое солдат, что отшивались у «чистильщика» обуви, уже получили пулю с лоб от советского разведчика.  Алексей бежал зигзагами, скрывался за деревьями и опрокидывал все на своем пути, создавая как можно больше препятствий для врагов. Я с замиранием сердца наблюдала, как он удалялся с каждой секундой. Но в один момент едва не повалилась с ног, когда «чистильщик» обуви выстрелил в него. В следующую секунду я все же уловила спину Алексея без единой капли крови. За считанные мгновения он увернулся и даже успел ранить даму с пистолетом. Шаг за шагом он устранял врагов, а я забывала дышать, и каждый раз испуганно дергалась от громких выстрелов.  Параллельно стрельбе на набережной, выстрелы раздались и в кафе. Я нервно оглянулась и уловила напарника Алексея, который устранял подоспевших полицейских, чтобы отвлечь их внимание от советского разведчика. Вокруг царила полная неразбериха из выстрелов, визгов женщин и громких мужских криков. Я терялась во времени, нервно озираясь то в сторону набережной, то в сторону кафе. В конце концов, я испуганно схватилась за голову дрожащими пальцами и села на корточки, чтобы случайным образом не подцепить шальную пулю.  Но в какой-то момент едва не поседела, когда меня схватили за запястье и потащили куда-то в сторону дороги. В том человеке я сразу же узнала шофера, который должен был отвезти меня в Гестапо. Он молча кивнул в сторону машины, куда и повел меня ошарашенную и до ужаса напуганную.  Я не знала удалось ли спастись Алексею. Пока мы ехали по городу, я буквально не отлипала от окон, вглядываясь в очертания мелькающих полицейских в темно-зеленой форме. Но его нигде не было. Я сделала неутешительные выводы: либо его убили… либо ему на время удалось скрыться. Но вряд ли ему надолго удастся спрятаться от Кристофа в Германии. Я ведь даже не знала сколько ему было лет, но при относительно моложавой внешности ему не дашь и больше двадцати пяти. Он ведь был буквально моим ровесником! И уже имел достаточно храбрости рисковать собственной жизнью на благо родины… Мне вдруг стало невыносимо тоскливо за него. А за свою трусость и неуклюжесть стыдно и мерзко на душе.  Когда я уловила знакомые очертания здания, где располагался штаб Гестапо, меня начало трясти еще больше. Слез уже не было, но лицо почему-то по-прежнему оставалось влажным. Глаза щипали и неприятно зудели, горло лишилось влаги, я была даже не в силах сглотнуть слюну. Мысли беспощадно путались, сосредоточиться на чем-то конкретном было просто невозможно. Дышала я то через рот, то через нос и с силой оттягивала воротник платья. Казалось, воздуха в машине категорически не хватало.  Кристоф был в ярости, когда увидел меня.  Я сидела в его кабинете с привязанными к стулу руками как мышка, боясь пошевелиться. А он наворачивал круги вокруг меня с перекошенной от злости гримасой.  — Какого черта ты устроила?! Что наговорила ему?! — нервозно кричал офицер.  — Он обо всем догадался, — повторила я уже третий раз подряд.  Нойманн все не мог поверить, что операция сорвалась.  Но я вдруг осознала, что всех людей, которые следили за нами, Алексей либо убил, либо обезвредил. И, скорее всего, он сражался с ними до последнего, чтобы они ни в коем случае не выдали то, о чем мы говорили.  Кристоф Нойманн лишь строил догадки о том, что же там произошло. А у меня было время ввести его в заблуждение.  — Что он тебе наговорил?! — вновь закричал он, приближаясь ко мне угрожающе-быстро. В бледно-зеленых глазах мелькали опасные искорки. — Отвечай, русская дрянь! — Мы с ним знакомы! Я знаю его, он служил в дивизии Мюллера! — отчаянно завопила я сквозь слезы. — Пожалуйста… я сделала все, что смогла. Я не шпион… я не шпион… я не… В какой-то момент его лицо исказилось от злобы, на нем отпечаталась вспышка ярости. Он замахнулся и влепил мне звонкую болезненную пощечину. Я не успела даже зажмуриться. В ту же секунду правая щека загорелась алым пламенем, а верхняя губа мгновенно запульсировала от удара.  Мне стало чертовски страшно и за свою жизнь, и за жизнь Аньки. Я вся затряслась как испуганный суслик, и боль от удара почти сразу отошла на второй план. Неизвестно на что был способен Кристоф в порыве гнева. Точнее было прекрасно известно, страшно было представить… — Сучка большевистская! — прокричал Нойманн мне в лицо, а после грубо схватил за волосы таким образом, чтобы я взглянула в его безумные глаза. — Я всегда знал, что Мюллер работает на русских! Но за все то время не мог собрать вещественных доказательств. Он отличный конспиратор… Отвечай! Ты поэтому так хорошо знаешь немецкий?! На два фронта поработать захотелось?! — Мюллер… он самый честный немец, которого я знаю! Хватит, прошу вас! Я не разведчица! —  в отчаянии прокричала я, плача навзрыд. — В феврале сорок второго меня насильно угнали из дома, а потом я попала к фрау Шульц! У нее я выучила немецкий! У нее! Ее сын признал во мне какую-то родственницу! Фрау Шульц сказала, что я буду играть роль ее племянницы… У меня не было выбора! Я не могла отказать ей! — Я эти легенды каждый день слышу от ваших шпионов, — прорычал он злобно, понизив голос. Его пальцы все еще болезненно стягивали мои волосы. — А финал у всех один… — Пожалуйста, моя сестра… не трогайте ее! Она ни в чем… — Что он сказал тебе?! Говори все, что слышала… до мельчайших подробностей! — никак не мог угомониться полковник. Но в тот момент он все же отпустил мои волосы, хоть достаточно резко и грубо. — Иначе я отдам тебя в руки своих лучших мясников. Думаю, ты навряд ли мне пригодишься. Среди разведчиков и диверсантов ты уже засветилась и никуда тебя больше не пропихнешь… — Мне нечего сказать! Я ничего не знаю! Я не шпион! Пожалуйста… Пожалуйста, отпустите! Не могла остановить истерику, накатившую в тот момент. Я все кричала и кричала так громко, что сорвала голос. С губ слетали какие-то невнятные слова, звуки, лицо искривилось в мучительной гримасе.  Кристоф внимательно наблюдал за мной, оперевшись об стол. Его взгляд хмурый и испепеляющий, был сосредоточен на моей истерике. Губы были плотно сжаты в одну линию, челюсть напряжена, а руки переплетены на груди. Что-то пугало в его взгляде, отталкивало. Я не могла понять он был зол, он был в ярости или… наслаждался моим страхом? Но в какой-то момент его губы расплылись в нахальной, высокомерной улыбке. А после он рассмеялся беспричинно и раскатисто. Я поежилась от столь холодного смеха и замерла в страшном ожидании.  — Какая же ты жалкая… — наконец произнес Нойманн, прекратив смеяться.  Его резкая смена настроения пугала не меньше внезапных вспышек ярости. Офицер подошел чуть ближе с той же маниакальной улыбкой на устах, обнажив зубы. Я испуганно попятилась на спинку стула, чтобы быть как можно дальше от него. Но он все так же требовательно схватил меня за подбородок, больно сдавив кожу, и заставил взглянуть в его безумные глаза. Как только я поборола страх, и наши взгляды встретились, он вновь расплылся в еще более коварной улыбке, которую я видела до этого. — Жаль, что Мюллер не видит, — с сардонической насмешкой изрек Кристоф.  А после в его руке мелькнул пистолет. Я затаила дыхание, но не позволила себе трусливо зажмуриться. В глазах мужчины на секунду промелькнуло сомнение, но в тот же момент он резко замахнулся и ударил меня пистолетом по голове.  Его лицо, перекошенное от ярости, было последним, что я видела, перед тем как провалиться во тьму.   

***

— Катюша… Катенька! — мягкий голос Веры заставил пробудиться. — Катенька, просыпайся. Пора тебе… Я не видела ее, но ощущала каждой клеточкой тела. Чувствовала, как ее тонкие длинные пальцы с неподдельной заботой поглаживали мои, едва заметно, словно перышко, прикасались к моему лицу и осторожно гладили волосы. По-моему, я даже улыбнулась. Вот только рот у меня был плотно сомкнут, и ответить ей у меня не было ни сил, ни возможности.  — Катю-ю-юша… — ее шепот ласкал слух, и мне захотелось отчаянно прикоснуться к ней.  Но в какой-то момент меня окатили ледяной водой.  Я пришла в себя, но еще не распахнула глаза. Конечности отозвались тупой болью, в горле пересохло, безумно хотелось пить. Голова раскалывалась так, будто по ней сутки бренчали молотом.  — Она очнулась! — раздался тихий голосок со стороны.  — Слава богу! — подхватил второй более грубый женский голос.  — А ну отошли все! После отбоя спать положено, а не глазами лупать на Катьку! — строго пригрозила Галка.  Судя по соответствующему шуму, Галька разогнала всех любопытных по нарам, но возле меня оставалось еще пару человек. Я с трудом разлепила веки и увидала перед собой Надьку, Тоньку и саму Галку. Они тут же оживились и подскочили, хмуро разглядывая мое лицо.  — Катька! Мы уже думали ты богу душу отдала… — прошептала Галина то ли с укором, то ли с сочувствием.  — Ты двое суток проспала… Вот, держи, попей хоть немного, — тут же сказала Надя, преподнося к моим губам металлическую кружку с ледяной водой. — Еле как от фрау Розы спрятали. Попытка пошевелить лицом, да и в целом ответить девочкам, не увенчалась успехом. Мышцы лица отозвались тупой болью, а на нижней губе я ощутила неприятный отек. Но Надежда все же помогла мне сделать хотя бы несколько глоточков воды.   — Кто это тебя так, а? — тихо спросила Тоня. Ее темные глаза сочувственно сощурились, когда она попыталась разглядеть мое лицо. — Полковник тот? Я мельком кивнула и предприняла вот уже третью попытку привстать с постели.  — Вот же ж тварина такая… — прорычала Галька, укоризненно цокнув. — Мы когда услыхали, що тебя прямиком из Гестапо-то привезли, так чуть не поседели от страха! Это ж надо так, а… — Де-девочки… — прохрипела я с трудом прокашлявшись. — У меня для вас… новости. Хорошие.  В ту ночь мы практически не спали. Кто успел уснуть, тот спал сном младенца. Как только я начала рассказывать историю про советского разведчика и перечислять все то, что он мне рассказал — все не спящие мигом облепили меня. Их глаза с какой-то детской наивностью глядели на меня как на нового мессию, ведь я внушила в них веру, что спасение близко. Победа была близко.  Я не анализировала в тот момент правильно ли поступаю. Но все люди, которые были насильно угнаны из своих домов и вот уже несколько лет подвергались бесчеловечному отношению, заслуживали знать правду. А в том, что наша победа была близко, я ни на секунду не сомневалась.  С того дня Мюллер стал частым гостем моих снов. Я все еще не могла смириться, что больше мы не свидимся. Но днем некогда было думать об этом, особенно во время ночных дежурств в кухне. А если и выдавалась свободная ночка, то засыпала я без промедлений. Дикая усталость не давала ни единого шанса на терзающие душу размышления. Ванька был в ужасе, когда увидел меня с опухшей губой и сиреневым синяком на пол лица. Он был готов сорваться к Кристофу в Гестапо и голыми руками задушить его. Мне была приятна его забота, но не настолько, чтобы посылать его за собственной смертью. По правде говоря, я была благодарна богу только лишь за то, что осталась жива и практически невредима.  Командир советских военнопленных все также доставал меня своими навязчивыми идеями о побеге. Даже когда увидел мою гематому на пол лица, оставленную офицером Гестапо. Каким-то чудесным образом мне удалось убедить его, что это и был тот офицер, которого я знала… и что доверие к нему после этого случая значительно подорвалось. Старший лейтенант или сделал вид, что поверил или всерьез понял, что я никаким образом не смогу помочь ему в побеге. Он не переставал думать об этом даже тогда, когда мои новости о приближенной победе за считанные часы разлетелись по всей прачечной.  После того дня надзиратели всех бараков стали еще строже наказывать нас за малейшие проступки и заметно нервничали, когда кто-то упоминал о приближении советских войск. Поведение владельца прачечной и вовсе стало странным. Он и до этого не отличался умом, но после моего чудесного возвращения из Гестапо стал чаще оглядываться и подозрительно избегать любые встречи с остарбайтерами.  — Думаешь, тот полковник навредит твоей сестре? — осторожно спросил Иван во время ночного дежурства.  Он в очередной раз вызвался помогать мне в кухне драить котлы, хоть и ни в чем не провинился. Я до слез была благодарна ему за то, что он просто был рядом. За поддержку, за его ободряющую веселую улыбку и горящие голубые глаза, которые лучами солнца озаряли любой хмурый день. Но еще больше, чем моя благодарность к нему, с каждым днем росло непонимание — отчего я заслужила подобное? Неужто он так отчаянно любил меня, что был готов отправиться за мной на верную смерть? Горько становилось на душе только лишь от того, что я была не в силах ответить ему взаимностью… И дело было даже не в Мюллере, а в том, что не могла я всю жизнь прожить с Ванькой только из-за жалости и чувства благодарности к нему. Ну не могла я так душу свою терзать, не могла… — Не знаю. Даже думать не хочу о подобном, — призналась я, нахмурившись по привычке. А потом резко перестала намывать трехсотлитровый котел и уставилась на него в упор. — Вань, прости меня… Ты не должен был бежать за мной в прачечную, да и помогать не должен во время ночных дежурств. Зачем тебе это? Поспал бы по-человечески, а не пару часов до подъема…  — Брось, Катька, не тебе решать куда мне идти, — отмахнулся парень, и мне показалось, что в его голосе на мгновение промелькнуло раздражение. — Я сам пошел за тобой… добровольно, а не под дулом пистолета. И потом… мне проще так, когда я вижу тебя своими глазами, чем когда неизвестно где ты и что с тобой. Может я уже решил, що цель моей жизни — твоя безопасность?  — Скажешь тоже… — смущенно отозвалась я, опустив взгляд, и принялась домывать тот несчастный котел. — Мне просто… — я тяжело выдохнула, покачав головой. — Я просто хотела сказать тебе спасибо. За все. И прости меня, что ударила тебя тогда, еще в поместье Шульц.  — Да полно тебе, Катенька, — ответил Иван с добродушной улыбкой. — Давай не будем о грустном. Ты уже не раз извинялась. Лучше скажи мне, що ты первым делом сделаешь как только на родину вернешься?  Я улыбнулась кротко и ответила спустя пару минут:  — Поначалу родственников обниму… крепко-крепко. Потом скорее всего в деревню свою съезжу, мало ли чего там осталось. А после… после в мединститут поступать буду. Людям буду помогать. Хоть так долг родине отдам… А ты? Уже придумал чего? — Раз уж ты уже все продумала, это хорошо, — с улыбкой в голосе ответил Ванька, но лица я его не видела за широким котлом. — А я с тобой буду, Катька. Душа моя с тобой будет всегда.  Я тогда отмахнулась от него с глупой улыбкой, словно от назойливой мухи, не придав значения его словам. Знала бы я тогда, что они пророческими окажутся…

***

Шли однотонные дни и недели в прачечной. Все сливалось в единый однообразный поток. Прошло католическое Рождество и наступил новый 1945 год. В новогоднюю ночь мы все в тайне молились, чтобы тот год поставил твердую точку в кровопролитной войне. Январь прошел относительно спокойно: я уже привыкла к наказаниям, к тяжелой работе, внезапным ночным дежурствам и беспределу со стороны надзирателей… И почти привыкла, что каждую неделю из здания вывозили по одному телу, в особо тяжкие дни и по два.  Однажды морозным февральским утром, когда находилась я в прачечной на тот момент ровно двенадцать месяцев, Генрих Кох лично зашел за мной в постирочный цех. Когда он подошел ко мне, вся работа прачечной мигом приостановилась, чтобы хоть одним глазком поглядеть что же будет происходить дальше.  — Собирайся, тебя ожидают, — равнодушно процедил он громко, чтобы я наверняка услышала его приказ сквозь шумные стиральные машины.  Я замерла посреди цеха с кипой грязной солдатской одежды и изумленно захлопала ресницами.  — Как ожидает… Кто? — недоуменно воскликнула я, ощутив, как страх постепенно подкрадывался на цыпочках.  — Какая тебе разница? Полковник ожидает, — раздраженно ответил Генрих привычным писклявым голосом, недовольно сомкнув тонкие губы.  Я с ужасом распахнула глаза, мысленно представив, что еще одну встречу с Кристофом попросту не переживу. Да и что ему вновь понадобилось от меня?! Три месяца не трогал и тут опять?  Одежда тут же повалилась на пол, и руки мои беспомощно обмякли вдоль туловища.   — Я никуда не пойду, — твердо изрекла я, глядя в хитрые глаза начальника.  Ему явно не понравилось мое сопротивление, потому как он тут же громко и властно воскликнул: — Охрана! Два полицейских подбежали и грубо схватили меня за плечи, насильно уводя в сторону выхода. Я растерянно обернулась и столкнулась с обеспокоенным взглядом Ивана. Но в тот же момент командир подозвал его к себе, и они вместе незаметно улизнули из сортировки, маскируясь в постирочном цехе между гудящими машинами.  Когда меня насильно вытолкнули в коридор административного здания, меня вдруг охватила дикая паника. Узкие стены давили на виски, в груди заканчивался воздух, и я начала отчаянно сопротивляться. Сама себе удивилась я тогда, что появились у меня вдруг силы на это. Полицейские лишь стиснули мои руки, отчего я болезненно вскрикнула, но продолжили волочить мои ноги по полу. — Вы не понимаете! — закричала я во весь голос сквозь слезы. — Он убьет меня! Пожалуйста… Пожалуйста, прошу вас! Не нужно! — Если не пойдешь к полковнику, у меня будут проблемы, — прошипел Генрих, на мгновение оглянувшись на меня. — А если у меня будут проблемы, значит и тебе будет несладко. Начальник прачечной отворил дверь своего кабинета и терпеливо дождался пока меня насильно затащат вовнутрь. А после поклонился, уклончиво улыбнулся и произнес свойственным ему писклявым голосом:  — Как и просили, штандартенфюрер, в целости и сохранности… Мужчина молча разглядывал рыбок в аквариуме, словно видел их впервые. Я уловила лишь его руки, закрепленные позади, и спину, облаченную в темно-серый китель. Глаза успели заметить все те же знакомые погоны полковника, и меня всю затрясло от страха.  Генрих Кох и два охранника благополучно вышли из помещения, прикрыв дверь, а я беспомощно обмякла возле стенки, тяжело дыша. Ожидание собственной смерти — во многом хуже самой смерти.  Офицер развернулся, и я едва устояла на ногах, взглянув на него украдкой.  Это был не полковник Нойманн.  Это был Мюллер.