бутоны на снегу

      Дом больше не кажется таким чужим, враждебным и пропитанным незнакомыми запахами стаи, в которой Чонгук оказался совершенно случайно. Он бежал без оглядки, лишь бы как можно дальше оказаться от места, где в лету кануло всё ему дорогое и родное. Когда же омега очнулся на территории чужой, горной стаи, то выбора бежать у него не осталось.       Не столько по не позволяющему надолго оставлять постель телу, сколько по нежеланию покидать спокойствие и уют пусть и незнакомого, но такого тёплого дома, приютившего раненого волка в своих стенах. Чонгук не знает, где бы он был, если бы не пересёк по слепой случайности границу горной стаи и его не обнаружили её члены.       Другого места, где он мог бы зализать раны, у него нет.       Возможно, больше не будет никогда.       Чонгук ни за что в жизни не хочет возвращаться туда, откуда с таким трудом и болью нашёл смелость сбежать, но другого дома у него не осталось. Даже этот, ставший убежищем от леденящего мороза и исполосованной кожи, навряд ли в него превратится. Омега не позволяет себе даже думать о том, чтобы надеяться на это. — Как ты себя чувствуешь?       За последние две недели Чонгук слышал этот вопрос так часто, но всё ещё не может подобрать на него ответ. Телом, он медленно, но верно приходит в норму, с горестным облегчением смотря на то, как раны на руках затягиваются с каждым проходящим днём. Однако появляющиеся на местах рассечённой кожи рубцы, как и надрывы глубоко внутри, в самых сокровенных уголках его души уже не пройдут никогда. Они останутся с Чонгуком на всю его жизнь, уродуя как снаружи, так и изнутри, и служа напоминанием о том, что ему пришлось пережить. Чему его подвергла родная стая в ответ на совершённый из опустошающего отчаяния проступок. Дерзость, которую омега себе позволил, лишь бы уцепиться за так стремительно ускользавшую от него жизнь.       Он не хочет обременять ничем из этого членов стаи, проявившей к нему такую бескорыстную заботу, что Чонгуку едва верится, что всё это взаправду. Что с него не потребуют ничего в обмен на желание приютить и выходить раненого волка, пусть он и чужак.       Такая беспочвенная, неоправданная доброта никогда прежде не пересекала его дорогу. Чонгук слишком боится спугнуть её одним неверным шагом или словом и потому выбирает оставаться в тишине комнаты, уже пропитавшейся его продолжающим усиляться с каждым днём запахом.       Лилиями, что цвели в их маленьком саду до тех пор, пока не стала увядать ухаживавшая за ними мама. — Получше. Я почти что перестал просыпаться по ночам, и руки и спина больше не болят так сильно при малейшем движении, — отвечает он Сокджину, пока тот роется в полках со всевозможными приправами и закупоренными на зиму соленьями. Омега взял за привычку наведываться днём, когда его младшего брата нет дома, чтобы составлять Чонгуку компанию. Сегодня он принёс с собой рыбу и предложил приготовить ужин к возвращению Тэхёна, а Чонгук не нашёл в себе смелости возразить и попросить об уже ставшем ему родным уединении.       Он и так слишком долго был один. Компания, пусть и в лице малознакомого горного волка, не кажется наседающей.       Достав из глубины полки завиток с засушенными травами, Сокджин оборачивается к нему с радостью на лице. — Это хорошо, — ободряющая улыбка, однако, тухнет на его губах, когда старший омега подходит к подпирающему кухонный стол Чонгуку и раскладывает там травы, прежде чем найти его взгляд, уже серьёзней. — А как насчёт твоего волка?       Чонгук на пытливый вопрос отводит глаза, цепляясь ими за окутывающие его руки повязки. Пальцы тянутся к их краю, и он с трудом сдерживается, чтобы не поддеть марлю и случайно не потревожить затягивающиеся раны. — Я... не знаю. Это всё очень сбивает с толку. Я был омегой меньше дня своей жизни, в ночь презентации. Все эти чувства и инстинкты мне незнакомы, — бормочет он, потирая грудную клетку. То место, где в последние дни стал пробиваться годами подавляемый им внутренний волк.       Прежде Чонгук мог разве что обращаться и различать запахи других волков, но не имел своего собственного. Он не умел распознать оттенки эмоций в чужих запахах, не обладал теми же инстинктами и позывами, что и все остальные. Его чувства были словно притуплены. Это странное присутствие кого-то под кожей, копошение на самом подсознании ему чуждо, и Чонгук с трудом может побороть желание вымолить у Юнги дать ему хоть глоток разведённого аконита.       Он принимал его так долго, что пагубная настойка просочилась в его тело и пропитала каждую клеточку, заполняя вены и вытесняя всё, что делало Чонгука волком. Теперь же, когда аконит постепенно выветривается из организма с пропущенными регулярными приёмами, он чувствует подступающую вместо лихорадки ломку.       Однако Чонгук знает, что, как бы он не просил, ему не позволят принять подавитель вновь. Во всех стаях это считалось табу. За одно его упоминание можно было навлечь на себя косые взгляды и осуждающее перешёптывание. Даже лекарям в его стае не было позволено хранить аконит, а любые его задатки на их территории вырывались с корнем.       Единственное место, где Чонгук и его мама могли добывать растение, это в подсобке у них дома, что находился на самом краю территории. К ним никто никогда не совался, учитывая, что стая предпочитала игнорировать их существование. Своим безразличием она оставила свободу делать всё, что им было нужно, лишь бы не навлечь на себя излишнее внимание и гнев соплеменников.       Омега принимал аконит каждый день и тем самым обрубал на корню любые попытки внутренней сущности пробраться на поверхность. И теперь, когда она всё-таки взяла своё и рвётся наружу, иступляя о рёбра когти, Чонгуку чертовски страшно.       Кажется, Сокджин улавливает волнение в его пробивающимся всё сильнее запахе. Он заносит было руку, чтобы успокаивающе коснуться плеча омеги, но сдерживается в последний момент, стоит Чонгуку зажаться с напряжённым взглядом на почти дотронувшейся до него ладони.       Он знает, что Сокджин не представляет ему опасности, — по крайней мере, хочет в это верить, — но ничего не может поделать с тем, как шугается от малейшего прикосновения. Его не касался никто, кроме матери, много лет. Со смерти брата и дня, когда Чонгук выбрал подавлять внутреннего омегу вместо неизбежной помолвки с малознакомым альфой, к которой его бы склонила никогда не относившаяся к его семье тепло стая.       Он не знает, готов ли к тому, чтобы ощутить чьи-то руки на своей давно уже забывшей ласку и теплоту касаний коже. — Я не буду спрашивать причину, по которой ты так долго издевался над своим телом и волком, — вздыхает Сокджин и поджимает губы, смотря на него с толикой сожаления, во многом, с твёрдостью. — Но позволь мне сказать одно. Мы с Юнги будем рядом с тобой на этом пути, чтобы помочь тебе привыкнуть к своему омеге и понять, что к чему. Независимо от исхода встречи с вожаком.       Уже завтра Чонгуку придётся предстать перед главным альфой горной стаи и ответить за пренебрежение границ, как бы его раны это не искупляли. Чонгук старается не волноваться от одной мысли о том, чтобы покинуть уют и безопасность этого дома, но выходит из рук вон плохо.       Он опускает голову перед Сокджином в единственном благодарном жесте, что воспринимали в его стае, но тот добродушно отмахивается от поклона. — Оставь формальности для вожака. Там они тебе пригодятся.       Сглотнув, Чонгук кивает и едва успевает подавить очередной позыв преклониться. Вместо этого он оборачивается к кухонному столу, уже ломящемуся от заготовленной к ужину еды, и вслед за Сокджином приступает к долгожданной готовке.       Ему не так часто удавалось готовить в родной стае. Еду всем волкам поселения раздавали на кухне, а готовкой занимались работавшие там омеги. Чонгук пытался устроиться туда, когда ему отказали в изъявленном желании заниматься охотой несмотря на скорость и гибкость его волка. На его предложение помощи и на кухне рассмеялись и сказали вернуться, когда он станет омегой.       Не хватало ещё, чтобы недоволк готовил нашу еду. Мало ли что он туда подсыплет.       С отказами везде, куда он обращался с предложением помочь, потому что тунеядство в их стае было наказуемо, Чонгук смог устроиться разве что подручным лекаря. Латавшая всех волков стаи бета смерила его недоверчивым взглядом, но решила, что пусть лучше волк без запаха будет помогать с заваркой настоек и замешиванием мазей, да и от лишней пары рук ей не убудет.       Она была единственной в их стае, кто не шарахался от него как от прокажённого, а в остальном игнорировал его существование. Чонгук не мог назвать её другом, — в родной стае у него их не было с презентации, — но она была хоть кем-то, кто его не сторонился и кого не отвращало его отсутствие запаха. Это стало большим, чем на что он мог надеяться.       Так, ему нечасто удавалось принимать участие в готовке. С ухудшением состояния мамы стая со временем стала сокращать порции, которые выдавала Чонгуку на двоих. Причиной, по их словам, служил недостаточно значительный вклад, который он привносил в процветание стаи. Этим не могла похвастаться и его больная мама, совсем не покидавшая стены их дома.       Тогда он попытался добывать еду сам, лишь бы прокормить их маленькую семью, но и это поймавшие его за охотой альфы пресекли, притащив к вожаку и наказав тремя днями голодовки. Это ужасно сказалось на здоровье нуждавшейся в полноценном питании матери, и, если бы не таскавшая остатки с ужинов лекарь, Чонгук не знает и не хочет знать, чем бы закончилось столь жестокое наказание.       Однако даже после того, как вожак решил, что он усвоил урок и больше не преступит уставы, согласно которым одни альфы могли принимать участие в охоте и обязаны были делить добычу со всей стаей, лучше не стало. Порции всё ещё были слишком скудными, и их не было достаточно ни для больной мамы, ни для самого Чонгука.       Только вскоре стая пошла дальше и вовсе перестала выдавать ему вторую тарелку, заявив, что если бы его мама так нуждалась в еде, она бы сделала хоть что-то, чтобы заработать её. По крайней мере, явилась бы за ней сама.       Некоторые даже шептались о том, была ли овдовевшая омега вообще жива, ведь никто не видел её со смерти одного из сыновей. Косо поглядывая, лесные волки бормотали, что Чонгук таскал две порции для себя, прикрываясь уже давно отправившейся за своей парой и первым ребёнком матерью.       Эти сомнения были единственным, что напоминало стае об их существовании — что-то, чего все они старались избегать.       Однако даже недоверчивому шептанию за спинами в один момент пришёл конец. — Вы забыли порцию для Чживон, — тихо напомнил Чонгук, хмурясь, когда одна из занимавшихся раздачей омег отдала ему наполовину заполненную тарелку. Его живот пустовал со вчерашнего вечера, когда слёгшему с лихорадкой альфе понадобилась срочная неотрывная помощь и заварка жаропонижающей настойки. Ноги Чонгука успели затечь от затянувшегося стояния в очереди, в которой волк за волком протискивались вперёд него, даже не оглядываясь, словно его и не существовало вовсе. Забытая тарелка совсем не помогала его изнеможению.       Женщина, потянувшаяся было наложить новую порцию для стоявшего за Чонгуком в очереди беты, смерила его пренебрежительным взглядом и фыркнула, прося свою помощницу подать ей ещё одну плошку. — Да когда она помрёт уже, только запасы нам переводит на зиму, — недовольно пробормотала вторая омега, даже не пытаясь сделать свой голос тише, чтобы Чонгук не услышал.       Под кожей и без того осунувшегося лица мелькнула вспышка боли, когда он опустил взгляд на дрогнувшую в его руках тарелку, старательно подавляя жжение в уголках глаз.       Наложившая ещё меньше, чем в его порцию, кухарка бесцеремонно впихнула ему вторую тарелку и даже не дождалась, пока Чонгук ухватится за неё, из-за чего тот чуть не обронил обе скудные порции на землю. — Иди уже отсюда, хватит очередь задерживать, — буркнул стоявший за ним бета, всем своим видом показывая, что отпихнул бы Чонгука от стойки, если бы горел желанием к нему прикоснуться.       Отторжение соплеменников и их нежелание путаться с волком без запаха и сущности и даже касаться его, пожалуй, было единственным, что до последнего дня в стае спасало Чонгука от телесной жестокости.       Сдерживая скапливавшиеся на глазах слёзы, он проскользнул мимо заполненных волками столов, среди которых ему не было места, и поспешил вернуться домой. Из-за подавленного запаха никто не мог уловить солоноватый оттенок тихо раздиравшей его боли, вызванной брошенными так непринуждённо жестокими словами. Никто даже не взглянул в его сторону, чтобы заметить скользнувшие вниз по впалым щекам солёные капли, что были частыми гостями тлевших глаз.       К тому моменту, когда Чонгук дошёл до порога их дома, слёзы лишь подтёками остались на его рукавах.       Мама встретила его усталой улыбкой и попыталась приподняться на постели, чтобы взять тарелку, однако с болезненным охом вновь улеглась на подушку от прострелившего тело недомогания. Взволнованный сын тут же поспешил к ней и опустился подле, попросив оставаться в кровати с заверениями, что покормит её сам.       Накрывшая его щёку ладонью Чживон измученно улыбнулась, огладив бледную кожу под одним из сверкавших в приглушённом свете глаз. В тусклом свете закоптевшей лампы она приняла их блеск за волнение и позволила оставившему поцелуй на её тонком запястье Чонгуку поднести ложку к её губам.       Чживон не сказала ни слова про то, почему он вернулся с одной тарелкой, не знавши, что Чонгук переместил свою порцию к маминой и оставил пустую плошку за порогом, чтобы не волновать её лишний раз. Она не заметила подвоха и, съев ужин, поблагодарила сына, прежде чем улечься на подушку в отпускавшей лишь на маленькие промежутки времени усталости.       Она уснула слишком быстро, чтобы услышать его тихий плач и урчание пустовавшего уже вторые сутки живота.

***

      Из-за усиленного патруля и помощи в утеплении новопостроенных за лето домов Тэхён едва успевает передохнуть, прежде чем его утягивает на работу долг стае. Прошлой зимой из-за сильных ветров и одного особенно разрушительного урагана на севере их территории были повреждены несколько построек, и всё лето там шла интенсивная работа по их снесению и построению новых домов, устойчивее и теплее предыдущих.       За всеми этими делами он возвращается домой только поздно вечером и уходит рано утром, после завтрака сразу направляясь на утренний патруль. Единственное, что помогает не потерять себя в ускоренном ритме жизни по мере подготовки к зиме, это понимание, что поселившийся у него омега не один.       Сокджин сам предложил помощь и выделил несколько часов в день, свободных от подготовки к фестивалю, чтобы проводить время с Чонгуком. Омега всё ещё слишком закрытый и слабый, чтобы покидать пределы дома Тэхёна, но вожак уже назначил собрание совета для встречи с ним на следующий день. Им остаётся лишь надеяться, что оно пройдёт хорошо.       Тэхён знает, что главный альфа ни за что не выдворит беззащитного, больного омегу за границу их территории, но не может отогнать подступающее накануне встречи волнение. Его успокаивает лишь мысль о том, что дома его ждёт не один Чонгук, но и старший брат, изъявивший желание помочь и поддержать омегу, с которым у него больше общего, чем Тэхён может даже мечтать.       Он всё равно надеется, что это не встанет на пути того, чтобы Чонгук смог довериться ему и подпустить к себе.       После окончания затянувшихся до самого ужина работ по утеплению новых построек Тэхён не идёт к кухне, а сразу направляется домой. Из трубы на крыше уже идёт дым, когда он ступает в южную часть поселения и заглядывает в окно в надежде увидеть, дождался ли его брат.       На кухне мелькают два копошащихся у стола силуэта. Улыбка поддёргивает края его губ, когда альфа отряхивается от валившего как из ведра с самого утра снега и ступает на порог. — Я уж думал, ты к ночи вернёшься, — встречает его Сокджин в прихожей, пока Тэхён вешает куртку на крючок.       Он обнимает омегу и позволяет мельком потереться о свою шею, чтобы пометить запахом перед тем, как последовать за Сокджином на кухню. Там его встречает потрясающий аромат, исходящий из сковороды, и мнущийся у кухонного стола Чонгук. Их взгляды встречаются, когда Тэхён заходит на кухню, и пусть омега не кланяется ему, — к счастью, он почти перестал делать это по малейшему поводу, — но бормочет тихое приветствие, опуская взгляд на уже накрытый к ужину стол. — Что у нас сегодня? — интересуется альфа, когда берёт три чашки и набирает туда воды перед тем, как вернуться к ужину. Сокджин уже сел на место рядом с ним, пока Чонгук почему-то медлит, замирая рядом со стулом напротив Тэхёна. — Запечённая рыба. Это рецепт из стаи Чонгука, в основном готовил он, — говорит брат и с улыбкой смотрит на омегу, всё ещё переминающегося у кухонного стола. Его прикованный было к повязкам на руках взгляд взлетает к лицу Тэхёна, словно на пробу. Когда Чонгук замечает приятное удивление в загоревшихся глазах альфы, то всё-таки находит в себе смелость присесть.       Альфа первым пробует ужин, наложенный ему в тарелку Сокджином несмотря на заверения, что он вполне может справиться с этим сам. Рыба изумительным вкусом распускается на языке, такая нежная, что Тэхёну даже стыдно становится за то жаркое, которое он приготовил несколько дней назад, потому что оно и рядом с этим не стоит.       Взволнованный взгляд Чонгука не покидает его лица, пока альфа жуёт и довольно кивает, улыбаясь с набитыми щеками. Сокджин пихает его за это, напоминая про манеры, но Тэхёну сейчас как-то всё равно. Чонгуку явно важно узнать его мнение, как и мнение приступившего к ужину старшего омеги. То, что они оба остаются довольны, наконец побуждает и его самого подцепить палочки.       Только из-за спрятанных повязками ран и слабых пальцев есть ими не получается: рыба то и дело ускользает из дрожащей хватки и падает обратно на тарелку. Чонгук хочет было опустить палочки и сказать, что не будет есть, как Тэхён поднимается из-за стола, чтобы выудить из одной из полок ложку.       Омега обхватывает самый её край, чтобы их кожа не соприкоснулась, когда Тэхён протягивает ему замену для палочек. Тот старается не зацикливаться на этом, пусть не может не воспринимать избегание Чонгуком телесного контакта на свой счёт.       На этот раз альфа следит за тем, чтобы он на самом деле ужинал, а не просто пихал еду по тарелке. Он зачерпывает ещё рыбы каждый раз, когда это делает Чонгук, тем самым стараясь подначить его съесть больше, чем треть ужина. Кажется, это срабатывает. Омега съедает больше, чем обычно, и не играет с ужином, оробело опуская взгляд в ноги, стоит Тэхёну или Сокджину выразить свой восторг приготовленной рыбой. — Намджун сегодня к нам не присоединится? — между делом спрашивает Тэхён, когда понимает, что кого-то не хватает за рассчитанным на четырёх волков столом.       Сокджин вытирает уголки рта после того, как отпивает немного воды, и качает головой. — У него дела в совете, с организацией фестиваля. Я бы захватил ему рыбу, когда вернусь домой, если Чонгук позволит, — уточняет он, смотря на младшего омегу с надеждой.       Тот моментально кивает, смущаясь того, что его разрешения спросили. — Конечно. Мы всё равно приготовили слишком много, — тихо говорит Чонгук и косится на всё ещё заполненную по крайней мере наполовину сковороду, пусть из неё уже и было выложено три тарелки. Его взгляд перебегает с Тэхёна на Сокджина, прежде чем он наконец подаёт голос вновь, робко интересуясь: — Что за фестиваль?       Расправившийся со своей порцией альфа отказывается от добавки, потому что одной тарелки ему хватило сполна, и встречает его горящий тихим любопытством взгляд. — По случаю наступления зимы. Все члены стаи принимают участие в конкурсах, праздничном ужине и помолвках.       Когда Чонгук непонимающе хмурится, тоже откладывая ложку в сторону и вновь возвращаясь к потиранию края повязки, что, кажется, успокаивает его, когда некуда деть руки, Сокджин спешит пояснить слова брата. — На этом фестивале омеги могут изъявить своё желание связать себя с кем-то, подарив сделанный своими руками подарок. Скорее обычай, нежели наставление, потому что горные волки и в остальное время года могут связать себя друг с другом, даже не обязательно по инициативе омег, но это приятная и значимая традиция, которой следуют уже много лет. — Юнги поднёс Хосоку подарок на зимнем фестивале три года назад, — вспоминает с улыбкой Тэхён.       С первых рядов он наблюдал за игрой в тяни-толкай между его близкими друзьями, в которой ни один месяцами, а то и годами не решался сделать первый шаг. У Юнги терпение лопнуло первым. Под конец фестиваля он за шкирку выловил Хосока и впихнул ему сделанное своими руками ожерелье, заявив, что отказ принимать не намерен и они обвенчаются в ближайшее полнолуние.       Вся стая тогда праздновала их помолвку, когда Хосок моментально согласился и даже расплакался, пока вокруг них собирались с поздравлениями волки со всего поселения. Тэхён и сам тогда пустил слезу, наблюдая за счастьем близких ему людей, наконец вспыхнувшим ярче горевшего на главной площади костра, и на их церемонии был тем, кто зачитывал клятву.       Дорогие его сердцу воспоминания улыбкой ностальгии проступают на лице, пока сидящий напротив омега не ёрзает на стуле, не понимая значимость произнесённых ими слов, и тихонько прокашливается.       Тэхён моментально напрягается, смотря на него с беспокойством и замечая, что одет омега лишь в свои вещи, которые определённо кажутся слишком тонкими даже для отопляемого дома. Пока Сокджин продолжает рассказывать про фестиваль и то, как проходит подготовка, в которой он принимает непосредственное участие, альфа поднимается с места и уходит к себе в спальню, чтобы достать из шкафа одежду потеплее.       Единственное, что попадается ему на глаза, это его ставший слишком тесным ещё в отрочестве свитер, который он недолго думая выуживает из шкафа. По возвращении в гостиную Тэхён не забывает проверить окна и убедиться, что они плотно закрыты, не пропуская в дом морозный вечерний ветер, пока не подходит к кухонному столу со стороны обернувшегося на его шаги Чонгука. — Надень, пожалуйста. Здесь слишком холодно, — просит альфа, протягивая ему плетёный свитер. Чонгук переводит взгляд с тёплой вещи на лицо Тэхёна и растерянно оборачивается на сидящего по ту сторону стола старшего омегу. Он словно не знает, стоит ли послушаться, но, заметив одобряющую улыбку Сокджина, встряхивает себя и всё-таки принимает одежду из рук альфы.       Несмотря на то, что тому свитер стал мал ещё в юношестве, на Чонгуке он кажется мешковатым. Шерстяные рукава спадают до кончиков пальцев, пряча от взгляда стягивающие кисти рук и предплечья повязки. Омеге, кажется, это нравится, если судить по тому, как он натягивает широкие тёплые рукава ещё ниже и кутается в горловой воротник, прячущий шею, со вдохом оставшейся там рябины.       Убедившись в том, что Чонгук теперь точно согрет и не сможет простудиться, пошатнув своё и без того нестабильное состояние, Тэхён усаживается на своё место за столом. Он усиленно не обращает внимание на зацепившийся за его лицо взгляд брата, пока тот не продолжает оборванный внезапным проявлением заботы разговор, спуская его с крючка. — Ты готов к завтрашней встрече с вожаком?       Альфа косится на Сокджина, недовольный сменой темы на неприятную Чонгуку. Это очевидно по тому, как тот моментально зажимается и глубже укутывается в свитер, пряча там нижнюю половину лица. Старший омега, тем не менее, игнорирует его очевидное недовольство, да и Тэхён и сам понимает, что этого не избежать.       Лучше, если Чонгук хотя бы будет морально готов предстать перед их вожаком. — Я буду там, как ответственный за тебя. Обещаю, ничего плохого не случится. Никто тебя не тронет, — заверяет он напрягшегося омегу в надежде стереть волнение из его цветочного запаха, который стал ассоциировать с так недолго тянущимся в горах летом.       Чонгук поднимает на него мимолётный взгляд, прежде чем его глаза вновь падают на спрятанные в рукава свитера руки. — Не думаю, что у меня есть выбор. Не быть готовым я не могу.       Его тихий голос отдаёт таким горестным смирением, что Тэхён борется с желанием протянуть к нему руку и остановить нервно цепляющиеся за нитки свитера пальцы. Хочется заверить, что всё пройдёт хорошо, что главный альфа не выпроводит его за край территории на растерзание морозу и кому угодно, кого могут скрывать собой безжалостные скалы. Однако он и сам не может быть уверен в исходе встречи и решении, которое примет вожак вместе с советом. Всё, что им остаётся — это разве что надеяться на лучшее. — Всё будет хорошо. Будь честным, и совет к тебе прислушается.       Мягкий голос Сокджина вкупе с его ободряющей улыбкой скрывают собой то же волнение и неуверенность в завтрашнем дне, что терзают и Тэхёна. Вида они, тем не менее, не подают, не желая сильнее волновать и без того чувствующего себя совсем не в своей тарелке омегу, чья судьба в этой стае решится уже завтра.       То, как смиренно Чонгук кивает, не поднимая взгляда со своих сложенных на коленях рук, оставляет полагаться лишь на сочувствие и добродушие вожака.

***

      За окном с восхода хлопьями валит снег, заполоняя всё вокруг белым покрывалом, которое ещё не успели протоптать резвящиеся по всему поселению волчата. Тэхён стоит на пороге дома, маша и коротко улыбаясь мелькающим поблизости соседям, пока дожидается задержавшихся в прихожей Юнги и Чонгука.       Совет стаи соберётся уже через считанные минуты, поэтому он с облегчением выдыхает, когда оборачивается и замечает наконец переступивших порог омег. Младший из них укутан в тёплую дублёнку Тэхёна, шкуру для которой тот добыл сам ещё несколько зим назад, но почти не носит из-за выносливости к холодам, разве что в особенно морозное время. Чонгук же мёрзнет даже в теплоте дома, поэтому альфа без раздумий отдал её ему перед первым за две недели выходом на свежий позднеосенний воздух.       Омега с трудом принял её, как и всё остальное, что Тэхён и другие наведавшиеся к нему члены горной стаи отдавали Чонгуку, имевшему за собой разве что тоненькую одежду и плетёный браслет. Каждый приём пищи для него становится маленьким испытанием поверх прошёптанных отказов и заверений, что он не особо голоден и ни в чём не нуждается.       Тэхён никогда ещё не встречал никого, кто столь же искренне считал, что не заслужил даже капельку доброты.       Это раздирает его сердце, но он не собирается отступать. Не когда омега с каждым разом ест всё больше, когда Тэхён зовёт его за стол в надежде помочь восстановить силы и набрать столь недостающий для крепкого здоровья и скорейшего исцеления вес.       Даже сейчас, укутанный в его дублёнку с вязаной ещё маленькому Сокджину их мамой шапкой он кажется неуверенным в том, что заслуживает элементарного уважения и заботы о себе. — Поспешим, не стоит задерживать совет, — говорит Юнги и запахивает за ними дверь, чтобы не пропустить в дом сыплющийся с неба белой пеленой снег.       Разделяющий это же мнение Тэхён переглядывается с топчущимся на пороге Чонгуком и кивает вглубь поселения, где располагается главный холл для собраний и заседаний совета стаи.       Взгляды цепляются за них, в особенности задерживаясь на лесном омеге, идущем между Юнги и Тэхёном. Некоторые волки перешёптываются, но машут и приветствуют лекаря и альфу, сощурено поглядывая на незнакомого волка, о котором знает уже вся стая. Они все с нетерпением ждали созыва совета, желая хоть глазком увидеть всполохнувшего всё поселение волка, что сквозь боль и лихорадку прятался за стенами одного из их домов.       Чонгук, очевидно, чувствует себя некомфортно от излишнего внимания. В попытке укрыться от некоторых не самых дружелюбно настроенных взглядов, изучающих его с недоверием, он чуть ближе жмётся к Юнги, пусть и не касается его спрятанной в шерстяную перчатку рукой.       Поглядывая на омегу краем глаза, Тэхён старается подавить недовольство внутреннего альфы тем, что тот обратился за поддержкой — защитой — не к нему. Сейчас совсем не время, чтобы задумываться о таких глупостях. Ему следует сосредоточиться на предстоящем собрании и том, к какому исходу оно приведёт, а не поддаваться выходкам внутреннего волка, совсем позабывшего своё место с поселившимся в его доме омегой.       Тэхён не знает, как долго у него получится подавлять эти странные позывы, желание заботиться и оберегать. Они становятся всё громче с каждым проведённым Чонгуком под его крышей днём, но он не может позволить себе такую роскошь, как думать об одном себе и своём двинувшемся внутреннем альфе.       Не когда их ожидает возглавляемый вожаком совет, чтобы решить судьбу забредшего к ним в стаю лесного омеги.       В дверях их встречает Намджун, ободряюще улыбаясь несмотря на то, что его запах остаётся нейтральным. Сын главного альфы не может влиять на решения совета, как и на волю вожака, поскольку он ещё не вступил в ждущую его в будущем должность, позволяющую быть частью совета их стаи. Сейчас он выступает как один из поручившихся за очутившегося на их территории чужака.       Ни Намджун, ни Тэхён не подают виду, что собираются отступить от своего решения и лёгшей на их плечи ответственности. Со дня, когда они наткнулись на истекавшего кровью на границе их территории омегу, прошло почти три недели, но они не изменили свою волю ручаться за него и оберегать до вынесения советом приговора.       Проходя внутрь подальше от морозного ветра, Чонгук следует примеру Юнги и оставляет утеплённую верхнюю одежду перед ведущей в главный холл дверью. Его взгляд через плечо мельком цепляется за Тэхёна, прежде чем Намджун распахивает двери и не оставляет иного выбора, кроме как ступить в зал следом за ним.       За массивным столом уже восседают члены совета, как альфы и беты, так и омеги их стаи, с сидящим по центру вожаком. Он посылает зашедшему первым и преклонившемуся Намджуну кивок, пока его взгляд не цепляется за ступившего следом омегу из лесной стаи.       Тот поспешно следует примеру Намджуна и опускается в низком поклоне, в то время как Тэхён и Юнги, как члены этой стаи, лишь преклоняют голову. — Представься, имя, ранг и стая.       Первым заговаривает не вожак, а сидящий справа от него бета, в стае ответственный за продовольствие и запасы на зиму. Его голос твёрд и непоколебим, как и следует правой руке главного альфы, и Тэхён бросает взволнованный взгляд на спину стоящего на несколько шагов впереди Чонгука.       Они обговорили то, как должно пройти собрание, однако беспокойство, засевшее в горле комком из-за не самого радушного приёма, альфа подавить не может.       Ему хотелось бы протянуть руку, коснуться напряжённого Чонгука, но это было бы неуместно. Не перед советом стаи.       Сам омега тоже вряд ли бы воспринял прикосновение радостно. — Чонгук из стаи Чон, омега, — выходит твёрдо, что удивляет не только Тэхёна, но и спросившего его бету. Не такой громогласный, голос лесного волка на порядок тише члена совета, но в нём нет дрожи. Лишь бы его услышали по ту сторону холла.       Щурясь, бета осматривает Чонгука и долгое мгновение задерживается на виднеющихся из-под рукавов повязках, прежде чем откинуться на стуле. Остальные члены совета переглядываются и хмурятся, обдумывая услышанное — омега принадлежит к живущей у подножья гор стае, которая доставляла им проблемы уже не первый год.       Терпеливое отношение горных волков к выходкам и пренебрежению стаи Чон уже на исходе. То, что Чонгуку нужно было оказаться именно из неё, знатно всё усложняет, как и усугубившееся недоверие на лицах заседающих в совете. — Что привело тебя к нашей границе?       Чонгук удерживает взгляд на столе несмотря на то, как неимоверно ему хочется опустить глаза в пол и избежать напряжённости, что прожигает со всех сторон. В его стае перед советом и вожаком нельзя было отводить глаза, иначе это распознавалось за неуважение или сокрытие правды. Он не хочет своим волнением и копошащимся под кожей страхом оттолкнуть и без того настроенных к нему мнительно горных волков. — Я не намеренно пересёк её, — в горле першит от сухости, и омега тихонько прокашливается, прежде чем сглотнуть и продолжить чуть громче, удерживая взгляд задавшего вопрос беты: — Я сбежал из своей стаи и случайно забрёл на территорию вашей перед тем, как потерял сознание. Меня не преследовали, и я никого с собой не привёл. У меня нет корыстных целей навредить кому-либо из вас, я клянусь в этом.       Один из восседающих в совете альф фыркает, отводя недоверчивый взгляд, пока остальные продолжают изучать лесного омегу, прикидывая, говорит ли он правду. Приглушённые переговоры затихают, стоит сидящему в центре стола вожаку, всё это время молча наблюдавшему за Чонгуком, подать голос. — Откуда твои раны?       Главный альфа говорит негромко, но все волки, что собрались в здании совета, прислушиваются к каждому его слову. Очевидно, он правит не из страха, а из безропотного, трепетного уважения, но это не значит, что вожак мягок сердцем.       Подавляя в себе желание оглянуться на стоящих позади Юнги и Тэхёна, Чонгук всё-таки не выдерживает и опускает взгляд на свои колени. На дрожащих губах скапливаются воспоминания, о которых он отказывался даже думать в агонии, обернувшейся концом его жизни в родном доме, но Чонгук не может позволить себе такой вольности, как не выпустить их наружу. — Я нарушил устав стаи и понёс наказание.       Слова застревают в саднящем горле, но он всё равно выталкивает их с онемевшего кончика языка. Вопреки страху Чонгук вновь поднимает взгляд к членам совета, стараясь не зацикливаться на стоящих позади него Юнги, Намджуне и Тэхёне. На том, что они думают о нём теперь, наконец услышав истинную причину, скрывавшуюся за ранами на обнаруженном ими волке.       Тот альфа, что отвернул голову на его слова о причине пересечения им границы, обращает свой взгляд на склонённого омегу, но его опережает сидящий по правую руку от вожака бета. — Нарушил как?       Чонгук чувствует взгляд Тэхёна своей спиной. Он с трудом сдерживает порыв сжаться, потому что за ним пристально наблюдает дюжина глаз, настроенных как сочувственно, так и враждебно. У него нет шанса на увиливание от правды и сокрытие сущности наказания, которому его подвергла родная стая.       Сглатывая, омега делает глубокий дрожащий вдох. Он усиленно игнорирует простилающийся из-за спины запах рябины, кажется, ставший сильнее со входа в здание совета, и встречает взгляд вожака, отвечая тихо, но решительно. — Я украл из продовольственного склада.       Вспыхнувшие под веками картинки жгут изуродовавшие его раны, когда Чонгук зажмуривается и до боли кусает щёку. Как бы он не подавлял воспоминания о них каждый раз, когда его взгляд цеплялся за стиснутую в повязки израненную кожу, они всё равно пекут уголки уже давно иссохших глаз так, словно это было вчера.       Словно ещё вчера его поймали за попыткой втихаря взять из склада совсем немного еды для оставшейся уже без четвёртого по счёту приёма пищи мамы и утащили за поселение, туда, куда не доносился шум гуляний у центральной площади. Дабы не тревожить вожака, напивавшегося на своей помолвке с омегой младше Чонгука недели спустя смерти своей третьей по счёту пары, его силой опустили на колени, сорвали с него одежду и привязали к дереву, прежде чем в наказание выпороть по спине и посмевшим посягнуть на собственность стаи рукам.       Он плакал, захлёбываясь слезами, умолял о прощении и клялся никогда больше не преступать устав стаи, задыхаясь от всполоснувшего связки крика, который не слышал никто. Ему кляпом запихнули в рот собственную кофту и беспощадно выпороли, оставив истекать кровью, когда сорвавший голос омега потерял сознание от боли.       Каждая рана на его теле пульсирует, напоминая об этом, но Чонгук подавляет подступающие к горлу и задрожавшим ресницам слёзы и вновь поднимает взгляд со своих заломанных трясущихся пальцев.       Сидящие по обе стороны от вожака волки переглядываются. Их пониженные голоса переговариваются слишком тихо, чтобы их можно было услышать на другом конце зала. Чонгук ожидал той реакции, что вызовут его слова — смятение, недовольство, возмущение. Он не представляет, как караются нарушения устава и кража у горных волков, но по себе знает, как это пресекали в его стае.       Навряд ли эта, несмотря на её отличительную иерархию и уважение ко всем волкам, независимо от их сущности, поощряет столь вопиющий поступок.       Слова всё того же беты, что спросил о сущности нарушения, подтверждают непринятие горными волками столь пренебрежительного и вольного эгоизма. — Мы не можем позволить себе подбирать чужаков, тем более воров, пренебрегающих уставами стаи, — альфа обращается скорее к вожаку, чем к остальным членам совета и представшему перед ними лесному волку. — На кону суровая зима, Джиён. Мы можем не потянуть ещё один голодный рот.       Взгляд Чонгука вновь опускается на его руки, пока члены совета продолжают переговариваться приглушёнными голосами. Он с трудом подавляет желание подцепить стискивающие кисти повязки и свой собственный запах, который всё ещё не может контролировать из-за того, что знакомится с ним только сейчас.       Сидящий по другую сторону от вожака омега опирается локтями на стол, смотря на сжавшегося Чонгука из-под густых нахмуренных бровей, но с оттяжкой выдыхает и качает головой. — Я согласен с Донвоном. Он не родственник никого из нашей стаи и не пара, только так я бы согласился принять его. Пусть и раненый, он всё равно чужак, а мы, как совет, прежде всего должны думать о своих волках и о том, как наша стая переживёт эту зиму.       Чонгуку кажется, что он слышит негодующее недоумение лекаря за его спиной, как и всколыхнувшуюся рябину, вместо смягчённых успокаивающих феромонов в считанные мгновения пропитавшуюся возмущением. Стоящий рядом с Тэхёном Намджун незаметно пихает обоих своих соплеменников, особенно твёрдый взгляд бросая на альфу. Одними глазами напоминает держать себя в руках и не позволять своему запаху заполнить весь зал, выдавая недовольство словами совета с потрохами.       Голос главного альфы, долгожданно прервавший развернувшиеся обсуждения насчёт судьбы забредшего на их территорию волка из недружественной им стаи, вынуждает Чонгука поднять взгляд с закутанных в повязки рук на вожака.       Лицо Джиёна не выражает ничего, кроме непоколебимой уверенности, однако в его обращённом на склонившегося перед ним омегу взгляде мелькает сочувствие. Чонгук не позволяет себе надеяться на бегло сверкнувшую в чутких глазах эмоцию. Слишком много раз он обжигался о то, что ложно принимал за сожаление и симпатию, чтобы теплить в себе надежду сейчас.       Вожак перекрывает разразившуюся в сознании омеги и среди совета смуту, когда обращается к стоящему за спиной Чонгука Юнги. — Как долго займёт заживление ран? — С тем, как проходит восстановление, они должны затянуться к первому зимнему полнолунию, — докладывает Юнги то же, что передал ещё перед своей течкой Чонгуку и Тэхёну, предложившему свой дом взамен переполненного лазарета для раненого омеги.       Предпоследняя осенняя полная луна прошла почти что три недели назад, в ночь, когда Чонгук сбежал из своей стаи. Всё поселение тогда было слишком погружено в празднование взявшего себе в жёны очередную омегу вожака, чтобы заметить пропажу и отправиться в погоню за волком, которого они даже не считали одним из своих.       Для них он был призраком, без голоса, чувств и запаха. Променять ночь гуляний и веселья на погоню за отягощавшим стаю волком не хотелось даже тем, кто прошёлся грубой плетью по его коже.       В то полнолуние у Чонгука не осталось ничего, кроме собственной шкуры, которую ему вспороли под светом кровавой полной луны.       Затянувшееся в зале молчание не прерывается никем из горных волков, пока все они ожидают слов вожака. Тот вновь переводит взгляд с Юнги на склонённого омегу, смотрящего в глаза в напускной уверенности, которую главный альфа видит насквозь. То, как подрагивают заломанные несмотря на боль ран пальцы волка, выдаёт его страх. Как и искренность всех тех слов, что он обнажил перед советом впустившей его к себе стаи. — Ты можешь остаться здесь до полного восстановления, Чонгук, — вожак жестом прерывает открывших было рот советчиков и продолжает, когда те моментально замолкают: — Донвон прав, впереди нас ждёт суровая зима. Мы не станем выдворять слабого, раненого омегу ей на растерзание. Однако после первого зимнего полнолуния, к которому твои раны должны зажить, а тело — восстановиться, тебе придётся покинуть нашу стаю.       Прикрывая веки, Чонгук надрывно выдыхает и расслабляет заломанные до режущей боли пальцы. Это лучшее, на что он мог надеяться. Даже несмотря на то, как недовольно выдыхает сидящий по правую сторону от вожака бета, это решение можно считать милостью. — И помни: пока ты здесь, под нашей защитой, ты обязан подчиняться нашим уставам. Иначе моё решение позволить тебе остаться до зимы потеряет вес.       Когда он вновь встречает взгляд главного альфы, Чонгук опускается в низкий поклон и касается лбом сложенных поверх ковра рук. Раны на его спине протестуют, натягиваясь и пульсируя, но омега отгоняет боль и позволяет облегчению благодарности просочиться в свой запах и голос. — Спасибо, альфа. Я не хочу быть обузой для Вашей стаи и буду следовать её правилам до тех пор, пока Вы не скажете мне уйти.       Вожак с кивком посылает ему короткую улыбку, но та слетает с губ, стоит его правой руке, Донвону, подать голос и подвести созыв совета к концу. — Благодарю всех собравшихся, — сжав челюсти, он возвращает взгляд на всё ещё не вставшего с колен Чонгука. Натянутая улыбка поддевает уголки губ беты, но это лучше, чем недружественный оскал минутами ранее, и его смягчившийся голос также указывает на соглашение с решением главного альфы. — Желаю тебе скорейшего выздоровления, Чонгук. Пока ты в нашей стае, будь уверен в своей безопасности.       Пряча повязки под рукавами свитера, из которого омега не вылезал с тех пор, как Тэхён попросил его надеть шерстяную вещь, он преклоняет голову в знак благодарности.       Подошедший сзади лекарь поднимает Чонгука с колен, когда члены совета встают из-за стола и, попрощавшись с четырьмя вызванными волками, один за другим следуют на выход. В конце концов, рутинные дела никто не отменял, несмотря на внеплановый созыв по столь редкой для их стаи причине, как появление на их территории чужака. К тому же раненого и из недружественной им стаи.       Чонгук следует за старшим омегой к оставленной у двери куртке, пусть теплота свитера и не позволила продрогнуть в прохладе главного холла. Распрощавшийся с советом Намджун ступает за ними вопреки тому, как вожак задерживается возле Тэхёна.       Обернувшийся было к альфе Чонгук отводит взгляд, пока Тэхён преклоняет голову перед накрывшим его плечо Джиёном несмотря на сковавшее его напряжение, которое он сам не может объяснить. — Я надеюсь, ты понимаешь, почему я принял такое решение.       Главный альфа заглядывает в его глаза, когда на мгновение Тэхён порывается опустить взгляд от понимания, что его недовольство почти что лишённым сочувствия вердиктом не скрылось от вожака. Однако тот продолжает до того, как альфа может подобрать себе оправдание. — То, что ты так бескорыстно предложил свою помощь и что сейчас выхаживаешь его, похвально и многое говорит о тебе как о члене этой ценящей такие качества, как доброта и самоотверженность стаи. Но ему здесь нет места, Тэхён, не как чужаку. Ты понимаешь это, как никто другой.       Напоминание о маме неприятным холодом просачивается под кожу и пробирает липкими мурашками. Она так и не смогла обрести дом среди оборотней и сдалась перед их непростым и местами суровом образом жизни, когда потеряла свой главный оплот спокойствия, любви и уюта, что помогал справляться с чувством непринадлежности.       Джиён прав. Как бы она не боролась, мама Тэхёна как была, так и осталась чужаком, который не нашёл себе места среди родных им гор.       Альфа отгоняет горечь воспоминаний и сжимает челюсти, встречая взгляд своего вожака с кротким кивком. Несмотря на неприязнь некоторых членов стаи к матери Тэхёна, его старшему брату и ему самому, вожак относился к ним тепло ещё до того, как они стали членами одной семьи после помолвки Сокджина и его сына.       Сжавший его плечо Джиён на мгновение бросает взгляд на стоящего рядом с Юнги лесного волка. Оказавшись чуть ближе, он замечает, что одетый в вещи Тэхёна омега окутан его запахом поверх своего, ещё слабого, но пробивающегося цветочной лёгкостью, столь незнакомой холодным горам. Вожак поджимает губы и когда наконец поворачивается к следом украдкой оглянувшемуся на омегу Тэхёну, то улыбается, пусть его взгляд не излучает ничего, кроме твёрдой уверенности и желания донести до альфы смысл своих слов. — Пожалуйста, запомни то, что было произнесено здесь сегодня. Первое зимнее полнолуние наступит быстрее, чем кажется. Сейчас, с подготовкой к холодам, которые оно принесёт, мы не можем позволить себе такую слабость, как излишние чувства.       Все эти слова, но скрывают они за собой одно.       Не привязывайся.       Оглядываясь на ждущего его у двери вместе с переговаривающимися Намджуном и Юнги омегу, он поджимает губы и кивает.       То, как главный альфа одобрительно обвивает его плечо, прежде чем повести их обоих к заждавшимся в дверях волками, почти искупляет засевшую под самыми рёбрами горечь свернувшегося под отягощённым сердцем внутреннего волка.