Операция имени меня

      Несмотря на то, что «Террор» находится в пределах прямой видимости от «Эребуса» (разумеется, в ясную погоду, а не сейчас, когда вокруг полярная ночь и темно, как в известной хижине), путь до него кажется мне бесконечным. Поэтому, когда мы, наконец, взбираемся на борт, я воспринимаю это, как окончание пытки. После того, что делается снаружи, обстановка внутри корабля кажется почти уютной. По крайней мере здесь тепло. А к вони, которая валит с ног при первом вдохе после свежего воздуха, быстро привыкаешь и перестаёшь её замечать.       Мы с Френсисом спускаемся по короткому трапу в жилую палубу и проходим через утеплённую двустворчатую дверь. Он останавливается, чтобы оглядеться вокруг и убедиться, что всё тут не полетело к чертям собачьим за время его отсутствия. При этом я натыкаюсь на него сзади, не успевая затормозить, что вызывает у него недовольное пыхтение и тихое «Чёрт!», которое слышу только я.       — Простите, — шепчу я так же тихо, убедившись, что оба мы сумели удержаться на ногах.       Темень вокруг нельзя назвать непроглядной. Там и сям масляные лампы, фонари или свечи отбрасывают узкие конусы света. Они выхватывают из мрака фигуры людей, а также бесчисленные, еле различимые груды провианта, одежды и снаряжения. Кое-кто спит в подвешенных парусиновых койках — очевидно, после ночной вахты. Им ничуть не мешают разговоры, смех, проклятия, кашель, звон кастрюль и вдохновенные ругательства, доносящиеся со стороны огромной плиты, из чего я делаю вывод, что их автором и исполнителем является кок «Террора» мистер Диггл. Все эти звуки отчасти заглушают треск и стоны корабля в жёстких объятиях льда , но я всё равно слышу их, отчего в душе моей с новой силой вспыхивает тревога. Я знаю, что пока судну ничего не грозит, но не могу побороть охватившего меня беспокойства. Да уж, жить в такой атмосфере долгие месяцы, да что там — годы! — без тепла, нормальной пищи, солнечного света и возможности помыться… Удивительно, что все они ещё не сошли с ума. И теперь мне придётся стать одним из них, частью этого маленького обречённого сообщества? Не-е-ет!!! Господи, ну, за что? За то, что ввалилась в этот фандом так безоглядно и безрассудно, погрузилась в него с головой и кайфовала от этого? Может, я всё-таки, пойду, а? Там меня Олька уже заждалась…       Я вздыхаю и покорно следую за Крозье, свернувшим направо, к некоему подобию тёмного, низкого и узкого тоннеля. Если мы сталкиваемся с матросами на освещённом клочке пространства, они, узнав начальство, быстро отдают нам честь. Но большая часть помещения окутана мраком. Все здесь уже привыкли передвигаться наощупь, помня, где надо огибать бесчисленные, еле различимые груды провианта, одежды и снаряжения, а также других людей, спящих в своих парусиновых койках. Я же несколько раз спотыкаюсь в темноте об эти завалы и тихонько матерюсь, несмотря на свою интеллигентность, чем, наверное, заставляю капитана Крозье усомниться в том, что я всё-таки девочка. Приличные леди ведь не матерятся, не так ли? Но приличные леди и не попадают в такие переделки, причём, совершенно независимо от собственной воли.       Мы ныряем в тоннель. Я в своей жизни не привыкла пригибаться — для меня почти все тоннели оказываются достаточно высокими. Поэтому сразу же крепко привариваюсь башкой к какой-то балке наверху и снова чертыхаюсь, уже значительно громче. Крозье, очевидно, не удержавшись, оглядывается на меня и иронично цедит:       — Джеймс, берегите себя.       Да уж. Я обязана беречь так неожиданно доставшееся мне тело Джеймса Фицджеймса — и я, чёрт возьми, приложу к этому максимум усилий! Надеюсь на ответную любезность с его стороны, если, конечно, моё тельце досталось ему.       Коридорчик шириной примерно в полметра, как я понимаю, ведёт к «офицерской части». Сверху свисают какие-то тюки, поэтому мне приходится преодолевать его в полусогнутом состоянии. Хорошо, что Фицджеймс не толстый, иначе пришлось бы пролезать боком. Боком и согнувшись — интересно, как бы у меня это получилось? Я пытаюсь представить, но воображение протестует и отказывается рисовать подобные картинки.       — Здесь шестнадцать кают, — тихо произносит Крозье, обращаясь ко мне. — Сейчас появились свободные…       Он говорит это так просто и буднично. Но я понимаю, какая боль скрывается за этими словами. Его личная боль от того, что потерял. Не уберёг. Не сумел.       — Ваша каюта — напротив моей. Обращайтесь ко мне, как только почувствуете в этом необходимость. Но не злоупотребляйте, — предупреждает он, слегка повышая голос, видимо, для того, чтобы не дать мне возможность поблагодарить его. — А пока будьте рядом со мной и наблюдайте. Старайтесь запоминать имена хотя бы офицеров и мичманов.       Крозье отодвигает дверь каюты, которая на некоторое время станет моим домом.       — Каюта Джопсона здесь, — он указывает на дверь рядом. — По бытовым вопросам обращайтесь к нему.       — Хорошо… Френсис, — я немного запинаюсь, прежде, чем решаюсь назвать его по имени. — Но учить меня бриться придётся лично вам. Я не могу обратиться за этим к нему. Кстати, зажигать огонь я тоже не умею. Покажете, как это делается?       Крозье тяжело вздыхает и проводит ладонью по щекам, очевидно, проверяя, насколько он зарос сам.       — Берите бритву и приходите в мою каюту, — обречённо произносит он. — Джопсон принесёт тёплой воды.       Он собирается войти к себе, но я отчаянно хватаю его за руку.       — Постойте, Френсис! — На этот раз назвать его по имени мне уже значительно легче. — Ещё секунду. Где тут гальюн?       Крозье встряхивает головой, совсем, как Мюллер в «Семнадцати мгновениях весны» (обожаю этот его жест) и ведёт меня к отхожему месту. Я осматриваю «удобства» и задаю вопрос, заставляющий меня мучительно покраснеть — я чувствую, как начинают гореть мои щёки. Надеюсь, в царящем вокруг полумраке этого не видно. Стараясь скрыть неловкость, я спрашиваю как можно нахальнее, словно меня это вовсе не смущает:       — Чем тут вытирают задницу после того, как справили нужду?       Я стараюсь не употреблять глагол, обозначающий процесс. Я не вижу выражения лица Крозье, но почему-то мне кажется, что он тоже смущён.       — Если у вас есть ненужные бумаги, — он слегка прокашливается, — можете использовать их. Газеты у нас давно закончились… Могу поделиться с вами книгой, которую утащил из библиотеки. Содержание — полное дерьмо, так что, можно сказать, использую по назначению.       — Было бы неплохо… Спасибо, Френсис.       — Надеюсь, это всё? — Иронично интересуется он.       — Пока — да, — киваю я. — Поможете зажечь свет — и я от вас отстану ненадолго. А там посмотрим.       Он тяжко вздыхает. «Откуда ты взялся на мою голову?» — Красноречиво свидетельствует этот вздох. Мы возвращаемся и заходим в мою каюту. Тусклый свет из коридорчика почти не рассеивает мрак.       — Вы не умеете пользоваться огнивом? — Спрашивает Крозье.       — Нет, — виновато киваю я.       — Чем же вы пользуетесь у себя… там?..       — Спичками. Зажигалками.       — Спички — это такие фосфорные палочки? — Спрашивает Крозье.       — У нас они не фосфорные, а серные, кажется. Очень удобно — чиркнул и готово.       — Значит, так, — Крозье в задумчивости потирает подбородок. — Я не стану учить вас пользоваться огнивом. Иначе вы легко сожжёте весь корабль.       — А как же?..       — В коридоре всегда горит светильник. Просто будете брать его к себе в каюту, когда понадобится. Свой погасший вешайте на его место. Я предупрежу Джопсона, чтобы он просто зажигал фонарь, не задавая вопросов.       — Спасибо, Френсис.       Называть его по имени с каждым разом всё приятнее и легче. Мысленно я всегда его только так и называла. Френсис. Фрэнк… Мне хочется обнять его, привлечь его голову к себе на плечо, погладить эти жёсткие, светло-русые с проседью волосы и сказать что-то ласковое и ободряющее одновременно. Но у меня нет на это права. И, думаю, у коммандера Фицджеймса тоже. Поэтому мы просто ждём, пока милый добрый услужливый Томас, который мне всегда бесконечно нравился, принесёт нам тёплой воды. Намылить щёки помазком у меня, надеюсь, ума хватит. А вот сбрить весьма ощутимую щетину и при этом не пораниться — вряд ли.       Я вынимаю из свёртка бритвенные принадлежности, и мы идём в капитанскую каюту — такое же «купе» размером пять на шесть футов, при этом, как писал Симмонс — самое холодное жилое помещение на «Терроре». Я не знаю, холоднее ли оно прочих, потому что замерзаю непрерывно и постоянно. Сильнее или меньше — я не различаю. Окоченев однажды, я уже не могу согреться. Кажется, я уже забыла, что на свете есть места с нормальной температурой, пригодной для жизни. А я ещё жаловалась на жару там, в Турции. Господи, чего бы я не отдала, чтобы оказаться там сейчас же, немедленно…       Мои мысли прерывает появление Джопсона с тазиком тёплой воды. Наученная горьким опытом, я уже знаю, что вода эта через пару минут покроется коркой льда. Поэтому поспешно отзываюсь на команду Крозье:       — Повторяйте за мной.       Макаю помазок в тазик, намыливаю щёки и беру бритву так же, как это делает он. Внимательно слежу за его действиями и пытаюсь их повторить. Кто бы мог подумать, что выбрить лицо может оказаться такой сложной задачей! Я стараюсь быть аккуратной, но щетина слишком жёсткая. Господи, где мой милый сердцу станочек «Венос» — раз провела и уже всё гладко?! Неловкое движение — и из пореза на щеке начинает течь кровь. Крозье молча вынимает откуда-то холщовый мешочек и достаёт из него непонятный минерал, похожий на отшлифованный кусок соли.       — Приложите, — говорит он мне, подавая брусок.       Сперва я не понимаю, что от меня требуется. Тогда Крозье поспешно прикладывает брусок к моему порезу. Кровь останавливается почти мгновенно.       — Что это? — Спрашиваю я.       — Квасцы. Незаменимая вещь при бритье. Особенно при такой косорукости.       Я вспоминаю о похожем мешочке в несессере Фицджеймса. Так вот что там находится! Квасцы… Думаю, это будет действительно незаменимая вещь. Потому что бритьё, судя по всему, окажется для меня задачей почти непосильной.       Я честно пытаюсь соскоблить проклятую щетину и при этом не попортить обветренное, постаревшее, но всё ещё красивое лицо Фицджеймса. Надеюсь, уход за моим телом не вызовет у него подобных трудностей. Всё-таки, побрить его Джеймсу будет легче, чем мне привести в порядок его лицо. А ведь коммандер должен выглядеть безупречно! Это дело чести, поэтому я стараюсь, как могу, периодически вздрагивая и прикладывая к лицу волшебный брусок. Кровь останавливается почти мгновенно. Но царапины всё равно будут заметны при достаточно ярком освещении. Хорошо, что такового сейчас на корабле не имеется. И всё же не хочется показаться перед офицерским составом «Террора» с «шараповской» рожей.       Крозье наблюдает за моими мучениями, стараясь воздержаться от колкостей и язвительных замечаний, лишь иногда бросая короткие реплики, как лучше направить бритву. Когда я заканчиваю, он критически осматривает меня и внезапно проводит ладонью по моим щекам, проверяя качество очистки. От его прикосновения во мне внезапно поднимается горячая щекотная волна, по затылку бегут мурашки и что-то непривычно тяжелеет в штанах. Мамочки! Я и забыла, что теперь у меня есть член. И что он реагирует на посылы мозга. Вероятно, настоящий Фицджеймс не обратил бы на этот жест никакого внимания. Если, конечно, он в тот период уже не «запал» на Крозье. Но, скорее всего, про «запал» — это просто измышления фанатов. Но я-то не Фицджеймс. Я — девочка, влюблённая в них обоих. И воспринимаю прикосновение Френсиса по-своему. А вот тело, в котором я нахожусь, реагирует тоже по-своему. Как умеет. Хорошо, что Френсис не замечает моей реакции. Он опускает руку и произносит:       — Сойдёт. Надеюсь, в следующий раз получится аккуратнее. А вообще, Джеймс, советую вам поскорее прийти в себя и больше не сходить с ума.       Знал бы он, с каким удовольствием я бы «пришла в себя»! К сожалению, сие от меня не зависит. Но я сейчас не собираюсь по-новой объяснять это ему. Ещё будет время.       Ну, а пока я наблюдаю за тем, как капитан надевает мундир. Зрелище захватывает меня настолько, что я не обращаю внимания на жуткий холод, царящий в его каюте и не вспоминаю о необходимости утеплиться до тех пор, пока Крозье, взглянув на меня, спрашивает едва заметным сочувствием:       — Виски, Джеймс?       — Нет, благодарю.       Мне никогда не нравился виски. Не понимаю, почему именно этот вид самогона считается элитным. На чём бы его ни настаивали, самогон — он и есть самогон. К тому же, я боюсь экспериментировать с алкоголем — неизвестно, как поведёт себя моё сознание в чужом теле. Да и вообще, мне предстоит многое узнать и запомнить. Я предпочитаю делать это на трезвую голову.       Френсис открывает дверцу шкафчика, привычным движением достаёт бутылку и стакан, наполняет его и выпивает в три глотка. Через пару минут становится заметно, как отпускает его напряжение. Виски явно приносит капитану облегчение, но я знаю, чем всё это закончится и заранее сочувствую ему.       — Тащите сюда ваши бутылки, — командует Крозье. — Заодно оденьтесь потеплее.       Я отправляюсь к себе в каюту выполнять его распоряжение. Возвращаюсь с принесёнными с «Эребуса» бутылками и отдаю Крозье. Тот молча прячет их в шкафчик вместе со стаканом. Пустая бутылка из-под выпитого виски остаётся на столе — в моё отсутствие капитан успел приложиться к ней ещё раз.       — Френсис, — осторожно говорю я. — Виски скоро закончится.       — Я знаю, — глухо отвечает он.       — У вас начнётся ломка. Будет очень плохо.       — Я знаю, — бросает он резче, давая понять, чтоб я не вмешивалась не в свои дела.       Я со вздохом пожимаю плечами. Всё равно он не остановится, пока не прикончит весь запас. Что ж, раз ему так легче…       — Скажите, какое сегодня число? — Спрашиваю я.       — Десятое декабря, — искоса взглянув на меня, отвечает Крозье. Он по-прежнему не верит, что я не знаю здесь абсолютно ничего, хотя честно пытается приучить себя к этой мысли. Но всё равно ищет зацепки, по которым можно поймать Фицджеймса на лжи и разоблачить его глупый розыгрыш.       Десятое декабря… Значит, у меня не так уж много времени, чтобы попытаться повернуть всю эту историю несколько в иное русло. Хотя я знаю, что изменить прошлое невозможно. Но, если это не настоящее прошлое, а игра моего больного воображения, можно изменить её ход, влияя на события. Попробуем, Алиса?       Мы с Крозье одеваемся, напяливая на себя всё то, что сняли, спустившись на нижнюю палубу, и выходим наверх. Здесь жуткий мороз, который ощущается ещё более невыносимым из-за резких порывов ветра, бросающего в лицо пригоршни снега. Дыхание перехватывает, но я стараюсь не подавать виду, насколько ужасно ощущаю себя в таких условиях.       Мы с Френсисом обходим корабль. Он проверяет посты и состояние судна. Я в этом ничего не понимаю, но честно стараюсь запомнить всё, что говорит и делает Крозье. Хотя запомнить что-то практически невозможно — мешает одно-единственное желание, которое застряло в голове и не пускает туда никакие другие мысли: поскорее спуститься вниз, прочь из этого адского холода, подальше от колючего пронизывающего ветра. Не отморозить бы себе ничего… Но я терпеливо брожу следом за Крозье, почти ничего не соображая, до тех пор, пока он не направляется к люку, ведущему вниз. Господи, наконец-то!       Мне казалось, мы провели на морозе не меньше часа. Выяснилось — всего десять минут. Я не знаю, сколько времени длится вахта снаружи, но не могу себе представить, как эти люди выдерживают там, на лютом холоде изо дня в день. Мы с Крозье распаковываемся и идём проверять внутренне состояние корабля.       Я наблюдаю, как Крозье выслушивает доклады и отдаёт распоряжения, по ходу пытаюсь запомнить фамилии хотя бы старшин. На «Терроре» всё чётко: каждый выполняет свои обязанности и докладывает капитану то, что касается его участка работы. Надеюсь, на «Эребусе» так же. Хотя это меня всё равно не спасёт — я полный профан в морском деле и не смогу оценить, насколько соответствуют истине донесения подчинённых. И это ещё при том, что корабли вмёрзли в лёд, с них сняты все мачты и такелаж, а следить приходится за порядком, нормами выдачи еды и состоянием судна. Меня охватывает паника. Может, мне и удастся осилить первые два пункта. Но что я смыслю в состоянии судна, даже если за ним следят настоящие эксперты? Решение-то всё равно за мной. А кто я? Чёртов библиотекарь в теле шикарного мужика.       Я пытаюсь поделиться этими мыслями с Крозье в момент, когда рядом с нами не толкутся люди. Он вновь бросает на меня недоверчивый взгляд. Мне кажется, он всё время ждёт, когда Фицджеймс прекратит прикалываться и заговорит с ним нормально. Угу. Хрен дождётся! Впрочем, свои сомнения он держит при себе. И вместо язвительных замечаний по поводу моего психического расстройства, он устраивает мне экскурсию по «Террору», точнее, по его внутренним помещениям. Мы спускаемся вниз, в холод и смрад преисподней, именуемой трюмом. Шастающие повсюду крысы заставляют меня вздрагивать. Я уже научилась подавлять непроизвольный визг при виде этих тварей, но продолжаю рефлекторно напрягаться и хватать Френсиса за руку. Он смотрит на меня сердито и предупреждающе, чтобы я, не дай Бог, не вздумала вновь запрыгнуть на него. Признаться, мне этого очень хочется. Но я мужественно терплю, стараясь воспринимать то, о чём он мне говорит.       Тусклый свет фонаря, который Крозье держит одной рукой, выхватывает из мрака какие-то тюки и ящики, но это не главное. Крозье показывает мне, в каком состоянии находится корпус корабля — и зрелище это вызывает во мне жуткую тревогу. Я помню, как описывал его в книге Симмонс. Но одно дело — представлять его себе и совсем другое — увидеть воочию, как задыхается красавец «Террор» в неравной борьбе со смертоносным льдом. И хоть я знаю, что пока судну не грозит быть раздавленным, сердце моё всё равно заходится от боли и жалости к кораблю, который я воспринимаю, как живое существо. Иллюзию усиливают звуки, реально похожие на стоны, которые издаёт «Террор» в предсмертной агонии.       Всё это не прибавляет бодрости духа, и из трюма я вылезаю мрачнее тучи. Мне кажется, что Крозье постоянно наблюдает за мной, бросая короткие косые взгляды. Ну и чёрт с ним. Надеюсь, он поделится со мной результатами наблюдений. Но не сейчас. Потому что сейчас мы топаем в кают-компанию, посреди которой стоит стол, одна пара ножек которого привинчена к полу, а другая висит в воздухе в нескольких сантиметрах от него, потому что эта часть стола подвешена на верёвках к потолочной балке. Я понимаю, что всё это — из-за крена судна. И мне даже интересно, как мы будем сидеть на стульях вокруг этого стола и при этом пытаться есть, причём, есть культурно — с ножами и вилками, а не как в столовой турецкого отеля. При мысли о богатстве и изобилии фуршетного стола я чувствую голодные спазмы в желудке. Если он сейчас заурчит, я, кажется, опозорюсь не только перед Крозье, но и перед господами офицерами, находящимися в помещении. К счастью, на этот раз обходится без эксцессов. Я говорю желудку, что турецкое изобилие ему не светит, и он обиженно скукоживается в предвкушении обычного полярного обеда.       Народу в кают-компании раз-два — и обчёлся, и я не знаю, хорошо это или плохо. С одной стороны, чем меньше людей заметит мою неловкость, тем лучше. Но с другой — чем их больше за столом, тем меньше внимания обратят лично на меня. Сегодня коммандер Фицджеймс будет непривычно молчалив и уж точно постарается не быть душой компании.       Из присутствующих я узнаю Литтла и Ирвинга. Наверное, Ходжсон сейчас несёт вахту, догадываюсь я. Кажется, третий — это доктор Педди, но я не уверена. Ещё одного я не могу узнать вовсе, но Крозье милосерден ко мне: он обращается к нему «мистер Хорнби», чем полностью облегчает мне задачу его идентификации. Я бросаю на капитана короткий благодарный взгляд. Кажется, он понимает и после обычных приветствий старается обратиться к каждому из присутствующих с вопросом, чтобы иметь повод назвать их по именам. Мы избегаем смотреть друг на друга, но, кажется, он в курсе, насколько я признательна ему за понимание.       Мы рассаживаемся вокруг стола. Вообще-то я считаю себя культурной девушкой. Умение пользоваться за столом ножом и вилкой родители отрабатывали у меня лет с двенадцати, хотя дома мы всегда ели «по-простому». «Чтобы не стыдно было тебя в ресторан взять», — посмеивались они, когда я недоумевала, к чему все эти сложности. Впрочем, став старше, я сама поняла, что подобные навыки нужны и, несомненно, пригодятся в жизни. Другое дело, что, оказавшись за столом, сервированным по всем правилам, я потеряюсь, не зная, какой из приборов предназначен для определённого блюда. Я бросаю тревожный взгляд на стол — много ли там всяких хитроумных вилок и ножей. К моему глубокому облегчению я вижу подле каждой тарелки стандартный набор — ложку, вилку и нож. Видимо, сейчас, во время третьей зимовки, офицерский рацион не отличается разнообразием блюд. Господи, неужели мне придётся жрать эти проклятые консервы со свинцом и ботулизмом? Сознание в панике кричит: «Не-е-ет!..», но желудок снова судорожно сжимается, готовый принять в себя что угодно, лишь бы не чувствовать эти голодные спазмы.       Высокий худой человек, в котором я без труда узнаю офицерского стюарда Гибсона, ставит перед каждым из нас тарелку с супом. Суп наверняка из этих смертоносных банок, но, чёрт возьми, он достаточно горячий и пахнет весьма недурно. Всё это вызывает у меня повышенное слюноотделение и дикое желание проглотить предложенное блюдо как можно скорее, пока оно не успело остыть. Я вообще всегда ем быстро, поскольку мне жаль тратить драгоценное время на рассиживание за столом. Но, глядя на то, как поглощают супчик сидящие вокруг офицеры, я стараюсь приноровиться к их темпу, чтобы не выбиваться из общего контекста.       И мне это удаётся — обстоятельства способствуют. Я смотрю на ложку с монограммой Крозье — и моё сердце замирает. Вот она, та самая монограмма, которую я видела на фотографиях столовых приборов, найденных поисковыми экспедициями. Я не могу сдержать волнение и легонько поглаживаю ложку кончиками пальцев незаметно для остальных. Когда я беру ложку, моя рука дрожит. Волнение, неудобная поза на стуле и тот факт, что я ещё не совсем привыкла к телу Фицджеймса, заставляют меня действовать с особой аккуратностью, чтобы не пролить на себя чёртов суп. Не могу же я так оконфузить коммандера! Поэтому я ем медленно, направив всё своё внимание на моторику и контроль за мышцами. Возможно, это и к лучшему — медленная еда вызывает чувство насыщения. А продукты здесь, как я поняла, экономят и в офицерском рационе.       За столом почти никто не разговаривает. Возможно, у них существует молчаливое соглашение не затрагивать во время еды насущные проблемы, чтобы не портить трапезу. Офицеры перебрасываются отдельными малозначительными замечаниями и иногда беззлобно подначивают друг дружку, видимо, пытаясь создать за столом более или менее благоприятную атмосферу.       — Коммандер Фицджеймс, — обращается ко мне Ирвинг, и я невольно напрягаюсь, страшась сболтнуть глупость. — Как поживает ваша инуитская леди?       — Ну, она такая же моя, как и ваша, — усмехаюсь я слегка презрительно. — Видит Бог, я не желал её появления на моём судне. И, поверьте, я уже готов отправить её обратно на «Террор», потому что она разлагающе действует на мою команду. А здесь уж капитан пускай своей властью решает, что с ней делать — оставить на «Терроре» или отправить к чёртовой матери.       Крозье искоса смотрит на меня с наигранным интересом. Видимо, настоящий Фицджеймс воздерживался в его присутствии от подобных замечаний. Кстати, надо будет встретиться с этой леди Безмолвной и побеседовать с ней по душам. Если все здесь понимают меня, хоть я говорю по-русски, может быть, она поймёт меня тоже, и нам удастся найти общий язык? Было бы неплохо… Если, конечно, всё идёт по сериалу, и у неё есть язык.       Гибсон собирает со стола опустевшие тарелки и приносит второе — непонятное нечто, эстетично уложенное на великолепный фарфор с сине-золотой каёмкой и всё с той же монограммой Френсиса Крозье. Я понимаю, что это снова консервы. Первый мой голод утолён, и сейчас мне уже не хочется травить организм коммандера этой дрянью. Я неохотно ковыряю вилкой еду в тарелке, при этом налегая на лепёшки, от которых отщипываю по кусочку и отправляю в рот. Кажется, среди моих сотрапезников они не пользуются особым спросом, поэтому я никого не объедаю, поглощая одну лепёшку за другой. Конечно, полноценный белок углеводами не заменишь, но где тут полноценный белок? В лепёшках хотя бы свинца нет. Надо будет обязательно поговорить с Френсисом об этом. И ещё о многом другом. Раз уж я здесь, я не могу не вмешаться и не попытаться как-то изменить ситуацию к лучшему. Хоть и считается, что изменить прошлое невозможно. Но, раз я решила, что всё происходящее — игра моего воображения… Что ж. Поиграем!       После обеда мы с Френсисом снова выходим наружу проверять посты. Я хвостиком следую за ним повсюду, как детёныш, который боится потерять маму и остаться одиноким и беспомощным в неприветливом окружающем мире, полном опасностей, ужасов и врагов. Когда мы, наконец, возвращаемся обратно, в относительное тепло нижней палубы, я говорю Крозье:       — Френсис, нам нужно поговорить. Желательно, в таком месте, где нас никто не услышит.       Он тяжело смотрит на меня и делает приглашающий жест рукой. Я следую за ним, чувствуя себя скотиной. Френсис устал. Наверное, он надеялся отдохнуть — посидеть или прилечь в одиночестве в тишине каюты. Но я весь день навязываю ему своё общество, и он терпит меня, как неизбежное зло — такое же, как холод, мрак и Туунбак. О, стихи стали складываться. Холод, мрак и Туунбак. Надо запомнить рифму, вдруг из этого что-то получится. А пока у меня есть дела поважней. Френсису придётся выслушать меня, и настроения ему мой рассказ не добавит. Но, главное, чтобы он поверил мне. Я-то ведь для него сейчас пребываю в ранге полусумасшедшего коммандера, который стоит на распутье между выздоровлением и полным погружением в пучину безумия.       Мы заходим в капитанскую каюту. Здесь очень тесно, но сейчас это меня даже радует. Во-первых, так теплее. А во-вторых, поплотнее прижавшись друг к другу, можно разговаривать почти шёпотом, и это — гарантия того, что нас не подслушают.       — Виски, Джеймс? — Устало произносит Крозье.       Что делать? Пить с ним виски, чтобы поскорее прикончить его пойло и вынудить вернуться к трезвому образу жизни? Но мне сейчас нужен ясный ум. А я не знаю, как повлияет сей напиток на сознание девочки Алисы, пускай и находящейся в пока ещё крепком теле коммандера Фицджеймса. Да и не хочу я напиваться.       — Спасибо, Френсис. А можно чаю? У вас ещё остался нормальный чай?       Френсис в который раз за сегодняшний день молча смотрит на меня, словно прощупывает, старается понять, не придуриваюсь ли я. Я снова пытаюсь смотреть ему прямо в глаза и, кажется, у меня это начинает получаться. Вот, что значит — регулярные тренировки. Френсис приоткрывает дверь и зовёт Джопсона. Тот появляется почти мгновенно, словно материализуется из воздуха. Хороший стюард, что и говорить.       — Джопсон, принесите коммандеру чая, — приказывает Крозье.       Джопсон кивает и немедленно растворяется в царящем здесь повсюду полумраке.       — Ну, раз вы не желаете составить мне компанию…       — Пейте, Френсис. Только так, чтобы вы сумели адекватно воспринять то, что я вам скажу.       — По-вашему, всё это время я был неадекватен? — Хмыкает Крозье, глядя на меня сбоку, чуть склонив голову.       — По-моему, вы — самый адекватный человек в этой экспедиции, — говорю я совершенно искренне. — И, если бы сэр Джон послушался вас, мы бы сейчас пили не здесь, в этой заднице мира, а в Англии. Но, поскольку мы не в Англии, а именно здесь, нам нужно решать, как выбраться отсюда с наименьшими потерями. Сейчас у нас преимущество — я знаю, что произойдёт с экспедицией. Мы должны попробовать это предотвратить. Не уверена, что у нас получится. Но попытаться необходимо. Поэтому я сейчас расскажу вам всё, что мне известно, а вы уж тогда решите — верить мне или продолжать считать меня сумасшедшим.       Во время моей прочувствованной речи Френсис успевает достать из шкафчика початую бутылку виски и стакан, наполнить его янтарным напитком и отсалютовать мне как раз в момент её окончания. Я киваю в ответ и наблюдаю, как Крозье жадно припадает к стакану и осушает его быстрыми глотками. Он ждал этого момента весь день, понимаю я. Всё его существо жаждало этого. Господи, как же ему будет тяжко в скором времени! Какая жуткая ломка его ожидает…       Тем временем капитан снова наполняет стакан, закрывает бутылку с остатками виски, но не прячет её. Первый жгучий приступ жажды утолён, и он может не спешить, а смаковать любимое пойло, перекатывая его во рту, позволяя себе полностью отдаться этому маленькому удовольствию.       Джопсон приносит чай. Мама дорогая, какой божественный запах касается моих ноздрей, вполне притерпевшихся к окружающей вони! Моё (моё!) тело дрожит в предвкушении первого глотка точно так же, как, наверное, тело Френсиса в предвкушении виски. Что ж, каждый развлекается по-своему. В каюте так тесно, что Джопсону приходится передать мне в руки поднос с чаем, поскольку сам он здесь уже не поместится.       — Благодарю вас, Джопсон, — говорю я, принимая у него поднос.       — Вы можете идти, — слышу я голос Крозье у себя за спиной, пытаясь установить поднос на столике. Сделать это не так просто, учитывая крен судна, но мне кое-как всё же удаётся это совершить.       Я наливаю чай в восхитительную чашку из тонкого фарфора. Позади меня слышен звук закрывающейся двери. Крозье усаживается на койку с недопитым стаканом виски в руке. Мне остаётся стул у его стола. Я сажусь, вдыхаю аромат чая, проникающий в меня вместе с паром, идущим от чашки и делаю глоток. Боже мой! Оказывается, блаженство возможно даже здесь, в этом ледяном аду. Настоящий английский чай — это действительно великолепно. Я медленно выпиваю его, наслаждаясь тем, как вместе с горячим ароматным напитком по усталому телу разливается блаженное тепло. Крозье терпеливо ждёт, иногда прикладываясь к стакану с виски. Кажется, он понимает меня.       Допив первую чашку, я тут же наливаю вторую, чтобы чай не успел остыть. Помедли я — и этот божественный напиток не просто остынет, а покроется ледяной корочкой. Я не могу этого допустить. Но и испытывать терпение капитана мне тоже не хочется. Я начинаю свой рассказ, время от времени останавливаясь, чтобы сделать глоток.       Я пересказываю всё, что помню о последующих событиях. О том, как лишится ноги ледовый мастер и добрый друг Крозье Томас Блэнки. О консервах, которыми вот уже несколько лет травятся они все. О чёртовом карнавале и о предстоящей Френсису ломке. О пешем переходе к острову Кинг-Уильям и о страшной смерти Ирвинга. О Хикки, Гудсере, Туунбаке… О смерти Фицджеймса и о том, что ждёт самого Крозье. Я рассказываю всё, что знаю о поисках их злосчастной экспедиции.       — Френсис, заклинаю вас, — говорю я, стараясь быть как можно более убедительной. — Не идите на Кинг-Уильям. Ваше единственное спасение — Сомерсет. Корабли Росса будут зимовать там, в Порт-Леопольде. По весне он разошлёт санные отряды в поисках вашей экспедиции. Вся беда в том, что никто не будет знать, где вас искать — вы не оставили по пути ни одного гурия.       — Два, — глухо произносит Крозье, залпом допивая виски, и снова тянется за бутылкой.       — Да, — киваю я. — Френсис… Я не знаю, как долго буду находиться в теле коммандера. В любой момент меня может вынести отсюда, как вынесло из собственного тела и времени. Обещайте мне, что поведёте людей на Сомерсет!       — Почему я не сделал этого в… — Он сделал неопределённый жест, подбирая слова. — В вашей версии произошедшего?       — Вроде, вы посылали разведывательный отряд, который доложил, что нагромождения льда у берегов Сомерсета непроходимы для вас.       — И как же мы, по-вашему, пройдём непроходимое?       — Не тащите за собой лодки. Только сани с самыми необходимыми припасами. Ваши люди тащили на себе столько лишних, ненужных вещей! Только самое необходимое, Френсис!       Мы оба замолкаем на некоторое время. Я закусываю губу — тело Фицджеймса помнит привычки своего хозяина.       — Адмиралтейство объявило конкурс проектов по спасению вашей экспедиции, — нарушаю я повисшее тяжкое молчание. — Только один человек — не помню его имени — предложил направить вельбот вверх по Большой Рыбной реке в надежде, что вы выйдете к её устью. Только один, Френсис! И Джеймс Росс лично отмёл этот проект, как совершенно утопический и нежизнеспособный. Адмиралтейство даже не соизволило ответить автору этого проекта. А Росс потом до конца жизни не мог простить себе того, что проигнорировал единственный шанс спасти вас. Представляете, каково ему было жить с этим?       По лицу Крозье, доселе каменно-невозмутимому, пробегает болезненная судорога. Кажется, я сумела «зацепить» его.       — Френсис. Я не знаю, справимся ли мы со всем прочим. Я ничего не требую от вас. Прошу только об одном. Дайте мне слово, что поведёте людей на Сомерсет. Это — единственный шанс на спасение.       Крозье долго молчит, закусив зубами крепко сжатый кулак. Он напряжённо обдумывает мои слова, не обращая внимания на недопитый стакан с виски в другой руке. Наконец ставит его на столик и внимательно вглядывается в моё лицо.       — Из какого вы, говорите, века?       — Из двадцать первого. Две тысячи девятнадцатый год.       — Странно. Почему именно вы и именно сюда?       — Я не знаю. Может, потому что после сериала я буквально свихнулась на вашей экспедиции. Я прочитала о ней всё, что смогла найти. Я прокручивала в голове разные варианты того, как вы могли бы спастись. Я знаю, где находится точка невозврата, после которой спасение невозможно. Пока ещё мы её не достигли. Давайте попробуем сделать так, чтобы избежать фатальных ошибок. Френсис. Сейчас всё здесь зависит только от нас. Вернее, больше всего — от вас. Я прошу вас…       Моя рука непроизвольно тянется к его руке, лежащей на коленях. Я глажу её и тихонько сжимаю. Френсис вскидывает на меня глаза. В его взгляде растерянность. Он точно не ожидал от меня ничего подобного.       — Френсис…- Я медленно убираю руку, но не отдёргиваю её. — Френсис… Я знаю, как вы устали. И какой тяжкий груз ответственности вы волочите на своих плечах. Я помогу вам. Доверьтесь мне. Всё, что я вам рассказала — правда. Давайте попробуем изменить ход истории. Говорят, это невозможно. Но мы должны хотя бы попытаться. Помогите мне сделать это.       Крозье тянется за стоящим на столе стаканом и залпом выпивает содержимое.       — Не знаю, кто вы… Посланник небес, призванный спасти нас или исчадие ада, которому приказано всех погубить. Но я почему-то склонен предполагать первое. Говорят, Бог хранит безумцев. А ваше безумие, Джеймс, не вызывает сомнений. Возможно, Небеса избрали вас своим орудием, чтобы привести нас к спасению. Я обещаю вам вести людей на Сомерсет. И надеюсь, что сам я при этом не безумен.       — Спасибо, Френсис, — мой голос дрожит от переполняющих меня чувств. Мы с Френсисом — союзники! Мы будем действовать сообща. Ура! Ура! Ура!       Первое, с чего нужно начать — это вопрос питания. Второе — как обезопасить всех от Туунбака. Оба эти вопроса завязаны на Силне. Мне необходимо увидеться с ней и попробовать поговорить. Надеюсь, что в этой моей игре все понимают русский — даже инуиты. Если нет… тогда будем думать над планом Б. А пока мне слишком хочется спать. Френсису, я думаю, тоже. Впрочем, он вновь собирается выйти, чтобы проверить посты. Меня же милосердно прогоняет в мою каюту, видя, что я едва держусь на ногах.       — У вас появилось много жестов и выражений лица, не свойственных коммандеру, — говорит он мне напоследок.       — Надеюсь, хоть это вас убедит, что я — не он, — отвечаю я.       — Странные формы принимает безумие, — задумчиво произносит Крозье.       — Особенно, если оно — коллективное, — отзываюсь я.       — Что вы имеете в виду?       — Что мы оба уже поверили в него, — отвечаю я.       Крозье снова испытующе смотрит на меня, и мы оба покидаем его каюту. Интересно, удастся ли нам сегодня уснуть, или наш мозг будет усиленно работать, перерабатывая полученную информацию? Лично мой отключается сразу, едва успевая задать себе этот вопрос.