Катарина

— Добрый… добрый вечер, фрау, — растерянно пролепетала я. — Извините за… — К твоему сведению, юная леди, хозяевам следует кланяться, — она перебила меня холодным бесцветным голосом, укоризненно оглядев мой внешний вид. — В особенности, если извиняешься за что-то. Книксен обязателен во время приветствия и после завершения разговора. Чего ты смотришь на меня так? Не знаешь, что такое книксен? Присядь чуток и опусти голову… вот так… и лицо сделай приветливее, а то я будто на похороны приехала, а не к внучке на свадьбу. Ох, неужто Генриетта вас настолько избаловала? Надо бы вплотную заняться вашей дисциплиной! Хотя… стоит признать, немецкий у тебя неплохой… А теперь немедленно возьми мой чемодан и проводи в гостиную. Я нервно сглотнула слюну и проводила женщину изумленным взглядом, а затем впопыхах взяла ее тяжелый чемодан и последовала за ней в дом.  Свекровь нашей хозяйки выглядела как ее копия, умноженная на десять. Женщина с благородной серой сединой, аккуратно уложенной в пучок, действительно и выглядела, и вела себя словно царица. Чего только стоила ее железная осанка и строгий убийственный взгляд. Несмотря на относительно теплый июльский вечер, она приехала в распахнутом бежевом пальто легкого фасона и белоснежных перчатках, а голову ее украшала небольшая светлая шляпка с короткой вуалью. Возраст ее определить было практически невозможно. За счет гордой стати и относительно худощавого телосложения она выглядела значительно моложе сверстниц из нашей деревни, да и старческих морщин на ее лице можно было сосчитать по пальцам одной руки. Несмотря на все признаки, я предположила, что ей было не больше шестидесяти.  — Мама, вы уже приехали? Какое счастье! — воскликнула Генриетта с нервозной улыбкой на устах. — Я сейчас же распоряжусь подать ужин. — Не торопись, я еще не привела себя в порядок после дороги. Водитель ехал чересчур быстро, мы собрали все кочки и мне стало ужасно дурно, — недовольным тоном сообщила женщина, оценивающим взглядом разглядев гостиную. — Опять убираешься, чтобы угодить мне?  — Но, мама, вы же… — Сколько раз я говорила называть меня Маргарет! Никакая я тебе не мама, — сухо проговорила женщина, сняв белоснежные перчатки. — В какой комнате я могу остановиться? Следующие пару часов прошли как в тумане.  Все ребята пребывали в полном недоумении от неожиданной гостьи. За столь короткий промежуток времени она успела сделать замечания каждому, кто оказался на ее пути. Маргарет научила всех девушек в доме делать книксен — легкий поклон с приседанием в знак приветствия или благодарности. Хлопцы же обязаны были обойтись коротким кивком.  В обеденной зале за ужином были лишь Генриетта, Маргарет и Артур. Мальчик бесконечно досаждал бабушку непривычным и непростительным поведением за столом. Она строго отчитывала его каждый раз, как только он вслух принимался считать ложки, отправленные в рот, или играться с кусочками хлеба, пересчитывая их снова и снова.  Мы с ребятами ужинали в непривычной тишине. Лёлька пускала в мою сторону ненавистные взгляды, Танька делала вид, будто ничего не происходило, Ванька пытался как-то заговорить со мной, но я отвечала холодно и отстраненно, из-за чего разговор совсем не шел, а Колька на протяжении всего ужина спрашивал о самочувствии Аси.  Я первая вышла из кухни, чтобы больше не ощущать на себе убийственный взгляд Оли. И направилась в обеденную залу, чтобы принести горячий чайник и собрать все пустующие тарелки. Не доходя до залы, где ужинали хозяева, я уловила обрывки их разговоров: — …я звонила ему, но он не смог приехать из-за службы, — раздался голос фрау Шульц.  — Он все еще не женился?  — Нет, Алекс… Я замерла в коридоре как статуя, услышав его имя.  — В его-то годы быть холостяком… Вздор! — упрекнула Маргарет. — Его отец и деды в его возрасте уже имели по двое детей. К тому же, он бывший герцог… и я уже не раз говорила Фридриху, что было бы неплохо выдать за него Амалию. Но ты будто когтями вцепилась за Нойманна. Вечно упрямишься… — Молодежь сейчас придерживается других более свободных взглядов. К тому же, Алексу всего тридцать два, а не семьдесят. Все еще впереди, — твердо произнесла Генриетта, защищая Мюллера.  — Знаю я их взгляды. Жениться не хотят, брать на себя ответственность в виде детей, тоже. Зато быть завсегдатаем борделей — пожалуйста! — ядовито усмехнулась Маргарет. — К тому же, он работает в полиции. Всем известно о похождениях полицей… — Прошу вас, только не при ребенке! — сердито воскликнула фрау Шульц.  — Не уверена, что Артур вообще понимает, о чем идет речь, — с холодным равнодушием изрекла старшая фрау Шульц. — Ты водила его к доктору, которого я тебе рекомендовала? Генриетта замолкла. Некоторое время в помещении раздавался лишь напряженный звон приборов.  — Я не пойду к нему ни под каким предлогом, — твердо заявила помещица. — Доктор Циглер состоит в партии… — Ты с ума сошла?! — возмутилась Маргарет, бренча приборами об тарелку. — Хочешь, чтобы ребенок до конца дней своих остался никому ненужным шизофреником?! — Пусть лучше он останется никому ненужным, но он будет рядом со мной, а не в газовой камере! — сквозь зубы процедила Генриетта. Ее голос дрожал, и от осознания этого сердце болезненно сжалось. — И ни один доктор… слышите меня?.. Ни один доктор не поставил ему шизофрению! И не смейте так говорить об Артуре! Он все слышит и все понимает! В тот момент я не выдержала и вступила в просторы обеденной залы с горячим чайником в руках. Женщины тут же умолкли, как только увидели меня. Фрау Шульц опустила рассерженный взгляд в тарелку, а свекровь ее презрительно разглядывала мой внешний вид.  — Ты что не знаешь элементарных вещей? — возмутилась Маргарет. — Прежде чем зайти к хозяевам нужно стучаться. И не смей забирать тарелки без спроса! Кому-то из присутствующих они могут пригодиться. Я испуганно отпрянула от стола, пряча руки за спиной.  — Бабушка, не кричите на Китти! Она мой хороший друг! — раздался обиженный голос Артура. Мальчик встал со стула и подбежал ко мне, крепко обвив мою талию руками. Я невольно обняла его в ответ, потрепав пшеничные волосы.  — Что за вздор, мальчик мой? Ты не можешь с ней дружить! — рассердилась Маргарет, изумленно похлопав ресницами. Ее растерянный взгляд тут же направился в сторону Генриетты. — В последнем письме я говорила вам о… Китти, — безучастным голосом произнесла фрау Шульц. — Артур заговорил во многом благодаря ей. И с помощью Китти повысилась его успеваемость. Это может подтвердить профессор Шмидт. — Это неслыханно! — возмутилась женщина, сдержанно всплеснув руками. — Мой внук не должен иметь в друзьях какую-то русскую девку! — Довольно! — воскликнула Генриетта, не выдержав давление со стороны свекрови. Она молниеносно встала из-за стола, скрипя ножками стула, и возмущенно хлопнула руками по столу. — Китти, уведи Артура в свою комнату, и не покидай его пока он не заснет. И позови сюда Тату, пусть обслужит фрау Шульц.  Я изобразила книксен под строгим взглядом Маргарет и забрала мальчика на второй этаж. Всю дорогу до комнаты он спрашивал почему его бабушка назвала меня русской. Я уклонялась от ответа и старалась отвлечь его различными игрушками, пока его выбор не пал на солдатиков. Артур достаточно быстро отвлекся от выходок сварливой женщины и принялся играть в солдатики за немцев, а я, по обыкновению, играла за русских.  Вечер плавно перешел в ночь. Я поцеловала спящего Артура на прощание и последовала в свою новую комнату, принадлежавшую когда-то Амалии. Еще днем я перенесла свои немногочисленные вещи, поэтому принялась снимать фартук, а затем и платье горничной. Но как только руки дотянулись до молнии на платье, я услыхала, что в комнате уже была не одна.   — И как только она позволила тебе поселиться в спальне Амалии, — с презрением процедила Маргарет, стоя в дверном проеме. В ее голосе отсутствовала вопросительная интонация, а высокомерный взгляд холодных серых глаз скользил по моему лицу.  Я застыла на месте, оставаясь в черном платье горничной без передника. Глаза растерянно блуждали от двери до женщины. Я не знала, чего от нее было ожидать, поэтому решила помалкивать.  — Раз Генриетта не занялась вашей дисциплиной, этим займусь я. С сегодняшнего дня я буду строго следить за всеми вами. Если замечу малейшее нарушение, каждый из вас будет наказан, — заявила она суровым голосом, гордо вздернув подбородок. — Ты первая, кто попался мне на глаза сегодня вечером. Поэтому первой и пойдешь отбывать свое наказание. На кухню. Живо! Я испуганно заморгала, не понимая, что она имела в виду. Но женщина тут же подошла и грубо схватила меня за платье в области плеча, с силой потащив в сторону двери, будто я была каким-то беспризорником. Я покорно последовала на кухню и после того, как прошла лестницу Маргарет наконец отпустила меня.  Некоторое время она открывала все дверцы кухонного шкафа в надежде отыскать что-то, пока наконец не наткнулась на железные банки с крупами. После женщина взяла большую миску, высыпала в нее две крупы с поднявшейся пылью, а затем положила на стол парочку небольших тарелок.  — Одно из самых эффективных наказаний — делать бесполезную работу, — заявила Маргарет, сухо улыбаясь. — Перебирай крупы для скота и заодно переберешь языческое зерно от шелухи и неочищенных зерен. Строгая дисциплина, ответственность и порядок — основа всего. Именно этих трех правил вы должны беспрекословно придерживаться, а не надеяться на снисходительность хозяйки! Я не позволю ферму покойного сына превратить в кавардак! И только попробуй уснуть! Утром я все тщательно проверю. С этими словами она вышла из кухни, оставив меня один на один с пыльными крупами. Я бросила скучающий взгляд на гречку и рис и не могла понять, какую именно крупу она назвала языческим зерном. Странные обычаи были у немцев… и крупы называли по-иному, и гречкой скот кормили, когда мы в деревнях только ею и питались. Я грустно выдохнула и взяла горсть круп в ладонь, вспомнив, как мы с Анкой ночами перебирали пол мешка гречки. Мысль та возбудила дикую тоску по родине. Вдруг отчаянно захотелось дышать ее воздухом, сходить в баньку и хорошенько попариться, а после за горячим чаем из полевых трав собраться всей семьей на кухне перед сном… и говорить о чем-то бытовом и невероятно простом.  Спустя пару часов веки тяжелели с каждой секундой, и сознание беспощадно клонило в сон. После свадьбы я спала всего около трех часов, и за день усталость накопилась в удвоенном объеме. Пальцы почернели от пыли и грязи, а под ногти заползала мелкая надоедливая шелуха. Я постоянно чесала сонные глаза и невольно размазывала пыль по лицу. Наконец, в какой-то момент не выдержала и провалилась в сон, обессиленно опустив голову на руки.  Распущенные волосы переливаются в утренних лучах солнца, а хлопковое платье из белого ситца свободно развивается на ветру. Я смеюсь. Мой смех звонко разливается по душистому саду, в параллель пению птиц. Вокруг благоухают цветущие яблони, словно накрытые белым инеем, а я кружусь на месте будто озорной ребенок, и не могу поверить, что смеюсь.  Смеюсь впервые за долгое время. А после наталкиваюсь на протянутую мужскую руку — ее обладателем оказывается Мюллер. На его устах играет сияющая обаятельная улыбка, увидеть которую было настоящей редкостью. А глаза его — с манящей таинственной синевой — схожи с сиянием самого чистого драгоценного сапфира. На нем красовалась белоснежная рубашка с расстегнутым воротом и закатанными по локоть рукавами, а черные подтяжки на плечах от брюк галифе заметно выделялись на фоне светлой рубахи. Ни секунды не сомневаясь, я вкладываю руку в его протянутую ладонь, и утопаю в его объятиях. В какой-то момент он отодвигается от меня, а я наблюдаю, как легкий ветерок взъерошивает его светло-русые волосы. Указательным пальцем он слегка приподнимает мой подбородок, заглядывая в глаза с немым вопросом.  — Все еще хочешь уехать? — спрашивает он негромким голосом.  Я отвечаю одним коротким кивком.  — Тогда оставь мне свое сердце… Он смотрит на мое лицо словно художник на свое творение… требовательно, с неким восхищением. Проводит по моей шее одними кончиками пальцев, чем вызывает непроизвольные мурашки по всему телу. А затем вмиг накрывает мои губы своими требовательными, от неожиданности лишая дыхания… — Ти що тут забыла, Катька? — раздался в голове недоуменный голос Таты. — Ночувала чи що? С большим усилием пришла в себя и разлепила сонные веки. Последняя фраза офицера все еще вертелась на кончике языка. Точно такую же говорила мне та странная бабушка из антикварной лавки. А его горячий поцелуй все еще остывал на моих губах.  От осознания этого по рукам тотчас же пробежали приятные мурашки, а в животе зародилось необъяснимое трогательное волнение. Но я мысленно тряхнула головой и продолжила успокаивать себя, что это был всего лишь очередной странный сон с участием Мюллера в главной роли.  Приподняв голову со стола, отчетливо ощутила, как несколько крупиц гречки прилипли к щеке, оставив после себя глубокие следы. Потерла глаза пыльными от круп руками и потянулась.  — Фрау Шульц старшая… решила меня наказать и заставила перебирать крупы, — призналась я сонным охрипшим голосом.  — А ты, я погляжу, и с половиной не справилась, — девушка оценивающим взглядом прошлась по столу и устало выдохнула. — Ладно, иди. В порядок себя приведи пока хозяйки не встали, а я быстренько переберу.  Я искренне поблагодарила девушку и выбежала прочь из кухни, невольно приложив пальцы к полыхающим губам. 

***

С того дня в доме семейства Шульц начался кромешный ад. Жизнь до приезда Маргарет показалась настоящим раем, ведь в последние месяцы Генриетта относилась к нам более чем снисходительно. Но свекровь ее решила внести свою лепту в воспитание «этих бестолковых русских» и содержать нас в соответствии с придуманными ею правилами.  Отныне нам запрещалось покидать пределы фермы без особой на то надобности, а также заводить знакомства и, упаси боже, разговаривать с немцами. Исключила она и выходные, которыми так щедро награждала фрау Шульц. Остались мы также без небольших сладких подарков на праздники и дни рождения. Мы буквально ходили на цыпочках в ее присутствии: лишь бы она не заметила нас, лишь бы не влепила очередной выговор, лишь бы мы провели следующую ночь в постели, а не за очередным бесполезным и унизительным наказанием.  Казалось, каждый в усадьбе боялся и одновременно недолюбливал Маргарет.  Лето, к несчастью фрау Шульц младшей, выдалось дождливым, прохладным и чрезмерно сырым. Урожая тогда удалось собрать вдвое меньше, чем год назад при знойной жаре. Хлопцы и Лёлька постоянно тонули в сырой земле, которая едва успевала приходить в себя после ливня с грозой, как накатывала новая волна непогоды. Гектары земли едва ли не превращались в настоящие болота. Спасали разве что кратковременные периоды затишья, в которые солнце, если повезет, несмело выглядывало из-за хмурых туч. Бывали конечно и полноценные жаркие денечки с чистой небесной гладью, во время которых верхние слои земли успевали просохнуть от бесконечной влаги, но их за все лето можно было перечесть по пальцам.  Шел уже пятый месяц с того момента, когда мы с Мюллером побывали на свадьбе в качестве фиктивной пары. Но еще хуже — ровно пять месяцев он не выходил из моей головы. Что-то переменилось во мне после той злосчастной свадьбы. Вот только что именно, понять я была не в силах. И каждый раз, когда кто-то в «Розенхоф» упоминал в разговоре его имя, сердце мое тотчас же подскакивало. Казалось, мысли о нем учащались с пугающей скоростью. Думала я о нем в большинстве своем перед сном, или, как это частенько бывало, утром, когда он в очередной раз становился главным героем моих сновидений.   Виделись мы за все то время редко, от силы пару-тройку раз. Оба раза это были мимолетные и случайные встречи в гостиной или в коридоре, и всегда они сопровождались напряженным присутствием фрау Маргарет. Отчего мы могли обменяться лишь многозначительными взглядами всего на мгновение. В них мы выражали невысказанные слова, тоску и какое-то необъяснимое желание, рвущее душу на части.  Последний раз был пару недель назад, когда мы с Артуром в сопровождении незнакомого рядового гуляли по многолюдным улочкам Мюнхена. Сначала я заприметила автомобиль со знакомыми номерами, а после уловила Алекса, выходящего из незнакомого здания. Шофер любезно открыл ему дверь, и в самый последний момент Мюллер оглянулся в нашу сторону. Взгляды наши встретились, и я едва не задохнулась от столь неожиданной встречи. Я нервно сглотнула слюну и с трепетом прикусила нижнюю губу. Мы находились друг от друга через дорогу, и в какой-то момент мне показалось, что прямо сейчас он сорвется и пойдет в нашу сторону… Но мужчина лишь едва заметно кивнул, снял офицерскую фуражку и молча сел в машину. Смешанные чувства меня одолевали тогда: не то грусть и тоска, не то разочарование, не то злость и ненависть к самой себе из-за собственной наивности… Как и предполагала ранее, после замужества Амалии его визиты на ферму заметно сократились. Я все гадала: было ли связано это с тем, что после свадьбы семья Шульц находилась под негласным попечением семьи Кристофа… или же его редкие визиты каким-то образом были связано со мной. Ведь во время нашего с ним разговора он твердо разъяснил, что более нам так часто видеться не стоит. И, как это обычно бывает, сдержал свое обещание.  Но отчего-то с каждым новым днем становилось мне дурно.  Сама того не осознавая, на каждой прогулке в Эрдинг и Мюнхен с очередным рядовым, я начала искать Алекса в каждом мужчине. Даже если это был мужчина в штатском. Даже если это был моложавый рядовой. Жизнь моя превратилась в томительное ожидание его присутствия. Я искала его в каждом офицере, отчаянно желала увидеть его лицо, жаждала ощутить на себе его изучающий взгляд… завести непринужденную беседу, с упоением слушать его рассказ о себе, чертовой политике или услышать очередную заумную цитату Канта, которую пойму лишь спустя время. Если бы кто-то два года назад осмелился мне сказать, что я буду жаждать встречи с немецким офицером, я бы покрутила пальцем у виска. Настолько невозможно это было тогда… Столько во мне было злобы и презрения к этому человеку, что я восприняла бы это как очередную нелепую шутку, недостойную внимания.  Поначалу старалась отчаянно переубедить себя. Я не могла признаться самой себе, что начинала испытывать к Мюллеру что-то кроме ненависти и презрения. Долгое время не могла усмирить бушующее во мне предубеждение об этом человеке. Он в первую очередь немец, а все немцы поголовно — враги. Враги каждого советского гражданина. Нет исключений. Не бывает исключений во время страшной кровопролитной войны.  Я боролась с гордостью, пыталась душить ее и подавить саму себя, ведь не могла поверить, что начинала ощущать к нему какие-то чувства, не поддававшиеся никакому объяснению. На протяжении пяти месяцев я пыталась задушить столь странную нарастающую привязанность. Я ненавидела себя. Не могла глядеть в отражение зеркала и не испытывать отвращение к самой себе… и душевную боль, так сильно терзавшую сердце.  Подобные пытки сердца сравнимы были разве что с пытками Гестапо. Различие было лишь в методах и ожидании конца. В моем случае же я не знала когда этот конец настанет и что будет со мной по итогу. Но точно чувствовала, что образ его надолго засел мне в сердце. И не знала я тогда зачем все это было… Для чего?.. Ответы я искала долго… но так и не смогла ответить на терзающие вопросы.  Я не понимала, отчего меня так тянуло к нему! Благо днем мне было не до мук совести. У нас с Артуром появилось новое увлечение — игра на фортепиано в музыкальной комнате. Правда учились играть мы лишь в отсутствие Маргарет, иначе рисковали нарваться на ее грозные упреки. Ей, видите ли, не нравилась наша игра, и она была убеждена, что мы своим бездарным исполнением лишь расстраивали старый инструмент и портили ее безупречный музыкальный слух.   Одному я была благодарна — уезжала из усадьбы она едва ли не каждый день. Пару раз даже оставалась на ночь у каких-то хороших друзей в Мюнхене, и в те дни вся ферма выдыхала с облегчением. В те счастливые часы отсутствия Маргарет, фрау Шульц в тайне от свекрови приглашала милую женщину из Эрдинга — фрау Беккер, которая послужила нам неплохим учителем игры на фортепиано.  Артуру удавалось попадать в ноты гораздо реже, чем мне. Неудача его нисколько не расстраивала, поскольку он был искренне рад, что у меня получалось лучше. Вот только с изучением нотной грамоты у меня возникли некоторые сложности. Поначалу мы изучали простейшие детские мелодии, но постепенно переходили и к более сложным. Мне было намного легче воспринимать мелодию на слух, и уже потом пытаться повторить ее без предложенных нот. Фрау Беккер хвалила мой слух и неистовые старания, но все же настойчиво рекомендовала привыкнуть к нотам. Чистейшую и простейшую мелодию без фальшивых нот мне удавалось сыграть лишь раза с десятого. Я отлично запоминала ее на слух и упорно не замечала ноты перед глазами, которые служили мне огромной подсказкой.  Как только я осознавала, что впервые сыграла чисто, меня уже было не остановить. Меня охватывал какой-то необъяснимый азарт и желание играть сутками напролет, пока руки не привыкнут к клавишам, а спина не отвалится от бесконечного сидения. Временами, поглощенные обучением, мы с фрау Беккер и вовсе забывали, что с нами был еще и Артур. Мальчик не проявлял особого интереса к игре на пианино, но с удовольствием поддерживал и искренне радовался моим маленьким успехам, внимательно наблюдая со стороны.  Что же касается Лёльки и Ваньки… Они оба потихоньку смирились с тем, что Мюллер практически не появлялся на ферме и не забирал меня в город. Иван остыл первее Оли, и мы старались сохранить прежнее общение. А вот Лёля еще с месяц после свадьбы дулась на меня, но вскоре проглотила обиды, извинилась за грубости, и в июле мы вновь вплотную принялись дорабатывать план моего побега.  Беспокоила меня и Аська с ее округляющимся животиком. Она старалась прятать его за платьем горничной, а всю тяжелую работу по дому выполняли мы с Танькой поровну. Хозяйки дома все еще не догадывались о положении подруги. Но в определенные моменты казалось, что сочувствующий взгляд Генриетты был в ее сторону вполне обоснован догадками.  Положа руку на сердце, у меня не хватало духу спросить у фрау Шульц о дальнейшей судьбе Аси и ее ребенка. Мы все тянули и тянули, в надежде, что мне все же удастся поговорить об этом с Мюллером наедине хотя бы пару минут. Но такой возможности все не представлялось, а напрямую просить о встрече с ним у хозяек дома было крайне недопустимо. Все это время я делала вид, будто жаждала встречи с ним только лишь из-за того вопроса, когда истинная причина скрывалась в другом… В том, в чем я никому не могла признаться. Даже самой себе.  В перерыве между наказаниями Маргарет, проведением дня с Артуром и помощью по хозяйству, я пыталась забыться в книгах. Но тот факт, что одна из них была любезно подарена Алексом, лишь сбивал меня с философских мыслей Канта, и вновь погружал в муки совести. Утешение и здравый ум я находила лишь в книге по врачеванию на немецком. Только она могла привести меня в чувство и служила неким ведром ледяной воды, которое отрезвляло и сводило душевные терзания на нет.