Как пахнут мои вены?

Многие сгоряча желают смерти другим. Морал гладил острые мальчишеские плечи, касался податливой кожи, немного задирая тёмную футболку. Он как мог тянул время, а ведь его целая вечность. Н. не любил, когда кто-либо по долгу смотрел на него, но перед Хранителем ему не стыдно было быть открытым. Мужчина понимал, что сейчас греет в своих объятиях того, кто с лёгкостью может разрушить одним лишь щелчком пальцев все миры, что он годами выстраивал, правда, надеялся он лишь на то, что этого не произойдёт. Он слишком любил всё это, больше не было ничего. Ничего, ровно до момента появления Н. Он и ранее наблюдал за приходящими сюда, однако Н. он выделил сразу же, пытаясь показать тому каждый тёмный угол и приоткрыть пред ним каждую рассохшуюся дверь. Хранитель находил в нём себя, что так редко удавалось в аудитории, облюбовавшей эту территорию. Так и было, что ни день, то новая выброшенная бутылка или же сношение где-то ближе к слепым комнатам. Наверное, только то, что виделось каждый день, хорошо получалось у людей, но мальчишка не был таким, он трогал отпадающую штукатурку, тихо ступал по полу, напевал песни, словно разговаривал со стенами, что-то шептал, делился своими секретами и приглушённо плакал. За ним было крайне интересно наблюдать, на большее надеяться и не стоило, но в тихом смехе и мелодиях всё сильнее сквозило отчаяние. А Морал пытался, правда, пытался остановить глупого. Н. же пытался задумываться о чём-то, выводил бесполезные логические цепочки, но ничего не получалось, оставались жалкие обрывки, тогда он начинал понимать, что в его памяти есть значительные пробелы. Наверное, это должно было вызвать беспокойство или даже страх, однако помнить не было желания, ведь те самые вырванные из контекста частички вызывали лишь отвращение и непонятную едкую боль. Мальчишка везде был чужим, даже когда находился в кругу семьи он понимал, что никого вокруг себя не знает, ровно также, как и они не знают его, он мог часами находиться рядом, улыбаясь, но на деле испытывал искреннее недоумение. Все вокруг были заняты чем-то, смотреть на них было крайне тепло, вот только чувства того, что ты чем-то связан с этими людьми не было. Словно бы просто приятный момент в тексте или на экране, тебе ведь тоже приятно, но поучаствовать в ходе событий или повлиять на них ты не можешь. Н. не удавалось найти точку опоры, любая информация о собственной личности ускользала от него. С каждым новым витком памяти и каждой новой попыткой связать всё воедино всё сильнее хотелось сбежать от самого себя. Руки Морала позволяли себе то, что не мог позволить ни один другой человек из окружения, он дарил мальчишке всё, что мог, ведь знал, к чему вели все эти размышления. Он заведомо знал всё, однако это его не тяготило так, как то, что всё мог узнать и тот, кого он бережёт. Хранитель бы отдал всё, только бы Н. не находился сейчас рядом с ним, но уже поздно, и он в какой-то мере ликовал, так как это прекрасное создание полностью доверяет ему, пусть пока и не знает своего предназначения. Мысли бились о черепную коробку с неприятным звоном, отдающимся в правом ухе, а неприятное чувство страха постепенно начинало завладевать сознанием мальчишки. — Морал. Мне страшно. Голос его звучал крайне загнано, а глаза уже были полны слёз. Нет, он не стал отстраняться, даже наоборот, сильнее вцепился в одежду Хранителя, случайно цепляя его кожу своими ногтями. Тяжёлое дыхание дало круг и ударило по голосовым связкам, что в один миг перестали выполнять свою функцию и проскрипели словно рваная киноплёнка. Видимо, настал тот самый миг. Боль, сжимающая горло, была почти осязаемой, вот, казалось, можно коснуться её причины, раздирая шею в кровь. Морал знал, что сейчас происходит с мальчишкой, и никак не мог это остановить, он помнит, что чувствовал тоже самое, однако было это слишком давно. Да и что он может сейчас сделать? Лучший вариант ждать, когда всё это притупится. Тихие всхлипывания переходили в безмолвный крик. Мужчина ощущал примерно тоже самое, а теперь пробовал на вкус эмоции мальчишки, вокруг которого постепенно смыкался его и без того маленький мир. Казалось всё вокруг замерло в ожидании и дрожало вместе с напряжёнными мышцами. Хранитель больно сжимал хрупкое тело и прислушивался к сорванному истерикой дыханию. А ведь для Н. всё это знакомо, теперь он помнит, что страдал от панических атак. Помнит, как драл собственную кожу и портил её, как только мог. Помнит, как люди проходили мимо, замечая его кричащим посреди улицы, зажимая уши. Наверное, стоит выразить благодарность тем, кто с такой лёгкостью проходили мимо, оставляя его наедине с личной катастрофой. Кто-то закрывал глаза своим детям, чтобы они не видели этого искажения на его лице. Так что же плохого? Разве стоит бояться того, что их маленькие цветы жизни узнают лицо истинного страха? Мальчишка не боялся людей, он даже хотел бы посоветовать бояться себя, ведь только тот, кого стоит бояться, сможет сделать больно близкому человеку, сможет сказать без колебания чистую правду, когда стоило бы промолчать. Он делал больно одним своим присутствием. Вряд ли бы кому-то понравилось, что тот, кто тебе дорог, может в любой момент просто умереть. Н. делал больно людям своим существованием, а ведь они просто не понимали, насколько на самом деле больно прогонять кого-то, вычеркивать из своей жизни, стоит только почувствовать обоюдную привязанность. Н.резко поднялся на ноги, однако долго на них не простоял и резко рухнул на пол, поднимая столб сизого пепла. Тишина. Он хотел исчезнуть, но не мог. Он знал всё то, чего предпочёл бы никогда не знать. Крик разорвал покоящий в себе солёную влагу воздух, разбивая треснутое стекло в грязной оконной раме. Всё вокруг пошло мелкими трещинами и начинало разваливаться точно также, как и сам мальчишка. Не физически, но слишком ощутимо, чтобы терпеть. *** Н., в свою очередь, желал смерти лишь самому себе.