Canticum maris

      Ноги едва отрывались от земли, загребая пыль носами казенных ботинок. Стид пошатываясь брел вверх, двигаясь скорее по инерции, чем по желанию. Мышечная память сама вела его к отчему дому, от которого остались только горькие руины, как и от души мужчины. Ему искренне хотелось верить, что все, что творится в Бриджтауне – одно сплошное наебалово, но слишком уж искренними были реакции людей на его заявление о том, что он — Стид Боннет. Эдвард говорил, что если тебе кажется, что ото всех воняет дерьмом, то скорее всего это ты обосрался. В данном случае, только сам Стид помнил клятву у маяка, помнил тоскливые дни брака, разбавляемые играми с детьми. Помнил и самих детей: Альму, с золотистыми, как у него самого, локонами и мамиными глазами, Льюиса, с интересом листающего книги с картинками, поскольку он был еще мал для письма и чтения. «— Нана видела, как юный господин вылез через лаз в заборе, но не остановила его. Видимо, она думала, что так мастер будет свободнее и счастливее, чем под крышей родного дома, — Клариса опустила голову и по ее щеке скатилась одинокая слезинка. — Бабушка рассказала мне об этом уже тогда, когда Эдуард умер от сердечного приступа. Она так и не смогла простить себя. Винила себя в смерти младшего Боннета.»       Для всех горожан, он — могильная плита на фамильном кладбище, к которой сторож нехотя подвел странного господина. «Стид Боннет. 1688-1709»       В первый и последний раз чета Боннетов собралась вместе, но некому было ухаживать за могилами, и гранит постепенно зарастал травой, мхом и полевыми цветами.              Подрагивающей рукой Стид положил на основание ангела, что охранял его мать, окаменевший апельсин. Слезы никак не хотели останавливаться, катясь по щекам и закрывая обзор. Ни когда он покинул прицерковную территорию, ни когда вышел из притихшего, сонного города, ни когда побрел на холм в кромешной темноте, поскольку даже луну скрыли тяжелые тучи.       Дома у него не было. Никто больше его не ждал. И не понятно было, что же все-таки произошло. Хотя, впервые за все время, Стид находил закономерности в том, что он никогда не помнил юные годы. В своих воспоминаниях о свадьбе и браке он всегда представлялся себе таким, каким был сейчас.       Возможно, его не убили, а украли и колдовством поменяли память? Эдвард говорил, что встречал самых настоящих ведьм и даже колдуний вуду, которым раз плюнуть было подчинить себе человека и даже воскресить мертвеца.       Но в таком случае, откуда у него были деньги и корабль? Он ни в чем не нуждался и тратился на такие вещи, на которые у обычного человека не хватит накопить и за всю жизнь. Трюмы были полны провизии, свечи в тяжелых люстрах ни разу не подожгли персидские ковры и книги, а вода в бочках всегда была свежей…       Ни на одном корабле такого не было. Но Месть будто бы отрицала сами законы мореплавания.       Стид хотел бы отмотать время назад, оказаться в светлой капитанской каюте, где осталось столько ненужных, но дорогих сердце безделушек. Где на софе, обложившись подушками думками, сидел Эд, покуривая трубку и рассказывая самые интересные моряцкие байки. Чтобы Эд снова учил его фехтованию, с интересом пытался отличить сатин от органзы, чтобы пил свой омерзительно сладкий чай и улыбался бы ему.       А будет ли он улыбаться после того, что Стид сделал?       Выть хотелось от боли за собственную тупость. На кой хрен он вообще ушел? Что хотел доказать? Кому? Да если б даже не случилось с ним этой чертовщины, то с чего он решил, что Мэри была бы рада возвращению своего непутёвого мужа? Этот Даг явно делал Мэри куда счастливее, чем все деньги и статус Боннетов.       Он все разрушил. Снова…       Казалось, Стид мог в красках представить, как Эдвард сидит на причале, пока солнце неумолимо поднимается из-за тонкой линии горизонта. Его волосы гладит нежный бриз, легкая прохлада обдает кожу, а с моря несет соленой свежестью. Он запрокидывает голову, вглядываясь в тонкое кружево облаков и ожидание с предвкушением в его душе медленно, но верно сменяются разочарованием и горечью.       Может… Может то чувство, что сияло в глазах Тича во время последнего разговора на берегу — это была любовь… Мэри смотрела на Дага ровно так же, как Эд смотрел на него…       А он, Стид Боннет, после первого и единственного значимого поцелуя в своей никчемной жизни, обещал величайшему пирату семи морей сбежать с ним и а сбежал от него. Какой же он болван!       Если бы так поступили с ним, он бы прорыдал на том пирсе целую вечность, однако Эдвард никогда не славился ни кротким нравом, ни человеколюбием. И что бы сделал гроза всего Карибского Моря если бы понял, что жалкий аристократишка, похожий на торт его бросил…       Дева Мария! А ведь Эдвард действительно мог подумать, что Стид его бросил. Поигрался и бросил, как наскучившую игрушку!       Мужчина зарылся пальцами в растрёпанные светлые волосы. Мысли в голове, до этого мечущиеся словно мальки в пруду, вдруг выстроились в четкую картину действий. Сегодня он переночует на руинах собственного дома, а завтра сделает все, чтобы вернуться на Месть, где бы она ни была. Если Эд его прогонит — так тому и быть. Убьет? Пусть... Он это заслужил.       Погруженный в раздумья, Стид не заметил, что протиснувшись сквозь сломанный забор, все его тело вспыхнуло синим светом.

***

      Почему люди не могут просто пойти нахуй, когда Черная Борода их об этом просит? Или почему Иззи решил, что вламываться к своему пьяному как черт боссу — это охуенный план? Помнится, именно его грязный рот разбудил чудовище, которому Хэндс похоже был не рад.       Какой непостоянный.       Эд брезгливо поддел носком ботинка тело старпома, безвольно распластавшегося на полу. Кракен в душе требовал спустить с ублюдка шкуру, высушить ее, натереть солью и сделать обивку для табурета. Черная Борода пожал бы плечами и попросил бы парней вышвырнуть этот кусок мяса на палубу, чтобы тот поскорее очухался на морском воздухе. А вот Эдвард только и мог, что сжимать в руках подол красного халата, в котором его и застал Хэндс.       Старпом вошел без стука, возжелав поздравить капитана с закончившейся рефлексией. Иззи показалось, что вместе с командой, его капитан выбросил из головы и ненужные мысли касательно Боннета и всего прочего. И это был хороший повод, чтобы распить бутылочку чуть менее дрянного пойла, чем то, чем заливалась остальная команда. Это был хороший повод, чтобы постараться вернуть все в привычное русло.       Свою ошибку Хэндс понял ровно в тот момент, как переступил порог и поднял глаза на капитана. Не то что бы Иззи был хорош в чтении человеческих эмоций, но в данном случае все было, как говорится, на лице написано. В полутьме каюты красный халат казался кровавым пятном. Горестный излом бровей, слезы на щеках и нервные движения принадлежали Эдварду, но стоило только Тичу заметить гостя, как лицо его приобрело совсем другое выражение. Хищное, злое, почти дикое. Даже улыбка напоминала разрез пасти морского чудища. Кракен был способен напугать даже бывалого моряка. Округлив глаза, Иззи попятился назад и тихо пискнул за мгновение до того, как тяжелое пресс-папье его вырубило.       Эдвард Тич склонился над старпомом, размышляя, чего ему хочется больше – крови или выпивки. Вопрос был риторический, поскольку луна давно уже глядела в окошко каюты, а значит им владело настроение «пить и плакать». Убить сраную крысу, которой он еще не успел припомнить встречу с англичанами, можно будет и завтра.       Да и зачем обращать внимание на всякий мусор, когда в ткань халата намертво въелось лавандовое масло и пряная отдушка?

***

      Молодой человек залетел в комнату, чувствуя подступающую к глотке тошноту. Сегодня, в день его рождения отец сделал сыну лучший подарок, о котором только можно мечтать. Естественно мнение сына он не учитывал, как не учитывал ничего, что выбивалось из его привычной картины мира. Чему нельзя научить, то можно вбить в саму плоть розгами. «— Тебе сегодня исполнилось двадцать один, сын, — лицо Эдуарда Боннета имело неприятную особенность выглядеть так, будто его хозяин учуял под ногами кучу дерьма. Хотя, Стид был уверен, что это выражение лица отец приберегал специально для своего отпрыска. — Тебе пора, наконец, заняться делами поместья, от которых ты так упорно отлыниваешь. К тому же, священник сказал, что завтра у него будет свободный день. Мы организуем венчание на берегу. Ты, вроде, любишь море.»        Стид уперся ладонями в холодную гладь зеркала, с отвращением рассматривая свое отражение. На него, из холодной глубины, смотрел зарёванный парень, у которого покраснел нос, сбились некогда идеально уложенные кудри, а на бледной коже проступил нездоровый румянец. Жалкое зрелище. Забавно, что отец искренне верил, будто Стиду свойственно кокетство и нарциссизм – недаром же он так придирчив к своей внешности. Ох если бы Эдуард только мог догадаться что сильнее собственного отца младший Боннет ненавидел только самого себя. Себя, жалкого, воспитанного нежной матерью и приключенческими рассказами, обожающего цветы, прогулки и не способного на охоте застрелить даже зайца. Себя, не способного дать сдачи школьной шпане, превратившейся в самую омерзительную прослойку высшего общества, от которой Стида воротило так же, как и от нравоучительных речей папеньки. Ненавидел себя за то, что при сообщении о предстоящем браке с несчастной наследницей Алламби, он просто покорно склонил голову, поинтересовавшись лишь: «— Но, я думал, что жениться нужно по любви? — Любовь для простолюдинов. У Мэри есть земля.»       Он плакал в тишине комнаты, но в итоге всегда лишь склонял голову перед отцовским авторитетом, неспособный отстоять свои интересы. Первую половину жизни его наказывали за непослушание, вбивая идею о том, что слово старших – закон, вторую половину – за то, что был слишком мягок, нерешителен и трусоват.       Перед глазами молодого аристократа стояла их первая встреча с Мэри и скоропалительная помолвка. Милейшая девушка выглядела столь же несчастной, как и ее будущий супруг. У них не было ни общих интересов, ни страсти, ни симпатии. Ничего, кроме маниакального желания родителей приумножить и без того выдающееся богатство. Стид закрывал глаза, и мог без проблем представить тихую столовую, погруженную в полумрак, длинный стол, который бы держал их с Мэри так далеко друг от друга, как только возможно, бокал вина и отвращение в глазах супруги. Это был бы ад на двоих, разве что ни огня, ни чертей с вилами вокруг не наблюдалось. Только лишь прелестные родственники и знакомые, перед которыми нужно было бы держать лицо.       Это не жизнь…       Решение к юному Боннету пришло само. Собирая в сумку деньги, драгоценности, пару книг и старый серебряный кулон матери, на котором был оттиск герба ее семьи, он будто чувствовал запах моря. Эдуард постоянно упрекал сына за то, что тот бежит от неприятностей, так что не стоило его разочаровывать.       Забавно, что матушка всегда видела в Стиде нечто больше, чем холеный плаксивый неженка. Она видела его храбрость и, чего греха таить, импульсивность. Да, частенько она предупреждала, что искренние порывы могут привести к катастрофе, вот только вся жизнь юного Боннета - это катастрофа. Чего ему бояться? Это будет последний побег. Пока ему, как птице, не обрезали крылья окончательно.       От Наны и старика Роуча Стид слышал, что порой, мальчишки убегали в море, спрятавшись на судне, и уже потом им удавалось договориться на место юнги или их высаживали в другом порту. В любом случае молодой аристократ мечтал оказаться где угодно, но подальше от Бриджтауна. А значит, нужно было бежать, бежать не медля.

***

      Эдварду снился тот самый сон, от которого не хочется просыпаться, а утро приносит только горечь и боль утраты. Грезы были наполнены теплом, запахом лаванды, апельсинов и мертвечины.       Мертвечины?       Мужчина открыл глаза, чувствуя, что алкоголь еще не отпустил его разум из своих лап. Он лежал на полу в тайной гардеробной Стида, схватив в охапку вещи бывшего капитана Мести. Как он тут оказался – вопрос был интересным, но еще интереснее было то, откуда взялся сизый туман, струящийся по полу из щелей между досок.       Это было похоже на трюк с наебаловом, разве что ни разу Черной Бороде не доводилось чувствовать такого омерзительного запаха. Сладкий. Плотный, душный запах разложения, словно все вокруг было завалено вспухшими трупами, в чьей гниющей плоти копошились личинки мух, пожирая ткани и органы.       Даже трюмы после долгого плавания воняли не так сильно.       Пошатываясь, Тич поднялся на ноги и, зажимая нос одним из шарфов Стида, двинулся в сторону палубы. Ноги хоть и слушались хозяина с трудом, а остатки рома так и просились наружу, Эдварду удалось подняться наверх. Хотя, ночной воздух не принес облегчения. Он тут же кинулся к борту, выблевывая из себя желчь и остатки разложения этилового спирта. Эд ожидал чего угодно, но не того, что на воздухе запах гнили станет еще сильнее, еще удушающее. — Я что, блядь, все еще сплю? — мужчина с недоумением наблюдал, как вода под судном начала светится тусклым синеватым светом и бурлила так, будто под Местью развели огонь.

***

      Молодой аристократ сидел, забившись в щель между бочками и лестницей ведущей на ют. Сердце его колотилось где-то в глотке, а все тело покрылось холодным потом. Дрожащие руки комкали рукава выходного белого жюстокора, пока на палубе бушевала разнузданная пьянка.       Корабль, стоящий в порту, еще час назад казался Боннету настоящим чудом: алый парус был собран, бархоут был очищен от ракушек и водорослей, гальюнная фигура, в виде прекрасной девушки, тянула руки к небу. Судьба будто сама толкала молодого человека к трапу, который совершенно забыл о том, что прекрасные песни сирен тащат моряков на скалы.       На самом деле, Стид и сам не понимал, как ему удалось незамеченным проскользнуть на борт: сыграли ли тут вечерние сумерки или же состояние команды — но так или иначе отпрыск Боннетов попал на корабль, а вот сойти с него уже не смог.       Пьянка гудела словно улей разозленных ос: матросы орали песни, хлестали ром, били друг другу морды. Слишком поздно до Стида дошло, что ни на военном, ни на торговом судне не может быть столь большого количества разномастного вооруженного до зубов сброда.       Конечно… Разве мог он со своей патологической невезучестью попасть не на пиратский корабль?       Один шальной выстрел чуть не стоил аристократу жизни, поскольку пуля врезалась в деревянную обшивку всего в десяти сантиметрах от его головы. Но, несмотря на страх, внимание Стида оказалось приковано к капитану корабля, который с хохотом вывалился из каюты на палубу, в пол уха слушая бубнеж парня, отличавшегося крайне кислым выражением лица и чересчур скрипучим голосом. Длинные, черные как смоль волосы мужчины были собраны в небрежный хвост, окладистая борода доставала почти до ключиц, а весь его вид излучал уверенность, азарт и сумасбродство. Матросня благоговейно расступалась перед своим предводителем, пока тот не занял свое почетное место на огромном сундуке. — Эдвард, — громкий голос заставил Стида вздрогнуть и устремить свой взор на одного из пиратов, который тащил за собой сухонькую старушку. — Я ее нашел! — Блядь, Джек, я тебе, сучьему потроху, велел пригласить ее на корабль. Ты не можешь отличить слова пригласить и притащить? — капитан корабля по имени Эдвард подскочил на ноги. — Это точно ведьма? —Люди крайне честны, когда ты тычешь им пистолетом в лицо, — хохотнул Джек, — А староста города так и вовсе чуть не обделался. Клялся и божился, что эта старуха и есть Урсула Шиптон, бессмертная ведьма, что знает все обо всех и которую не берет ни костер, ни пули. Хер проссышь про пули, но эта бабка мне руку прокусила нахуй. Она дьявол, зуб даю! — Да ну? Сейчас и проверим, — на губах у мужчины появилась неприятная ухмылка, — Эй, ведьма, ты знаешь кто я? Я… — Не трудись представляться, Эдвард Тич, сын Ребеки Свон и Уилла Тича, — от ее хриплого голоса мурашки пошли по коже у всей команды. — Говори, зачем видеть хотел? Будущее знать хочешь? — Кто ж не хочет, — Эдвард склонил голову на бок. — Да еще говорят, что ты благословить можешь, на плавание дальнее и жизнь безбедную да счастливую. — Что тебе жизнь? Ты три месяца как капитан, а уже кровавый след тащится за твоим судном. Хотя, будь спокоен… Плавать поморю ты будешь ни год и ни два, а имя твое греметь будет над всей Вест-Индией, — ведьма потерла сухонькие ручки, глядя в глаза возвышающемуся над ней пирату. — А что до благословения… Так оно тебе, как мертвецу припарка. Не у меня ты благословения просить должен. Не передо мной ты рухнешь в слезах на колени, прося прощение. Счастья своего ты не заметишь, даже если оно у тебя под носом окажется. И глупость твоя, да нрав несдержанный тебе боком выйдут. — За языком следи, карга! — Черная Борода вынул пистолет и покачал дулом из стороны в сторону. Алкоголь напрочь убивал в нем чувство самосохранения, хотя многие суеверные бандиты роптали под взглядом старой женщины. — Коль ты так хорошо будущее читаешь, значит знаешь, что за такие слова я тебе мозги нахуй выбью и за борт выкину. — Не пугай меня смертью. Я предостеречь тебя хочу, — Урсула пальцем отвела в сторону оружие Бороды. — С каждым убиенным ты будешь терять часть своей души, покуда Кракен не разорвет тебя на части. — Ну что ж, — Эдвард приложился к бутылке с ромом и в три глотка осушил остатки, — я прислушаюсь к твоим словам, ведьма. От моей руки никто более не умрет. Однако… Моя команда бывает довольно кровожадной, а ты была слишком неучтивой. Иззи… — Понял, — старпом достал из кобуры пистоль. — Не надо!       Все обернулись, а Стид судорожно прижал ладонь ко рту, хоть и понимал, что уже поздно.