Кленовник

Лес пестрел всеми цветами радуги. Везде разливался черный туман и только желтоватые глаза какого-то животного скрывались в листве. Оно рычало и смотрело на меня. Я быстро поднялся. Мне очень хотелось крови. Той крови, того мальчишки. Но со мной было это существо. Это животное. Я оттолкнулся от дерева и бросился к жёлтым глазам. Ладони коснулись чего-то мягкого. Серая шерсть волка пропустила когти в теплую плоть. Я перевалил его на спину и распял лапы, прижав их коленями и ладонями. Псина зарычала, но я сдавил ей лапы, и тут же послышался жалобный скулеж. Я нагнулся к волку и засмеялся ему в морду, поднялся над ним и, приподняв шавку, вывернул ему передние лапы за спину. Животное заскулило, затряслось как-то крупно и застыло с выкрученной головной к моей руке. Я улыбнулся во все зубы и истерически засмеялся, сам не зная от чего. Схватил серого за шею и потряс, вглядываясь в желтые глаза. Когти пробились сквозь мех и вошли в мясо. Я принялся расчёсывать его шею до крови, до первых розовых ран, чтобы не давиться шерстью. И снова он зарычал, когда первая капля впиталась в меховую шкуру. Волк заерзал подо мной, но мне хватило одного действия, чтобы вывихнуть ему шею и больше не тревожить себя конвульсиями серого. И вот мясо засияло для меня рубином. Я припал к животному и лизнул рану. Мое тело наполнилось каким-то напряжением: конечности содрогнулись, а по мышцам пробежал, будто электрический, разряд. Я снова припал и ввел клыки в тушу. Глоток за глотком, я поглощал жизненную жидкость зверя. Руки перебрались обратно к лапам и, сжимая их и чувствуя, как что-то ломается внутри, я заглатывал кровь. Ещё треск костей, мягкость под ладонями. Этот звук, это теплая насыщающая кровь внутри меня обжигала, горячила, возбуждала. Когда последний глоток показался мне уже не совсем нужным, я посмотрел перед собой и попытался уловить все те звуки, которые встретили меня в лесу. Я хотел найти в них поддержку, ведь до меня только тогда начинало медленно доходить то, что я сотворил. Но меня предали все те голоса: тишина была пугающей. Я оглянулся по сторонам, боясь чего-то; дыхание стало мелким и поверхностным, словно мне хотелось плакать. И я бы заплакал, но сил не нашлось. Я опустил взгляд на кровь под собой. Тело волка казалось тряпичным. Оно так легко сдвигалось с места, что мне было страшно двинуться самому, побеспокоив его. Я не хотел двигаться вовсе. Хотел сидеть и не ощущать себя собой. Был бы счастлив слиться с природой, чтобы больше ничто не погибло от моих клыков. Мне совсем не хотелось думать. Ни о чем. Ни о себе. Тем более – о себе. И ни о чем другом. Но мое желание меня мало волновало, ведь мысли машинально заполняли голову, напоминая мне, что я – существо, имеющее разум. Изо дня в день от моих рук гибнут существа, а я продолжаю бессмысленно существовать. Теперь бессмысленно, ведь я остался один. Единственное что у меня есть – враги и последователи, но не мог я тогда разобрать в себе такого желания, чтобы остатки моих последователей шли за таким, как я. Мне было противно от самого себя. Я поднес ладони к лицу. Взглянул на грязные красные когти и пальцы. Они были в земле и засохшей кое-где крови. Губы скривились от отвращения. Я прикоснулся острыми когтями к горлу и медленно начал почесывать ими кожу. Она быстро залилась розовым, я почувствовал легкое жжение и зуд. Я прибавил скорость и силу нажатия. По ощущениям будто водили тупым ножом по горлу, а за ним остается белеющий след, который изредка перебивается алыми каплями крови. Кровь моя стала грязной — вальфийско-чудовищной. Я видел в себе грязное отродье самых гнусных существ, которые насильно сделали из меня это. Мои пальцы скользили по собственной крови. Под когтями скапливалась оторванная кожа, а раны все наливались. Я хотел умертвить себя, пока не в состоянии думать и придумывать оправдания. Навязчивые мысли приходят резко и охватывают меня полностью. Обычно я противлюсь им, взывая к холодному рассудку, но сегодня не хочется продолжать этот круг из мыслей, отрицаний, логики и суждений. Мне пришла мысль умертвить себя – я принял ее в исполнение. Разорвать вены не могу – эльфийское начало не даст так просто сдохнуть. А раз уж я вальф, то стоит приложить усилия к уязвимым местам вампиров – кости шеи, голова. Пальцы все скользили по крови. Она окрасила рубашку, ручьями залила грудь, и останавливать ее я не хотел. Движения же стали резче, давление ощутимее. Но я почувствовал тепло. Раны будто накрыли приятной материей и пришили заплатку. Я отвел руки от горла и опустил взгляд на грудь. Крови было много, но она уже не текла. Я раскрыл глаза и обхватил шею. Провел пальцами по ранам, но их уже не было. Я снова приложил когти к горлу и начал чесать. Теперь быстро, резко и глубоко. Снова красная струя рассекла тело по накатанной дорожке, я вновь почувствовал тепло и влагу под рубашкой. Останавливаться было нельзя. Я нарастил скорость и когти уже пробивались сквозь плоть, сдирая верхний слой кожи и мясо. Тогда наконец-то стало больно. Я посчитал это победой и с радостью на лице засадил глубже и резко провел вниз, ожидая пелену перед глазами. Но стало тепло. Я распахнул глаза, резко схватился за горло, ощущая с какой скоростью затягиваются раны. Такая реакция организма разбивала вдребезги мой план. Я в клетке этого мира, в клетке обстоятельств, которые запрещают мне сдохнуть. Я снова ввел когти в кожу и быстро-быстро начал раздирать. Я был в панике, но все пытался разорвать себе глотку. Боли словно не ощущал, только тепло от крови и регенерации, тепло от крови и слез. И вот я снова, окончательно, перестал чувствовать тепло крови. Исцеление. Исцелялся слишком быстро. Я тихо зашипел, не прерывая попытки умертвить себя. — Умирай же! Умирай, умирай! — наивно и затравленно шептал я, даже не контролируя этого. Слышал я свой голос словно слившись с пустотой. Он был какой-то чужой, не из меня. Я будто делился надвое и один из меня с затаенным ехидством и смехом наблюдал за жалкими попытками покончить с собой таким тупым способом. — Умирай! — с каким-то сумасшествием рявкнул я, поддавшись вперёд. Я расчесывал шею как только мог, но регенерация вампиризма, истинное долголетие эльфов и родовая особенность моего отца не позволяли мне сдохнуть. — Эй, Юки… — донеслось до меня откуда-то сверху. Я вскинул голову. В паре метров от меня, схватившись за ветку и сидя на другой на кортах, кто-то и изумленно, с беспокойством и непониманием глядел на меня. Чёрное мужское платье без рукавов с белыми узорами, похожие на роспись каких-то ягод; ремень, подвязывающий белую лёгкую кофту, которая прикрывала собой руки прямо до запястий, но скрывалась под платьем; и черные широкие штаны. Я засмотрелся на лицо, сощурив глаза. Черное каре и белые волосы на затылке и висках, прямо под черными, завязывались в слабый хвост, из которого торчали пряди. Открытый лоб, тонкие аккуратные брови, серый лисий взгляд. Это было в принципе худое лицо, на котором и щек-то не было, кости торчали; и губы розовые, тонкие. — Юки, ты чё творишь? — кинуло как-то небрежно существо. — Хоакин… Руки мои упали вдоль тела без сил. Я сгорбил спину, будто расслабляясь; будто бы я могу отпустить все, что со мной творилось. Я криво улыбнулся, и глаза защипало. Слезы наполнились до краев, они сорвались и попадали вниз: в траву, на шерсть, смешались с кровью, пробежав по бледно-алой дорожке. Я судорожно выдохнул и прижал подбородок к груди. А потом и вовсе не выдержал. Я затрясся в плаче, закрыл глаза ладонями и навис над изуродованным телом волка. И всё же, полный слез и ненависти к себе, я поднял голову, и, почти не видя его сквозь листья, прошептал: — Помоги мне, Хоакин…