Забвение

Судя по всему, первым пунктом назначения в этой импровизированной «экскурсии» был тот самый величественный дворец, возвышавшийся своим центральным шпилем над всем Сигилом до той высоты, до которой дотягивалась, казалось, та гора, у которой брала свое начало Ахерон. Мы, во главе с бодро шагающим стариком, продирались сквозь снующую во все стороны толпу заблудших душ. Некоторые из тех людей здоровались и улыбались нам, другие смотрели с испугом или наоборот, высокомерно, словно говоря «ну вот, понаехали». Но большинство людей просто предпочитало не видеть нас, словно и нет нас вовсе. Помимо того, что движение людей в толпе было столь непредсказуемое, отчего через каждые три шага в тебя то и дело врезался незнакомец, она еще и нестерпимо гудела. Даже, скорее, вопила сотнями тысяч разных голосов, сливавшихся в один сплошной головокружительный гвалт, от которого мне бы, скорее всего, стало физически плохо, будь я жив. Веста кое-как, прижавшись плечом к плечу к Никте, могла с ним разговаривать и, судя по широко раскрывающемуся рту, обнажая мраморные зубы, она не просто говорила со вторым проводником, она кричала, причем прямо в ухо! Судя по обрывкам слов, что мне удалось разобрать, она как раз расспрашивала его про суд, про место, в котором мы находимся и то, что нас будет ждать дальше. Словом она задавала Никте все те же вопросы, что мы успели задать Харону еще до ее появления. Я обернулся назад, дабы проверить не потерялись ли в этой огромной толпе девочки и облегченно выдохнул, увидев две их тонкие как спички фигурки позади себя. Секунда буквально на шаг отставала от меня и, заметив, что я обернулся, улыбнулась мне и медленно, по буквам, произнесла губами: «Боялся, что мы потерялись?» На слове «потерялись», в нее врезалась маленькая девочка лет восьми с копной рыжих волос и зеленом платьице без рукавов, поклонилась в качестве извинения и спешно удалилась. Я кивнул в ответ и тоже улыбнулся. Поодаль шла Анафема, отстав от сестры на три-четыре шага, все с таким же пустым взглядом, какой я видел у большинства людей на этой площади. Именно они всеми силами старались не обращать внимания на всех остальных, словно никого кроме них здесь и нет. Они выглядели совершенно… безжизненно? Как живые мертвецы? Кем, впрочем, мы и являемся. Анафема и Секунда действительно удивительные сестры: насколько внешне они идентично похожи друг на друга как две капли воды, так они разительно отличаются с внутренней, ментальной стороны! С каждым шагом вперед толпа начинала редеть, тот плотный поток, словно таял на глазах и чем ближе мы подходили к дворцу, тем меньше людей стояло у нас на пути. А вместе с людьми исчезал и тот отвратный шум сонма голосов, что сначала обволакивал нас как смола, теперь словно медленно смывался с нас струей живительной влаги тишины. – …как, наверное, вам рассказывал Харон – впервые за весь путь через площадь до моих ушей донеслась членораздельная речь! И пусть шлепающий голос Никты мне казался слегка противным, но сейчас он казался слаще меда! - Вы либо отправитесь в верхнее царство к ангелам, где ваша душа окончательно очистится от всех тягот смертного мира, либо в подземное царство, где она тоже очистится… правда слегка иными методами – толпа окончательно расступилась, осталась, где-то позади нас. - И не спрашивайте меня, что это за методы! Я все равно не знаю, спросите у Судьи, если встретите его! – эти слова Никты я расценил примерно, как и Хароновское «если бы и знал, то не рассказал». Теперь мы стояли непосредственно напротив огромных ворот из темно-коричневого дерева, издалека казавшегося абсолютно черным с не менее массивными, какие и положено иметь подобным сооружениям, петлями из светло-серого металла. Те ворота были под стать всему немыслимому дворцу: одна из досок, из которых и были сколочены створки ворот, была в ширину в полный мой рост, а досок тех вверх уходило не меньше полусотни! Примерно на том уровне, где заканчивались ворота великанов, заканчивалась в высоту, и сходились два полукруглых крыла с колоннадами, возвышающимися от земли и до небес. Казалось, что дворец этим двумя своими «руками» словно обнимает площадь, собравшихся на ней людей и гавань, в которую прибывают лодки с новыми «потеряшками». На месте схода возвышается еще более огромный, словно бесконечный, ибо вершины его я так и не смог разглядеть, конусообразный шпиль, расписанный множеством разноцветных рисунков, словно бросающим вызов однотонному серо-желтому Сигилу. Однако рисунков тех я разглядеть не смог, они скорее напоминали ту разноцветную калейдоскопическую мазню, что предстала моему взору когда Харон нас перенес в это «зазеркалье». В этой огромной, нависающей над тобой махиной, было что-то прекрасное, что-то удивительное и пугающее, вызывающее благоговейный страх и вселенское уважение к тем атлантам, что сумели его построить. Но было в нем что-то неправильное… – Вы можете так никогда и не попасть на суд, ибо многие не могут познать заданный им вопрос. Такие души медленно, но верно становятся Пустыми, вы их наверняка видели здесь, на площади. Они с такими странными, стеклянными глазами… - вещал и вещал Никта, пока не понял, что мы его совершенно не слушаем и все наше внимание поглощено тем гигантским зданием. Господи, должно быть мы так глупо выглядели, ибо через пелену своих восхищений дворцом и его архитектурой, я слышал зашедшегося в приступе проводника, стоило лишь тому посмотреть на нас! – Не беспокойтесь, у всех отваливается челюсть при виде Дворца Судеб. В переносном смысле, конечно! – старик рукой сдвинул челюсть так, что суставы в той хрустнули. – Настоящая гора, выросшая из недр земли, но никак не дело рук человеческих! Впрочем, оно и не есть «дело рук человеческих». – А чьих тогда? – все еще заворожено наблюдая за переливами сотен цветных клякс на шпиле дворца, спросил я. Теперь мне уже не казалось, что там действительно что-то нарисовано, там словно преломлялся и переливался свет, расщепляясь на все возможные цвета вселенной. – Выбери любого, кто тебе больше нравится и считай, что Он и построил этот дворец – двусмысленно ответил Никта и, как я заметил краем глаза, заговорщически подмигнул. Должно быть, по эту сторону бытия не любят развязывать теологические диспуты и для представителей всех конфессий дают одинаково удовлетворительные ответы. – А Судья и… "Он" – это один и тот же человек? – вновь вопросил я, наконец оторвавшись от переливавшихся стен башни и уставившись на Никту. Лицо последнего приняло уже знакомое мне выражение недоумения «глупым вопросом» кое часто бывало на лице его брата Харона. Сейчас они были особенно похожи друг на друга. – Нет, это абсолютно разные, с позволения сказать, «люди» - Никта показал в воздухе пальцами кавычки, словно скопировал мой жест, хоть и никогда не видел его. – Он, если я правильно понимаю, кого ты имеешь в виду, очень сильно занят и не способен на слепое правосудие в отношение заблудших душ. Судья же… - Никта слегка замялся, казалось, что если бы у него были зубы, то он закусил бы губу - …куда более беспристрастен в этом отношении и обязанностей у оного никаких нет, кроме как распоряжаться судьбами тех, кто познал Вопрос. Снова это слово. Этот «Вопрос». Как мы вообще должны «познать» его? – Да у вас тут все заняты! – промолвила Анафема. Она тоже вырвалась из плена архитектурных чар Дворца Судеб и пристально смотрела ни проводника своим характерным холодным, пронизывающим насквозь как тонкие иглы, взглядом. – Куда постоянно спешат все эти люди? – А мне почем знать?! – усмехнулся Никта и пожал плечами, взглянув на снующую массу людей позади нас. Как показалось, но за то время, пока мы созерцали величие дворца, людей изрядно поубавилось, словно этот огромный затор постепенно рассасывался. – Вот подойди и спроси у них, а я для этих душ не брат и не сват и тем более не друг, это их личное дело! – А «иные методы очищения»? – тон Анафемы стал более напористым и грубым, голос словно звенел металлом. Казалось, что девочка способна проткнуть словами, словно острейшим кинжалом, но проводник стоял, как ни в чем не бывало, и лишь продолжал держать мину недоумения на лице. – А это то тем более откуда я знаю?! – казалось, что Никта сейчас расхохочется, то ли от глупости наших вопросов, то ли стараясь скрыть истинные эмоции на своем лице, словно он врал нам. Анафеме, кажется, показалось второе. – Я ни разу не был на Суде! Я лишь знаю, что в верхнем и нижнем царстве разные методы очищения. И что человеческие выдумки про чертей, котлы и адское пламя – лишь мрачные фантазии! – произнеся последние слова как скороговорку, Никта замолчал и старался отдышаться, словно после долгой пробежки. Его грудь в скором темпе то раздувалась, то вновь становилась впалой как у немощного старика. – Просто некоторые отправляются наверх, а другие вниз. Все зависит от ответа. Опять этот взгляд. Не зря глаза называют зеркалом души. А хотя, быть может, эта аксиома применима лишь к Анафеме. «Что-то темнит» - говорили мне голубые ледники в глубине ее зрачков. Она не верила ни единому слову Никты, как и словам его брата, Харона, и в эти секунды старалась побороть тот скопившийся внутри нее гнев к этим «говорящим загадками клоунам». – Никта, - обратил я на себя внимание нашего «экскурсовода» и тот сбил с себя на мгновение мелькнувшую маску притворства, заинтересованно хмыкнув и желая услышать мой вопрос. – А что нам делать, дабы познать вопрос? Чем здесь вообще можно заняться? – Абсолютно чем угодно! – пророкотал Никта, разведя руки в стороны и широко улыбаясь, правда та улыбка была похожа скорее на оскал. – Пейте, веселитесь, живите обычной жизнью, разве что вас теперь не тяготят заботы тела и груз времени! – тут он на мгновение замешкался и, чуть поубавив вспыхнувший в нем пыл озорства, строго спросил. – Харон же уже рассказал вам о том, что здесь нет времени? – мы все вчетвером согласно кивнули головами – Ну вот и славно! – Боюсь, нам еще нельзя пить – смущенно промолвила Секунда, покрывшись багряным румянцем на прежде алебастровых щечках, чем вызвала приступ искреннего смеха у Никты и приступ испанского стыда у Анафемы. – Здесь все можно, Секунда! – убедительно заявил проводник, приобняв за плечи смущенную близняшку, зардевшую от этого жеста еще сильнее. Теперь она казалась уже не гипсовой статуей, а, скорее, медной. – Пройдемте, я покажу вам истинное сердце нашего города! – Никта отпрянул от Секунды и жестом позвал нас за собой, ведя куда-то в сторону от переполненной людьми площади, по одной из тысяч небольших сторонних улиц, что вели вглубь города. – Возвращаясь к теме вашего нового бытия – вновь начал вещать проводник, пока мы старались поспевать за его быстрым шагом молодого спортсмена, на коего оный ну никак не походил. – Пускай вам это кажется и ненормальным, но вы лишены всех «прелестей» смертной жизни: вам не хочется ни есть, ни спать, ни пить, не чувствуете усталости… - петляя переулками мы вышли к широкому проспекту, по которому все также сновали тысячи людей и каждый был занят лишь одному ему ведомыми делами. Но двигались они все в одну сторону: к дворцу. Мы же шли наоборот, подальше от этого гипнотического здания. – Вам кажется это ненормальным лишь потому, что еще не очистились и на духовном уровне настолько привязаны к материальному, что оно уже стало частью вашей души. Мимо нас прошла толпа детей, возглавляемая смуглолицым мальчиком, совсем еще юным, с голым торсом и в черных шортах. Казалось, все дети в этой группе были одного возраста с ним и точно еще не успели перейти за первый десяток лет жизни там, по ту сторону. Смуглолицый помахал Никте и что-то крикнул, правда, я не разобрал слов, проводник же в ответ ему крикнул «Работа зовет!» и, улыбнувшись, помахал в ответ. Взгляд мальчика скользнул по нашей группе: по Весте, что могла годиться ему, видимо, в матери. По близняшкам, что одновременно пугали и завораживали его. И по мне… хотя взгляд его не скользнул, он застыл на моей персоне. Мальчик словно узнал меня, словно что-то вспомнил, я видел это по его выражению лица. И это не просто пугало его, оно привело его в ужас. Вскоре мы скрылись в толпе, идущей нам навстречу, скрылись от проницающего взгляда того мальчика, скорее всего обознавшегося и принявшего меня за одного из своих знакомых. Хотя что-то внутри меня говорило, что это не так… – Скоро ощущение противоестественности пройдет – продолжил объяснять Никта, пока мы вновь, как на площади, продирались сквозь мириады других потерянных душ. – Кроме того, у нас тут есть множество кафе, баров, клубов по интересам, созданными другими «потерянными», что сумели сохранить в своей памяти крупицы знаний из того времени до «пробуждения» и воссоздать места, в которых они любили бывать! – Но зачем нам бары и кафе, если мы не хотим ни есть, ни пить? – задала резонный вопрос Анафема. Проспект начал плавно переходить в другую площадь, чуть менее обширную, чем та, что прилегала к дворцу и куда более свободную от людей. Но все равно здесь было особо не протолкнуться: то тут, то там стояли разномастные и разноцветные шатры, ларьки и забегаловки, в которых предлагали все, что сумели выудить из чертогов памяти иные заблудшие. Где-то подавали напитки, где-то готовили еду, выглядевшую как настоящее произведение искусства, где-то штопали и кроили одежду, где-то танцевали, пели, рисовали, веселились. Одним словом всем видом это место старалось показать, что оно наполнено живыми людьми. – А эта пища и питье не для того, чтобы усладить ваши физиологические потребности – максимально пафосно и высокопарно произнес Никта. – Это лишь для ваших духовных нужд, для наслаждения видом и вкусом блюд и напитков. – Анафема в характерном для нее жесте подняла правую бровь. – Пойдемте, я вам покажу мое любимое место! Проводник повел нас мимо десятков шатров, пестрящих подобно башне Дворца Судеб, самыми яркими и необычными сочетаниями цветов. В каждом таком павильоне творилась своя, непохожая ни на что другое, жизнь. В одном высокая женщина с огненно-рыжими кудрями учила других людей, не меньше десятка, сидящих на синих пуфах вокруг нее играть на духовом музыкальном инструменте, похожим на полую палку с дырками, которые приходилась поочередно зажимать, дабы звук принимал новые оттенки. Не сказал бы, что звук этого инструмента, которого та женщина назвала «флейтой» был мне близок и вызывал во мне трепещущее чувство восторга, но он был по-своему красив. Из другого шатра исходил манящий аромат, пробуждающий даже несуществующий аппетит. Там в высокой, похожей на вытянутый купол, печи из клейких заготовок готовили то, что называлось хлебом. Коренастый полный мужчина, одетый в свободную белую безразмерную мантию, увидев мой голодный взгляд, предложил мне одну из лепешек. Без лишних раздумий я принял из его рук источающий тепло и запах свежей выпечки хлеб и лишь одними губами прошептав «Спасибо!» поспешил нагнать остальных, уже порядком отдалившихся от меня, спутников. – Заглядывай к нам еще! – крикнул в след полный мужчина и расхохотался. Казалось, он потом добавил «И не забывай про старика…», но последнего слова, которым явно было его имя, я не расслышал. Нагнав Никту и остальных, я предложил им попробовать то, чем со мной поделился щедрый мужчина-пекарь и все с радостью приняли мое предложение. Все, кроме Анафемы. Разорвав круглую лепешку на четыре части, я раздал всем по кусочку и после того, как каждый насладился ее запахом и видом, настал момент насладиться и вкусом. И вкус тот был прекрасен: подобно теплому пуховому одеялу меня поглотил сладкий вкус свежеиспеченного рукой мастера-пекаря хлеба. Казалось, больше никогда я не попробую ничего лучше этого твердого снаружи, но нежного и мягкого внутри кусочка божественной плоти. И, судя по всему, мои чувства разделяли и Веста и Секунда, но не Никта, он был наверняка куда более искушен в гастрономических вопросах загробной жизни. После небольшого перекуса проводник продолжил вести нас в свое «любимое место», которое, видимо, было одним из немногих заведений, что не базировались в шатрах, а были в окружавших рыночную площадь зданиях. Пока мы шли до того самого заведения, мне на глаза попался еще один открытый, весьма крупный шатер. В нем группа художников, подобно музыкантам, играющим по соседству на флейтах, сидя на пуфах вокруг обнаженных мужчины и женщины, сидели и рисовали их. Пара натурщиков была молода и белокожа, напоминая античные статуи из мрамора, они стояли неподвижно, словно навсегда замерли в этом романтичном и чувственном танце, отдающим слегка пошлостью за счет их наготы. Однако они ничуть не были стеснены тем, что они абсолютно без одежды стоят и позируют на потеху художникам и случайным прохожим вроде меня, что могут заглянуть в шатер. Они словно хотели поделиться со всеми своей неземной красотой, тонкостью и чувственностью их молодых тел. – Добро пожаловать во «Двор Кофейника»! – торжественно объявил Никта, приглашая нас к свободному столику. Я оторвался от созерцания работы десятка художников и переключился на этот самый двор. Как оказалось, любимое место Никты – это небольшое кафе с парочкой столиков внутри здания и парочкой снаружи, прикрытыми черным тканым козырьком на железных прутьях. – Вам еще повезло, что есть парочка свободных столиков! – промолвил проводник, подводя нас к одному из них с четырьмя стульями на уличной части кафе. Сам он придвинул для себя стул от соседнего столика, но отнюдь не спешил садиться. – Пойду, поздороваюсь с хозяином сего дивного заведения. Заодно закажу пару чашечек их фирменного напитка. Поверьте, вам понравится! – и спешно удалился внутрь дома, отворив скрипучую дверь из белого с желтыми прожилками дерева. Кафе действительно было пустым, несмотря на вечную будничную толкучку по всему Сигилу и по рыночной площади в частности. Даже в соседних заведениях по обе стороны от «Двора Кофейника» были люди, хотя бы за парочкой столиков. Здесь же занятым столиком был только наш. Пока мы ожидали возвращения Никты, Веста, преисполненная странного возбуждения, заговорила с каким-то мужчиной, что прошел мимо нашего столика, спросила его имя и поинтересовалась, чем он обычно занимается в этой второй жизни. Тот представился Магнусом и сказал, что хоть ее вопрос и прозвучал слегка бестактно, но он все же удовлетворит ее любопытство: этот коренастый, но вместе с тем мускулистый мужчина с черной бородкой был скульптором, создавал статуи, что украшают многие фасады домов в Сигиле. Даже пригласил Весту и нас, ее спутников, как-нибудь полюбоваться его работами, если на то будет воля случая. Секунда поддержала идею своей старшей спутницы и те пообещали, что с радостью бы полюбовались его произведениями. Путь он только покажет пример своей работы, дабы можно было потом отличить его статуи по стилю от сотен других. Толстым, мозолистым пальцем с очерствевшей от тяжкого труда кожей Магнус показал на стену дома, в которой и находился «Двор Кофейника». Как оказалось, выделяющуюся из общей композиции лепную колонну, поддерживающую балкон второго этажа дома, вырезал именно он. Колонна та, как могло показаться на первый взгляд, изображала свободно струящуюся воду откуда-то сверху вниз и уже только своими плавными переходами могла привлечь внимание не меньше, чем монументальный Дворец Судеб. Но на самом деле то была не вода, а волосы крылатой девы, стоящей у самого основания колонны, высотой где-то в четверть всей этой конструкции. Дева была облачена в тканую накидку, напоминающую скорее ее вторую кожу, в одной руке она держала цветок с большим, еще не раскрывшимся бутоном, а в другой перевернутую чашу, из которой изливалось уже что-то подлинно способное течь. Однако, все же казалось, что можно утонуть отнюдь не в той жидкости, что изливалась из сосуда, а тех пышных растрепанных волосах, что составляли большую часть композиции колонны. – Потрясающе! – лишь сумели вымолвить Секунда и Веста, наслаждаясь произведением искусства. Сказать честно, меня не столь сильно впечатлила эта работа Магнуса, но его стилю я все-таки мог отдать должное: он был достоин называться мастером-скульптором. – Рад это слышать! – стараясь скрыть нахлынувший на его лицо румянец от похвалы и широкую, непроизвольную улыбку, произнес Магнус и поклонился. – Буду надеяться, что дороги Сигила вновь сведут нас вместе! – и удалился прочь, правда походка его слегка изменилась. Он теперь словно чуть-чуть подпрыгивал на каждом шагу. Казалось, что это радостное возбуждение Весты и Секунды передалось и мне, я тоже загорелся желанием познать этот город, его жителей, его историю и культуру. Да только Анафема все была словно неприступная крепость для любой сколь нибудь радостной эмоции… Она слишком сильно переживала все произошедшее с нами и не могла свыкнуться с новым обстоятельством жизни «по ту сторону»: что нам нужно найти вопрос, а потом будет суд и мы должны дать нужный ответ. А после либо Рай, либо Ад… Сказать честно, это угнетало и меня, и, бьюсь об заклад, эти мысли тревожили и ее сестру, и Весту, и каждого жителя Сигила. Просто каждый боролся по-своему и, видимо, из таких душ как Анафема, терзаемых, словно всеми проблемами бытия, и получаются Пустые. Но я не хотел, чтобы ее глаза навсегда остекленели, чтобы ни одна эмоция больше не проскочила по ее лицу, чтобы та живая и своенравная Анафема уступила место безвольной кукле, коих так много слоняется по Сигилу. Я коснулся руки Анафемы, безжизненно покоящейся на столике, бледной и холодной как у настоящего трупа и она, словно ото сна пробудилась, переведя уже оживший взгляд с чего-то вдалеке на меня. И она явно была недовольна тем, что я вырвал ее из печальных грез, ибо в глазах той вспыхнули уже знакомые огоньки ярости, а от тела начал исходить жар сотен костров. – Чего тебе нужно, Солнце?! – прошипела сквозь зубы Анафема, глядя на меня злобно и жалобно, словно говоря «мне плохо, помогите». Может, мне это и показалось, но от своей догадки я отступать не хотел, а потому сказал: «Расскажи, что с тобой? Мы можем помочь!» – Со. Мной. Все. Нормально. – вновь процедила сквозь зубы девочка, мельком оглянув всех, кто сидел за столиком. – Это с вами все не так! Вы сидите здесь, словно ничего не случилось. И я не про смерть, нет – с ней я уже давно смирилась. Я про суд, про этот карточный домик, - она обвела рукой в воздухе все, что нас окружало - который будто сошел со сказки или с картинки! Неужели вы не хотите отсюда выбраться?! – девочка сорвалась с места и, уронив стул на котором сидела, побежала прочь, куда-то в переулки. – Сестренка! – жалобно крикнула ее в след Секунда. Я тоже сорвался с места, я должен был нагнать взбунтовавшуюся Анафему и успокоить ее, ибо мне казалось, что она больнее всех переносит все те напасти, что свалились на нас. И, может, дело было в моей доброй натуре, кто его знает, но я желал помочь девочке в беде, той, которую я встретил первой в этом мире. Я отставал от бегущей куда-то вдаль девочки на добрые шагов восемь-десять, порой, когда она старалась уйти от моего преследования, то резко сворачивала за один поворот переулка, а после резко за другой, словно водя меня по кругу. Тогда приходилось додумывать, куда та бежала, и прислушиваться к шлепанью ее босых ног по темно-серой брусчатке. В очередной раз, потеряв ее из виду в одном из десятков безлюдных подворотен, сквозь которые мы бежали, я завернул за ближайший поворот, в котором услышал звуки пары бегущих ног и… я плохо понял, что произошло, но что-то подсекло меня, сбило с ног, и я упал, больно ударившись о каменную кладку. Я, конечно, не почувствовал боли как таковой, просто понял, что если бы я был жив, то мне, наверное, было бы адски больно и неприятно, возможно даже проломил бы себе череп. Скорее от непонимания произошедшего, чем от возможной дезориентации после удара, я долго лежал там, на дороге не смея подняться, пока не услышал звук чьего-то приближения ко мне. Вновь босые ноги. Должно быть, Секунда или Веста вскоре тоже побежала за мной, хотела вернуть обратно на площадь, сказать, что Анафема сама вернется, когда того захочет. Шаги раздавались все ближе и ближе, да так громко, что казалось хозяин этих ног хотел, чтобы я слышал его приближение. Наконец они остановились где-то рядом с моей головой. – Прости – раздался голос сверху. То был низкое сопрано Анафемы, смешанное в равных пропорциях с грустью, стыдом и растерянностью. – Я просто хотела побыть одна… Девушка дотронулась до моего плеча, рука ее все также была холодна как у покойника, но словно она стала куда более чувственной, словно тот мертвец на мгновение подал признаки жизни. Я, повинуясь немой просьбе Анафемы «подняться», привстал на коленях, все еще не находя в себе силы и желания встать на ноги в полный рост. Напротив, также на коленях сидела Анафема, она вновь, как тогда в кафе не хотела смотреть на меня, должно быть теперь из-за стыда. Но взор ее теперь не был стеклянным, и не горел яростью и злобой как когда я ее коснулся. Теперь взгляд ее стал… обычным, как у всех людей: нечто среднее между двумя крайностями. – Мне тоже все кажется ненастоящим! – признался я, вновь взяв Анафему за руку. На этот раз она, хоть и слегка напряглась, но за видимым небольшим напряжением последовал отнюдь не взрыв эмоций, а наоборот успокоение. – И Веста и Секунда тоже это чувствуют. И мы все боимся Суда и того, что на нем будет. И все мы хотим выбраться отсюда, туда, в реальную жизнь! – Но что, если мы никогда не познаем вопрос? Что, если мы навсегда заточены в этом междумирье? – голос Анафемы умудрился быть одновременно бесстрастным, безучастным и полным надежд на то, что я дам ответы на поставленные им вопросы. – Познаем, обещаю! Нам нужно лишь держаться вместе! – я взял вторую руку Анафемы и сжал крепче, словно визуализируя слово «вместе». Она, кажется, это тоже поняла и даже улыбнулась. Казалось, что улыбку этой девушки, столь похожей и разительно отличающейся от своей сестры, я не видел уже тысячу лет. Усталую и вместе с тем живую, придающую надежду улыбку. – Спасибо тебе, Солнце! – объявила Анафема и кивнула, словно соглашаясь со всем мною сказанным. Не расцепляя рук мы встали с колен и пошли обратно ко «Двору Кофейника», стараясь кое-как вспомнить обратный путь. Оказалось, мы не так далеко и убежали от рыночной площади: всего за парой поворотов лабиринт переулков раскрылся к нам ставшей куда более шумной, нежели когда мы на нее пришли, рыночной площадью. Там, на центральной части рынка разобрали шатры и на открывшемся пространстве выступали десятки юрких и умелых акробатов в пестрых нарядах, сшитых, словно из сотен разноцветных кусков ткани. Они пели, танцевали и показывали трюки, нарушающие все законы бытия материального, но, видимо, отнюдь не загробного мира. За нашим столиком все также сидели Секунда и Веста. К ним уже успел присоединиться Никта, Магнус, видимо пожелавший вернуться и ближе познакомиться с нашими спутницами, и худощавый высокий мужчина с короткими черными кудрявыми волосами и столь же черной, отливающей в фиолетовый, кожей. Должно быть последний был хозяином этого места. Видимо со стороны мы выглядели как парочка влюбленных, бодро вышагивая вперед, идя рука об руку, а потому все собравшиеся у нашего столика чуть заметив нас, идущих от переулка по направлению к ним как-то странно заискивающе заулыбались. – Ваш кофе уже давно остыл! – крикнул Никта, не успели мы еще подойти к кафе на расстояния и пары десятков шагов. Должно быть, это была какая-то шутка, ибо все сразу залились звонким смехом. И от этой шутки, казалось, к моим щекам подступил румянец смущения. К слову, к щекам Анафемы тоже и пускай на моей коже это было еще не слишком заметно, то на лице девочки это выглядело так, будто она внезапно упала в красную краску. – Кофе? Это еще что такое? – вопросил я следом, уже подходя вместе с близняшкой к столику, сопровождаемый пристальными взглядами собравшихся. Я сел обратно на свое место, так и не занятое никем – все наши «гости» стояли, даже не пододвинув подобно Никте стулья от соседних пустующих столиков. Анафема же села обратно рядом с Секундой и заметив вопрощающе-заискивающий взгляд сестры, словно задающий какой-то непристойный вопрос, зашипела на нее. Но не по злому, а игриво, как сестра сестре. В любом случае, что бы они там не думали, Веста и Секунда явно были благодарны мне за то, что я сумел успокоить бедную Анафему. – Чудесный напиток, обладающий сотней неповторимых вкусов – с поднятым вверх пальцем промолвил Никта. – Однако, его истинную красоту и многогранность могут оценить далеко не все. Вот, например Веста с Секундой не смогли! – Он горький как смола! – возгласила Секунда своим нарочито детским, в некотором смысле невинным голоском, чем заставила вновь засмеяться всех собравшихся. Я посмотрел в крохотную чашку, что стояла напротив меня: на самом ее дне действительно было что-то черное и маслянистое, словно смола, собранная со свежего сруба дерева. И по запаху отдавало чем-то древесным. Еще чуть принюхавшись, я пожал плечами и залпом выпил те пару капель черной жидкости, что покоились на дне чашечки… и сразу пожалел о содеянном! Должно быть, искаженная гримаса моего лица сильно позабавила мужчин и те вновь расхохотались, пока я выплевывал этот чертов «напиток» обратно в чашку. – Ну и гадость! – сказал я, стараясь вернуть перекошенное горечью кофе лицо обратно в нормальное состояние. Должно быть, после подобной реакции со стороны меня, Анафема наотрез откажется пить эту смолу, разведенную маслом. Однако, к своему удивлению я обнаружил, что чашка девушки пуста, а сама она не перекосилась в ужасной гримасе отвращения. – Интересный вкус – промолвила она, стуча пальцами по столу. – Когда продираешься сквозь отпугивающую всех желающих горечь, открывается целый спектр незаметных ноток и аккордов вкусов. Можно еще? Кажется, Никту, Магнуса и хозяина кафе это ввело в ступор. Даже последний, казалось, слегка побледнел от услышанного. – Ну вот, у меня появился еще один посетитель! – сказал шепелявым голосом чернокожий и хлопнул по плечу Никту. – Теперь не только тебе одному нравится мое варево! – Да ты подожди, Кофейник, я скоро соберу тебе очередь из желающих от входа и до самой гавани! – сказал проводник и вновь рассмеялся. – Так добавки мне нальют? – вновь вопросила Анафема, подавая чашку Кофейнику. Лысый чернокожий мужчина улыбнулся слегка пухлыми губами, взял пустую чашку и спешно удалился обратно в кафе, дабы скорее наполнить ее вновь тем отвратительным, на мой взгляд, варевом. – Должно быть, я любила этот напиток при жизни… - задумчиво произнесла Анафема как только Кофейник скрылся за дверьми своего заведения. Казалось, что она после этих слов должна вновь впасть в тот коматозный ступор, лишиться признаков жизни и сознания, но нет – ее взгляд был все также ясен, а лицо выдавало хоть и не столь явные, но все же заметные эмоции: любопытство и небольшую радость. – Ну-ну, Анафема, не печалься – произнес Никта и с некоторой осторожностью решил в дружеском жесте утешения положить руку девушке на плечо. Должно быть, он ожидал, что она сбросит ладонь, как надоедливого жука, но та отреагировала куда спокойнее, даже дружелюбно, насколько была способна, улыбнулась. От подобной перемены в темпераменте Анафемы Никта даже на мгновение опешил, застыв с очень глупым выражением лица в миллиметре расстояния от его ладони до ее плеча. – Как сказал твой друг, Солнце: «Нужно жить эту жизнь!» Возможно, именно поэтому мы, здесь, в Сигиле, не говорим «после смерти» или «при жизни». Нет, мы говорим «до» и «после пробуждения»! – Да, наверное, оно так и есть! – воодушевленно произнесла Анафема, смотря краем глаза на застывшую в воздухе, но такую близкую к ней ладонь Никты. Проводник так и не решился прикоснуться к этой ожившей гипсовой скульптуре. Вот из дверей кафе вновь вышел Кофейник, но уже не с маленькой чашечкой, а с большой, размером с кулак, кружкой. Шел и улыбался, явно не перестав все еще радоваться новому, потенциально постоянному, посетителю. Никта вновь вернулся на тоже место, где и стоял до этого: между двумя мужчинами. Хозяин заведения, стоявший по левую руку от проводника, протянул Анафеме кружку со словами: «Это иной рецепт, думаю, он тебе тоже понравится!». Мельком заглянув внутрь, я увидел все ту же беспросветно-темную жидкость, пускай уже и менее маслянистую, скорее похожую на черную воду. Девушка с важным видом дегустатора принюхалась к напитку, покрутила черную жидкость в стакане и резко, залпом осушила весь стакан. И вновь ни один мускул ее лица не свела та отвратительная, казавшаяся ей барьером между видимой и скрытой частью напитка, горечь. А может, Анафема сама подобна кофе? Как за горечью напиток прячет свой истинный, многогранный вкус, так и за своей заносчивостью и злобой она прячет ранимую душу? – Пожалуй, первоначальный рецепт куда интереснее! – не снимая маски важности, огласила девушка. – Но тоже весьма достойно. Спасибо, Кофейник! – чернокожий расплылся в улыбке и поклонился. Кажется, в Сигиле есть свой своеобразный язык «поклонов» и я понемногу начинаю его понимать: поклон благодарности куда более низкий и резкий, нежели приветственный, коим нас одаривали Никта и Харон. – А теперь, как бы не было прискорбно, нас ждет следующая точка маршрута! – объявил Никта и протянул правую руку сначала Кофейнику, а после и Магнусу. – Спасибо вам, джентльмены, за то, что составили нам компанию! – Всегда рад новым гостям! – отозвался Кофейник, чуть не подпрыгнув на месте, произнося эти слова. Словно они вырвались из него, из самых глубин его нутра. – …и новым ученикам! – добавил Магнус, смотря каким-то странным, хищническим взглядом на Весту. Должно быть, пока мы с Анафемой играли в догонялки, много чего успело произойти… Попрощавшись со своими новыми знакомыми, первыми из таких же «потерянных», мы двинулись дальше вслед за Никтой. Свернули мы с рыночной площади, на которой представления акробатов закончились, и настал черед факиров – жонглеров огня, в тот самый переулок, по которому я гнался за Анафемой. – А куда мы теперь направляемся? – первой решилась задать терзавший всех нас вопрос Секунда как-то по кошачьи повернув голову набок. – Мы идем к последнему месту нашей прогулки, после чего я смело и с чистой совестью смогу отправить вас в свободное плавание: мы идем смотреть ваш новый дом! – словно гром среди ясного неба огласил Никта. – Дом? – недоуменно вопросил я – Наш? А зачем нам дом? – Затем чтобы жить! – ответил проводник и рассмеялся, зашагав еще бодрее, да так, что мы стали еле поспевать за этим неугомонным старцем. Вот мы проскочили один поворот, второй, третий… Казалось, что эти безлюдные переулки между домами действительно бесконечны. И мысль эта казалась угнетающей, не только лишь потому, что в них можно заблудиться и никогда не выбраться, нет, они были чрезвычайно узки в сравнении с широкими проспектами и площадями центрального Сигила: от силы три человека могли идти в одну линию по этой мощеной серым камнем дороге. И со всех сторон на них давили бы однотипные песчано-желтые дома, некоторые из которых их обитатели старались украсить по-своему, сделать непохожими на другие. То и дело на стенах домов виднелись фрески, рисунки, даже казалось фасад одного из местных обиталищ украшала статуя руки Магнуса. Тема воды явно была близка ему, а потому статуя изображала волну, разбившуюся на тысячу брызг об угол дома. Казалось, что то была действительно окаменевшая чудесным образом в момент столкновения вода. Большинство домов стояли вплотную друг к другу, словно срастающиеся кроной деревья, образуя цельную каменную стену с окнами, дверьми и балконами. Изредка прорехами в них зияли низкие арки – проходы на соседние узкие улочки. Однако наш дом был не одним из них, нет, он стоял посреди небольшой площадки, отдельно ото всех остальных своих сросшихся сиамских близнецов. Другие дома словно сторонились его, хоть и ничем не отличались от него, максимум парочкой рисунков и лепниной на фасаде, не более. Но они боялись, ограждаясь от нашего дома стеной и щетинясь балконами в сторону уже казавшегося после блуждания по закоулкам Сигила огромного двора, на деле пересекаемого по диагонали за 20-30 спокойных размеренных шагов. Дом был идентичен многим другим в городе: двухэтажный, желтый, словно детский деревянный кубик с окнами и дверью из темного, как лодка Харона, дерева. С длинным балконом на втором этаже, смотрящим с лицевой стороны на нас. С небольшим каменным крыльцом у входа и клумбой желтых цветов при нем. С плоской крышей, что придавало ему еще большую схожесть с игрушкой, ну или каменной коробкой. С рисунком во всю высоту дома, изображавшим дерево, наполовину мертвое с сухими листьями и словно обгоревшее, наполовину зеленое и живое, словно ничего не произошло. Тот рисунок красовался с тыльной от нас стороны дома. И словно последний штрих, этот архитектурный кошмар и шедевр безвкусицы был увенчан дымоходной трубой, торчащей из крыши на полметра где-то в дальнем левом углу дома. Отвратительно. И весь город почти полностью был составлен из подобного конструктора! И был бы он очередным кирпичиком в лабиринте улиц, если бы его не выкинул кто-то на этот пустырь. Подальше от остальных, словно он какой-то неправильный. Хотя «неправильными» тут были все дома! Но хоть и казался мне тот дом отвратительным как все остальные внешне, но в отличие от других от него исходило ощущение, какая-то аура чего-то родного и теплого, словно я прожил в нем уже не один десяток лет. До чего смешанные чувства вызывает этот наш «новый, старый дом»! Никта уверенным шагом шел по дорожке, заканчивающейся крыльцом нашего дома и в паре метров от последнего остановился, да настолько резко, что я чуть ли не врезался в его спину. На пятках старик резко, подобно марионетке с невидимыми ниточками, развернулся и обратился к нам: «Далее я не смею с вами идти. Некрасиво было бы с моей стороны напрашиваться к вам незваным гостем в дом, который вы еще и сами не видели!» – Надеюсь, внутри он выглядит лучше, чем снаружи – буркнул я, глядя в глаза дома: два окна первого этажа, находившихся по обе стороны от двери. Они были, как веками, закрыты черными непроницаемыми шторами и не было возможности увидеть с улицы то, что ждало нас внутри. – Вполне себе обычный дом, Солнце – ответствовал слегка нравоучительно Никта. – У нас с Хароном подобный, правда, все же стоящий в переулке, сливающийся со своими собратьями. Вам же повезло куда больше! Вновь то знакомое чувство, что я испытывал во время разговора с Хароном. Словно истинный смысл сказанного ускользает от меня, пытается спрятаться от моего мысленного взора… – Но на этом я должен с вами попрощаться – продолжил вещать проводник, окидывая взглядом поочередно каждого из нашей небольшой загробной «семьи» - Не навсегда, конечно. Мы еще встретимся, где-то там, на улицах Сигила, если на то будет случай. А пока вы должны освоиться, побыть наедине друг с другом и самими собой, познакомиться с городом безо всяких там «проводников» - на последнем слове старик усмехнулся и как-то по-детски показал указательным пальцем себе на грудь. Прощание с Никтой не было таким чувственным и проникновенным как прощание с Хароном. Быть может потому, что действительно понимали, что нашего первого встреченного из «местных» скорее всего мы больше никогда не встретим, когда Никта напротив вечно шастает где-то по городу и всегда будет рад встречи со старыми знакомыми. На прощание я пожал руку проводнику и пожелал доброго пути, однако тот не спешил уходить, словно заметив тот мой задумчивый взгляд, отражавший мыслительные терзания. «У нас с Хароном подобный…» подобный «кто?» дом? Но дома же есть только у заблудших душ… Вот оно! – Вы тоже из заблудших, верно? – интонацией, скорее характерной для Анафемы, промолвил я, смотря в бездонные черные глаза Никты. Того мой вопрос даже, как казалось, на мгновение испугал, однако он вновь вернул самообладание и, улыбнувшись, ответил: «Мы с братом предпочитаем об этом не вспоминать. Как и о вопросе, как и о суде…» Слова были подобно взрыву, они оглушили меня, и ничего вокруг я долгое время не слышал и не придавал ничему значения. Словно уши мои заполнила непроницаемая морская пена. – …живи эту новую жизнь. Помнишь? – вопросил Никта, добродушно, но с оттенком внутренней, терзавшей его боли. Я кивнул, естественно я не мог забыть свои же слова. – Вот и славно, Солнце. Живите свою новую жизнь, ребята. И не заботьтесь о том, что будет ждать вас впереди! – после столь короткого, но с тем глубокого обращения старик вновь, подобно марионетке развернулся, обернувшись через спину, помахал нам рукой и скрылся в переулке, из которого мы, казалось вечность назад, вышли к дому. – Ты была права, Анафема – вдруг неожиданно промолвила Секунда, стоявшая в паре шагов впереди меня. Голос ее сейчас был отрешенный, словно теперь девушка потеряла надежду на что-либо – Мы найдем лишь таких же «потеряшек» как и мы сами…