Край ночи

Вся жизнь — бесконечная череда страданий. Каждый час, каждую минуту он лишь и делал, что сожалел о своей жизни. Такой никчемной и бессмысленной. Не значащей ничего ни для братьев, ни для старейшин, ни для общества. Как же до такого дошло?...  Воспоминания окутаны плотным туманом, но что-то все же помнится отчетливо. Часы, громко ведущие обратный отсчет. Сбитое, тяжелое дыхание, мешающееся с всхлипами. Где-то вдалеке, в глубинах сознания, жуткая ломаная мелодия. И ненависть. Такая острая, ядовитая, выжигающая все вокруг. Обычного человека она уже разорвала бы изнутри.  Предательство. Худшее, что может произойти с человеком. Ещё хуже, если тебя предали собственные родственники. Дом Паксли на протяжении сотен лет был самым великим и прославленным магическим домом. Известный за свою близость к силе Света, за бесконечную преданность Монии и королеве. Этот благородный образ рухнул в одночасье. Сколько бы времени Эймон не тратил на изучение истории семьи, он находил больше причин для ненависти, чем оправданий. Жалкие, глупые маги в погони за властью и силой предавали своих близких, отбирали жизни невинных, с радостью открывали сердца демонам. И никого из них так и не постигла кара. Даже фамильные свитки, что передавались из поколения в поколение, хранили не чистую, светлую магию, а самые безжалостные и подлые заклинания.  Он не мог больше смотреть в глаза своему отцу. Пришлось сослаться на плохое самочувствие, чтобы сбежать с ужина и впасть в самую настоящую истерику. Пока младшие братья наслаждались беззаботным детством, Эймон все время посвящал учёбе и официальным обязанностям. Смирился с тем, что навсегда будет заперт в клетке своего рабочего кабинета. Подавил собственную волю в угоду старейшинам. Но ради чего?! Чтобы в оконцовке лгать всем, выдавая чужую жестокость за собственную справедливость?!   В полном отчаянии Эймон скулит, медленно сползая по стене. Он на секунду возвращается в сознание и смотрит на свои изрезанные осколками зеркала руки. Тонкими алыми струйками кровь стекает по коже, капает на пол, оставляет следы везде, где только можно. Боль — последнее, что он чувствует, прежде чем упасть в обморок.  Обида на родителей за предательство оказалось настолько сильной, что даже когда пришло известие о их смерти по пути в Альтаир, будущий герцог совсем не расстроился. В конце концов, он их и не знал, как родителей. Наставники, воспитатели, учителя — кто угодно, только не отец и мать. Единственное, что он уважал в них — способность отстаивать своё мнение и превосходно держать свой статус.  Эймон был менее успешен в этом. Всю жизнь он готовился стать достойной заменой своему отцу, благородным герцогом Паксли. Но, как оказалось, он даже на это неспособен. Старейшины, что до этого не смели и взглянуть на него без должного уважения, почему-то начали осуждать каждый его шаг. Младшие, что раньше безукоризненно выполняли каждую просьбу и без проблем слушались своего уважаемого брата, перестали видеть в нем авторитет. Надежды, с таким трепетом возложенные на него, вдруг рассыпались в пыль. Внешне он был по-прежнему спокоен и хладнокровен ко всему происходящему. Но с каждым днем его моральное состояние становилось все хуже и хуже, боль порой была настолько сильной, что он едва сдерживал крик.  Нет, вовсе не было никаких переломных моментов, ничего не разделяло жизнь на до и после, ничего не ломало так резко и неожиданно. Просто его психика с самого начала катилась по наклонной, медленно, но верно ведя к сумасшествию. И сейчас, кажется, конечный пункт. Образ разрушался быстро и необратимо, лгать было уже некому. Тошнило от сковывающих, словно цепи, правил. Тошнило от осуждений общества, приправленных лицемерием. Тошнило от собственного отражения, такого незнакомого и потерянного. Холодная луна, что всегда с особым пониманием разделяла его страдания, в тот вечер смотрела с осуждением.  Госсен так забавно побледнел, когда случайно вошел в комнату. Тут же вжался в стену и закрыл руками рот. На крик даже не было сил, настолько он был шокирован, увидев полумертвое тело брата, лежащее в луже собственной крови. При виде до смерти перепуганного Госсена, старший лишь горько усмехнулся, словно был огорчен, что его попытка оказалось неудачной. Эймон никогда намеренно не стал бы делать такого, ведь на нем лежало так много забот, что бросить их все и сбежать в мир иной он себе бы просто не позволил. Каждый раз, когда он причинял себе боль, это происходило совершенно бессознательно и порой незаметно даже для него самого, что уж говорить про остальных. Но то время, когда он упорно умолял себя прекратить все это делать, давно прошло и теперь оставалось лишь благодарить официальный дресс код за возможность скрывать раны под длинными перчатками. Спустя ещё немного времени он признал, что все это не влияние кармы, Бездны, или ещё чего-то прочего, а его личные травмы.  В ту ночь он открыл много нового не только младшему брату, но и самому себе. Наверное, это и помогло им так сильно сблизиться. Никто, кроме Госсена, не видел другую сторону Эймона. Израненную, изломанную, изуродованную бесконечной чередой страданий и боли, разъедающей даже кости. Только он замечал, каким же безжизненным и потухшим был его взгляд. Внешние хладнокровие и строгость были просто необходимостью, частью созданного родителями образа. Госсен понял это и перестал раздраженно закатывать глаза, когда брат читал ему нотации. После смерти отца и матери их отношения несколько охладели, каждый переживал утрату по-своему и в одиночку. В какой-то мере, они даже стали друг другу врагами. Но уязвимость и крайняя слабость, что осмелился продемонстрировать герцог, заставило Госсена полностью переосмыслить их отношения, вернуть в них былые чувства и, наконец, признаться самому себе в том, что все это время они были ближе друг к другу, чем остальные братья.  Облегчение, что тогда почувствовал Эймон, не сравнимо ни с чем. Госсен любит его и это главное, остальное же пустая суета. Со временем, приступы невыносимой ненависти к себе сошли на нет. Стабилизирующееся состояние также отразилось в политике: нынешняя уверенность и твердость намерений герцога не могли не внушать уважения. Старейшины наконец признали, что старший сын дома Паксли и правда крайне талантливый маг, превосходный стратег, заботливый старший брат и, конечно, достойный наследник. Даже за то, что он прикрывает своего проказника-брата, ему уже никто ничего не предъявлял. Жизнь, казалось, начала налаживаться. Боль, что разрывала на части, собственные крики, что отдавались эхом в сознании, ощущение свежей, горячей крови, стекающей по запястья — кошмарный сон остался позади. Увы, надолго остаться в заблуждении не вышло.  Однажды все это вспыхнуло с новой силой. Нить судьбы закончила тысячный виток у его шеи и уже тянулась к беспристрастной, мертвой луне, чтобы сделать последний виток и избавить бренное тело от страданий. Госсен. Тот, кого он любил. Тот, кто любил его. Однажды вдруг робко рассказал о метке. Чёртовой метке, что вновь сломала Эймону жизнь. Та, ехидно улыбаясь, поджигала все хорошие воспоминания и победно разбрасывалась пеплом, особенно плотным слоем покрывая любовь. Долгий путь к принятию себя был беспощадно стерт, а сил прокладывать новый не было.  Госсен вдруг забыл обо всех данных им обещаниях и стал проявлять открытую враждебность, так и не попытавшись узнать, почему вдруг брат запер его в темнице. Эймон снова стал для него не примером для подражания, а злейшим врагом. Он даже не понимал, как сильно ранили тогда слова, сказанные в порыве эмоций. "Я ненавижу тебя!" — злобно прошипел однажды Госсен, вонзив очередной кинжал в и без того израненное сердце. А после сбежал, решив, что близких в доме Паксли у него больше не осталось. Эймон не знал ни как помочь ему, ни как наладить отношения, ни даже где он. Со слезами и ненавистью, пришлось похоронить Госсена ещё до того, как он умер. Как ночь, вновь медленно поглощало Эймона одиночество. Настоящее, без всяких иллюзий. То, следующая ступень которого отчаянье и полностью осознанное самоубийство.  Чернели занавески на окнах, алели свежие порезы, белела от кровопотери кожа. Медленно ускользает сознание. Тысячи мыслей, и все вновь горят, искрами сжигают измученный разум. Время раны залечит. Но не раны ведь более — изуродованные шрамы, что до конца жизни останутся на коже, каждый раз навевая болезненные воспоминания.  Видеть собственную семью стало невыносимо. Себя в том числе. Эймон бежал от своих проблем, полностью отдавшись чёртовой работе. Искал спасенье в повседневности дел. На поле боя он превращался в настоящего монстра. Таким, каким его и хотели видеть родители. Безжалостного, жестокого, кровожадного. Только на поле боя, среди опасности и смерти, он мог забыть о своей тяжёлой судьбе. После всех убийств, совершенных им, стучаться в двери Рая было бесполезно. Получается, даже смерть не стала бы для него облегчением… Забавно.  Путь к арене смерти освещали мертвые звезды. Бледны и безжизненны, как кости. Под ногами кровавое море. В голове огромная пропасть, куда стекали все мысли. Впереди не ждет ничего. Его не волновали ни победы, ни поражения. Давно потерял всякий ориентир. Надежда спасти брата угасала. Тот окончательно возненавидел его. Ради чего теперь жить? И было ли все это… жизнью, а не выживанием?  Ветер разносил манящий и в то же время отталкивающий запах крови. Все вокруг словно скорбило по погибшим в неравном и ужасно бесчестном бою. Странное чувство разлилось по телу и заставило мышцы подрагивать от напряжения. В почерневшей от крови траве, вперемешку с изломанными костями, попадались куски человеческого мяса. Вскоре нашлась и та, кому они когда-то принадлежали. Юная девушка, что совсем недавно заливисто смеялась и пела песни своему возлюбленному, мертвой покоилась на холодной траве. На её теле следы когтей, клыков и клинков. Правое ребро прорывалось сквозь плоть, будто кто-то специально хотел вырвать его снаружи. Грудь растерзана, осколки костей мешались с разорванными органами. Сердца в грудной клетке не было. Та тварь, что сделала это, должно быть, с большим удовольствием пожирала его. Один глаз бедняжки был вырван, от него до сих пор тянулись тонкие ниточки, нервы и мышцы. Во втором — застывший ужас. Размазанные по лицу слезы отчаянья намекали на то, что она ещё была в сознании, когда это происходило. Внутри все должно испуганно притихнуть, замереть, душу должна раздирать скорбь, что невозможно передать словами, но почему-то этого не происходило. Эймон ещё раз обвел безразличным взглядом шедевр, сотворенный другим убийцей и окончательно убедился, что не чувствует никакой жалости.  Остальные изувеченные трупы изучать он не стал. Животное, что скрывалось во тьме, обратило на него свой взор и медлить было уже не позволительно. Совершенно дикие, лишенные рассудка и наполненные чистым безумием янтарные глаза. Когда-то, может, они были такими же потерянными и поникшими, как у него самого. Разница лишь в том, что их обладатель сошел с ума на пару минут раньше, чем он. Справедливость, что он собирался вершить, снова стала вынужденной мерой. Ненавистное, но уже ставшее родным оружие — осколки вновь обвились вокруг его руки, готовые проливать кровь. Обратный отсчет начался.  Первый удар. Убийца падает на землю и злобно рычит. Он тоже готов к бою. Эймон даёт ему время собраться: все таки, он здесь не ради быстрой победы, а ради развлечений. Лица противников, искаженные болью и ужасом — единственное, что вызывало в нем азарт. Шатаясь, соперник встаёт на ноги, делает глубокий вздох, заносит свое оружие и… Снова оказывается прижат к земле герцогом. Если бы не его игривый настрой, в этот момент все бы и закончилось. Но должна же тварь, так жестоко лишившая жизни невинную девушку, полностью прочувствовать то ощущение безнадёжности и всепоглощающего холода? Это и есть ощущение близкой смерти. Такое прекрасное, будоражащее, далекое и близкое одновременно. Эйфория для самоубийцы, настоящий кошмар для нормального человека.  Эймон даже позволяет себе на секунду задержать взгляд на сопернике. Точнее, сопернице. А он был прав — в её золотистых глазах и правда плескается бескрайний океан звёзд, неутолимой жажды мести и мучительной боли. Странно, что дитя Тьмы, теневая эльфийка, состоит из этих чувств. Разве в их маленькую грязную душонку способно поместиться хоть что-то, кроме беспощадной жестокости и холодного равнодушия? Судя по навыкам, это далеко не первая её жертва. Девушка явно профессионал своего дела, ведь убийство для неё форма искусства, а не просто возможность убрать ненужную пешку со своего пути. Забавно. Чем-то они похожи. Быть может, если бы однажды Эймон лишился своего статуса, обязанностей, положения в обществе, то непременно пошел бы по тому же пути. Нет разницы кто попадёт под лезвие его осколков — демоны или люди.  Намеренно ли дал ей шанс или на самом деле слишком долго продумывал план не знал даже он сам. Убийца резко извернулась, ударила тупой стороной клинка и выскользнула из под него. Ещё одна секунда замешательства и приходится защищаться уже от нее. Так даже интереснее. Хоть на секунду почувствовать волнение и вновь задать себе вопрос: "Смогу ли я выжить?". Эймон давно забыл, что значит переживать за свою жизнь. Да и не то, чтобы теперь его жизнь была так важна. Эта эльфийка для него такая же соперница, как и тысячи предыдущих. Единственное, что он может с ней сделать — убить. Но все же, он будет помнить её на пару минут дольше из-за непривычных чувств, вызванных ею.  В награждение он позволяет теневому убийце насладиться последними минутами преимущества на поле боя. Нельзя не заметить, что, несмотря на отточенные приемы и ловкие движения, порой она специально слишком резко перемещалась в его сторону. Словно сама хотела быть пойманной в ловушку. Что ж, отказывать леди в такой настойчивой просьбе не культурно. Миг — блестящие от крови клинки отлетают на пару метров и глубоко вонзаются в землю. Миг — маленькое, слабое тельце оказывается в его полной власти. Миг — рука ложится на её шею и начинает сдавливать, медленно, позволяя быть в сознании до самых последних секунд. Осколки маны хищно сверкают под холодным лунным светом и поднимаются, имея лишь одну цель: раскрасить все вокруг ярко-алым цветом.  Вдруг сердце перестает биться. Замирает на миг. Вспыхивает пожар. Тут же тухнет от мертвенного холода. Голова кругом, а в мыслях — ненависть. Оплот пороков бренных, воспоминания накрывают с головой. Вновь та невыносимая ненависть, что резала вены его судьбы, что создавала тени в мутном тумане, что обрекала остатки души на мучения. На её шее метка. Метка Бездны. Та же, что и у Госсена. На секунду ему даже вспоминается голос брата и его тихие, горестные всхлипы. Внезапное желание крепко обнять, искренне посочувствовать и сделать все то, что не успел с младшим братом, чуть не одолевает Эймона. Терять свои мысли, свою личность, свои мечты в гуще чужих воспоминаний и навязанной кровожадности… её жаль. На самом деле жаль.  Оставшиеся частички здравого смысла кричали ему, что нужно прикончить это пораженное Бездной существо как можно скорее, но сам он впервые решил повиноваться сердцу, а не разуму. Ей и без того осталось недолго. Не важно, скольким ещё людям успеет она навредить — ему до них нет дела. До тех пор пока эта эльфийка не угрожает его близким она ему не враг. Это было первым и, на тот момент, единственным благородным поступком. Герцог оттолкнул её от себя и скрылся в тени, то ли бросая на растерзание собственной судьбе, то ли даря вторую жизнь. Он и подумать не мог, что стал для неё первой причиной жить дальше. И, конечно, не мог подумать что сам найдет свой смысл жизни в случайной сопернице.  Эймон знал все о проклятых метках, вырезанных дьявольскими когтями. Долго с такими не живут. Он не стал упиваться фантазиями о благодарности спасенной им воительницы и довольно быстро смирился со скорой смертью той. Похоронив её раньше положенного, он вовсе забыл и том, что смерть ещё не подтверждена. Поэтому, когда знакомые голубые клинки вдруг мелькнули на поле боя, герцог замер от удивления, предвкушая появление не то вора, бессовестно укравшего клинки с её могилы, не то живого трупа. Удивление перешло в настоящий ступор, когда он заметил их обладательницу. Такую же живую и активную, как в первый раз. Личные подсчеты оказались неверны и смерть её наступит не так скоро? Нет, времени явно прошло достаточно. Тогда… Ложные воспоминания? Но если он не встречался с ней наяву, тогда откуда эти шрамы? Неужели… Метка Бездны ему лишь почудилась? До чего же измученно его сознание, раз смеет генерировать столь нелепые вещи. И все же, она подозрительно жива. Месяц назад он, как минимум, сломал ей несколько ребер. С тех пор как Госсен покинул дом Паксли, Эймон относился ко всему совершенно равнодушно и был просто не способен думать о чем-то, кроме сожалений и ненависти, но сейчас вдруг обратил внимание на что-то, помимо своей боли. Она вызвала неподдельный интерес, заставив его сердце биться быстрее, чем обычно. Тогда в голове впервые промелькнула мысль, заставившая вновь обрести надежду: “Она противостоит Бездне осознанно." В попытке узнать больше о ее способности противостоять проклятию, он сам не заметил, как сблизился с ней. Карина не уважала его, невзирая на благородную кровь, не признавала его силу, каждую встречу намереваясь показать своё превосходство, и, уж тем более, не собиралась подпускать слишком близко. Эймон был к ней не менее холоден. Но там, в Бездне, неприступная эльфийка сжалилась и дала ему шанс заслужить доверие. Хоть проклятие Госсена к тому моменту было уже снято, этот шанс герцог все же не упустил. Смелая, отважная, бесстрашная — то, какой она проявила себя в Бездне, никак не вязалось с другим её образом. Кровожадное животное, обезумевшими желтыми глазами пожирающее из темноты. Была ли то на самом деле она? Или истина заключается в холодящем душу лунном свете, что стекал по лицу юной девушки, которая так мило прижималась, пытаясь спастись не то от ночной прохлады, не то от горького одиночества?  Эймон знал, что, несмотря на множественность образов, в каждом были заключены частички её души, а не ложь, приправленная лицемерием, что обычно доводилось наблюдать от тех, кто намеренно хотел ему понравиться. Именно поэтому он позволил ей самой подойти ближе и стать чем-то большим, чем дуэлянты. Выбора не оставалось. Судьба вела их одной дорогой. Так зачем же расходиться по разные стороны, шествуя в неизменный, общий для обоих конец?  В конце-концов, даже если бы герцог не испытывал к ней необъяснимой симпатии, он бы все равно не бросил её. Ведь именно Карина стала причиной наладившихся отношений с братом. Душераздирающие рассказы о пропавшей сестре, на возвращение которой почти нет надежд, заставили Госсена невольно представить себя на том же месте. Потерять старшего брата навсегда для него оказалось гораздо тяжелее, чем переступить свою гордость. Поэтому, как только было покончено с Бездной, младший тут же простил все обиды и вернулся домой. С того момента по утрам одинокого герцога встречали не стекающие по стенам кабинета кроваво-алые лучи рассвета, а ласковые объятья брата. Несмотря на то, что он уже был совершеннолетним, иногда всё ещё вёл себя как ребёнок. По сей день Госсен продолжал приходить к нему сразу после пробуждения и обнимать со спины, сонным голосом в тысячный раз извиняясь за все свои грехи. Нет ничего лучше этого чувства неожиданности, плавно сменяющимся умилением и теплотой. Как бы счастлив он не был в такие моменты, Эймон отчетливо помнил, кому именно обязан за возможность быть рядом с братом.  Прекрасная девушка, что однажды игривым лучиком пробилась сквозь чернейшие тучи и озарила царство боли и страданий. Карина. После всего того, что она сделала, продолжать отрицать чувства было бесполезно. Идеальна в своей неидеальности, такая живая, не сотканная из манер и лицемерия кукла. Знание её секретов не отталкивало, а лишь заставляло влюбиться сильнее. Карина все ещё владелица теневых клинков, ставших причиной смерти тысячи невинных. Карина все ещё грязная наемница, что не имеет ни совести, ни принципов. Карина все ещё тварь, что изуродовала тело той бедной девушки, а после сожрала её сердце, самодовольно хихикая. Но ни тот факт, что она явно наслаждалась человеческой плотью, ни тот факт, что она убивала крайне жестоко ради удовольствия, ни тот факт, что она имела грехов за своей спиной побольше Люцифера ни на секунду не заставили усомниться в своей любви. Рассеиваются сумерки. Чьи-то откровения доносятся прохладным ветерком. Легкий аромат свободы витает в воздухе. Пурпурные облака стекают вниз, обращаясь в вистерии. Мягкая вуаль тумана скрывает неясные тени. Сияет алый меч рассвета. Один из золотистых лучей восходящего солнца окольцевал безымянный палец ещё спящей эльфийки. Это и есть расплата за всё ей сотворенное. Взойдёт любовь в душе. Та боль, что рвала сердце прошлой ночью, умрет при свете дня.  С рассветом, разобьётся на осколки прошлое.