***
Зашторенные окна не дают уловить пролетевшее время, которое они проводят в ворохе постели, поддаваясь иступляющей течке и тянущимся друг к другу сущностям. Те сплелись так незаметно и стремительно, что не позволяют отстраниться и покинуть тиски рук ни на мгновение, проведённое в сокровенной близости. Тэхён оставляет все обязанности и давящие оковы реальности за пределами спальни, выбирая потеряться в так охотно отзывающемся на его ласку омеге с головой. Где-то в глубине души он понимает, что это не затянется надолго. Что вскоре течка Чонгука отступит и им придётся вернуться в суровую реальность, где всё совсем не так просто, как того хотят их усмирённые обоюдной близостью волки. Тэхён понимает это, но сейчас, с нуждающимся в нём омегой и собственной сущностью, которая нуждается в Чонгуке не меньше, он не думает ни о чём дальше нежности его губ и мягкости плавящейся под его ладонями кожи. Их маленький мир, сведённый до четырёх стен домика в глубине окутанных подступающей зимой гор, кажется таким нежным и хрупким, что разрушить его может даже дуновение ветра. Или же стук в дверь. Они впадали и вырывались из полудрёмы, лишь проверяя, что всё ещё рядом, прежде чем поддаться сонливости или же распалённому течкой желанию. После очередной едва успевшей осесть вспышки припекающего возбуждения они смаковали объятия, зарывшись в объятия друг в друга. Чонгук уткнулся лицом в шею альфы, жадно вдыхая его запах, пока Тэхён перебирал мягкие локоны и время от времени оставлял поцелуи там, где нежностью мог осыпать забравшегося к нему под бок омегу. Он не может найти в себе силы оторваться от Чонгука теперь, когда распробовал его сладость. Однако стоит раздаться нарушающему покой стуку, как омега, уязвимый и разнеженный в течке, пугается и всхлипывает, мгновенно покидая полудрёму и цепляясь за Тэхёна в поисках защиты. Перенимая всколыхнувший в запахе Чонгука испуг и то, как тот зажимается и прячется за ним, альфа закрывает его собой и рычит на дверь, из-за которой доносится голос лекаря. — Я оставил вам еды на кухне, — приглушённо говорит Юнги, так и сквозя недовольством агрессивной реакцией на его приход. Лекарь не возмущается, не говорит больше ничего готовому защищать омегу в течке Тэхёну. Он даже не дожидается ответа, прежде чем приглушённые шаги удаляются вплоть до щёлкнувшего в прихожей замка входной двери. Тэхён знает, что ему ещё предстоит извиниться и перед Хосоком, и перед Юнги за свою совсем отбившуюся от рук внутреннюю сущность, но этим он займётся позже. Сейчас ему нужно убедить испуганно прижавшегося к нему Чонгука в том, что тот в полной безопасности и им нужно подкрепиться. Омега не мог не услышать, как лекарь покинул дом, но это не помогает разжать вцепившиеся в Тэхёна пальцы. Когда тот пробует отстраниться и взглянуть в спрятанное на его груди лицо, Чонгук всхлипывает и не отпускает альфу, нуждается в нём и телом, и душой. Возможно, всё дело в течке, но одна мысль о том, чтобы выпустить Тэхёна и потерять теплоту его заземляющих касаний, вынуждает внутреннюю сущность жалобно заскулить. — Нам нужно поесть, — пробует мягко уговорить его альфа, когда всё же встречает взгляд нерешительных глаз и убирает спавший на лицо Чонгука тёмный локон. Мотая головой, тот пробует спрятаться от чуткого взора и тычется в благоухающую успокаивающими феромонами шею Тэхёна. Его пальцы обхватывают запястье альфы и утягивают к животу, чтобы согреть, отогнать тянущую боль не желающей отступать течки, а сам Чонгук, насытившийся запахом альфы, обнажает перед ним шею, нуждаясь в том, чтобы Тэхён пометил его своим запахом. — Больно? — спрашивает тот, накрывая ладонью живот омеги, всё ещё мелькающие там красные следы от ногтей. Ещё один молчаливый кивок, сопровождаемый тихим жалобным всхлипом, безропотно утягивает Тэхёна к шее, на которой внутренний альфа так и просит оставить свой след. Запахом или меткой, проносится в голове, прежде чем он отгоняет эту мысль и зарывается в шею ластящегося навстречу омеги, потираясь щекой и оставляя свой запах на разморенном теле, пока ладонь оглаживает и согревает исполосованный живот омеги. Только когда Чонгук оказывается совсем разнеженным от окутывающих его феромонов альфы, тот отрывается от него и выпутывается из объятий, чтобы захватить с кухни оставленную им еду и воду. Сердце болезненно сжимается, когда по возвращении омега тут же тянется к нему, просится ближе, стоит Тэхёну опуститься на кровать и усадить их обоих так, чтобы они могли подкрепиться. Ложка за ложкой постепенно опустошают тарелки, пока Чонгук не отворачивается и не прячет лицо в его шее, тем самым давая понять, что больше не будет есть. Оглядывая почти опустошённые плошки и решая, что этого на ближайшее время достаточно, альфа отставляет тарелки и стаканы и забирается с Чонгуком под одеяло, обвивая льнущее к нему податливо тело и находя уже обласканные им губы в поцелуе. Тэхён не знает, сколько прошло времени с тех пор, как он перешагнул порог этой комнаты, но ему это и не важно. Всё, что для альфы имеет значение — это тёмные бусины глаз, в которых он тонет без шанса на спасение с каждым мгновением, что нежностью доверительного, раскрытого взгляда закупоривают его в собственном трепещущем цветочным благоуханием и робкой улыбкой сердце. Неумолимый пыл течки отступает по мере того, как они раз за разом сплетаются друг с другом до истомы по телу и иссякших окончательно сил. Чонгук так ярко отзывается на каждое касание, самую незамысловатую ласку, и альфа не может насытиться им. Не может насытиться его нежными стонами, трогательностью нерешительных, ещё таких робких поцелуев, которые распалённый течкой омега инициирует сам, и тесным жаром его тела, что так пленительно сжимается и содрогается на его члене на особенно сильных глубоких толчках. Альфа чувствует, как стремительно становится зависимым оттого, как Чонгук распахивает губы и стискивает его в себе на самом пике. Как он срывает дыхание, цепляясь съезжающими от испарины пальцами за лопатки альфы и прогибаясь навстречу толчкам в погоне за очередным сладостно стекающим по бёдрам оргазмом. Дни и ночи сплетаются в единый неуловимый поток, среди которого они теряются, откликаясь лишь на зов собственных имён закравшимся в самую душу голосом. Сорванный от стонов и лихорадочного шёпота во взмокшую кожу, тот вырывает Тэхёна из окутавшей их пелены, лишь когда последняя волна течки отступает из измотанного тела омеги, позволяя вдохнуть полной грудью и вырваться из поволоки неумолимого желания. — Разве тебе не нужно идти на вечерний патруль? — мягко, с едва уловимой толикой неуверенности спрашивает Чонгук, пока они нежатся в развороченной постели и смакуют последние оставшиеся у них мгновения, прежде чем поджидающая за пределами этой комнаты реальность пришибёт их обоих об землю. Тэхён мычит что-то бессвязное в его шею, стискивая талию омеги, которую тесно обвил, когда устроился на его груди в пропитанных нежностью объятиях. Он знает, что сегодня ему придётся вернуться к обязательствам перед своей стаей, которые временно позволила отложить течка лесного омеги. Только смириться с этим от осознания собственного долга ни капли не легче. Тэхён хочет урвать каждое оставшееся у них мгновение, каждый поцелуй и касание пальцев, пока за ним не придут и за шкирку не вытащат в поджидающий за углом реальный мир. Это нелепое, совсем не надёжное желание внутренней сущности, которая не хочет мириться с мыслью о том, чтобы оставить Чонгука одного даже на ночь. Тэхён так сильно хочет остаться, поддаться не иссякающему желанию быть рядом, помечать запахом, касаться и гладить везде, даже поверх зарубцевавшейся кожи, которую омега в приливах ясности пробовал прятать, только чтобы Тэхён осыпал её поцелуями. Показал, что его это не отталкивает, не отвращает, пусть каждый раз, стоило ему уловить оставленные родной стаей Чонгука шрамы, внутренняя сущность воспламенялась возмущённой яростью. Из раза в раз альфа подавлял её и выбирал ласку поцелуев и нежность вбирающего омегу взгляда, нежели негодование от жестокости, с которой тому пришлось столкнуться. Сейчас Чонгук здесь, в полной безопасности, под его присмотром и заботой. Никому Тэхён больше не позволит причинить ему такую боль и запятнать его и без того усыпанное шрамами тело. Ясность наконец окончившейся течки всё же побуждает найти в себе силы отстраниться из обвивших его рук, которыми Чонгук его с заметной неохотой отпускает, под стать альфе заверяя себя, что так надо. Каким бы сильным не было желание остаться так, оба понимают, что этому не бывать. — Сможешь искупаться сам? — с сомнением в голосе спрашивает Тэхён, когда садится на край постели. Не глядя он нашаривает сброшенные им вещи, которые намеревается застирать вместе с пропитанным смазкой и прочими выделениями постельным бельём. Альфа цепляется за последний оставшийся у него повод задержаться под предлогом помощи Чонгуку, однако омега разбивает зародившуюся было надежду кивком головы. Поджавший губы Тэхён долгое мгновение обегает его укрытое одеялом тело и запоздало кивает, скорее самому себе, нежели Чонгуку. — Я вернусь за полночь, поэтому не дожидайся меня. Как помоешься, ложись спать и отдохни, — просит он, когда всё-таки поднимается с кровати с намерением быстро ополоснуться, прежде чем отправиться на поздний патруль. В дверях альфа замирает, прислушиваясь таки к тянущему его назад, к Чонгуку, внутреннему волку, и оглядывается, встречая провожающие его тоскливые глаза. — И поешь из того, что есть на кухне, пока я не принесу чего-то посвежей, хорошо? Омега не находит в себе сил на то, чтобы подать голос, и потому кивает, натягивая одеяло на поджавшиеся плечи. Без близости Тэхёна и жара крепкого тела его пробирает холод, заседая где-то сердцем, что норовит вот-вот вырваться следом за исчезнувшим в дверях альфой. Измотанность затянувшейся на долгие дни течки пробирается по рукам, обернувшимся вокруг подтянутых к груди коленей. Столь привыкший к неотрывному вниманию, заботе и ласке внутренний волк сипло скулит, просит податься за Тэхёном, не отпускать его на патруль, но Чонгук знает, что это глупо. Его течка закончилась, как в считанные недели закончится и данная ему возможность задержаться в этой стае до восстановления. Как бы не было больно думать о том, что осталось совсем немного, укрыться от этих мыслей, особенно — в отсутствие альфы, у него не выходит. Соскребая себя со смявшихся простыней и усиленно не обращая внимания на усыпавшие всё его тело следы течки, омега оборачивается в одеяло и семенит к порогу спальни. Из-за двери доносятся спешные шаги, и обрываются они перед тем, как входная дверь закрывается с гулким щелчком замка. Значит, Тэхён обратился и отправился патрулировать вдоль границ под покровом наступающей ночи. Нужда смыть с себя остатки смазки и испарины, что усыпала кожу последние несколько дней, побеждает над желанием внутренней сущности свернуться под пледом и проспать это странное состояние опустошённости. Прежде разросшуюся где-то под рёбрами расселину заполняла ласка и неразделённое ни с чем внимание заботившегося о нём Тэхёна. С уходом альфы и слишком стремительным падением с пушистых облаков его нежности до сдавливающего одиночества Чонгук едва ли может найти себе места. Он поспешно омывается, не упуская оставленную ему альфой подогретую воду, и укутывается не только во взятый им с собой плед, но и в пропитанные рябиной вещи Тэхёна, которые тот сложил у раковины, наверняка — для него. Омеги после течек, особенно столь интенсивных, нуждаются в близости и запахе своих альф, пока перенёсшая неумолимое возбуждение и изнеможение сущность не осядет и потребность во внимании и заботе не перестанет быть столь всепоглощающей. Даже если он не смог остаться с Чонгуком, Тэхён предугадал это и выложил для него свои вещи. Подобие комфорта своих касаний и почти что выветрившегося с кожи омеги после ванны запаха, которым он его так тщательно помечал последние несколько дней. Губы трогает улыбка, когда Чонгук закутывается в пропитанную рябиной одежду и стягивает рукава до кончиков пальцев, которыми обвивает вокруг собственных плеч плед. Окутавшая сердце теплота, однако, быстро оседает, опуская уголки губ, когда взгляд омеги цепляется за спальню Тэхёна, где каждая вещь пропитана его запахом, в который так хочется закутаться. Чонгук одёргивает себя и спешит обратно в ставшую его пристанищем комнату до того, как может поддаться порыву свернуться на постели альфы и дождаться его возвращения там. Он ничего не может с собой поделать. Вопреки осознанию скоропостижного истечения времени, что выскребла им его течка, Чонгук рвётся к альфе в погоне за тем, что едва успел распробовать в эти проведённые в сладостной иллюзии постоянства дни, когда не нужно было думать о реальности и потерях, которые омега перенёс. Которые ему ещё предстоит перенести, как только он совершенно один окажется посреди гор, безжалостных к неприспособленному к холодам и отшельничеству волку. Улыбка своим едва похожим на неё напоминанием соскальзывает с лица, пока Чонгук возвращается в комнату. Его взгляд отрешённо оглядывает развороченную постель и останавливается на пододвинутом к окну кресле, прямо у возведённого на подоконнике алтаря. Опускаться подле него кажется прелюдией к исповеди, которые мама никогда не забывала проговаривать перед сном и к тому же приучала единственного оставшегося у неё ребёнка. Чонгук никогда не понимал этого, но соглашался на её предложение присоединиться. Не хотел давать повод для огорчения в их и без того блеклом мире. Её потребовалось забрать из его жизни, чтобы омега нашёл в себе смелость самому попробовать что-то, во что он никогда прежде не верил. С тем, как сложилась его судьба, верить в нечто хорошее, благодать в награду за страдания было бы немыслимо. Но он может попробовать. Ему попросту необходимо выплеснуть то, что скопилось внутри и затянулось лишь туже в проведённые в окружении нежности поцелуев и теплящейся рябины дни. Он никогда не знает, с чего начать. Приветствия, неловкого и безответного в той искренности, с которой омега обратился бы к матери, будь она рядом? Не отголосками воспоминаний и трепетного труда, вложенного в сплетённый ею браслет, а с теплотой объятий, в которых Чонгук так нуждается прямо сейчас. Будь она здесь, с ним, он бы стольким с ней поделился. Ему не хватает смелости собраться с мыслями и вымолвить хоть слово, когда он опускается в кресло и берёт в руки искусно сплетённое украшение. Но, будь мама сейчас вместе с ним, Чонгук бы выложил перед ней всё. Как тяжело ему дался едва не окончившийся плачевно побег из их родной стаи и как тяжело ему находиться в этой, понимая, что у всего есть конец. Что ему придётся оставить и эту стаю. Оставить в ней Тэхёна. В горле сдавливает от собравшихся на кончике языка слов, которые Чонгук перебирает в надежде выцепить хоть что-то светлое. Что-то, что удержало бы болезненность воспоминаний и тёмным вороном витающих в голове мыслей на расстоянии вытянутой руки. Эту грань так пугающе легко пересечь. Единственное, что удерживает возведённые омегой хлипкие преграды между прошлым и настоящим — это плетёный браслет и теплота янтарных глаз, которых Чонгуку сейчас так не хватает. — Как ты, мам? Он спрашивает, зная, что не услышит ответ, но это и не важно. Это шажок, маленький и неуверенный, но он помогает переступить через закравшуюся под кожу взволнованность и дать волю рвущимся из стиснутой груди словам. — У меня... У меня всё хорошо. Лучше, чем за очень долгое время, — слетает с подёрнутых влажной улыбкой губ, которыми омега утыкается в сложенные на коленях руки, не сводя взгляда с возведённого им алтаря. — Помнишь, ты как-то сказала, что когда тебя не будет рядом, я должен найти кого-то, кто примет меня таким, какой я есть? Кому я смогу доверить свой запах и сущность и кто не обернёт это против меня. Годы, проведённые в беге без оглядки, взаперти под нерушимыми замками, которыми Чонгук обвил собственную душу в страхе попасть под раздачу. Долгие, пронизанные агонией и отторжением годы, сведённые до пары слов. — Я встретил кое-кого, — выходит совсем тихо, с проскальзывающей в голос теплотой, которую Чонгук прячет в подтянутых к груди коленях. — Он такой хороший, мам. Совсем не как альфы в нашей стае. Он такой заботливый, чуткий и добрый... Тебе бы он очень понравился. Незаметно пробравшаяся на губы улыбка подрагивает, когда омега вновь опускает голову на поджатые колени и смотрит на тлеющий огонёк свечи. Эта улыбка отдаёт горечью, что затапливает сердце, в котором навсегда останется опустошённое место, откуда с безжалостным равнодушием у омеги вырвали его семью. Он никогда ничем не сможет её восполнить, сомневается, что стоит даже пытаться. Пусть не так давно в нём слабым огоньком загорелась затаённая надежда на лучшее, исцеление не только телом, но и душой, Чонгук знает, что эта утрата останется с ним навсегда. — Я скучаю. Тлеющий огонёк подрагивает от пророненного шёпота, переливаясь в устремлённых на него сверкающих глазах. Если сильно постараться, Чонгук почти может представить, что это был переданный ему ответ. Вернувшаяся тоскливая нежность после столь жестокой разлуки, в которой он даже не сумел попрощаться. Если постараться чуть сильней, он почти может представить, что ему не придётся столкнуться с ещё одним прощаньем, которое нарекла для него судьба, дав распробовать мимолётное счастье и так же стремительно вырвав его утешающее тепло из исполосованных рук. Ещё несколько недель назад Чонгук с рвением последовал бы за мамой, оставшись среди леденящего холода скалистых гор. Лишь бы тоска по утрате покинула его, как и вся та боль, что переполнила надломанное тело и багровыми каплями осталась на снегу. Сейчас же, с согревающим его пледом и пропахшей рябиной одеждой, что укрывают его от бушующего за окном мороза, Чонгук понимает для себя одну страшную вещь, которую не может сказать вслух. Слишком боится, что она окоченевшим холодом окутает едва успевшее отогреться сердце, в которое забрался горный альфа, показавший, что такое бескорыстная забота, до болезненной дрожи похожая на столь недостающую ему любовь. Он не решается произнести её вслух, но этого и не требуется. Не когда эта пугающая, переполненная уже давно покинувшей его надеждой мысль оседает на стенках пропустившего удар сердца. Здесь, я хочу остаться. Хочу остаться вместе с ним.7. взбитый ворох простыней
16 февраля 2023 г. в 20:29
Главный зал здания совета гудит нарастающими в громкости голосами, пытающимися и оправдать себя, и выдвинуть всё больше обвинений. Слухи о стычке за ужином разнеслись по стае со скоростью света, стоило всем разойтись по домам, но лишь причастных к ней вызвали объясниться.
Тэхён наблюдает за перебивающими друг друга Хёншиком и его отцом, пока вожак вбирает всё это молчаливым взглядом, выслушивая объяснения со стороны того, кто, по словам свидетелей, спровоцировал столкновение. Его голова где-то не здесь, заполнена совсем не злостью, которую он с трудом мог подавить, стоило кому-то напомнить о его смешанной крови. Пока горящий возмущением взгляд Хёншика прожигает его, выводя на эмоции, Тэхён думает лишь о том, что оставил в доме, когда его вызвали в здание совета.
Оставил там Чонгука, который с минуты на минуту начнёт загибаться от боли и нуждаться в помощи, которую альфа пообещал ему дать.
Тэхёну сейчас совсем не до выяснения отношений, однако обратившийся к нему вожак возвращает в реальность, в которой ему ещё нужно кое с чем разобраться.
— Ты привёл Чонгука на общий ужин, так?
Игнорируя буравящие его со стороны взгляды, Тэхён стискивает челюсти и кивает.
— Мне показалось, что это не будет воспринято как что-то плохое. К тому же, это был не первый раз.
Отец Хёншика звучно фыркает, чтобы его недоверие точно донеслось до Тэхёна, и о чём-то бормочет на ухо своему сыну. Закатывая глаза, тот цокает и отрезает что-то в ответ, но они оба замолкают, стоит вожаку поднять руку и вынудить прекратить переговариваться.
— Ты прав, — коротко кивнув, Джиён бросает на альфу взгляд, в котором читается, что он не осуждает его поступок. — Пока Чонгук под нашим крылом, он свободен в своём перемещении по стае и может есть там, где едят наши волки.
Поджавший губы Тэхён кивает, но ему едва ли становится легче оттого, что главный альфа не считает его виноватым в произошедшей стычке. Всё, что его волнует, это оставшийся в его доме беззащитный омега, к которому порывается разворошенный внутренний волк, не в силах найти себе места от беспокойства за Чонгука.
Он скалится и предупреждающе рокочет глубоко внутри, вынуждая встать на дыбы, стоит отцу Хёншика негромко бросить:
— Пусть слоняется по нашей территории, хорошо. Только потом не удивляйся, если и мы следом за его стаей не досчитаемся продовольствия на складе.
Альфа тут же замолкает, стоит Джиёну бросить на него предупреждающий взгляд. Перечить вожаку не решается никто. С какой бы искренностью главный альфа не призывал членов совета и волков их стаи не бояться высказывать своё мнение, к которому всегда прислушивается, попрёков он не терпит.
Не пропустивший ядовитый оскал мимо ушей Тэхён сдерживает подобравшееся к горлу рычание, чувствуя, как беснуется и без того расшатанный внутренний альфа. Самоконтроль медленно, но верно ускользает из стиснутых за спиной до побеления костяшек пальцев. Тэхёну не сдались эти выяснения и извинения, которые вожак заставит Хёншика принести, потому что это не поможет Чонгуку.
Плевать на себя. Он наслушался вещей и похуже с самого своего рождения. Не сделавший ничего плохого Чонгук, который просто хотел поужинать, не заслужил ни единого слова из тех, что до сих пор гадко режут слух своей едкостью.
Тэхён сжимает в кулак ту руку, которой совсем недавно позволил себе коснуться омеги, наконец подпустившего его к себе. Касание фантомным огнём подпаляет ладонь, и он с трудом сдерживается, чтобы не послать эту встречу и не сорваться туда, где он нужен.
Домой, к Чонгуку.
Вернувшийся к нему взгляд Джиёна на мгновение отрезвляет, присмиряя мечущегося внутреннего волка.
— Довольно, — мужчина обегает взглядом накалённого Хёншика и не менее напряжённого, но совсем по иной причине Тэхёна и останавливается на первом. — Ты принесёшь извинения за то, как позволил себе обратиться к Тэхёну и Сокджину. Им есть место в этой стае, потому что они, как и ты — её неотъемлемая часть. Я не потерплю такого обращения к членам моей стаи исходя из их происхождения.
С трудом подавляя свой оскал, Хёншик бросает взгляд на стоящего неподалёку Тэхёна, но тот не сводит глаз с вожака, не хочет удостаивать нарвавшегося альфу вниманием. Ему не нужны эти извинения, потому что это не больше, чем пустой звук. Они не изменят ничего, лишь на затяжное мгновение притупят брошенные с презрением слова, прежде чем те возобновят преследование Тэхёна по пятам.
Он уже смирился с этим, но раз вожак потребовал от Хёншика принести извинения, то пусть. Всё, чего ему хочется, это поскорее вырваться отсюда и успеть домой до того, как столь внезапно накрывшая Чонгука течка вступит в свои права. Тэхён сам не понимает, что спровоцировало её так стремительно и сильно, но гадать об этом поздно. Она уже началась, вот-вот накроет омегу с головой, и ему нужно успеть до того, как Чонгук потеряется в её испепеляющей агонии.
— Прошу прощения за то, как я позволил себе обратиться к вам с Сокджином, — сквозь зубы давит Хёншик, чем лишь раскаляет и без того взбудораженного альфу Тэхёна. Однако он всё ещё контролирует скалящегося внутреннего волка. Силой сдерживает себя, чтобы поскорее разобраться с этим и вернуться к тому, что на самом деле имеет для него значение.
— Спасибо, Хёншик. Надеюсь, такого больше не повторится, — благодарит вожак и задерживается взглядом на альфе с уловимым предостережением. — В отношении Чонгука, пока он здесь, тоже.
Джиён кивает опустившему голову в примирительном жесте Хёншику с натянутой улыбкой. Он бросает взгляд на стиснувшего челюсти и опустившего глаза Тэхёна и подводит внеплановый созыв к концу махом ладони.
— Можете быть свободны.
Всё так же игнорируя брошенный напоследок взгляд Хёншика, Тэхён преклоняет голову и хочет удалиться следом, но окликнувший его вожак вынуждает задержаться. Силой выдыхая через нос, Тэхён на мгновение зажмуривается и старается сдержать выбивающуюся из-под контроля внутреннюю сущность. Она словно чувствует, что они должны быть не здесь, не тратить время на разговоры, когда в нём нуждаются.
Однако Тэхён не может ослушаться главного альфу и потому останавливается на полпути к двери.
— Я слышал, что у Чонгука началась течка, — не петляет вокруг да около Джиён, останавливаясь рядом, но не касаясь напряжённого плеча Тэхёна. Наверняка он улавливает пронизывающее его нетерпение, и даже со всем уважением к вожаку Тэхён сейчас вряд ли смог бы сдержать взбрыкнувшуюся на близость другого волка внутреннюю сущность.
Он коротко кивает, поворачиваясь к Джиёну и стискивая руки за спиной в попытке стряхнуть напряжение.
— Ты не мог это предугадать, когда вёл его на общий ужин?
— Ничего на неё не указывало, — тихо говорит он, удерживая внимательный взгляд вожака, обеспокоенного произошедшим, и заверяет уже твёрже: — В ином случае я бы ни за что не подверг его такой опасности.
Тэхён знает, что нагло врёт. Воспоминания того, как Чонгук гнездился, сам того не замечая, последние несколько дней, и его изменившийся запах пронизывают до сжатых за спиной кончиков пальцев. Только симптомов, что она начнётся так скоро и внезапно, и вправду не было.
Стоило Хёншику нарваться на конфронтацию и Тэхёну предупреждающе рыкнуть, закрыв собой Чонгука, как того подкосило в считанное мгновение. Вот он стоял, цепляясь за вступившегося за него альфу, как вдруг осел в ослабших коленях и вцепился в живот, загибаясь от прострелившего тело болезненного жара.
Наверняка прямо сейчас он топчется на самой грани беспросветного, удушливого забытья. Нарастающее с каждым упущенным мгновением напряжение не даёт сосредоточиться ни на чём, кроме оскалившегося, рвущегося к Чонгуку внутреннего альфы.
Должно быть, это заметно по натянутости его плеч, стиснутым до ноющей боли челюстям и обострённому запаху, который Тэхён подавляет из последних сил. Долгое мгновение Джиён вбирает всё это в затянувшемся молчании и бросает взгляд на дверь за его спиной, прежде чем вернуться к младшему альфе.
— Иди к нему.
Тэхён даже не пытается оправдать своё взвинченное состояние и попавшую в цель догадку вожака о том, почему он так легко принял извинения Хёншика. Даже если бы Джиён попытался встать у него на пути и запретил приближаться к впавшему в течку лесному омеге, Тэхён сомневается, что смог бы послушаться.
К счастью, главный альфа только поджимает губы с коротким кивком и тепло улыбается на его поклон и брошенную напоследок благодарность перед тем, как Тэхён, наконец, покидает здание совета.
Поселение уже окутали сумерки подступающей ночи, что пронеслась как в тумане за всклокоченным ужином и вызовом к вожаку, от которого не укрылась разлетевшаяся по стае стычка. Выдавленные сквозь стиснутые зубы извинения вылетают из головы, в которой остаётся, кружа беспрерывным набатом, лишь одно.
Чонгук, загибающийся в своей первой течке, к которому просится, скуля и иступляя когти, внутренний волк, чувствующий боль омеги ещё до того, как переступает порог дома.
Ещё до того, как он врывается в пропитанную сладким, слишком сладким запахом комнату, Тэхён чувствует его течку. Чувствует его агонию и нужду помочь с тем, как тело Чонгука отыгрывается за годы подавления своей сущности аконитом. За все те течки, которым он не позволял случиться, пока самая первая и оттого — до скрежета зубов болезненная сейчас накрывает трёхкратно и притупляет всё, кроме разрастающегося под взмокшей кожей жара.
Она мешает дышать, пока омега спихивает давящее одеяло в нужде охладиться вопреки тому, как душит пропитанный его феромонами застоявшийся воздух комнаты. Открыть окно не позволила бы скручивающая низ живота при резких движениях боль, которую Чонгук тщетно пытается отогнать, но ему всё равно не кажется, что это принесло бы облегчения.
Единственное, что может ему помочь, это близость альфы, в чьи руки просится уязвлённый внутренний волк. Даже сквозь течку Чонгук улавливает его возвращение по усилившемуся запаху и осознанию, что пробирает его обострённую догола сущность.
Надломанный всхлип застревает в горле, когда он разжимает цепляющиеся за живот пальцы и переворачивается на спину, игнорируя непривычную липкость между бёдер. Всё это так незнакомо, пугает до холодящих мурашек по раскалённой добела коже, и Чонгуку просто хочется спрятаться в руках Тэхёна и позволить позаботиться о нём.
Он никогда не нуждался ни в чём так сильно, как нуждается в этом альфе сейчас. Это стало бы пугающим звоночком, если бы Чонгук мог мыслить трезво.
Всё, о чём он может думать прямо сейчас — это о Тэхёне, чью близость омега чувствует каждой клеточкой своего тела.
Поспешные шаги и скрип двери прорываются сквозь стоящий в ушах гул и сиплый скулёж надрывающегося внутреннего омеги, который чувствует витающую совсем рядом рябину. Она и успокаивает, и разжигает бурлящую под раскрасневшейся кожей судорогу, что горячим концентратом пылает во всём его теле.
— Тэхён, — его голос дрожит, срываясь на протяжный всхлип, когда замутнённый взгляд цепляется за альфу. Словно Чонгук не верит, что он правда вернулся. Что это не болезненная галлюцинация его заполненного течкой сознания. — Альфа, б-больно...
Он цепляется за низ живота, из-за чего взгляд Тэхёна соскальзывает на рассекающие кожу красные полоски, оставленные ногтями. Подрагивающая рука вновь впивается в исполосованную кожу, стоит отчаянному всхлипу сорваться с губ омеги, выгнувшегося на разворошенной постели от очередной пронзившей его вспышки. Течка словно окутывает сильнее теперь, при замершем в дверях альфе. Он совсем рядом, в считанных шагах, но Чонгуку нужно ближе, нужно почувствовать его кожу своей, оказаться в этих сильных заботливых руках. Иначе он захлебнётся собственным плачем и испепеляющим изнутри жаром, который у Чонгука едва остались силы терпеть.
— Больно, Тэ, — всхлип теряется в сбившихся на раскрасневшееся лицо волосах, когда омега тянется к Тэхёну, нуждается в нём каждой клеточкой своей души. — Пожалуйста, альфа, помоги...
Облегчение прорывается сквозь пелену застелившего сознание и тело пекла, когда Тэхён касается его. Нависает сверху, накрывая разгорячённый лоб, убирая лезущие в лицо взмокшие пряди волос, и пытается поймать мутный, наполненный отчаянием взгляд из-под дрожащих век.
— Я тут, я рядом, — обеспокоенный шёпот вынуждает внутреннего волка притихнуть и примирительно свернуться под кожей, лишь бы не пропустить ни слова мимо ушей. Голос Тэхёна кажется единственным, на чём омега сейчас может сконцентрироваться.
Дрожащие руки цепляются за стиснутые кофтой плечи альфы, и Чонгук срывается на очередной просящий всхлип оттого, что не может коснуться его кожи. Моментально подхватывая его отчаяние, Тэхён отстраняется и стискивает зубы на протестующий потере касания плач, срывая с себя мешающую одежду и откидывая ту в сторону.
Ему сейчас нет дела ни до чего, кроме тянущегося к нему за защитой и лаской омеги, и без того надорвавшегося в его затянувшееся отсутствие.
— Гук-и, посмотри на меня.
Влажный взгляд тёмных бусин встречает его, стоит альфе обхватить разрумяненные скулы и привлечь к себе замутнённое течкой и переизбытком чувств внимание. Подрагивающие пальцы обвивают его запястья, и каждый выдох омеги оседает на губах, когда Тэхён возвращается к нему и подаётся ближе. Даёт им обоим то, о чём просят, избиваясь, их внутренние волки.
— Я помогу тебе, — заверяет альфа, стремясь скрыть дрожь из своего мягкого голоса, потому что Чонгуку сейчас нужна опора, уверенность и поддержка, а не вторящее ему волнение. — Ты только должен довериться мне, хорошо?
Запоздалый кивок и шёпот на самой грани, из последних не затуманенных течкой сил стирают последние сомнения из цепляющейся за ошмётки нерешительности головы.
— Хорошо, альфа. Только пожалуйста...
Чонгук заламывает брови, просится ближе, обвивая нависшие над ним плечи. Он вцепляется в него до побеления кожи и всхлипывает сквозь стиснутые зубы, когда Тэхён идёт ему навстречу. Забирается на постель, поддевая омегу под поясницей и поглаживая раскрасневшуюся скулу, пока отчаянно горящий взгляд прослеживает каждое его движение с нуждой, истекающей нетерпением.
Запах, такой изводяще нежный, бьёт по слуху, пока альфа тщетно пытается не обращать внимания на смазку, что тягучей сладостью заполняет лёгкие с каждым надрывным вдохом. Омега под ним подрагивает, раскрывается навстречу и в то же время пробует зажаться с каждым раскалённым импульсом, что сводит извивающееся тело, и Тэхён не может думать ни о чём, кроме дурманящего цветочного запаха, затуманивающего его сознание.
Весь Чонгук такой разгорячённый, подрагивает в его руках и стремительно теряет себя в этом непривычном испепеляющем чувстве, сладко тянущем низ живота. Он полагается на альфу и свои вырвавшиеся из-под пелены аконита инстинкты, просящиеся к Тэхёну, который так близко, жаром своего тела раскаляет затянутый глубоко под кожей узел напряжения, готовый лопнуть от малейшей неосторожности.
Всхлип срывается с заалевших губ, когда омега обвивает чужую шею, тянет ближе, забывая про свою наготу. Забывая про всё, кроме Тэхёна, который нависает совсем рядом, так, что у них сбитое дыхание — одно на двоих. Смотрит в глаза, не отрываясь, пока Чонгук не распахивает губы и не прогибается навстречу, шепча так просяще:
— Пожалуйста, Тэ.
Его мягкий, сквозящий мольбой голос не оставляет мечущемуся взглядом по разрумяненному лицу альфе ничего иного, кроме как сплести их губы в поцелуе.
От нежного, пока ещё осторожного касания пробирает трепетной дрожью. Омега выгибается, цепляется за Тэхёна до побеления кожи и раскрывается под мягко терзающими его губами, в которых задыхается. Тихий скулёж теряется в поцелуе, когда Чонгук инстинктивно жмётся ближе и чувствует, как влажно становится между сжатых вплотную бёдер — такое незнакомое, изводящее чувство, в котором омега теряет себя с каждым мучительно нежным движением их губ.
Разгорячённое тело окутывает лихорадка, когда уловивший обильно сочащуюся смазку альфа рокочет в поцелуй и прижимает его ближе, так, что их разделяют лишь сведённые колени Чонгука. Тот мимолётно напрягается, зажимаясь, но Тэхён не позволяет ему укрыться. Нежно, успокаивающе он поглаживает поджатые бёдра, лаская дрожащее, но так отчаянно просящееся ближе вопреки волнению тело и стараясь расслабить его и раскрыть себе навстречу.
— Я не сделаю тебе больно, — шепчет альфа прямо в губы. Его взгляд встречает раскрытый нараспашку чужой из-под подрагивающих ресниц и дожидается кивка, прежде чем ладонь вновь давит на бёдра омеги.
Вцепившийся в подушку Чонгук прикрывает веки и позволяет раскрыть себя, выдыхая с облегчением от мазнувшего по взмокшему телу воздуха, хоть немного успокоившего сковавший его жар. С руками Тэхёна на его теле течка не кажется столь мучительной. Не бурлит под самой кожей, переливающейся испариной и дорожками смазки, что исчертили бёдра омеги и нежно огладившую их ладонь, но ему всё равно мало.
Он совсем не знает, чего хочет. Ему просто нужен Тэхён, рядом, как можно ближе. Нужны его запах, теплота и нежность касаний, пока течка не отступит и не оставит в покое, позволяя закутаться в эти заботливые руки с головой.
Альфа обязательно даст Чонгуку это, как только доверившееся ему тело не перестанет истекать срывающими внутреннего волка с цепи феромонами, а медовая смазка не выветрится из-под кожи и простыней.
Пальцы проскальзывают между податливо раскрытых бёдер и ловят её подтёки вместе с хлипким стоном, который Чонгук прячет в подушке подальше от трепетно вбирающих его тёмных глаз, в которых грозится потеряться с головой. Взгляд Тэхёна обжигает, подливает масла в уже пылающий во всём теле огонь, и омега не выдерживает, зажмуриваясь, когда тот подносит измазанные тягучей сладостью пальцы к губам.
Он мякнет в подчинении, стоит альфе сорваться на хриплый рык от распустившегося на языке вкуса. Пальцы стискивают простынь, и Чонгук на поводу инстинктов обнажает перед альфой шею, заманивая ближе к источнику вытесняющего рассудок запаха. Тэхён не медлит, мажет языком вдоль чувствительной запаховой железы, вынуждая Чонгука задрожать всем телом и сорваться на разнеженный слезливый скулёж от незнакомого, но такого дурящего чувства.
Ему так жарко, он растекается по постели, за которую мгновения назад цеплялся от скручивавшей изнутри агонии. На смену ей приходит затапливающее до кончиков пальцев тепло, разгорающееся там, где Тэхён касается его. Выцеловывает шею, подхватывая исписанные в смазке бёдра, сжавшие его талию, не может оторваться от так изумительно пахнущей кожи, пока омега под ним изгибается, подставляясь под каждый поцелуй и ласкающие обнажённую кожу ладони.
Чонгук обвивает его руками, жмётся ближе в застилающем рассудок вожделении и мягко выстанывает от жадности поцелуев, которыми альфа осыпает его шею. Это почти что слишком — то, как Тэхён смакует сладость его запаха, бегущих по бёдрам подтёков смазки и всхлипов, что задушенным лепетом срываются с губ.
Ему никогда не хочется покидать руки альфы, если тот это позволит.
То, как мучительно жадно Тэхён вновь сплетает их губы в поцелуе, лишь подтверждает, что альфа этого и не допустит.
Смущение пылает разлитой по скулам и груди краской, но с каждым касанием их тел омега теряет терпение. Подрагивающие пальцы цепляются за плечи Тэхёна, путаются в волосах и тянут к источающей цветочную сладость шее. Натянутая жилка бугрится под кожей, прося внимания, пока альфа не поддевает обвившие его бёдра и не проскальзывает туда, где обильно сочащаяся смазка пачкает кровать под ними.
Пелена желания застилает взгляд, которым Тэхён затаённо вбирает омегу, смотрящего так доверительно и трепетно, что и без того сбившееся с размеренного ритма сердце пропускает удар.
В горле теряется судорожный стон вместе с первым нежным касанием, от которого распалённое тело окутывает дрожь. Чонгук борется с желанием зажмуриться, удерживает взгляд трепетно наблюдающих за ним глаз, пока Тэхён оглаживает блестящую от смазки кожу и надавливает, чувствуя излишнее напряжение.
— Доверься мне, — одними губами в разделяющее их лица жалкое пространство, пока омега не поддаётся и не расслабляется, позволяя плавно проникнуть в своё тело.
То, как Чонгук льнёт ближе, цепляясь за уже разворошенные им локоны и прогибаясь вслед за скользнувшим в плен содрогающихся стенок пальцем, искрами прошивает всё тело. Тэхён не может оторвать от него взгляда, вбирая то, как омега кусает губы, дышит с оттяжкой и отзывается на малейшее его движение, за которыми наблюдает из-под трепещущих ресниц.
Он такой завораживающий, распалённый до предела в своей красоте. Так сильно нуждается в Тэхёне, что тому просто хочется подмять его под себя и поддаться порыкивающему внутреннему волку, что сходит с ума от благоухающего неуёмной сладостью Чонгука и тесноты его тела, стекающей по запястью смазки. Однако альфа не хочет, не может сделать ему больно. Как бы сам Чонгук не пытался податься ему навстречу и притянуть ближе, прося покончить с этим, он смакует каждый приглушённый стон и дрожь, что пробирает запредельно чувствительное тело с каждым тягучим движением внутри.
Жар сжимающихся на нём стенок затуманивает пленённое разбитыми просящими всхлипами сознание, стоит Чонгуку прогнуться в пояснице и податься альфе навстречу, обхватить накрывшую его бедро руку и переплести их пальцы. Омега слушает своё окутанное близостью Тэхёна и его запахом тело и всхлипывает, стискивая руку альфы, стоит тому вбиться до костяшек.
Тэхён выцеловывает подрагивающий живот, оставленные там алые борозды, которые залечит, как только они разберутся с самой сильной волной течки, и добавляет второй палец. Чонгук извивается, подаётся ему навстречу, и потому Тэхён сжимает и удерживает его бёдра на месте под надломанный скулёж, пресекая самовольничество.
Чонгук смотрит на него так доверительно и разбито, цепляясь за простынь и стискивая его дрожащими коленками. Ему отчаянно хочется больше, но он позволяет альфе вести, позаботиться об их комфорте и окутать лаской и заботой, на которые с Чонгуком слишком долго были скупы. О которых вымаливает внутренняя сущность, теряющая терпение с каждым плавным толчком надавливающих на стенки пальцев, пока те не задевают что-то внутри.
Прогибаясь в пояснице вместе с проскользнувшей под талию рукой, Чонгук заходится сладким стоном и цепляется за альфу до полумесяцев ногтей по коже. Пекущая дрожь стекает по бёдрам туда, где Тэхён растягивает его, ловит каждый всхлип с заалевших губ и вбирает то, как заламываются брови омеги и как сладостно тот содрогается под ним с каждым касанием изнывающей простаты.
Он на долгое изводящее мгновение выскальзывает, оглаживая блестящую от естественной смазки промежность под растерянный всхлип. Неосознанно Чонгук подаётся следом, пробует насадиться на пальцы альфы с застрявшей в горле слезливой мольбой. От её обнажённости внутренний волк Тэхёна рокочет, не может воспротивиться и даёт омеге то, о чём тот так рьяно просит.
Окутанное запахом альфы, его феромонами и близостью тело подрагивает с каждым движением пальцев внутри, пока Тэхён мажет тёмным взглядом по разгорячённой взмокшей коже, раскрытым бёдрам и пачкающему живот члену, который дразнит поцелуем влажной головки. Стискивая его внутри, Чонгук срывается на поражённый остротой удовольствия стон и подставляется под скользнувшие по плоти губы альфы, который не перестаёт надавливать на влажные стенки и собирать трепет мурашек с впалого живота. Свободной рукой он удерживает подрагивающие бёдра, окутанные пленяющей судорогой, и упирается подушечками пальцев прямо в простату под звонкий чонгуков вскрик.
Скрытый мешающейся одеждой член отзывается на каждый звук, что слетает с этих нежных губ, и Тэхён заставляет себя оторваться от омеги, лишь бы избавиться от её тисков. Кожа плавится изнутри, просится ближе, вплотную к извивающемуся Чонгуку, который надрывно всхлипывает от потери якорем удерживавшего его в пелене возбуждения Тэхёна, и у него едва остались силы терпеть.
Избавляясь от остатков одежды, альфа подминает под себя податливое тело и ловит сладкий стон с раскрытых навстречу губ поцелуем. Их пальцы переплетаются поверх простыней, когда Тэхён встречает разнеженный взгляд и оглаживает румяную скулу, осыпает её поцелуями там, где ещё недавно кожу рассекали дорожки слёз. С затаённым дыханием он ищет и не находит в устремлённых на него глазах опаски и недоверия, лишь рьяную негу и нетерпение. Его губы накрывают чонгуковы в то же мгновение, когда головка его члена утыкается между раскрытых ягодиц, и, когда альфа проскальзывает внутрь подавшегося ему навстречу тела, на мгновение они оба забывают дышать.
Омега затаивает дыхание, стискивая переплетённые с его пальцы, и цепляется за накрывшие его широкие плечи. Разрывая поцелуй, он прячет лицо во взмокшей шее Тэхёна с протяжным всхлипом оттого, как альфа заполняет его, окутывает и удерживает в своих объятиях, не позволяя ускользнуть. Сладостная дрожь пробирается по стиснувшим Тэхёна бёдрам, жарко концентрируясь там, где он принимает альфу, сжимается на его члене и пачкает смазкой, что своей пленительной сладостью окутывает их тесно переплетённые тела.
Жадно глотая запах Тэхёна, что и приносит успокоение, и распаляет омегу лишь сильней, тот подставляется под выцеловывающие его лицо и шею губы. Вдыхая со свистом в загнанных лёгких, Чонгук поддаётся жару, что пробирает тело оттого, как альфа вжимает его в постель. Так близко, что между ними не осталось и вдоха, пока они оба привыкают к проникновению.
Убирая тёмный локон с разрумяненного лица, Тэхён осыпает его лаской и шепчет успокоения, нежности и просьбы расслабиться в усыпанную мурашками кожу. От искрящегося чувства заполненности, в котором так нуждался внутренний волк, просясь к Тэхёну, невольно закатываются глаза и лихорадочная дрожь сковывает искушённое тело.
Жаркое дыхание теряется в наволочке, за которую омега цепляется, откидывая голову и маня к своей уязвимой шее. Подаваясь навстречу, Тэхён прячет в ней жаркий стон, когда Чонгук импульсивно сдавливает его внутри. Всё больше смазки сочится наружу, когда тягуче альфа выскальзывает из Чонгука, прежде чем плавно толкнуться вновь, и их сплетённых стонов в унисон достаточно, чтобы сорвать последние оковы неуверенности с изведённых течкой волков.
Прогибаясь, омега раскрывает бёдра, позволяет вбиваться сильнее, глубже с каждым тягучим толчком, которые принимает так жадно. Дрожит весь, стоит Тэхёну подхватить его под ягодицы и насадить на себя с посаженным рыком. Цепляясь съезжающими от испарины пальцами за широкие плечи, Чонгук позволяет пропитанным наслаждением стонам сорваться с губ. Те отчаянно ловят заполненный их переплетёнными запахами воздух, пестрящий распустившимися феромонами, и эта пекущая смесь распаляет только сильней. Не даёт сосредоточиться ни на чём, кроме прежде незнакомого чувства, такого тёплого и необъятного, что пропитывает до сокрушительных мурашек.
Он не хочет, чтобы оно заканчивалось. Покинуло накалённое до предела тело вместе со скапливающимся там, где Тэхён двигается в нём, пеклом, которое вот-вот перельётся через край.
Альфы так много, в каждом его вдохе, и Чонгук задыхается и мечется оттого, как стремительно он тонет в руках Тэхёна. Каким правильным это кажется, с головой окунуться в эти объятия, позволять терзать себя нежными поцелуями и лаской жадно обегающих его тело ладоней.
Это кажется таким правильным, но в то же время слишком. Стекающая по телу нега разрастается, заполняя собой и задушенным скулежом срываясь с губ, когда его подбородок поддевают и вынуждают встретиться с горящим трепетной страстью взглядом. Она такая оголённая, пронизывает сладостными мурашками, и Чонгук не может выдержать напора этих тёмных глаз. Не с тем, как Тэхён в клочья сдирает его дыхание, оставляет нестираемый отпечаток в душе и на теле, которое терзает так сладко, что омеге остаётся лишь принимать.
Он прикрывает веки, пробует отвернуться и зарыться лицом в крепкую шею. Туда, где запах альфы сильнее всего и в него можно закутаться и забыть обо всём, кроме того, как изумительно тот заполняет Чонгука. Только Тэхён не позволяет ему закрыться. Удерживая подбородок, альфа накрывает ладонью разрумяненную скулу и поглаживает там, где на ресницах жемчужинками скапливается переполняющее Чонгука наслаждение. Мучительная пытка, которую у них обоих едва ли остались силы терпеть.
— Не прячься. Только не от меня.
Сокровенный шёпот теряется в поцелуе, которым Тэхён накрывает губы омеги на особенно глубоком толчке. Цепляющиеся за его плечи пальцы съезжают по взмокшей спине, несомненно оставляют следы, но альфа не может сосредоточиться ни на чём, кроме сгорающего в его руках Чонгука. Чонгука, который так чувственно содрогается на нём, подставляется под поцелуи и набирающие силу толчки, всхлипывая и всё же позволяя бусинам слёз сорваться по вискам.
В нём так хорошо, и этот запах, всё в омеге сводит Тэхёна с ума, и когда он отрывается от исцелованных им же губ и утыкается в пульсирующую под натянутой кожей шеи жилку, то едва сдерживает зуд режущихся клыков. Задушенные стоны так хорошо принимающего его Чонгука не помогают с тем, как стремительно от него ускользает самоконтроль, и потому, когда Тэхён вбивается с точностью и силой в разнеженное тело, вынуждая омегу сорваться на сладкий вскрик и сжаться особенно тесно, ему приходится впиться клыками в наволочку, лишь бы избежать непоправимого.
Натиск бархатных стенок вынуждает сбиться с темпа и поддаться пылающему под кожей пеклу, пульсацией расползающемуся глубоко внутри. Альфа чувствует, что вот-вот пересечёт грань. Чувствует стремительно набухающий узел и потому хочет выскользнуть из Чонгука, но тот цепляется за него так отчаянно, мотая головой и задушено моля не останавливаться. Не оставляет иного выбора, кроме как поддаться и позволить оргазму накрыть их с головой.
Сорвавшийся на нежный дрожащий стон омега сжимается на его члене и достигает пика с задевшим простату толчком, изливаясь между их тел. Он оставляет лунки ногтей на вдавливающих его в постель плечах, откидывая голову и бессильно содрогаясь, пока Тэхён не достигает грани следом, вбивается до основания и замирает внутри тесно сдавливающего его влажного жара.
Обвившие Тэхёна бёдра пробирает сладкая судорога, прежде чем они обмякают с эхом уходящего наслаждения и болезненности течки. В Чонгуке не остаётся ничего, кроме осевшего в каждой клеточке его тела запаха альфы и узла, что заполняет до припекающей дрожи, удерживая Тэхёна запертым внутри.
Ладони ласкают обмякшее тело, пока они оба приводят в порядок своё дыхание. В ближайшее время им не распутаться из тесного сплетения тел, но течка Чонгука отступила и оставила в покое на какое-то время, за которое они могут насладиться близостью друг друга, теплотой их кожи и мягкостью обоюдных касаний.
Когда Тэхён встречает разнеженный взгляд полуприкрытых глаз, то видит в них приятную измотанность, переплетённую со спокойствием, которое не замечал там прежде никогда. Это согревает его сердце, как и всегда рядом с Чонгуком сбившееся с размеренного ритма. Запоздало альфу окатывает осознание того, как сильно он в этом нуждался. Нуждался в умиротворённом цветочном запахе, который больше не отдаёт горечью утраты или едкостью страха, нет. Сейчас каждый его вдох переполняет спокойствие и доверие, которого Тэхён так стремился добиться.
Боль первой течки и следом окативший оглушающей волной оргазм наверняка вымотали Чонгука, и потому альфа поддевает его поясницу и утягивает на себя, укладываясь на спину и накрывая их обоих незапятнанным одеялом. Тэхён не успевает зацепиться за всколыхнувшую в отрезвлённой голове мысль о том, что, когда придёт время, это сделает ему очень больно, и позволяет омеге устроиться на своей груди, пока измотанность не настигает их обоих сонной пеленой.