Крест-накрест

Черный автомобиль мчался по проспекту, освещаемый огнями просыпавшейся ночной Москвы. Уже солнце зашло за горизонт и небо стало темно-синим, уличные фонари зажглись, а вместе с ними и окна жилых домов, где готовились ко сну герои дневной Москвы, и неоновые вывески заведений, куда совсем скоро прибудут предвкушающие веселье заводилы с разной толщиной кошелька. Столица на то и столица, что способна предложить всем людям, которые нуждались в ночных приключениях, развлечения по вкусу и финансам. Правда, тем, кто сидел в том автомобиле, это было совсем не нужно: у них были свои, не менее опасные «развлечения». Всегда бдительная и до противного любопытная Юлька неожиданно для всех уснула на заднем сидении машины буквально через несколько минут. Насыщенный на разного рода волнующие события день не мог не сморить ее и она свернулась калачиком позади Пчелкиных: отец вел свой автомобиль, а сын изредка проверял, продолжала ли дремать его «зазноба», как иногда выражался его любимый папенька. — Бедная… — расстроенно прошептал Паша, отворачиваясь от нее. — Устала совсем с этой канителью. Еще и Ванька свои пять копеек вставил. Кто его вообще просил? — Как бы то ни было, но это он нашел ее квартиру открытой и он же привез Юльку в безопасное место, — ответил Виктор сыну. — А то, что он с Сашкой шуры-муры крутил, не наше дело. — Как это «не наше»? — Павел нахмурился совершенно искренне и посмотрел на отца с недоумением. — Он, значит, ничего не делает все это время, только с ней где-то мотается, а потом еще советы будет раздавать и говорить, что мы лоханулись? Знаешь, пап, я бы принял это от тебя или от дяди Коса, но уж точно не от этого выскочки! — Монолог закончил, Чацкий? — с усмешкой спросил Пчелкин-старший. — Нет, не закончил! — казалось, что Пашка не понял, что это шутка и продолжал распаляться все больше и больше. — Да и вообще, Юля с самого начала была против их отношений. Надо было к ней прислушаться… — он вновь обернулся назад, чтобы проверить, крепко ли спала Холмогорова. — Просто бесит, когда человек ничего для общего дела не делает, а потом начинает из себя главнокомандующего строить! Витя промолчал. Он и не знал, что ответить сыну, в жилах которого бурлила его кровь: такая же горячая, толкающая его в разного рода передряги. У них было только одно отличие: Пашка мог позволить себе слушать свою кровь и бросаться бездумно в омут, а его отец в том же возрасте должен был быть крайне осторожен: у него не было за спиной ничего, кроме верных друзей и страха быть подстреленным за свои художества, словно заяц в лесу. Когда Вите Пчелкину было девятнадцать, он мечтал только о богатстве и был готов ради него на все. Паше Пчелкину в девятнадцать хотелось правды и он мог себе это позволить. — Дядь Косу позвонишь потом, ладно? — пробурчал сын, смотря при этом в окно. — Мне ж надо знать, что у них там происходит. — Да позвоню, позвоню, — небрежно ответил Виктор. — Четвертая власть, блин! Вот что вам, журналюгам, на месте не сидится? Сначала лезете во всякую херню, а потом ваши трупаки в собственных квартирах находят. — Это тех, кто правды хотел, находят, — объяснил Паша. — Такой, которая власть имущим неудобна. А если ты джинсу пишешь, так чего тебе бояться? Только если конкурентов своих заказчиков, но, как правило, с ними разговор короткий. — А ты, выходит, правды не хочешь? Оба замолчали. До нужного им дома оставалось всего ничего, а пассажирка на заднем сидении и не думала просыпаться. Парня, конечно, умиляла возможность дотащить объект своих воздыханий до квартиры, где они собирались пережидать трудности, но более логичным ему представлялось именно разбудить Юлиану, когда они подъедут к одной из типовых многоэтажек в Раменках. — Хочешь расскажу тебе одну старую историю? Тебе понравится, поверь, — вдруг задумчиво произнес Виктор Павлович. Сын посмотрел на отца с изумлением, но любопытство победило нетерпеливость и он кивнул в знак согласия. — Когда я был немного старше тебя, я познакомился с одной девчонкой. Мы с ней были как из разных Вселенных, даже не соседних. Она такая вся интеллигентная, чуть ли не голубых кровей, а я кто? Обычный парень из Бирюлева, у которого батя на заводе за полгроша горбатился, а мать — медсестрой в больнице за те же копейки. Она была очень доброй, но полюбила не меня, а… — тут он запнулся, будто подбирая слова. — Одного моего знакомого. В будущем они поженились, у них родился ребенок… А я каждый раз, как только видел ее, хотел сказать ей правду. Мой знакомый изменял ей, а я вынужден был молчать, потому что не хотел предавать его. Но мне было так жаль ее: она терпела выходки мужа, а все из-за того, что продолжала его любить. — Больная любовь, — констатировал Павел. — Причем для всех. И для нее, и для тебя. — Да, ты прав, больная… — согласился с ним отец, сбавляя скорость перед заездом во двор. К тому моменту синее сумеречное небо стало почти черным. Двор типичной многоэтажки был пуст: скамейки возле подъезда сиротливо стояли по бокам, словно верные стражи; детская площадка с металлическими горками и пестро выкрашенными «лазалками», краска на которых уже местами облупилась, на этом мрачном фоне казалась идеальной декорацией для фильма ужасов. В доме зияли рыжие дыры. В каждом из них сейчас происходила своя драма, своя история. Витя плавно вел «немца», обстоятельно при том подыскивая свободное парковочное место. — Ты мне это рассказываешь, потому что я сейчас в той же ситуации, верно? — голос сына буквально трепетал, когда он высказывал свое предположение и Пчелкин-старший тяжело вздохнул. Паша воспринял это как нож, которым полоснули по его сердцу: — Лучше бы ты мне этого не рассказывал. — Почему? Ты же прекрасно все понимаешь… — Вот потому и не рассказывал бы! — вдруг вспылил он, при этом говоря все равно шепотом, только громким. — Мало мне всего этого, так ты еще и напоминаешь! Я уже ничего не чувствую к ней, слышишь? Ничего! Мотор автомобиля замолк и в салоне воцарилась загробная тишина. Старший из Пчелкин расслаблено прильнул спиной к кожаному сидению, а его сын продолжал смотреть перед собой и в его голубых глазах тлели угольки только что потухшего пламени. Казалось, он будто сам ошарашен собственными откровениями. — И ты готов просто так сдаться? Даже не попробуешь поговорить с человеком, которого любишь? Ты ее любишь до сих пор, не отрицай! — Она не любит меня, — прохрипел в ответ Паша, поворачивая лицом к отцу. — Я только мучил ее в последнее время. Я ужасный человек и хочу перестать им быть. С этими словами он открыл дверь машины и вышел в холод сентябрьского вечера. Паша открыл одну из задних дверей и затормошил спавшую девушку. Юля заворочалась, потянулась и сладко зевнула. Эта картина выглядела в глазах Пчелкина раздражающе: он постоянно оглядывался и хотел поскорее оказаться в относительной безопасности. Улица казалась ему идеальным полем боя, а в кустах и за деревьями, по его мнению, могли прятаться вездесущие недоброжелатели. — Рота, подъем! Приехали, — скомандовал он, помогая Холмогоровой выйти из машины. Она прижимала к груди нежно-голубой рюкзак, который принадлежал Саше. Черный свитер, джинсы и кроссовки, которые были на ней, тоже принадлежали Филатовой. Их подруга любезно помогла ей вещами, чтобы не пришлось прятаться в очень приметной и неудобной форме курсанта Академии МВД. Из своего на Юлиане было только бежевое пальто, которое немного помялось, пока она спала. Отряхнувшись и заправив передние пряди за уши, она подняла голову и осмотрела высотку, где снимал квартиру Павел Пчелкин. — Давненько я к тебе не захаживала, — пробормотала она, следуя за мужчинами к двери подъезда. Паша подтолкнул ее, всем своим видом показывая, что им стоило поторопиться. Юля недовольно поморщилась, но промолчала. Квартира, которую снимал Паша, находилась на седьмом этаже — из окна, если понадобится, не выпрыгнешь, поэтому оставалось надеяться, что экстренно дислоцироваться им не придется. Все таки это место было единственным, где за все время их расследования никто не «светился» и потому наиболее безопасным. Тем более, что Космос Юрьевич определил ее как «временное убежище» и их с Юлькой уговорили пожить там всего сутки-двое от силы, пока старшие решат основные проблемы. И оба на это согласились, потому что страх ошибиться в принятии собственных решений стал сильнее и им хотелось, наконец, довериться профессионалам, как высказалась Юлиана. — Они девяностые пережили. Не профессионалы, хочешь сказать? Паша ничего не хотел сказать. Он хотел только запереться на все замки, завесить окна тяжелыми шторами и лечь спать, держа одной рукой под подушкой пистолет. У отца была давняя страсть к оружию: только в городской квартире он держал сразу два разных пистолета: и «Макаров», и «ТТ-шник». На даче, куда, скорее всего, им предложат переместиться после, уже были охотничьи ружья и другой огнестрел. К тому же, и дом Пчелкиных находился далеко, в соседней области, так что отец, думалось ему, не заметил пропажи всего одного пистолета. Им он был необходим. Жизненно необходим. Пока они поднимались вверх на лифте, младший Пчелкин чувствовал возрастающее с каждой секундой волнение. Ему вдруг стало страшно увидеть свою дверь взломанной, а квартиру — раскуроченной; стало страшно увидеть на лестничной площадки опередивших их бандосов, которые, несмотря на то, что они поменяли сим-карты по дороге, все равно смогли вычислить их убежище. От этого в районе сердца закололо, а дыхание стало частым и рваным, будто воздуха резко стало не хватать. Паша перевел взгляд на Юлю, но та стояла и смотрела перед собой, совершенно не замечая его. Отец смерил их беспокойным взглядом и кивнул сыну, мол, все хорошо будет. Это не успокоило парня и он продолжал нервничать. У двери их никто не ждал. Замок также был в целости и сохранности, а в квартире все лежало ровно так, как оставил это все Паша. Казалось, что от наспех накрытой одеялом кровати все еще пахло алкоголем. Юля тут же вспомнила, как не так давно Паша напился и решил заставить ее ревновать совершенно идиотским и грязным методом. Эти видео она давно удалила с телефона — не потому, что стыдно, а потому, что больно и обидно держать подобное у себя на устройстве. Да и потом, это странно: зачем держать в памяти смартфона видеоролик, где навязчивый парень занимается сексом с первой попавшейся ему на глаза девчонкой в клубе? Это не удовлетворяло фантазии девушки. — Слышь, Паш, а ты сколько в этой квартире не появлялся? — раздался голос Виктора Павловича с кухни. — Ну долго, а что? — сын подошел к нему и Холмогорова осталась одна в спальне, которая была совмещена с гостиной. Пчелкин хоть и был тем еще мажором, но съемной однушки с приличным ремонтом ему вполне хватало. Дам своего сердца и не только он водил сюда редко, что даже вызывало внутри Юлианы что-то похожее на пробуждение ее гордыни. Ей было приятно от того, что он своеобразно хранил ей верность. Именно она, Юлиана Холмогорова стояла посреди его квартиры не потому, что он снял ее, как какую-то проститутку в баре, а потому что хотел защитить ее. Их отношения были одновременно выше всего этого и на одном уровне со всеми присущими любовным отношениям страстями. Они с Пчелкиным постоянно ходили по парапету под угрозой свалиться вниз с высоты точно такой же многоэтажки и каждый раз им удавалось сохранить свой дуэт, который приносил обоим как счастье, так и горе. — Ладно, с едой завтра разберётесь. Как проснетесь, так сразу звоните, поняли меня? — она и не заметила, как Виктор Павлович провел инструктаж по выживанию на конспиративной квартире и теперь стоял на пороге, собираясь уезжать. Его сын кивал в ответ на каждое слово и вообще хотел поскорее выпроводить отца. Юлиана присоединилась к нему. Ей хотелось снова лечь спать — сказывался день, полный потрясений. Когда за отцом Пчелкина все же закрылась входная дверь, Паша несколько раз проверил, на все ли замки она заперта. Вид у него был очень напряженный и когда он все же оставил дверь в покое, то вышел на кухню и щелкнул кнопкой электрочайника. Юля усмехнулась: сколько раз за сегодня Саша пробовала напоить всех чаем и демонстративно нажимала на кнопку, подогревая воду. Интересно, выйдет ли у Пчелкина? — О чем думаешь? — он вытащил девушку из водоворота ее собственных мыслей. — О Дине, — сказала она, продолжая стоять напротив Паши, который сидел на стуле перед ней и задумчиво рассматривал ее. — Тебе хоть не безразлична ее судьба? Ведь она нам помогла. — И где нам ее, по-твоему, искать? Может, с ней вообще ничего не случилось, а она подалась в бега, как и мы? — он говорил с ней таким тоном, словно перед ним был глупый и шкодливый ребенок. Юля, казалось, даже не обратила на это внимание: она была слишком поглощена внутренними переживаниями. Паша оглядел ее и встал со стула. Он осторожно подошел к ней, словно охотник к дикой лани и хотел было взять ее за плечо, как девушка резко повернулась к нему лицом и чуть запрокинула голову, чтобы смотреть Павлу прямо в глаза. От этого ему стало неловко. — Если она действительно уехала из города, она найдет способ связаться с нами, — облизнув губы от волнения, проговорил Паша. — Да, возможно, что мы не все знаем, но если найдем ее, то… — Вот именно, что «если найдем»! А если ее похитили? Где нам ее искать? Паша не смог сдержать усмешки. Перед ним стояла добрая, справедливая девчонка, которая больше всего боялась предательства. Она всеми фибрами души хотела спасти человека, к которому привязалась. Несмотря на холодный и трезвый разум, внутри Холмогоровой было горячее и верное сердце, которое было способно жертвовать и любить. Интересно, было ли в нем что-то подобное? Не превратилось ли это светлое чувство в что-то грязное и постыдное? — Надо позвонить ей, — сказала Юлиана. — Сейчас? — спросил Паша. Девушка отрицательно помотала головой. — Завтра. Сейчас я очень хочу спать и… — она вдруг запнулась, а и без того большие глаза округлились и в них заблестели слезы. Холмогорова отвернулась и шмыгнула носом, а потом вновь обратилась лицом к парню. Он смотрел на нее с недоумением и ожиданием, а Юля нервно кусала губы, будто боялась что-то сказать. Неожиданно она выдохнула и подошла к нему совсем близко, опустив руки на его плечи: — Вовсе ты не ужасный человек, — сдавленно прошептала она, не в силах справиться с вновь подступившими к горлу и глазам слезы. — Не надо так говорить про себя. — Что? — спросил он, не веря своим ушам. — Так ты… — Делала вид, что сплю. Ну, точнее, сначала спала, а потом проснулась и услышала твой разговор с отцом… Я испугалась и не стала открывать глаза. Эти слова повергли Пашу в шок. Он до сих пор не знал, как реагировать на это, а между тем девушка продолжала говорить: — Это я ужасная. Я, потому что мы давно должны были обо всем поговорить, как взрослые люди, а не бегать друг от друга и не ругаться из-за каждой мелочи, — она отстранилась и села перед ним на стул, спрятав руки в объемных рукавах свитера. — Просто… Мне было очень страшно. После ужасной смерти Миши я боялась привязаться к кому-то также сильно, как к нему. И когда я узнала о наркотиках… — она потупила взор, будто говорила о чем-то постыдном. — Мне стало еще страшнее. — Ты боялась не просто потерять любимого человека, но еще и разочароваться в нем, — сухо констатировал Пчелкин. — Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться. Знаешь такую поговорку? — подняла глаза Холмогорова. — Я решила, что больше никогда никого не полюблю, потому что терять любимых — это адская боль. Я не хочу пережить это снова. Эти слова были так важны для них. Если бы только Юля сказала правду раньше, если бы он понял ее до конца… Все было бы совершенно по-другому. — Но ведь когда-то ты потеряешь отца, мать. Неужели ты и их перестанешь любить? — Паша сел на корточки перед ней и дотронулся до рукавов свитера, будто пытаясь вытащить ее ладони на свет, но девушка только больше съежилась и скинула его пальцы с них. Ответа на вопрос у нее не было и она даже не старалась это скрыть. Он задел за живое и поставил в тупик. Осознание этого факта безумно злило, потому что он выставлял ее глупой и беззащитной. — Ты не сможешь перестать любить, — продолжил он. — Просто потому, что это невозможно. Нет на свете людей, даже среди злодеев, которые бы не любили хоть кого-то и хоть когда-то. Да, любовь идет за руку с болью. Но это такая неприятная правда жизни, с которой мы можем только смириться. Это как невкусное лекарство, которое способно спасти тебе жизнь. — Ты можешь поручиться, что ты не умрешь? Она сказала это прямо, как будто и не было всех этих недомолвок и страхов. Может, он действительно смог ее убедить в том, что не стоило прятаться от собственных чувств и заставлять себя жить монахиней из-за неудачного опыта в прошлом? Эта мысль прибавила Паше серой, тусклой радости — самое большое, что он мог сейчас испытывать. — А ты хочешь, чтобы я не умирал? — глупый вопрос, но в контексте их разговора у него могло быть двойное дно. Девушка согнулась пополам и обхватила руками колени, не упуская из виду его глаза, в которых плескались сомнение и надежда. Эти чувства как радовали Юлю, так и расстраивали. Сейчас она должна была признаться в самом важном и навсегда изменить ход истории. Но, ожидаемо, это было тяжелее всего, а вернуться назад нельзя. Это тебе не пленка, которую можно отмотать на нужный кадр. — Конечно, хочу, — вдруг улыбнулась она, невротически дернув при этом уголками рта. — Ну и не умру тогда. Я же клялся тебе, помнишь? Пчелкины свои клятвы держат. И вот он снова говорил привычным тоном избалованного мальчишки: самоуверенность буквально лезла изо всех щелей и это увело мысли Юли назад. Туда, где они были беззаботны и неразлучны. Она целовала его впервые за долгое время сама. Он в третий раз за этот вечер не знал, что и думать, в который раз убеждаясь в непредсказуемости этой девчонки. Его девчонки, которая, кажется, решила довериться ему в полной мере и отпустить себя и огромное количество своих мрачных мыслей в свободное плавание, подальше от черепной коробки. И каждой секундой, которую Холмогорова проводила язык к языку с Пчелкиным, она доказывала себе, ему и этому жестокому миру, что ее невозможно сломать. Рано ее еще хоронить, ведь она чувствовала. Каждой клеточкой тела чувствовала целый спектр эмоций, среди которых главенствовала честная, ничем не прикрытая и буквально сорвавшаяся с цепи страсть. — Мне ведь это снится? — спросил Пчелкин, отрываясь от ее губ. Юлиана выглядела потрепанной и даже будто сонной: видимо, вся ее энергия уходила в эти нежные, но в то же время требовательные и бескомпромиссные поцелуи. Она отрицательно качнула головой и безмятежно улыбнулась, обхватывая его шею руками и вновь приближаясь к его лицу. Паша подхватил ее и усадил на пустой стол. Видимо, это совпадало с желаниями Холмогоровой, потому что она довольно хмыкнула и чуть отодвинулась, чтобы сделать себе удобнее. — Ты уверена, что хочешь этого? — спросил он. — Пчелкин, ты идиот? — неожиданно громко спросила его Юлиана, при этом еле сдерживая истерический хохот. — Твое давнее желание наконец-то исполняется, а ты вопросы тупые задаешь. И в знак подтверждения своих слов она уцепилась пальцами в ремень на джинсах, пытаясь дрожащими от волнения руками расстегнуть его. Этот жест был настолько красноречивым и правдивым, что сомневаться в намерениях Юли не было уже ни желания, ни реальных оснований. Она вся раскраснелась, будто температура подскочила до сорока градусов и недовольно сопела. В конце концов, когда пряжка ремня звякнула, он схватился за ее свитер и потянул вверх. Девушка безукоризненно выполняла все, что требуется и скинула вещь на пол. — Скажи, что любишь меня. Прямым текстом, — прошептал он ей на ухо. Холмогорова схватила его лицо обеими руками и приблизила к своему. — Люблю, — прохрипела она. — Всегда, дурака, любила. Просто сама дурой была и себе не признавалась! Все, что происходило, напоминало сон в состоянии алкогольного опьянения. Тело ходило ходуном, а сам ты порой забывал, где находишься: в реальности или в царстве Морфея. Все вокруг плыло, а только их очертания в глазах друг друга сохраняли какую-то четкость. Пусть это была конспиративная квартира, пусть за ними, возможно, уже выехали хладнокровные убийцы — они здесь и сейчас были друг у друга и им жизненно необходимо было расставить все точки над «и».