Понедельник начинается с сюрпризов

Павел Александрович внимательно посмотрел на Полянского: — Ну, вот так-то лучше. Вам врача пригласить? — Нет, не нужно. — Вы уверены? В такой ситуации незачем стесняться. У меня есть прекрасные врачи среди знакомых. Я пошлю записку, и к Вам тут же прибудут. — Нет, это лишнее. Я быстро восстанавливаюсь, — Илья Анатольевич сделал пару глотков коньяка. Павлу было неловко и совестно, что он, не желая того, переусердствовал, напугал Полянского до полусмерти. — Я искренне сожалею и извиняюсь за произошедшее. — Вы-то тут причем? — Я довел Вас до такого состояния, почти до обморока. — Нет, это не Вы. Это я такой… впечатлительный бываю… — Полянский глотнул из графина еще раз и отставил его подальше. — Когда Вы сообщили, что все мои обидчики, а в их числе и вероятный любовник навязанной мне им невесты… умерли не своей смертью, я не на шутку перепугался, вообразил, что Вы по мою душу из-за этих убийств пришли, посчитав, что это я с ними разделался… Ранее Вы сказали, чтобы я перестал ломать комедию… Мол, либо я дурака из себя разыгрываю, либо Вас за дурака держу… Может, Вы подумали, что я все же продолжил… в том же репертуаре, а вопросы задавали мне… для проформы… А сами все уже решили для себя насчет меня… что это я организовал эти убийства… заплатив за них… — Ну, заплатить Вы, конечно, могли, денег у Вас для этого более чем достаточно. Но в этом я Вас не подозревал. Это Вы сами себя напугали до обморока. — Получается, что так. — А желающих устранить этих господ — очередь от Петербурга до Москвы. — Действительно столько? — засомневался Полянский. — А что Вы хотели? Вы же определенно не единственная их жертва. Думаю, подобное у них было поставлено… на поток. — Да, похоже на это… — Илья Анатольевич, поверьте, я Вам не враг, — мягко, но убедительно произнес Ливен. — Да понял я уже… теперь понял… Были бы недругом, не стали бы в чувство меня приводить… — Ну, в чувство бы я привел Вас в любом случае. К чему мне подозреваемый, который… не в себе… или хуже того, уже не только разумом не здесь, но и телом тоже… — Да уж, с таким мороки больше, а толку или меньше, или вовсе никакого… А я, к своему стыду, не смог совладать с собой… со своим испугом… — А Вы не подумали, что если бы Вы были на подозрении, я пришел бы не один, а с полицейскими или жандармами — в зависимости от того, какими были бы подозрения? — Может, они Вас на улице дожидались, ждали Вашего сигнала… откуда мне было знать… — Может. Но вся эта долгая канитель для того, чтобы услышать от Вас признание, слишком… утомительна. Есть гораздо более действенные методы, чтобы заставить человека говорить. — Могу себе представить… — Лучше этого не делать, — усмехнулся мастер ведения допросов. Полянский решил поправить галстук и не обнаружил на своем месте зажима. Он провел несколько раз по своей груди, думая, что он сполз, но его пальцы так и не ощутили серебряного металла. — Зажим отлетел куда-то, когда я хотел ослабить Ваш галстук, чтобы Вам легче дышалось, — объяснил Ливен. — Да, Бог с ним, — махнул рукой промышленник, — горничная будет убирать, найдет. Не мне же на коленях ползать его искать. Павел Александрович отметил про себя, что если бы он был в этой ситуации, позже он бы сначала поискал предмет сам и, если бы поиски не увенчались успехом, распрядился, чтобы этим занялась прислуга. — Можно мне приказать принести чаю или кофе? — осторожно спросил Полянский. — Мне это помогает быстрее прийти в себя. — Господи, Илья Анатольевич, это-то к чему спрашивать? Вы в своем собственном доме. Хозяин позвонил в колокольчик, и тут же появился лакей, который проводил князя Ливена в его кабинет: — Чего изволите, Илья Анатольевич? — Мне принеси горячего чая, а Его Сиятельству… — Илья Анатольевич перевел взгляд со слуги на князя: — Что Вы будете? — Чай, — сказал Павел, хотя он мог бы обойтись и без него. Но Полянскому было бы неудобно пить одному, да и разговор был еще далеко не закончен. — Еще принеси к чаю чего-нибудь, птифуры, может, и тарталетки для Его Сиятельства. — Слушаюсь, — лакей удалился. — Обеда Вам не предлагаю не из-за скупости или желания побыстрее от Вас отделаться, Вы все равно останетесь столько, сколько считаете необходимым. Просто я сам только перед Вашим приходом обедал, а в одиночестве Вы обедать откажетесь. А тарталетки сытные и очень вкусные, в самый раз, когда нужно перекусить. — Буду рад попробовать. Стаднитский говорил, что у Полянского очень хороший повар, и он предпочитал трапезничать дома. Теперь Павлу Александровичу представился шанс оценить его кулинарные способности. Взяв графин с коньяком, Илья Анатольевич направился к шкафу, но перед тем, как поставить его на полку, спросил: — Ваше Сиятельство, а Вы коньяк будете? — Я не из брезгливых, но воздержусь. Павел редко позволял себе подобные ремарки, но он использовал оплошность Полянского, чтобы изобразить, что тот проявил к нему непочтение, и подчеркнуть, что фабрикант имел дело с князем, а не только с офицером при Императоре. Илья Анатольевич был смущен, он понял, что, как представилось князю, он хотел предложить ему коньяк из графина, из горлышка которого пил сам. — Боже упаси, Ваше Сиятельство! Что Вы… как бы я посмел… Я в целом предложил… У меня в запасе не одна бутылка, хоть, как я и говорил, я малопьющий, коньяки все отличнейшие, французские. — Нет, благодарю. Мне будет достаточно чая. — Чаевничать желаете здесь или в столовой? Ливен не хотел переходить в столовую, так как там, как ему казалось, Полянский чувствовал бы себя более непринужденно, а это ему было не нужно. — Не хочу утруждать Вас перемещениями. — Ну, что ж, в тесноте, да не в обиде. Павел Александрович слышал это фразу уже второй раз за день. Первый, когда Стаднитские пригласили его за небольшой стол в кондитерской. Илья Анатольевич собрал разложенные бумаги в стопку и положил ее на край стола, освободив место. Буквально через минуту зашел лакей с большим подносом и разместил его на комоде, где находились дорогие массивные часы. У Павла в кабинетах, в отличие от Полянского, на камодах стояли семейные снимки. У промышленника ни фотографических карточек, ни живописных портретов родителей или других членов семьи в кабинете не было. Единственным снимком был тот, где была изображена любимая женщина, теперь он лежал в стопке среди бумаг. У Ливена создалось впечатление, что чай был готов до того, как Полянский распорядился насчет него. Самовар или чайник слуги ставили, когда хозяин обедал, а как только он переступил порог дома Полянского, на всякий случай поставили снова — вдруг Его Сиятельство пожелает выпить чаю. Илья Анатольевич выпроводил лакея и сам разлил по чашкам чай, а также поставил перед князем тарелку с тарталетками с разными начинками: — Ваше Сиятельство, сегодня мои любимые — с красной икрой и сыром, с мясом, овощами и грибами, с фуа-гра и гранатовым желе. Затем он принес на стол две тарелки с птифурами, для себя и для князя Ливена, со взбитыми сливками, одни с из которых были с ягодами, а другие с шоколадным муссом. Выпив чаю и съев по паре птифуров каждого вида, Полянский пояснил про случившееся с ним: — Это с юности, когда очень сильно разволнуюсь или напугаюсь, со мной несколько раз подобное случалось… Ульяна лицезрела это однажды… но не растерялась, не запричитала, а тоже коньяка мне налила… и не стала после того думать обо мне… как о слабом мужчине… Я ей рассказал тогда то, что и Вам сейчас скажу. Это у меня с того раза, как я узнал, что моих родителей больше нет в живых… Дед тогда поехал по делам в Москву, и я уговорил его взять меня с собой, мы пробыли там недели две-три, ходили в гости к родственникам деда Третьяковым, столько всего посмотрели… Я так хотел рассказать родителям и про Кремль, и про Собор Василия Блаженного и про галерею Третьяковых… Вернулись домой, а родителей все еще нет, отец с матушкой тогда уезжали в имение к его другу, мы думали, что они загостились там. А на следующий день нам принесли известие… трагическое известие… в усадьбе была вспышка холеры, и оба моих родителя умерли… Вот тогда я и потерял сознание в первый раз… Подобное происходило еще несколько раз в моей жизни… в следующий раз, когда дед умер. А в последний, когда я узнал, что Ульяна погибла… Я не из тех, кто впадает в истерику, а вот с такими новостями справиться не могу… сознание куда-то… уплывает… Павел Александрович дожевал тарталетку с красной икрой и сыром, она как и другие была восхитительной, Владек не преувеличивал — у Полянского был отменный повар. — Люди реагируют по-разному на подобные известия. Даже те, у которых, казалось бы, сильный характер, могут быть в этом случае очень чувствительны. Когда Вы нашли своего партнера мертвым, Вы тоже потеряли сознание? — Нет, такого, как ни странно, не было. Не знаю почему… Может, потому, что я понимал, что мне нужно как можно скорее оттуда… выбраться. — Скорее всего, так и было. — Интересно, почему они меня не обвинили в убийстве партнера, а только в доведении его до самоубийства? Ваше Сиятельство, у Вас есть мнение на этот счет? — Имеется. Завод не Бог весть какой, это не, к примеру, торговая компания с многомиллионным оборотом или крупная судостроительная верфь, чтобы из-за него идти на убийство человеку с таким капиталом как у Вас. В это бы вряд ли кто поверил. А вот то, что Ваша любовница сначала влюбила в себя Вашего партнера, а затем отказала ему, доведя его тем самым до того, что он покончил с жизнью, а Вы этим воспользовались, чтобы прибрать завод к своим рукам, это звучит более правдоподобно. Кроме того, им было нужно, чтобы Вы боялись не только за себя, но и за Ульяну, а она вряд ли бы стала принимать участие в убийстве. — А они моего партнера часом не убили? — поинтересовался заводчик. — Я так не думаю. Слишком большой временной интервал между тем трагическим событием и тем моментом, когда мошенники собрались использовать его против Вас. Если бы они подстроили смерть Вашего партнера и хотели взять Вас в оборот, они бы не стали так долго выжидать, а заявились по поводу завода к Вам гораздо быстрее. А они даже с картами Вас объегорили только через несколько месяцев. — В том, что Вы говорите, Ваше Сиятельство, есть смысл. Вряд ли они бы ждали так долго. Я был немного неточен, сказав Вам, что в карты меня надули через несколько месяцев после гибели партнера, с того времени минул почти год. В историю с картами я попал в августе 1888, а мой партнер погиб сентябре предыдущего года. Действительно, даже между этими событиями прошло много времени, а уж что касается их визита в феврале — и подавно… Почему так? — Полагаю, афера с карточным долгом была, так сказать, пробным шаром. Конечно, здесь присутствовала заинтересованность в наживе, но не только она. Им нужно было знать, как Вы себя поведете. Насколько Вы будете сговорчивы или наоборот. Вы же безропотно согласились заплатить карточный долг. Вы не стали выяснять, как произошло, что Вы, человек, который мало пьет и, как я понимаю, в целом неплохо себя контролирует, допились до такой степени, что себя не помнили. Как Вы написали расписку, притом почерком трезвого человека. Вы не стали искать тех, кто присутствовал при игре, чтобы собрать больше информации о случившемся или же о тех, кто требовал с Вас долг. Господин Полянский, Вы не сделали ни-че-го, — Ливен произнес слово по слогам, — чтобы попытаться защитить себя или хотя бы дойти до истины. Этим Вы дали им карт-бланш к дальнейшим манипуляциям против Вас. Им было нужно только дождаться подходящего момента. И когда он наступил, они не преминули им воспользоваться. — И что послужило… толчком к действию? — Как мне видится, они собирали о Вас компромитирующие сведения, и в тот момент у них стало их достаточно для дальнейших действий. Полагаю, что они брали со своих должников не только деньгами, векселями, драгоценностями и иными материальными ценностями, но и информацией, которую можно было потом использовать в корыстных целях. Иными словами, принуждали к тому, чтобы им выкладывали чужие тайны. Любой человек может знать нелицеприятные вещи об окружающих. Секретами близких и дорогих людей станут торговать не многие, а вот просто знакомых и, тем более, людей, на которых у них сильная обида или затаенное зло, да даже просто с которыми крупные разногласия — вполне вероятно. Таким образом им и стало известно о том, что Ваша любовница замужем, а также о том, какой случай произошел на заводе. И это Вы считаете, что про предложение о женитьбе Вашего партнера и его угрозах покончить собой не знал никто кроме Ульяны и Вас. Специально он, конечно, мог и не рассказывать, а вот начать трепать языком, когда стал наливаться водкой по самые уши, это очень возможно. И это мог слышать кто угодно, хоть на заводе, хоть из его знакомых или родственников. То же самое касается и своеобразного договора, часть содержания которого была известна проходимцам. В пьяном угаре он мог выболтать что-то о нем, и эта информация потом дошла до преступников. Но Ваш партнер не знал, что Ульяна замужем, иначе брака бы ей предлагать не стал. Так что эти сведения у шантажистов из другого источника. Когда у них изрядно накопилось материала, чтобы провернуть аферу, они это и сделали, — изложил Ливен свою точку зрения на события и взялся за очередную тарталетку, на этот раз с фуа-гра и гранатовым желе. У него была возможность есть только между длинными пояснениями фабриканту. — Как складно Вы все истолковываете, Ваше Сиятельство… И все же как-то уж очень… уверенно они действовали… если основывались по большей части на слухах и болтовне пьяного человека. — Есть один момент, который может многое объяснить. Вы не шарили по карманам, обыскивая партнера, и при этом обнаружили записку. Вы увидели ее, так как она выглядывала из кармана. Конечно, можно предположить, что отвергнутый кавалер теребил ее, вытаскивая ее из кармана и засовывая ее обратно, но это представляется мне маловероятным, Вы же не упомянули, что она была вся мятая-перемятая, замусоленная. Более допустимо, что кто-то до Вас извлек ее из его кармана, а, услышав, что открывается дверь, сунул ее обратно. Ну, и спрятался где-то, наблюдая за Вами. — То есть кто-то был на заводе, когда я обнаружил мертвого совладельца? — Да, — кивнул Павел Александрович, перейдя от тарталеток к птифурам, которые были также выше всяких похвал. — И это он… продал мою тайну? — Скорее всего, продал или разболтал. — А ведь я даже по сторонам не соизволил посмотреть, был ли там кто-то кроме меня… Вот что страх с человеком делает… И это мне аукнулось потом. Да не только мне, но и Ульяне, хотя она об этом и не знала… — Скажите, господин Полянский, Вы ведь планировали дать Ульяне неплохую сумму или отписать что-нибудь на ее имя? — осведомился Ливен о том, что считал значимым. — Откуда… Впрочем, я снова задал совершенно ненужный вопрос… Вы, похоже, видите людей насквозь… — Нет, таким даром не обладаю, но судить о человеке могу довольно точно. Вы — человек порядочный, по-другому Вы бы не могли поступить с женщиной, которую столько лет любили и которую были вынуждены бросить. — Не мог, — подтвердил Илья Анатольевич. — Но я хотел не откупиться от Ульяны, а дать ей возможность вести достойную жизнь, даже если бы рядом с ней не было меня. Единственным условием, нет, не условием, а пожеланием было бы то, чтобы она покинула столицу. И Вы знаете почему — ради ее собственной безопасности, а не ради моего… спокойствия в браке. Она не стала бы меня… преследовать, навязываться мне… просто бы ждала, надеясь, что я передумаю и вернусь к ней… А я не мог этого допустить, мне было нужно, чтобы она уехала, пусть в имение к Карелину, в Москву или Тверь, да куда угодно… Я ведь и наем квартиры не стал продлять именно затем, чтобы Ульяна не осталась в Петербурге, чтобы она уехала от греха подальше, а вовсе не потому, что не хотел больше тратиться на нее. Мол, закончился роман, закончились и мои обязательства по отношению к ней. Квартира была оплачена до конца года, я и сказал Ульяне, что далее этого делать не смогу. Скажу честно, если бы не эти обстоятельства, я бы оплачивал квартиру и помогал Ульяне финансово, даже если бы мы перестали быть любовниками… по обоюдному согласию… Но раз мне пришлось с ней расстаться, разумеется, я считал себя обязанным обеспечить ее будущее. — Господин Полянский, Вы о своих намерениях кому-нибудь говорили? — Нет. Даже Ульяне. Ей не успел. Хотел сообщить ей об этом после помолвки. А это важно? — Да, это важно. Значит, не говорили никому, но, полагаю, что об этом мог догадаться не только я. — И какое это имеет значение? — Весьма существенное. Эти домыслы могли возникнуть у Перовской, Измайлова или другого члена этого преступного сообщества. Они не знали, какими могут быть размеры Вашей… щедрости, и решили, что не стоит позволять довольно солидной части Ваших капиталов или владений… уйти на сторону. — Так что, по-Вашему, Ульяшу убили из-за проклятых денег? — лицо промышленника опять помрачнело. — Это самый очевидный мотив. Не думаю, что Перовская столь ревнива, что предпочла бы избавиться от Вашей любовницы из-за Вашей сердечной привязанности к ней. — Ну, этого я сказать не могу… Но предполагаю, что деньги для нее важнее… сантиментов… Вы ранее сказали, что гибель Ульяны и исчезновение Тани могут быть связаны… Павлу Александровичу снова пришлось проливать для фабриканта свет на имевшие место печальные события: — Когда Вашу любовницу устранили, казалось, проблема была решена. Но не так-то было. Выяснилось, что Вы решили взять на себя заботу о ее дочери. Как я уже сказал, Перовская не знала, что Вы забрали к себе девочку всего на несколько дней, пока за ней не приедет официальный отец. Скорее всего, она вообразила, что Вы решили оформить над ней опекунство, с Вашими деньгами это проще простого. В этом случае Вы бы тратили на нее изрядные суммы. А когда она подрастет, возможно, стали бы смотреть на нее как мужчина и захотели бы, чтобы она стала для Вас заменой ее матери, которую Вы содержали несколько лет, отнюдь не скупясь. В этом случае лучше всего было действовать на опережение, пока вышеупомянутого не произошло, а для этого нужно было убрать девочку с Ваших глаз долой. — Перовская сама до этого додумалась? Или ей… подсказали? — Первое вероятнее, чем второе. Она заманила Таню в ловушку почти сразу же, как узнала о том, что девочка жила у Вас и пошла к себе домой за вещами. У нее было мало времени, чтобы с кем-то посоветоваться, как действовать, если только этот человек не жил или не работал в непосредственой близости от Вашего дома или дома Карелиных. И она нашла подходящий вариант — подложить свинью, точнее, внебрачную дочь Каверину, с которым у Вас были натянутые отношения, и который не стал бы сообщать Вам, что Таня у него. — А то, что Таня — его дочь, это он сам сказал Перовской? — Вполне вероятно. Сболтнул, возможно, после жарких плотских утех, не думая, что это потом может выйти ему боком. А Перовская решила воспользоваться его излишней откровенностью и… обезопасить себя. Что и говорить, чудесная у Вас невеста, такую еще поискать, — с сарказмом сказал Ливен. — И брак у Вас тоже был бы замечательный, правда, полагаю, что недолгий. — Это как? — сделал недоуменное лицо Илья Анатольевич. — Ну, мог произойти несчастный случай как с Ульяной или ограбление со смертельным исходом… Если бы заводчика, у которого была при себе приличная сумма, убили из-за кошелька, вряд ли бы в этом случае стали искать другие мотивы. Вон, Жиляеву перерезали горло, чтобы забрать у него портмоне и дорогое пальто. — Что Вы сказали, Ваше Сиятельство? Горло пререзали? — Полянский снова побледнел, но тут же налил себе чая и выпил все чуть ли не залпом. — А Бессарабов и Измайлов, если, конечно, Вы можете мне сказать. — Бессарабов был застрелен, а Измайлов погиб от раны, нанесенной холодным оружием, но не таким… варварским способом, как Жиляев, он был заколот. — Какой ужас! Ливен понял, что сейчас Полянский не просто услышал сказанное им, но и представил произошедшее. — Да, ужас. И с Вами, Илья Анатольевич, могло бы случиться подобное. И вот уже Перовская, пардон, мадам Полянская, безутешная вдова, унаследовавшая Ваши капиталы… Илья Анатольевич еще более испуганно посмотрел на Ливена: — Ваше Сиятельство, Вы… преувеличиваете? — Ничуть. Не думаю, что в этом браке Вам бы довелось дожить до преклонных лет. Полянский встал из-за стола и направился к шкафу, куда отнес графин, отпил из него и удрученно пробормотал: — Во что же я… вляпался… — Именно вляпались, по-другому и не скажешь. И Вас надо вытаскивать из этого merde*, пока не поздно. Павел сознавал, что Полянский был неплохим человеком, но все же в нем было что-то, что не позволяло сочувствовать и симпатизировать ему в той мере, как это было бы, будь на его месте кто-то другой. Как ни странно, к его родственнику Стаднитскому, несмотря на его весьма своеобразные пристрастия, симпатии у него было больше. Но ему нужно было довести до конца дело Измайлова, а также разоблачить шайку, куда входил он с Бессарабовым и Жиляевым, да и оставлять промышленника, так сказать, на произвол судьбы ему не позволяла совесть. — А это возможно? — Для меня — вполне, — с уверенностью произнес Заместитель начальника охраны Императора, наделенный особыми полномочиями. — Сколько Вы хотите за эту… услугу? — напрямую спросил обладатель солидного капитала. Павел Александрович взял паузу, чтобы обдумать ответ, доел последний прифур с шоколадным муссом, запил его чаем и озвучил свои условия: — Половину всего того, чем Вы владеете. Поверьте, господин Полянский, Ваша жизнь стоит дороже, а на том свете заводы Вам уже не понадобятся. Он предполагал, что Полянский сейчас взовьется, что это настоящий грабеж, что он потерял всякий стыд и что, состоя при Императоре, такими гнусными и алчными предложениями марает честь мундира еще похлеще Каверина, но тот, к его удивлению, смиренно ответил: — Вы правы, Ваше Сиятельство, заводы мне на том свете будут не нужны. Сколько у меня останется, этого мне хватит на весьма безбедное существование. Только мне потребуется немного времени. Мне нужно будет проконсультироваться с моим поверенным, как лучше оформить наше соглашение. Я не о том, что не верю, что Вы выполните свои обязательства, а о том, чтобы Ваше вознаграждение, точнее, моя благодарность Вам, вызвала как можно меньше подозрений.