Понедельник начинается с сюрпризов

Ливен возвращался в столицу из Затонска на поезде, но сел он на него не в самом городке, как бывало раньше, а в Твери. Павел Александрович снова подумал, что эта поездка дала гораздо больше, чем он ранее мог себе представить, как относительно служебных дел, так и личных. Это стоило того, что он все еще чувствовал себя не вполне хорошо. Обычно путешествия по железной дороге не доставляли ему неудобства — стук колес поезда и его раскачивание во все стороны не мешали его отдыху. Как он говорил Анне, он мог спать, где угодно, хоть в седле. В этот раз спать в седле он бы определенно не смог, он бы, скорее всего, просто свалился под копыта лошади. Он все еще чувствовал слабость. И голова немного кружилась и болела. Это не было следствием излишнего употребления горячительных напитков. Это было следствием того, что в Твери ему пришлось сделать столько, сколько обычно заняло бы, возможно, целый день, а то и не один. Но в его распоряжении было всего несколько часов, и он должен был закончить все, чтобы попасть на этот поезд, ведь его ожидал Государь. Умственный штурм, когда его и так быстрый ум должен был действовать еще быстрее, в сочетании с физическими действиями — он руководил обыском в доме Измайлова и принимал в нем непосредственное участие отнюдь не улучшили его состояние, даже несмотря на то, что ему удалось немного вздремнуть на барже, доставившей его из Затонска в Тверь. Первопричиной его недомогания был вызов духа Александра Второго. Во время спиритического сеанса дух предыдущего монарха говорил через него, и от этого ему стало неимоверно дурно. Но он слышал голос Императора, можно сказать, лично и теперь мог сообщить Александру Третьему, каковы были истинные отношения его отца с одной из его любовниц. Когда он в полуобморочном состоянии выбрался из дома Штольманов во двор, в чувство его приводили Анна и Яков. Анна вытирала его лицо влажным полотенцем, а Яков принес ему коньяк. Затем он вернулся с кружкой горячего чая, а Анна, стянув с него галстук и расстегнув пару пуговиц на его рубашке, обтирала не только его лицо, но и шею и грудь. Яков стоял и смотрел. Нет, сам он специально не смотрел на него. Даже если бы и хотел, это было ему не под силу. Но видел, как говорят, краем глаза. Видел и чувствовал. Чувствовал, что Яков не злился, а сочувствовал, сопереживал ему. Позже, когда он пришел в себя достаточно, чтобы анализировать, что произошло, он посмотрел на все со стороны. Анна касалась его тела, пусть случайно, рукой, в которой было полотенце, там, где его могла касаться женщина, с которой его связывали отнюдь не родственные отношения. Но Анна об этом не думала. Не думала и о том, как бы к этому отнесся Яков. Ее заботило только то, как облегчить ему страдания. Как и его самого, когда в своем доме в Царском Селе, услышав истошный крик Анны, которой приснился кошмар, он поспешил в ее спальню, обнимал и утешал ее, чтобы помочь ей справиться с ужасом. А затем принес ей чай. Как в этот раз ему Яков. Которому пришлось рассказать о том случае в усадьбе. Яков принес чай и не обварил его кипятком, случайно пролив горячую жидкость ему на лицо или другую часть тела, которая могла бы возрадоваться тому, что красивая женщина, которая была небезразлична мужчине, дотрагивалась до него… Яков осторожно протянул ему кружку, ту, которую он сам купил для Анны в дорогу домой в Затонск, чтобы он быстрее справился с чудовищными последствиями спиритического сеанса. И предлагал свою помощь после. От души, а не для того, чтобы делать вид, что все было в порядке, что он не ревновал к нему Анну. Яков, без сомнения, был ревнив, но, к счастью, не до такой степени, чтобы ревновать жену к мужчине, который был немощен и жалок, и напридумывать себе Бог знает что. А также не был коварен, чтобы воспользоваться случаем и устранить возможного соперника или хотя бы, так сказать, обезвредить его… Яков ничего подобного не замышлял. Он был другого склада. Он искренне переживал за него и хотел ему помочь, это было для него важнее ревности. Да, собственно, и ревности у Якова в тот момент не было. Павел это знал и чувствовал. И от этого, как и от заботы Анюшки, его неважное физическое состояние переносилось легче. Это было одним из самых значимых событий за время его поездки в Затонск. Беспокоясь о его здоровье, Анна предложила вызвать врача, но он отказался. У него была с собой пара порошков, которые могли бы помочь ему — избавить его от боли, причем, довольно сильной, но он не хотел, чтобы они повлияли на его способность четко мыслить и быть сосредоточенным, а с их приемом этого было не избежать. Кроме того, он не знал, как лекарство могло подействовать на организм после того, как в нем побывал дух другого человека. Никто, даже самый лучший врач не мог бы ему этого сказать. И он решил не рисковать. Хотя соблазн был. Когда он собирался смыть пот, которой лил с него ручьем от выпитого горячего чая, в ванне, точнее, в большом корыте, приспособленном под ванну, ему показалось, что он пытался поднять не ковш с водой, а по меньшей мере бочку. Но он не попросил содействия у Якова, хотя тот предлагал. Не потому, что принять помощь было ниже его достоинства, он уже принял ее от Якова и Анны с благодарностью, и не потому, что не хотел, чтобы Яков увидел его нагим. Он ничем не отличался от других мужчин, разве что наличием нескольких шрамов, которые были и у Якова, да и Яков уже лицезрел его полуодетым. Кроме того, они вместе с Яковом могли как-нибудь париться в бане или купаться в реке как с Сашкой или Дмитрием. Он не хотел, чтобы Яков увидел, насколько он все еще был слаб, чтобы не волновать его, а особенно Анну, которая бы сразу поняла, что он согласился на помощь Якова потому, что был не в состоянии обслужить себя. Тогда он на мгновение и подумал о порошке. Но сразу отклонил идею об его использовании. Его боль и слабость были не от ранения, а от воздействия духа. И нельзя было предугадать, что могло бы с ним статься от приема лекарства. А он был обязан, насколько это было возможно, контролировать свои мысли и действия. Ему был необходим чистый, незамутненный разум. Нужно было собраться с силами и расходовать их понемногу. Сначала он зачерпнул пару раз по половине ковша и облил себя. Силы остались на то, чтобы медленно вымыться с мылом, как уж получилось. Затем он вылил на себя почти полный ковш воды, чтобы смыть мыльную пену. И ему показалось, что вода унесла не только часть пены, но и часть немощи и усталости. Он окатил себя еще два раза и, к своему удивлению, почувствовал себя еще легче. Наверное, вода в доме Якова и Анны была живая, ну, или лечебная, та, ради которой в Затонск приезжали желающие поправить свое здоровье. Вытереться вышитым полотенцем, которое дала ему Анна, а затем одеться он смог без особого труда. Но он все еще чувствовал слабость, и в присутствии Якова и Анны ему пришлось храбриться. Анна не поверила, что он отошел от воздействия духа, и ему стало намного легче так быстро. Порой она понимала и чувствовала его лучше, чем он бы хотел. Но в случае с ним и Анной это было неизбежно. Павел до сих пор не представлял, как получилось, что дух Александра Второго смог вещать через него. У него никогда не было склонности к спиритизму, он никогда не видел духов. Правда, в этот раз духа он также не видел. Он его слышал. Умершие ему только снились. Много раз, ночуя в усадьбе в Царском Селе, он видел во сне, как умирала Лиза, и в ужасе просыпался от этого. Но духа Лизы он не видел. Не так, как видела его Анна. Неужели то, что с ним произошло во время спиритического сеанса, случилось потому, что ему передалось что-то от способностей Анны, поскольку у него с ней были родственные души, и он чувствовал единение своей души с душой Анны, ставшей ему такой дорогой и близкой? И когда нужно было вызвать дух Императора, его душа решила, что он должен взять удар на себя, чтобы избавить Анну от боли, ведь он безмерно беспокоился за нее и не хотел, чтобы ей делалось нехорошо от попыток вызывать дух. Пожалуй, это могло быть объяснением произошедшего, хотя обычному человеку показалось бы невероятным, если не сказать, бредовым. У Ливена возник вопрос. Зависело ли то, как плохо становилось медиуму, от того, хотел ли дух появиться и отвечать на вопросы или всячески противился этому? Дух Александра Второго, хоть и появился, явно не желал давать ответы на вопросы Анны, ведь они выставляли Александра Николаевича с дурной стороны. Но духовидица была весьма настойчива, и он сдался. Или же в конце концов раскрыл нелицеприятную правду потому, что его сын был серьезно обеспокоен тем, что мог оказаться Императором-самозванцем. В любом случае, он признался в содеянном нехотя, вопреки своему желанию, можно сказать, под давлением, а не по собственному почину. Возможно, это и повлияло на то, что тому, через кого он говорил, сделалось так дурно. Но хорошо, что он не принял порошок. Когда по дороге в полицейский участок они с Яковом обсуждали дело Измайлова, он убедился в этом. При физической слабости, которая все еще давала о себе знать, его ум был быстрым и острым, как всегда. Пребывание на свежем воздухе и сосредоточение на насущных вопросах следствия способствовали тому, что слабость на время отступила. Она вернулась на пути в Тверь, возможно, потому, что он был на речном судне. И потому, что он дал волю эмоциям, был растроган до такой степени, что чуть не заплакал. Из-за кулона, который ему тайно подсунула Анна и который он повесил себе на шею, под рубашку. Он дотронулся до украшения через тонкую материю, хотя и так чувствовал, что оно было при нем. Это был не просто кулон с человечком, сидевшим под деревом. Это был подарок, соединявший его прошлое и будущее. А также талисман или даже оберег. Он верил, что подарок Анны мог уберечь его от несчастий и принести удачу. Ему повезло уже в Твери — заместителем начальника губернского жандармского управления был подполковник Левенталь, умный, наблюдательный, честный и порядочный офицер и человек. Его он и попросил возглавить работу над делом Измайлова в Твери. Во время обыска в доме Измайлова было обнаружено несколько тайников. Содержимое одного из них он не счел нужным показать Тверским жандармам и забрал с собой. В бумагах было много интересного и занятного. Очень много. Он уже внимательно изучил их, а также те документы, которые ему доставили от Левенталя прямо перед отправлением поезда. В одном из них был упомянут Штольман. Ливен знал, что подполковник Левенталь поедет в Затонск за телом Измайлова. И не сомневался, что он переговорит с Яковом относительно дела даже после того, как обнаружился документ, в котором фигурировало его имя. Левенталь был проницательным человеком и не стал бы связывать убийство Измайлова со Штольманом, как это мог бы сделать Трегубов, глупость которого порой не знала границ. Ему пришлось предъявить полицмейстеру бумагу, дававшую ему исключительные полномочия, а этот идиот стал читать ее вслух. И таким образом ее содержание стало известно Якову. Яков и так догадывался о тайной части его службы, да и он сам в целом не отрицал этого — с Яковом это бы не прошло. Но он не хотел, чтобы племянник соприкоснулся с этой стороной его службы. К сожалению, этого избежать не удалось. Но хотя бы получилось привлечь к делу жандармского офицера, который бы не стал подозревать Штольмана в причастности к смерти Измайлова только потому, что он проживал в Затонске, и его имя всплыло в бумагах, хранившихся у убитого, занимавшегося разнообразной преступной деятельностью, в том числе, и шантажом. Хотя бы одной проблемой было меньше. Это давало возможность по приезде в Петербург плотнее заняться другими. А сейчас ему как никогда был необходим отдых. До прибытия поезда в столицу оставалось несколько часов, в течение которых он мог бы поспать, если бы не его противное состояние. И Павел решился на поступок, о котором мог пожалеть утром, посчитав, что лежать без целительного сна было бы еще хуже. Он отвинтил часть трости снизу шафта и извлек из нее пакетик. Отделил примерно четвертую часть лекарства, высыпал его в ложечку, принадлежавшую Александру Второму, которую достал из кармана пиджака. Он проглотил безумно горький и мерзкий на вкус порошок и запил его остатками любезно предложенного ему кондуктором чая. Затем спрятал ложку, собрал трость, положил на саквояж с документами носовой платок, сделав из него подобие подушки, и устроился на диване так, чтобы можно было вскочить в любой момент, не причинив вреда самому себе. Он спал глубоко, без ярких сновидений. Лишь где-то, словно в тумане появлялись то Анна, то Яков. Еще ему привиделся Александр Второй, грозивший ему ложечкой, которой он воспользовался. Утром он чувствовал себя так, как обычно, когда хорошо высыпался — бодрым и готовым к свершениям, к счастью, он не переборщил с лекарством, чего опасался. Это радовало, ведь день предстоял насыщенный и непростой. У вокзала подполковника Ливена ждал один из младших офицеров охраны Государя в штатском. — Ваше Сиятельство, полковник Варфоломеев приказал доставить Вас прямо в Аничков. — По какой причине? — Не могу знать, Ваше Сиятельство. Приказ мне передал Белоконь, полковника я не видел. Белоконь был адъютантом Варфоломеева. Он выглядел моложе своих лет из-за невысокой фигуры, а также лица, которое, когда он улыбался, иногда принимало полудетское выражение. Основываясь на его внешности, кто-то дал ему прозвище Белопонь, которое быстро прилипло к нему. Однако, он не был по-детски наивным и милым как пони, внешность, как известно, бывает обманчивой. Белоконь был наделен острым умом, твердым характером, умением держать язык за зубами и быть требовательным, тем, что было небходимо офицеру, состоявшему при начальнике охраны Императора. Он также был быстр и ловок, прекрасно владел револьвером и шпагой, последнее тоже было не лишним, хотя большую часть служебного времени он проводил за бумажной работой. — Что ж, скоро узнаю. Я и сам туда собирался. Как Вы, однако, удачно подгадали относительно моего приезда. — Не подгадывал. Это не первый поезд сегодня. Мне было приказано встречать каждый. А если Вы не приедете сегодня, то и завтра. Ливену стало беспокойно, уж не случилось ли чего — помимо того, из-за чего он ездил в Затонск. — Государь в Аничковом? — поинтересовался подполковник Ливен. — Да, с раннего утра, — кивнул младший офицер. Скорее всего, Александр Третий не мог больше ждать в Гатчине и приказал доставить его в Петербург. А Ливена в Аничков. Чтобы узнать от него новости как можно скорее. Экипаж за несколько минут домчал их до служебного подъезда дворца, и Ливен сразу направился к Варфоломееву. Адъютант полковника, увидев его, вскочил из-за стола: — Ваше Сиятельство, приехали! От Государя о Вас уже несколько раз справлялись. Доложить о Вас? — Не стоит. Я сам к нему направляюсь. — Есть, — Белоконь сел и провел рукой по короткой светлой, почти белой челке. Услышав знакомый голос, Варфоломеев вышел кабинета и без приветствия воскликнул: — Ну, наконец, Павел Александрович! — В чем дело, Артемий Ефремович? — Не могу знать. Это у Вас нужно спросить. Государь ни свет, ни заря решил ехать из Гатчины в Аничков и приказал отправить офицера на вокзал, чтобы встречал каждый поезд и по прибытии немедленно доставил Вас во дворец. Раздался телефонный звонок, адъютант снял трубку: — Да, прибыл. Так точно. Затем он доложил: — Снова из приемной Его Величества, Ваше Сиятельство. Государь приказал явиться к нему в кабинет в «вышке» незамедлительно, как только Вы появитесь. Ливен подумал, что у него не было возможности даже переодеться, раз о его прибытии уже доложили. Дело было в том, что один из обшлагов его рубашки не был кристально белым — при сходе с поезда он случайно коснулся рукавом поручня, на котором были следы копоти, кондуктор плохо протер его. Он не хотел бы предстать перед Александром в таком виде, хоть сам царь не гнушался носить даже штаны с заплатами. Но раз монарх приказал ему явиться тотчас, лучше было не задерживаться даже на несколько минут. В приемной Варфоломеева появился другой его заместитель подполковник Червинский, который до этого был занят составлением затребованного Александром Третим документа, и обратился к Ливену: — Павел Александрович, добрый день! Вы же к Государю? — Да, к нему. — Не в службу, а в дружбу, не передадите ему бумагу? — А сами что же не передадите, Петр Александрович? — Да, честно говоря, не хотелось бы самому. А Вы все равно к нему… Вам-то он точно не будет высказывать недовольства… Ливен пробежался глазами по листу бумаги — в отчете, и правда, было кое-что, что могло не понравиться Императору. Но ему это было только на руку. — Отчего же, передам. Он вытащил из саквояжа папку с бумагами из Твери и положил в нее документ от Червинского. — Ну, с Богом, Павел Александрович! — Вы меня… как на войну провожаете, Артемий Ефремович. — Так на войне бывает… проще, чем у нас… чем у Вас… Павел Александрович постучал в кабинет Императора, где тот предпочитал находиться в одиночестве. Александр Третий резко распахнул дверь и чуть не зашиб Ливена. — Павел Александрович! Ну, наконец-то! Я уже извелся весь! — Добрый день, Ваше Величество. Простите мне мой вид, я прямо с дороги, как Вы и приказали. Император оглядел Ливена с головы до ног: — А что не так с Вашим видом? Не в четвертом классе же Вы ехали, вместе с гусями и курами. Перьев я на Вашем костюме не вижу, как и пятен сальных — от пасажиров, которые бы Ваши колени в качестве обеденного стола использовали. — К счастью, не в четвертом. — Побриты, одеколоном благоухаете, а не навозом. Еще бы он благоухал при Императоре навозом. Как скажет иногда Александр Александрович, так хоть стой, хоть падай. Но лучше все же стоять. — Позвольте мне сначала вернуть дорогие Вам вещи, — Ливен достал из саквояжа фотографию Александра Второго и серебряную ложечку, затем поставил саквояж на ближайший стул и прислонил к его спинке папку. Александр Александрович взглянул на портрет родителя, покачал головой и убрал его вместе с ложечкой в ящик письменного стола, за который сел. — Павел Александрович, ну, так Вы выяснили что-нибудь? А то я весь как на иголках! Уже Мария Федоровна стала чувствовать, что что-то произошло. Я сегодня пораньше из Гатчины в Петербург уехал. Чтобы избежать ее расспросов, а то как бы не проговориться… Получилось дух вызвать? Ливен про себя усмехнулся, Минни не почувствовала бы, а унюхала, что ее Саша уже с утра был слегка подшофе — успел приложиться к фляжке, которую по обыкновению прятал в сапоге. — Получилось. — Ну, не тяните кота за хвост! Был отец женат на Калиновской или нет? — казалось, Император от нетерпения начнет ерзать на стуле. — Женат не был, а венчание вроде как было. — Это как? — недоуменно посмотрел Александр Третий на Ливена. — Александр Николаевич нанял актера, он их с Калиновской и обвенчал, когда батюшка был в усмерть пьян. В общем, обманул Калиновскую, она же восприняла все за чистую монету. — Это точно? — Если дух Вашего отца не солгал, то да. — А медиум Анна, она не могла… немного исказить суть? — Зачем ей это? — Павел Александрович не видел причины для подобных ухищрений. — Например, чтобы успокоить… Вас и меня. — Я сам это слышал. Слышал четко и ясно, прямо как Вас сейчас. — Как это было? — Государь, не спрашивайте подробностей. Мне трудно объяснить это… доступными словами… Главное, мы выяснили, что у Александра Николаевича было с Калиновской, точнее, чего не было. — Отец поступил с Калиновской бесчестно. — Не могу с этим спорить, это так. Но это — меньшее зло, чем если бы он был двоеженцем. По крайней мере, у Вас нет повода для беспокойства за свое место на троне… а только о моральной стороне поступка Вашего отца. И простите мне мою дерзость, тот непорядочный розыгрыш Калиновской — ничто в сравнении с многолетней связью с Долгорукой, да еще и буквально под носом его законной супруги, Вашей матушки. — И то правда… Это все же лучше… чем все остальное… Ну, хоть от сердца отлегло, — Александр достал из кирзового сапога фляжку и хотел, было, отхлебнуть, но предложил Ливену: — Не желаете, Павел Александрович? Повод имеется. — Нет, благодарю. Не сейчас. Мне еще нужно представить Вам на рассмотрение пару документов. — А я все-таки позволю себе, — Александр Александрович сделал пару глотков и спрятал фляжку в сапоге. — Ну, так что у Вас? Подполковник Ливен взял папку и первой вынул бумагу, которую его попросил передать Червинский. Александр Третий вздохнул: — Цифры не особо впечатляют. Хотя не так и плохи, — он отложил отчет на край стола. Ливен положил перед Императором следующий документ. Александр Третий прошелся по нему глазами и хмуро посмотрел на заместителя начальника своей охраны: — И что? Довожу до Вашего сведения, что Великий Князь Сергей Александрович был замечен… Тоже мне, открыли Новый Свет… Варфоломееву заняться больше нечем, как на такой вздор казенную бумагу переводить? Не мог устно сообщить, если у него уж так зудело насчет этого меня просветить? — недовольно пробурчал он. — Не могу знать, Ваше Императорское Величество. — Для черновиков бы оставить, да не рискну. На растопку пойдет, — Александр Третий разорвал лист на несколько частей, скомкал их и бросил в мусорную корзину. — Еще что-нибудь? Ливен протянул Государю следующую бумагу. — Да что это за день сегодня такой?! Вы там в охране все из ума выжили?!! …Якова Платоновича Штольмана, внебрачного сына моего брата Дмитрия Александровича Ливена признать его законным наследником с присвоением ему титула князя. Ввиду моих заслуг перед Отечеством прошу не отказать в моей просьбе… Павел Александрович, это что за бред?!! — Император яростно затряс листом, исписанным аккуратным, красивым почерком. — Нижайшее прошение на Ваше Высочайшее имя, — пояснил князь Ливен. Александр Третий был слишком разгневан, чтобы уловить сарказм в словах Ливена: — Я ведь уже ясно дал Вам понять, что Штольману ничего не выгорит! Ну, что Вам неймется?! Ладно бы еще ходатайствовали о присвоении племяннику баронского титула. Но княжеского?! При том, что он родился в результате прелюбодеяния! Это уже ни в какие ворота не лезет! Как у Вас вообще рука поднялась написать такое?! — Она не поднималась, — спокойно ответил разъяренному Императору Павел Александрович. — Я этого не писал. — А кто?! Кто?! Штольман Вашим почерком?! Схожий почерк — это у вас тоже фамильная черта? Написал, а потом каким-то образом уломал Вас представить мне бумагу? Так отчаянно рвется в князья, что забыл обо всем на свете, в том числе, и о том, что за подобную наглость можно здорово поплатиться?!! — Император бросил на стол лист, но он соскользнул с него на пол. — Ну, что Вы стоите как вкопанный, подберите эту… писульку! Ливен наклонился и молча поднял прошение. — Вам, что и сказать больше нечего?! — Я могу сказать, что мой племянник совершенно не рвется в князья. Ему это нужно меньше всего. — А кому тогда? Вам? — Нет, я был бы, конечно, рад, если бы Яков получил… хоть что-то. Я этого и не скрываю. Но для меня все же это не имеет большого значения. — А для кого имеет?! Для кого?!! — Для тех, кто хотел бы дискредитировать меня в Ваших глазах, Ваше Императорское Величество. Выставить как бесчестного, корыстного человека, пожелавшего злоупотребить Вашим доверием и благосклонностью… — снова обычным тоном произнес Павел Александрович. Александр Третий уставился на Ливена, снова достал из сапога фляжку и отпил из нее, а затем убрал в ящик стола, куда ранее поместил серебряную ложку и портрет своего отца. — Так это фальшивка? Слава Богу! Я уж, было, подумал, что у Вас с головой что-то сделалось, от горячки какой в поездке… или от духа батюшки моего… Вот Вы умом и тронулись немного… относительно некоторых вещей… поскольку о других рассуждаете, как и прежде, здраво. — Я пребываю в добром здравии, Государь. Благодарю за беспокойство. А эта бумага — абсолютно точно поддельная. — Дайте-ка мне ее, — Александр Третий взял протянутое Ливеном прошение и пристально вгляделся в него. — Написана Вашим почерком, Павел Александрович. Я Вашу руку ни с чьей не спутаю… — уверенно сказал он. — Моим. Я бы и сам, возможно, засомневался, не сам ли я написал ее… в том состоянии, когда разум затуманен. Если бы не одна деталь… Император немного подумал. — Вы бы никогда не сделали акцент на своих заслугах, даже если бы просили о чем-то исключительном. Это не в Вашем характере. Поэтому я и посчитал, что у Вас некое помутнение приключилось… Да, так бумагу мог составить только тот человек, кто не знаком с Вами близко, а лишь знает о Вашем титуле, должности, Ваших победах и достижениях. Ну, и о том, что у Вашего брата есть незаконный сын. — Все так и есть, как Вы сказали, Ваше Величество. — Кстати, а откуда этому негодяю стало известно, что Штольман — внебрачный сын князя Ливена? — Так весь Затонск гудел. В газете местной писали, когда это случайно вскрылось. — Но по Петербургу, насколько я могу представить, эти слухи еще не поползли. А то бы доброхоты мне не замедлили доложить об этом. Как, например, о том, что у Вас появилась такая прекрасная племянница… Правда, некоторые посчитали ее женой Александра Дмитриевича. А некоторые… — Моей молодой любовницей, — закончил фразу Императора Ливен. — Для меня не было сюрпризом, что кто-то мог так подумать. Это довольно предсказуемо. — А вот для меня Ваше сегодняшнее… представление — это, несомненно, сюрприз. Понедельник начинается с сюрпризов… Умеете Вы, Павел Александрович, произвести… неизгладимое впечатление. Павел Александрович, видя, что Александр стал приходить в более благостное расположение духа, позволил себе предельно откровенное высказывание, которое для другого человека могло оказаться последним перед отправкой в Сибирь: — Очень хотелось посмотреть, как Вы это воспримите. В первую минуту. И во вторую. — Ох, Пал Саныч, с огнем играете, — покачал головой Император. — Зато какое потрясающее было зарево… Как полыхало… — мило улыбнулся Ливен. — Павел Александрович, Вы ведь намеренно первым подсунули мне донесение Варфоломеева, чтобы я уже был… не в духе, когда начну читать прошение? — Чего греха таить, намеренно, — признался заместитель начальника охраны Императора. — Да, если бы я не был уже на взводе, возможно, я бы мог сразу по-другому оценить это дерзкое прошение. А гнев, и правда, глаза застилает… Хороший урок Вы мне преподали. В какой уже раз… — В этот не имел такого намерения. — А какое имели? — Просто показать, что могло бы произойти, если бы эта бумага попала к Вам среди прочих, когда Вы были не в самом хорошем настроении. А меня не было рядом, чтобы иметь возможность объясниться, — честно сказал Павел Александрович — На это и был расчет мерзавца? — Полагаю, что да. Отправить прошение в Канцелярию почтой. — Да, для них так проще. — Не только проще, но и выгоднее. Вот сейчас Вы разгневались на меня, по Вашему мнению, сначала за дело. Но в любом случае это бы осталось между нами. А служащие Канцелярии растрепали бы, как обнаглел князь Ливен, прося за ублюдка брата. И слухи об этой дерзкой выходке наводнили бы Петербург. В любом случае моей репутации был бы нанесен урон. А там, глядишь, появилась бы еще пара бумаг весьма сомнительного содержания… И я был бы совершенно дискредитирован… — М-да, весьма коварный план — попытаться устранить таким образом заместителя начальника охраны. — О, я — не единственая их мишень, у меня есть прекрасная компания, — усмехнулся Ливен. — Кто же? — Варфоломеев, например. — Его донесение — тоже подделка? — Тоже, — подтвердил Павел Александрович. — То есть того, что в нем указано, не было? — Этого я сказать не могу. Но, полагаю, к донесению должна была прилагаться страница якобы из дневника Великого Князя… похабного содержания. — И такое имеется? — Имеется. Читать будете? — Читать не буду. Но глянуть хочу, чтобы почерк сличить. Александр Третий прочел пару строк на предъявленном листе: — Почерк Сижика*. Еще что-то? — Записка тайного советника Васильева к Победоносцеву**, в которой Половцов*** представлен далеко не в лучшем свете. — Давайте уж и ее, — вздохнул Император. — Вот почитаешь такое, и создается впечатление, что вокруг одни сволочи и ни одного порядочного человека… Одни вытворяют Бог знает что, другие на них доносы строчат… — покачал он головой, ознакомившись с очередной фальшивкой и положив ее на край стола к остальным. — Павел Александрович, где Вы эту грязь взяли? — В Твери. — А как Вы там оказались? — По пути из Затонска в Петербург. — Давайте с подробностями. — История будет довольно длинной, — предупредил Ливен Императора. — А я сегодня никуда не тороплюсь. Отменил все, что было можно. Мало ли, каким мог оказаться исход Вашей поездки в Затонск. Может, таким, что мне государственными делами и заниматься было бы невмоготу, поскольку права на это не имею… Вы присаживайтесь, Павел Александрович. Ливен придвинул простой стул с деревянным сидением, стоявший ближе других к столу, за которым сидел Александр Третий.