Второй Круг

«А сколько у паутины кругов?» «Смотря откуда считать» Вдох. Выдох. Мотылек, перебивая дыхание, бежала сквозь сугробы увязая по колено в снегу, но она не могла остановиться. Ей все казалось, что кто-то бежал за ней по пятам, но Мотылек не находила ни сил, ни смелости чтобы обернуться и посмотреть этому мнимому – или же нет – преследователю. Несмотря на холод зимнего вечера она уже взмокла от пота и изнывала от усталости, но не смела сдаваться. Тут в затылок ей ударило что-то. Не больно, но с силой, которой хватило, чтобы ослабевшая от пробега сквозь сугробы Мотылек упала как подкошенная лихим снарядом. По правде сказать, это и был лихой снаряд – снаряд Ракшаса, что целился отнюдь не в свою товарку по команде, но, увы, меткость не была коньком трехрукого. Чьи-то руки с длинными, похожими на прутики пальцами сжали Мотылька за плечи и выудили из сугроба. Эти пальцы – жилистые и мозолистые – могли бы принадлежать Черному, но тот отсиживался за Могильником, планируя со своим отрядом план контрнаступления в сторону дверей Дома. Спасителем из снежного плена оказался Рыбка – один из новеньких, коих привела не так давно, словно маленьких утят мама-утка, мама-Цапля. Правда в матери им всем Цапля вряд ли годилась: почти все они были плюс-минус возраста вернувшейся из странствий крестницы Мотылька. Возвращение Цапли стало для Мотылька неожиданностью сродни снегопаду в июле! Однажды ночью, очередной бессонной ночью, когда Мотылек бродила среди коридоров и комнат Дома, созерцая его мрачную, вечернюю красоту и дивясь новым, появляющимся тут и там надписям, она выглянула в одно из окон третьего этажа, под коим простирался взору двор. Там, внизу, под окном, разрезая ночную темноту шла медово-желтая дорожка света, ведущая к тому месту, где должно быть крыльцо Дома. В свету стояли две тени, а их обладатели, видимо, где-то в дверном проёме: одна тень, с широкими плечами и сильными руками, способная принадлежать лишь человеку, что твердо стоит на земле и на своих убеждениях – то явно была тень Черного; вторая же полная противоположность первой – высокая, тощая, чуть сгорбленная и словно нависающая над тенью первой, но выглядящая от того не страшнее, а даже как-то жалко. Мотылек ни секунды не сомневалась, что эта тень может принадлежать лишь только Цапле! Казалось, от возвращения своей крестницы, от радости за это, она сейчас буквально вспорхнет вверх и больно ударится об потолок, но вместо этого произошло другое: она провалилась в словно в сон… но нет, не в Лес, а на... другую сторону что ли. Она даже не ощутила каких-то перемен, как то случалось с ее походами в Лес, нет, она все также слышит бесконечную, безбрежную тишину. И она все также была в Доме, но дом этот изменился. Словно кто-то подобрал Мотылька своей волшебной рукой и отправил ее в далекое прошлое Дома, когда он не был таким разваливающимся и старым… либо в будущее, когда Черный, наконец, закончил свое дело по его, Дома, починке. Да и за окном стоял уже отнюдь не зимний вечер, а погожий летний день. И все это за мгновение ока! За то время, пока глаза девочки были закрыты, реальность преобразилась! Вдоль коридора шел мужчина. Высокий, чуть выше Черного, куда более загорелый и... Мотылек не знала, как выразить это словами: скажем так, если сравнивать этого мужчину и её «отца» Черного, то второй был в движении сродни ожившему фонарному столбу, но этот в походке своей был похож скорее на благородного оленя. Или лося. А еще эта улыбка: казалось, к его лицу так и приклеена эта загадочная, добрая улыбка лишь одними краешками губ. Кажется, что он, этот мужчина-лось, даже не замечает этой своей улыбки и то, какая она у него по-доброму притягательная. По правую руку от него шел мальчик, полная противоположность своему сопроводителю: грязный, похожий на привидение, выбравшееся из помойки с черными, скатавшимися и не видевшими ни разу в своей жизни расчёски, волосами, что закрывали добрую половину его лица. Да и не шел этот мальчик вместе с мужчиной-лосём, а, скорее, волочился вслед за ним, коршуном вцепившись в его руку. Они, казалось, не видят Мотылька, будто она лишь бесплотный дух, что витает в этом незримом, невероятном времени существования Дома. Когда эта необычная парочка прошла мимо нее, Мотылек ощутила знакомый запах, два аромата, ставших для нее самыми родными: запах крема для бритья и табака – запах отца и, запах прелой осенней листвы, журчащего ручья и неведомых полевых цветов – запах Леса. Лишь тогда она на мгновенье увидела глаза чумазого мальчика – бесцветные блюдца вместо зрачков, но взгляд. О, только у слепых может быть такой взгляд – всеобъемлющий, всезнающий. Но до этого момента она видела этот взгляд лишь у одного человека – у ее «воображаемого» друга. Мотылек моргнула. Возможно даже зажмурилась лишь представив такую вероятность, что это мусорное приведение из видения и Оборотень есть один и тот же человек! Наваждение исчезло так же неожиданно и стремительно как оно появилось. Однако времени за те мгновенья, что Мотылек провела «по ту сторону» прошло немало: поздний зимний рассвет уже занимался над дальними домами-зубцами, окружавшими Дом. Она спустилась вниз, к Перекрестку, надеясь встретить там Цаплю и отца… и встретила их, а вдобавок и еще пятерых незнакомцев сверху (одна из них, что позже будет наречена Графиней, держала на руках, баюкая, Головастика), и Ракшаса, что, суетясь, носился с тазом, полным воды и бинтами, измазанными в крови. Черный сидел на том самом портальном диване, а из его плеча, слегка пульсируя, текла кровь. Цапля и еще парочка парней из ее когорты – Рыбка и Хамелеон, старались то ли остановить это кровотечение, то ли что-то достать из раны на плече Черного. Наконец, когда Мотылек медленно подкралась ближе к раненному отцу, Рыбка, с торжествующим видом выдернул пинцетом из плеча Черного какой-то темный шарик и бросил оный в сторону. Как оказалось, в той стороне как раз стояла Мотылек, кою снова, как в видении, словно бы никто не видел. Правда все присутствующие и увидели, и услышали ее, когда она, предварительно оставив непереваренный ужин на полу, упала оземь. Мотыльку еще долго будет приходить в кошмарах этот запах ржавых гвоздей вперемешку с морской водой после того случая. Никто так и не рассказал, что произошло с Черным в ту ночь, когда вернулась Цапля и кто его ранил. Может быть Ракшас бы и раскололся перед напором Мотылька, но тот знал не больше нее самой, а новообретенные старшие «домочадцы» в упор не хотели, а некоторые и боялись говорить о том дне. – Прости, Мотылек, – молвил Хамелеон, ловя баланс между возможностью говорить с Мотыльком так, чтобы она видела его губы и возможностью видеть собеседницу обоими глазами, – нам наша «вожак» запретила! – и отнюдь не очередной отказ опечалил Мотылька сколько то, что в Доме появился вожак… и этот вожак – не она… Разлепив глаза из-под снега, Мотылек улыбнулась своему спасителю, но, метнув взгляд за его плечо, увидела, как Цапля, гарцуя на своих ногах-спичках рвется к входу в Дом. Нельзя допустить, чтобы ее команда победила! Нельзя! Мотылек показала онемевшими в перчатках руками, словно приказывая Рыбке обернуться и броситься на перерез вражескому командиру. Отправив же бойца с заданием, сама Мотылек продолжила свое шествие к заветной цели, от коей дружественным огнем ее отвлек Ракшас. Оставалось каких-то десять метров до крыльца, когда над головой Мотылька вновь засвистели снежки, а Цапля, отбившись от нападения Рыбки и закопав того в снегу так, что лишь ноги и руки торчали палками из сугроба, скорым галопом двинулась вперед, быстро нагоняя Мотылька. «Нет. Нельзя. Проиграть.» – но Мотылёк проиграла. И пускай лишь на один коротенький шаг, и пускай она была гораздо младше своей крестницы, но это лишь оправдания в ее проигрыше. – Пора пить какао! Кубок победителя, наполненный какао! – возгласила Цапля, протягивая руку Мотыльку чтобы помочь забраться на крыльцо. Мотылек улыбнулась в ответ Цапле, но руку ее не приняла.