Феномен клана...

      Аккуратно срезанные хризантемы стояли в простенькой вазе с водой. Мелкие синие цветочки покоились рядом в высокой кружке. На куске чистой светлой ткани был несколько беспорядочно разложен новенький набор метательного оружия: сияющие на солнце гладкими гранями сюрикены, кунаи с ручками, обмотанными светло-синими (в цвет мелким цветочкам) лентами. Немного странная деревянная посудина, больше всего напоминающая небольшой бочонок овальной формы с низкими бортиками, валялась чуть поодаль в мягкой траве. Акане лежала на спине у корней раскидистого ясеня и предавалась унынию. Причиной было одно: икебана. Чертова икебана, с которой опять ничего толком не выходило. Все составные части будущей композиции были удачными, даже мать маленькой куноичи оценила ее выбор, вот только как сделать из разрозненных частей что-то единое, красивое и гармоничное, девочка себе не представляла.       «Кажется, даже во время девчачьих уроков в Академии у меня идей было больше, чем сейчас, — немного раздраженно и совершенно упаднически подумала она, жмурясь от солнечного лучика, пробившегося сквозь листья и ветви, — а ведь мне уже к вечеру надо бы закончить…» Тяжелый вздох.       — Акане! — услышала она, вздрогнув, и тут же расслабилась.       Это был всего лишь товарищ по команде, с которым они на протяжении последних полугода не раз бывали на миссиях, и пусть они всего лишь генины, но их команда делала свою работу хорошо, а уж вместе с сенсеем — и вовсе отлично. Они прекрасно сработались.       Девочка, не вставая и не поворачивая головы в сторону звука приближающихся шагов, махнула ему рукой, здороваясь и приглашая присоединиться к ней. Когда мальчик подошел и присел рядом, она, наконец, повернулась к нему и без особого энтузиазма сказала:       — Привет, Керо.       — Здорова! — он оглядел предметы, находящиеся рядом, перевел взгляд обратно на лицо подруги и озадаченно спросил. — Ты чего это такая тухлая? Случилось что?       — Да ничего, в общем-то… — протянула она, потягиваясь. — Вот только икебану составить не получается. Я в этом почти ничего не соображаю.       — Давай помогу! — воодушевленно произнес Керо, и Акане воспряла духом. — Я ж сотню раз помогал Яманака-сан в цветочном магазине, кое-чему научился, она мне многое объясняла о цветах, букетах и всех этих растительных заморочках.       — Я буду очень рада, — девочка села и в предвкушении потерла ладошки, — но у меня идея, наверное, немного странная, — ее ладони, прекращая движение, замерли в воздухе с растопыренными пальцами, а потом плюхнулись на ноги со звонким хлопком.       — Выкладывай, не тяни, — поторопил заинтригованный мальчик, снимая хитай: было жарковато, и лоб быстро потел.       — В композицию я хочу как-нибудь вставить эти кунаи и сюрикены, — она кивнула головой в сторону светлой ткани с разложенным на них оружием. — Вон то деревянное нечто, — она ткнула пальцем в подобие бочонка, — специальной перегородкой можно наглухо разделить на две части, и в одну налить воды, чтобы цветы не вяли, а другую оставить сухой для оружия. Ну, что думаешь? — девочка пытливо посмотрела на собеседника, беспорядочными движениями пальцев правой руки выражая легкое нетерпение.       — Крутая идея! — одобрил Керо, внимательно разглядывая цветы. — И цвета растений мне нравятся, особенно прикольный агератум.       — Агера… что? — не поняла Акане, уставившись туда же, куда и сокомандник.       — Я про эти мелкие синие цветы, — пояснил он немного удивленно. — Ты покупала цветы и даже не знаешь, как они называются?       — Я их не покупала, — Акане пожала плечами. — Они у нас в саду растут, там и срезала.       — А-а, — протянул он, сведя вместе кончики больших пальцев и слегка вертя кистями рук. — Белые — это хризантемы, если что.       — Как выглядят хризантемы, я знаю, если что, — передразнила она его тон, недовольно зыркнув.       — Понял-понял! — он примирительно поднял руки. — Ну, так начнем? Уже почти четыре часа, а мне надо домой к половине шестого.       — Начнем, — серьезно кивнула Акане. — Говори, что делать.       И работа закипела: размеренно, но энергично. Дети в два счета установили в деревянную емкость перегородку и налили в одну половину воды. Керо показывал нужную длину стебля, а Акане бережно подрезала, четко следуя инструкции. Когда все цветы были нужной длины и аккуратно разложены на еще одном куске ткани, который девочка притащила с собой, началось составление самой композиции. Первым, к ее удивлению, Керо сказал разложить оружие на сухой половине, что Учиха и сделала. Немного подправив положение пары кунаев и сюрикенов, мальчик довольно кивнул и переключил внимание на цветы. Максимально подробно объясняя, куда какой цветок нужно положить, он внимательно наблюдал за ловкими маленькими руками подруги, иногда бросая взгляды на ее радостно просветлевшее лицо. Когда все цветы: и крупные белые хризантемы с угловатыми остроконечными лепестками, чем-то напоминавшими сами кунаи, и нежные синие агератумы были на своих местах, и работа была окончена, Акане бросилась с объятиями к товарищу.       — Керо, это прям волшебство! — восхищенно восклицала она. — Круто вышло!       — Эм, идея твоя, причем очень оригинальная, я только помог с исполнением, — улыбнулся он немного смущенно, и щеки его покрыл легкий румянец.       — Все равно, я бы без тебя не справилась, — она благодарно сжала его руку, выпуская из объятий.       — Кстати, я так и не спросил. А кому ты это собралась дарить? — Керо ожидал услышать, что отцу, который тоже был шиноби, и день рождения которого, вроде, был в сентябре.       — Какаши, — улыбнулась девочка, а вот с лица мальчишки улыбку как ветром сдуло.       — Какаши? — он недовольно наморщил лоб. — Думаешь, он достоин таких подарков? Он же зазнайка, высокомерный и противный…       — Я тоже не подарок, — Акане пожала плечами, с какой-то легкой печалью глядя на свою странную икебану. — Да и он мой друг, хоть сейчас мы особенно не общаемся. Вряд ли ему кто-то подарит что-нибудь на День рождения, кроме меня и его команды… — девочка окончательно сникла, и, увидев это, Керо поспешил сменить тему.       — А он тебе на твой прошлый День рождения что-нибудь дарил? — спросил мальчик, надеясь услышать в ответ «нет» и все же доказать, какой этот Хатаке бяка, на которого ни цветы, ни оружие тратить не стоило.       — Да, тоже икебану, кстати, но без кунаев и сюрикенов, — вновь просветлело лицо Акане, которая о ехидной записке все же решила умолчать.       — Хм, — он на секунду задумался, — а сколько в ней цветов было, ты не помнишь? И из каких цветов была сделана?       Учиха подняла глаза к небу, стараясь представить тот самый прекрасный букет.       — Вроде, одиннадцать, — наконец, выдала она. — Белые и красные камелии, и всякие листочки-веточки, которых я не знаю. А почему ты спрашиваешь? — и подозрительно сощурила глаза.       — Я могу рассказать о языке цветов на примере его и твоего букета. Хочешь? — предложил Керо, надеясь окончательно избавить подругу от каких-то невеселых мыслей, возникших недавно в ее темноволосой голове.       — Хочу, — Акане заинтересованно закивала, даже сильнее, чем того требовалось.       — Начнем с числа. Одиннадцать означает крепкую дружбу, духовную близость и всякое подобное, — он неопределенно двинул рукой в воздухе. — Так, что там дальше… Белые и красные камелии? — Акане согласно угукнула, и мальчик продолжил. — Белые камелии — восхищение, что-то вроде «Ты восхитительна!» Красные — пламя, типа: «Ты — огонь!» — видя, как собеседница заворожена его рассказом, мальчик заулыбался во весь рот. — Про твой рассказать?       — Да, да, — немного задумчиво сказала она. — Знаешь, я никогда не смотрела на букеты вот так, ища какое-то значение. Красиво, и все, также я цветы и для своей икебаны подбирала, чтобы выглядело хорошо.       — Может, и Хатаке думал только о внешнем виде, — предположил Керо.       — Не, он точно знал значение, — уверенно сказала девочка. — Если он что-то делает, что-то изучает, то копает всегда максимально глубоко, — на секунду она ушла в свои мысли, но потом сразу же встрепенулась и произнесла. — А теперь давай про мою икебану!       — Так, — ненадолго он замолчал, вспоминая. — Тут у нас девять основных цветов — хризантем. Это уважение, привязанность, обычно тоже друзьям и братьям-сестрам дарят. И белая хризантема… Вроде, она означает честность и преданность. У агератума, кажется, значения как такового нет, но… Что же значит синий в букете?.. — он чуть нахмурил брови. — Подожди, сейчас, на языке прям вертится… Вспомнил! Верность, и еще иногда трактуют как тоску или надежду.       Акане заметно посерьезнела и упрямо сжала губы. «Ками, что я опять сказал не так?» — успел подумать Керо прежде, чем услышал, как она проговорила:       — Преданность, тоска и надежда?.. — она покрутила в пальцах нежный белый лепесток. — То, что надо. Спасибо, Керо.       Он облегченно выдохнул. К подруге возвращалось ее обычное приподнятое настроение, и это радовало.       — Я пойду и отнесу ему подарок сразу, — Акане встала, аккуратно поднимая цветочно-оружейную композицию, и положила на сухую часть заранее заготовленную записку. Ленты, которыми были перемотаны ручки кунаев, сверкнули своим нежно-синим цветом в солнечных лучах.       — Давай я провожу, у меня еще есть немного времени, — предложил мальчик, желая еще чуть-чуть побыть с ней.       — Хорошо, — Учиха улыбнулась. — Я бы предложила тебе потом ко мне зайти и попить чаю с вкусностями, но боюсь, что твоя тетя будет недовольна опозданием.       И они пошли к дому Хатаке, до которого, к их счастью (не зря Акане выбрала именно эту полянку с ясенем) идти было совсем немного.       Приблизившись к нужному низенькому забору, девочка максимально прислушалась к себе, пытаясь уловить чакру Какаши, и, кажется, это получилось. Она почувствовала его присутствие где-то в глубине дома и, не теряя ни секунды, перемахнула через забор, в два прыжка оказалась у входной двери, поставила нисколько не пострадавшую икебану на порог и еще быстрее ретировалась в ближайшие кусты, подавив свою чакру. Керо уже ждал ее там, такой же незаметный, какой сейчас была она. И Акане не прогадала: Какаши почувствовал кратковременное чужое присутствие на своей территории и вышел из дома, тут же наткнувшись на подарок.       Девочка заметила, как в выражении его глаз, в изгибах бровей сменили друг друга несколько эмоций: недоумение и удивление, затем — восхищение (композиция была красива, и с этим нельзя поспорить!), позже — легкая заинтересованность. Он увидел записку, вытянул ее из-под куная, развернул. Акане затаила дыхание, наблюдая. И обиженно сжала губы, когда Какаши одним движением сжал записку в кулаке и, кажется, выбросил ее (он держал бумажку в правой руке, а сам стоял левым боком к двум наблюдателям, поэтому трудно было хорошо рассмотреть). Но, когда он небрежно взял в руку все цветы и закинул их в кучку сухих сорняков неподалеку, сомнений не осталось: записка была выброшена так же, как и несчастные хризантемы с агератумами. Затем мальчик в маске методично, совершенно ровными, неспешными движениями собрал оружие и, оставив деревянную емкость около порога, ушел в дом, чуть позвякивая кунаями.       Керо вспыхнул. Уж чего-чего, а такого он не ожидал. Мальчишка встал в полный рост и, потирая кулаки, яростно произнес:       — Ну, я ему сейчас покажу, как подарками разбрасываться!       Но его остановила холодная рука подруги.       — Не надо, — сказала Акане, успокаивающе похлопав по плечу. — Это его подарок, и ему решать, что с ним делать, да и тебе стоит поторопиться домой.       Керо стоял столбом еще некоторое время, решая, пойти ему к наглому Хатаке и научить того ценить чужой труд и подарки в целом или послушаться миролюбивую Акане. Он выбрал второе, с сожалением замечая, что девочка, хоть и пыталась не показать вида, все же растроилась из-за такого отношения к ее икебане.       — Пойдем, — кивнул он скорее себе, чем ей, и, насупившись и ловя руку подруги в свою ладонь, зашагал к своему дому. — Нам тут по пути, пока как раз провожу хоть немного.       А сентябрьское солнце светило косо и издевательски ярко.       Какаши прошел на кухню и поставил на огонь чайник, замерев у окна. Он уже убрал в тумбу набор оружия, но в кулаке все еще сжимал смятую записку. Он хотел ее выбросить, хотел, ведь эта старая связь уже ничего не должна была значить, но что-то внутри отчаянно противилось выкинуть этот клочок голубой бумаги. Со вздохом он опустился на стул, разжал ладонь, расправил записку и во второй раз вгляделся в знакомый почерк, ставший чуть более аккуратным, чем раньше. «С Днем рождения, Какаши! Береги себя!» А внизу — скромная маленькая подпись: «Акане». Почему она все еще пытается наладить с ним контакт, хоть он и грубо оттолкнул ее? Почему дает понять, что он все еще что-то для нее значит? Хатаке не мог понять, как ни пытался. Он отдавал должное ее уму, но подобные выходки казались полнейшей глупостью, в них не было логики, в них не было смысла, и это не было похоже на Акане Учиха, имеющую такой же рациональный склад ума, как и он сам. «Творит странные вещи она, а чувствую себя дураком я», — недовольно проворчал он, пытаясь скрыть неуверенность в голосе от самого себя.       Он в очередной раз бросил взгляд на записку. «Береги себя!» — глупая просьба. Он, как шиноби, верный деревне, и так будет беречь себя (если это не противоречит интересам Конохи), чтобы приносить пользу, а если вдруг нужно будет отдать жизнь за Конохагакуре, он, опять же, это сделает, а потому такая просьба теряла всякий смысл.       Вода закипела, и Какаши заварил чай. Приятный аромат щекотал ноздри и позволял ненадолго забыть, что произошло в этом доме несколько месяцев назад. Мальчику иногда все еще казалось, что тот тошнотворный запах, отдающий железом, так и не выветрился, постоянно оставаясь здесь еле заметным духом и отравляя воздух. От этого воспоминания все холодело внутри, бросало в дрожь, и как бы он ни боролся с этими эмоциями, задавить их окончательно не мог, и от этого начинал сильнее злиться на себя и на отца.       Маска теперь не служила средством, помогающим от смущения. Она стала средством от того, чтобы видеть в своем отражении лицо Сакумо, особенно ранним утром и поздним вечером, когда в комнатах царил полумрак. Но даже глаза Какаши слишком напоминали глаза его отца: цвет, разрез, а иногда и выражение были практически идентичны. И Хатаке убрал из дома все зеркала кроме того, что висело в ванной. Он и раньше-то не сильно любил себя разглядывать (хотя сходство с отцом ему тогда нравилось), а теперь и вовсе возненавидел подобные занятия.       Свой день рождения для Какаши всегда был праздником с налетом грусти. Сакумо каждый раз искренне радовался этому дню, дарил подарки и бурно поздравлял, но сын читал в глазах отца, в его мимике, жестах и движениях затаенную печаль, и прекрасно знал ее причину: в день, когда маленький Хатаке родился, умерла его мать, и до конца Сакумо так и не оправился от этой потери. Они всегда на следующий день вместе ходили к ней на могилу, приносили цветы, иногда разговаривали с ней. Какаши обычно молчал, но отец мог долго рассказывать серой могильной плите о том, как живут они с сыном, что происходит в деревне и еще тысячу бессмысленных вещей. Раньше мальчик с уважением относился к такому своеобразному ритуалу отца, теперь же окрестил это бесполезной тратой времени и ни разу не пришел на могилу ни к отцу, ни к матери. Сакумо навсегда исчез, а маму он и вовсе не знал, ее словно никогда и не существовало, поэтому делать на кладбище было нечего.       Сегодня Какаши поздравила не только Акане. Его команда на сегодняшней тренировке тоже зачем-то дарила ему подарки. От Рин ему досталась набедренная сумка взамен той, что была повреждена на прошлой миссии, а Минато-сенсей подарил перчатки с металлическими щитками на тыле ладони, и если подарки этих двоих были полезными, то дар Обито Учиха был просто лишним грузом — коробка сладостей, которые Хатаке не любил и после тренировки как бы случайно оставил в магазине, когда заходил за продуктами. О том, что сладости ему ни на кой черт не сдались, Какаши прямо сказал Обито и так до конца и не понял, на что тот обиделся. Впрочем, на это было практически наплевать, так же, как и на осуждающие взгляды Минато-сенсея и Рин в этот момент.       Мальчик, вынырнув из воспоминаний о сегодняшнем дне, вновь взглянул на голубую бумажку. Икебана, которую подарила Акане вместе с набором метательного оружия, выглядела гармонично, изящно. Ему не верилось, что она делала это сама, хотя, с другой стороны, совместить в одной композиции красоту цветов и эстетику оружия… Подобное решение было очень похоже на ее манеру творчески решать поставленные задачи. Раз она смогла так улучшить свое мастерство в составлении букетов, то и о значении цветов наверняка читала. Какаши прикрыл глаза, воспроизводя в памяти образ икебаны. Белые цветы — хризантемы, девять штук. Синие мелкие цветы, названия которых не знал даже он. Что она этим хотела сказать? И Хатаке решил, что, пока есть время, стоит заглянуть в библиотеку. Мало ли какие знания могут пригодиться на миссиях, даже если это знания о флориографии. Он никак не хотел признаться себе, что его мучило любопытство, желание понять, почему Акане все это делает, и икебана давала надежду найти ответы на вопросы.       Какаши, закрыв дверь на ключ, направился в библиотеку. Там было полно книг, в том числе о цветах.

***

      Начало ноября выдалось холодным. Туманные утра, промозглый ветер по вечерам, рано наступающая ночь нагоняли тоску на жителей деревни ни чуть не хуже, чем все увеличивающиеся потери в войне. Уменьшилось разнообразие товаров в магазинах, ведь доставка чего-либо в деревню стала опасным делом, к которому привлекались для охраны шиноби, вот только людей всегда не хватало, сопровождающие группы были маленькими и зачастую состояли из чунина и тройки генинов. Никто не хотел рисковать жизнью ради какого-то жалкого разнообразия сладостей или редких тропических фруктов. Невоенная часть экономики деревни медленно, но верно двигалась к упадку. Многие надеялись, что война кончится через пару лет или раньше, и серьезного кризиса не наступит.       Под ногой хлюпнула жидкая грязь. Какаши поморщился, когда ногу обдало холодной густой жижей. Сегодня тренировка их команды проходила на не совсем привычном месте, до дома нужно было идти примерно в два раза дольше, чем обычно, и это только прибавляло усталости и так измотанному организму с изрядно израсходованной чакрой. Небо заволакивало сплошной светло-серой пеленой, едва ощущалась мелкая морось, висящая в воздухе, и безумно хотелось спать. Даже больше, чем есть. Мальчик зевнул. И тут вдруг он уловил слева от себя за деревьями и зарослями кустов странный звук, высокий, напоминающий то ли тихий писк, то ли стон, и был он до того жалобным, что даже у Хатаке, очень старательно отрицающего в себе все бесполезные эмоции, внутри что-то сжалось. Стараясь не думать о том, какими причинами он вообще руководствовался, Какаши протиснулся между двумя совершенно мокрыми кустами, прошел по еле заметной тропинке вглубь зарослей и то, что открылось взгляду, когда кончились кусты и деревья, его несколько удивило: посреди полянки, местами заросшей высокой травой, стоял маленький полуразвалившийся домик. В стенах его зияли несколько дырок, кое-как заделанных подручными материалами. А рядом с домиком, поскуливая и силясь подняться на три свои здоровые лапы, лежал щенок. Мальчик начал подходить ближе, и к нему повернули морду, покрытую короткой коричневой шерстью, более темной около пасти и на ушах. Маленький мопс, завидев приближение чужака, перестал скулить и настороженно уставился на незваного гостя.       Какаши уже было хотел поздороваться и предложить помощь (мопс очень уж напоминал нинкен своими осознанными действиями, да и Хатаке показалось, что среди недавно услышанного скулежа он смог разобрать сдавленное «Ксо!..»), но раскрыть рта ему не дали. Из кустов на всех парах выбежало еще несколько щенков, кто-то неуклюже перебирал лапами, кто-то ловко пронесся по поляне в несколько небольших прыжков, а результат у всех был один: эта странная стая встала впереди мопса, словно отгораживая его от человека, и зарычала, высоко, по-щенячьи. Это было бы даже довольно смешно, если б не упрямая решимость, сверкавшая в семи парах собачьих глаз, которые мальчик сейчас мог видеть.       — Отошел от него! — прорычал щенок с взъерошенным светло-коричневым мехом, не прекращая скалиться. — Что ты с ним сделал?!       — Я ничего с ним не делал, — упрямо, но без враждебности произнес Какаши, разглядывая эту разношерстную компанию.       Взъерошенный щенок снова зарычал, но неожиданно его прервал все еще лежащий в траве мопс:       — Тише, Уруши, — голос его был немножко ниже, чем ожидалось. — Он только что пришел.       — Зачем? — все еще агрессивно спросил Уруши. — Последнюю еду отбирать или что?!       — Не собирался я ничего отбирать, — раздраженно и даже немного обиженно ответил мальчик, плотнее запахивая плащ. — Услышал странный звук, пошел на него, а это он скулил.       На поляне воцарилась тишина. Щенки и человек беззвучно изучали друг друга, псы решали, можно верить ему или нет. Чувствуя себя не в своей тарелке от того, что к нему с таким беспочвенным подозрением относятся какие-то собаки, Какаши первым нарушил тишину.       — Ну, так что с ним? — он ткнул пальцем за спины ощетинившейся стаи, указывая на мопса.       — Кстати, да, Паккун, что с тобой? — обернулся назад серый щенок.       — Задняя лапа, — коротко выразился Паккун, все же умудрившийся занять чуть более удобную позу. — Расслабьтесь, не похоже, что он желает нам зла.       Стая, услышав слова вожака (а по производимому впечатлению этот маленький мопс, как ни странно, был именно лидером), притихла. Никто уже не собирался рычать, теперь уже с любопытством изучая стоящего перед ними человека и активно принюхиваясь к его запаху.       — Нужна помощь? — холодно спросил Какаши, все еще не отошедший от неприятных обвинений в том, что он собрался что-то отбирать у кучки мелких собак. — Позвать взрослых нинкен или людей, которые заботятся о вас?       — Некого звать, — грустно бросил фразу серый щенок.       Такого ответа Хатаке не ожидал. О будущих нинкен всегда хорошо заботились, насколько он знал. Один клан Инузука чего стоит. Там вообще шиноби живут со своим боевым партнером бок о бок всю жизнь. Поэтому, хоть и чувствовал себя немного глупо, все же решил переспросить:       — В смысле «некого звать»?       — В прямом, — снова подал голос Паккун, — взрослые нинкен погибли вместе с двумя их ниндзя, деревня как-то о нас забыла с этой резко начавшейся войной, и мы теперь сами по себе.       От этого «сами по себе» Какаши стало совсем не по себе. Да, он и сам остался один не так давно, но хотя бы деревня о нем не забывала: деньги на покупку всего необходимого выплачивались ему регулярно вплоть до окончания Академии, а, став генином, он уже сам мог себя обеспечивать, и необходимость в выплатах отпала. Мальчик даже успел скопить некоторое количество денег на случай непредвиденных нужд и все еще продолжал откладывать.       Хатаке еще раз пригляделся к щенкам и чуть по лбу себя не хлопнул. Как он мог не обратить внимания? Как мог не заметить, что щенки-то все худые, даже довольно крупный для своего возраста черный бульдожка выглядел отощавшим, грязная невычесанная шерсть у некоторых свисала клоками, а у двоих он даже разглядел расчесы. «Блохи или еще что подобное», — подумал Какаши, уже принимая определенное решение. Это будет выгодно им всем.       — Паккун, дашь осмотреть свою лапу? — он нерешительно сделал маленький щаг вперед, не желая напугать, и встретился взглядом с темными глазами мопса.       — Дам, — кивнул тот.       Щенки пропустили мальчика, и тот опустился на колени рядом с Паккуном. Левая задняя лапа его уже заметно отекла, и Хатаке даже не решился притронуться к ней. «Либо перелом, либо вывих, либо сильный ушиб», — подумал он.       — Тебе надо к ветеринару-ирьенину, — уверенно сказал Какаши. — Я тебя отнесу.       — Учти, платить нам нечем, — предупредил мопс, а стая встревоженно завозилась.       — Понимаю, — кивнул мальчик. — Я заплачу. И не беспокойтесь, — обратился он уже к остальным щенкам. — Как только ему будет оказана помощь, я приду за вами и отведу в свой дом.       — Это все, конечно, хорошо бы, — подозрительно прищурился Уруши, — но тебя родители из дома не выгонят с такой оравой собак?       — Некому выгонять, — невесело усмехнулся Какаши, осторожно поднимая на руки Паккуна, который сдавленно заскулил от движения. Мальчик не решился накладывать шину, не совсем представляя, как лучше зафиксировать собачью лапу, и боясь сделать хуже.       Щенки понимающе отвели взгляды. Этот мальчишка-генин, на повязке которого тускло поблескивал металлический протектор, тоже остался один. Может, он именно поэтому теперь решил помочь им.       — Смотри мне, если с Паккуном что случится, глотку перегрызем, — напоследок предупредил Уруши, чуть оскалившись.       — Я не причиню ему вреда, — спокойно пояснил Какаши и развернулся к дороге, бережно неся в руках маленького замерзшего щенка и плотнее запахнув плащ в желании укрыть того от прохладного ветра и сырости.       Домик скрылся за спиной, потом и заросли, в которых пряталось жалкое строение, остались далеко позади. Хатаке не решился бежать или прыгать с ветки на ветку, с крыши на крышу, не желая причинять лишние страдания дрожащему от холода и боли мопсу. Вспомнив о том, что раненого стоит отвлекать каким-нибудь разговором, чтобы состояние того не ухудшалось, он заговорил:       — Расскажи, как ты повредил лапу.       — Ничего необычного, — щенок под плащем сделал передними лапами какое-то движение. — Остальные ушли на охоту, но что ты поймаешь в пределах Конохи? Дичи мало, — он недовольно закряхтел. — Я пошел искать расставленные людьми силки. Нашел, там пара куропаток была, я их и стащил, но расставивший их меня заметил и пульнул в меня камнем, потом птиц отобрал.       Какаши нахмурился и, сам этого от себя не ожидая, легонько погладил спину Паккуна в успокаивающем жесте. Тот подался навстречу ласковой руке, но тут же замер, почувствовав в лапе усилившуюся боль, и едва слышно заскулил.       — Постарайся не шевелиться, — посоветовал мальчик и тут же добавил, чувствуя облегчение, — уже почти пришли.       Они зашли в теплое помещение, которое оказалось домом одного из членов клана Инузука и по совместительству ветлечебницей.       — Здравствуй. Что стряслось? — с этими словами их встретила немолодая улыбчивая женщина в светлом форменном халате ирьенина.       — Нобу-сан, — Какаши почтительно склонил голову, но сгибать тело не решился, чтобы лишний раз не потревожить щенка, который, отогревшись, уже умудрился-таки высунуть голову наружу между полами плаща. — У него повреждена левая задняя лапа. Вероятно, еще есть блохи.       — Пойдем, — тут же кивнула Инузука, проходя в другую комнату, и мальчик с щенком на руках последовал за ней и положил свою недовольно закряхтевшую ношу на указанную женщиной кушетку.       Нобу-сан вколола Паккуну средство для местной анестезии, и мопс, сначала заметно напрягшийся, облегченно выдохнул: боль в лапе уходила. Тем временем рука ветврачеи, приложенная к поврежденной лапе, засветилась зеленым. В первые пять минут никаких изменений видно не было, но, когда стрелка на настенных часах начала отсчитывать шестую минуту, Какаши заметил, как отек постепенно стал сходить на нет. Паккун же расслабленно прикрыл глаза, наслаждаясь отсутствием ощущения боли. Через четверть часа манипуляций с ирьениндзюцу женщина, наконец, закончила и перевела дух. Посидела немного, потирая руки. Мальчик с удивлением заметил, что щенок уснул, убаюканный теплом помещения и ласковыми руками Нобу-сан.       — Так, Какаши-кун, — тихо произнесла она, не желая тревожить уставшее животное, — у этого мопсика был перелом без смещения. Кость я срастила, отек убрала, но скажи ему, чтобы в ближайшие две недели нагрузку на лапу не давал, пусть на трех ходит и больше отдыхает, — Инузука еще раз глянула на спящего Паккуна с искренним сочувствием. — Блох я заметила. Купишь шампунь от паразитов и вымоешь им щенка. В остальном, кроме недостатка веса, проблем нет.       — Можно вопрос? — почему-то Хатаке чувствовал себя немного неуверенно перед этой женщиной, так мягко и по-доброму смотревшей на него.       — Нужно, — улыбнулась она и выжидающе замолчала.       — Чем и как лучше кормить?       — Я тебе сейчас подробно напишу, — Нобу-сан бесшумно встала, присела за стол и начала что-то быстро писать, после чего отдала листок.       — И еще, — сказал он, принимая инструкции. — Можно я сегодня еще других щенков приведу? Ничего серьезного я у них не увидел, но осмотр ветврача, наверное, нужен.       — Да, конечно, — немного растерянно ответила женщина, успевшая задуматься о чем-то другом. — Сколько их?       — Семь, — просто сказал Какаши, а Нобу-сан удивленно вскинула брови, но комментировать не стала.       Осторожно взяв на руки спящего Паккуна и спрятав его под полами теплого плаща, Какаши попрощался и вышел на улицу, направляясь к своему дому.       Дома Какаши, положив мопса на толстое шерстяное одеяло, сложенное в несколько раз, наскоро приготовил еды для собак, оставил на тумбе отданный Нобу-сан шампунь, поставил недалеко от Паккуна миски с пищей и водой и на высокой скорости понесся к маленькому разваливающемуся домику, в котором ютились осиротевшие будущие нинкен.       После визита к ветеринару вечер прошел за готовкой (пришлось еще и в магазин бежать, чтобы накормить такую ораву и купить кучу мисок для воды и еды), купанием блохастых щенков, смазыванием целебной мазью расчесов, ссадин, царапин и сооружением какого-нибудь спального места для них всех. Пара старых ненужных одеял для такой цели вполне сгодилась, и сегодня Какаши впервые за несколько месяцев ночевал не один. Недалеко от кровати, удобно устроившись на мягкой большой подстилке, посапывали восемь разномастных щенков. А на утро Хатаке и вовсе проснулся в очень тесном соседстве с этой своеобразной компанией: пять из восьми, включая Паккуна, разместились на постели рядом с Какаши и непосредственно на нем. Мальчик подумал о том, что они начинают наглеть, еще о том, что, наверное, ночью некоторые щенки замерзли и перебрались к источнику тепла, и что ему так лежать довольно тесно, но поворчать не получалось даже про себя. Губы сами собой расползались в глупой улыбке, в окружении пушистых спин, животов, лап и морд было тепло и спокойно, и он еще долго, непривычно долго лежал, не желая вставать и прерывать это чудесное ощущение, подозрительно похожее на счастье.