Понедельник начинается с сюрпризов

Штольман вошел в управление, и дежурный тотчас доложил ему, что его хотел видеть полицмейстер. — Преступление новое, убийство? Так что ж раньше за мной не послали? — Не могу знать, Ваше Высокблагродие! Трегубов сидел за столом, ничего не делая, словно поджидал его, и задал вопрос с места в карьер: — Яков Платонович, князь уехал? — Уехал. — Это точно? — с сомнением посмотрел Николай Васильевич на племянника Ливена. — Точнее не бывает. Мы с Анной Викторовной проводили Павла Александровича до пристани и подождали, пока баржа не отчалит. — Баржа?! Его Сиятельство на барже до Твери добираться изволили? Яков Платонович, Вы часом ничего не перепутали? — Трегубов одарил Штольмана таким взглядом, будто тот был умалишенным. — Нет. Он предпочел такой вариант. Баржа уже была на пристани, и он ей воспользовался, чтобы не терять времени, ожидая другое судно. — А что, поезда в направлении столицы ходить перестали? — Почему же, только поезд пришлось бы не один час ждать, а Павел Александрович спешил. — Ну, тогда понятно… Вот так дела… Видно, случай, и правда, архиважный… Неужели тот проходимец действительно возводил поклеп на высокопоставленных лиц? — Раз Павел Александрович так сказал, значит, так оно и было. — А насчет того, что у нас неопознанный труп — это Вы ему… — Яков Платонович понял, что полицмейстер хотел сказать «доложили». — Поведали? Трегубов подозревал, что Штольман мог известить князя об убитом, чью личность на тот момент им не удалось установить. Что ж, у него был резон так думать. Ведь не далее как накануне Яков сам спрашивал у Павла, кто доложил ему о нем, точнее, о ситуации, возникшей в Затонске, когда обнаружилось, что он — незаконный сын князя, и послужившей причиной тогдашнего визита Его Сиятельства в городок. Не был ли тем доброхотом, к примеру, барон Фредерикс, курировавший Затонский полигон полковник из Штаба округа, которого упомянул подполковник Вознесенский. А также насчет того, откуда Павлу стало известно о том, что могла состояться дуэль между ним и полковником Симаковым, подозревавшем его в том, что он наушничал князю Ливену… — Нет. Его визит в Затонск был для меня неожиданным. Полагаю, подполковник Ливен воспользовался своими источниками информации. — Ну, конечно. У него же имеются такие широкие, я бы даже сказал, широчайшие, — Трегубов раскинул руки и чуть не сбил со стола графин, стоявший на его углу, — а, возможно, и бескрайние полномочия… Яков Платонович, Вы знали об этом? — До того, как Вы зачитали кое-что из приказа — нет, — Штольман не солгал полицмейстеру, ведь ранее напрямую Павел ничего по сути не подтвердил, сводя свои ответы на его предположения либо к шуткам, либо облекая их в такую форму, что трактовать их можно было как угодно. Теперь он понимал, что Павел делал это не только для того, чтобы не раскрывать ему своего истинного положения при Государе, но и для подобных случаев, когда его могли заподозрить в том, что он мог иметь отношение к некоторым делам подполковника Ливена. — То есть того приказа, что Его Сиятельство мне представил, не читали? — Нет, в глаза не видел. — Странно… Мне-то он его показал… — Ну, Вам-то он его предъявил по служебной необходимости. А мне-то зачем? — И то правда. И тут коллежский советник Штольман отметил, что подполковник Ливен приказал показать ему дело, затем приказал привести его в порядок. У него при себе была бумага, которая позволяла ему иметь доступ и не к таким документам. И он даже не счел нужным показать ее? Или посчитал, что это было лишним, так как Яков знал, что он не стал бы злоупотреблять его доверием? Было бы интересно взглянуть на сей документ, а не услышать часть его содержания из уст полицмейстера, который, пребывая сначала в гневе, а затем в изумлении, стал зачитывать его вслух, скорее всего, даже не сознавая того. — Яков Платонович, Вы пока без надобности никуда не отлучайтесь, а то ведь господа жандармы должны пожаловать. Как Его Сиятельство припу… — оборвал себя на полуслове Николай Васильевич, — предупредил. Сижу тут, как на иголках… С одной стороны, хорошо, что дело забрали, как говорится, баба с возу, кобыле легче, с другой — иметь дело с жандармерией… приятным не назовешь. Но, видать, никуда от это не деться… Так что ждите в кабинете, я потом Вас приглашу. Коробейников уже был на месте. После приветствия он тут же подошел к Штольману, держа в руке записную книжку в кожаной обложке: — Яков Платонович, я тут вчера размышлял насчет нашего убитого… — Антон Андреич, Вам не стоит больше утруждать себя размышлениями по этому делу. Его у нас забрали. — Забрали? И кто же? — недоуменно посмотрел на Штольмана Антон Андреевич. А затем, словно рассуждая вслух, изрек: — Понедельник начинается с сюрпризов… — Подполковник Ливен, — пробурчал начальник Затонского сыска. — Подполковник Левин? А это кто таков? И откуда? — Не Левин, а Ливен. Яков подумал о том, в отличие от Коробейникова, который ослышался, много лет назад его ввели в заблуждение, чтобы скрыть от него правду. Левин, якобы покойный супруг Елизаветы Алексеевны, с которой у него были первые романтические отношения, как он узнал недавно, на самом деле оказался весьма живым на тот момент князем Ливеном. — Подполковник Ливен? — переспросил Коробейников. — Князь Ливен? Павел Александрович? — уточнил он. — Он самый. Тот, в чей презент Вы записали свои соображения, в которых, к сожалению, более нет нужды, — слова Штольмана прозвучали резче, чем он того хотел. Антон Андреевич закрыл записную книжку и убрал ее в карман пиджака. Поколебавшись несколько секунд, он все же осмелился озвучить вопрос: — А почему все же дело забрали? — Потому, что с большой степенью вероятности убийство в Затонске связано с другим преступлением. А, возможно, и не с одним. — И кем наш загадочный покойный оказался? — Служащим архива суда в Твери, — ответил Штольман, не назвав фамилии своему помощнику, которому ранее поручал собрать сведения об Измайлове, чтобы у того не возникло ненужных вопросов. — Шантажом, поди, шельма промышлял, к бумагам доступ имея, — предположил Антон Андреевич. — Да, подозревался в этом. — Ну, тогда его, скорее всего, кто-то из шантажируемых и пырнул. Не убить, так хоть напугать, что если не прекратит, за этим нападением и что более серьезное последовать может. — Вполне возможно. — Только вот непонятно, какой интерес к нему у Его Сиятельства… Якову Платоновичу не хотелось делиться подробностями с Коробейниковым. Но полицмейстер не от большого ума мог проговориться о том, что услышал от князя, да и жандармы должны были появиться вскоре, и он объяснил: — Он подозревался в распространении клеветнических толков о персонах, занимающих высокое положение в стране, а также в других противозаконных действиях, в том числе тех, которые находятся в ведении жандармерии. — О как! Наш пострел везде поспел! — воскликнул помощник начальника сыска. — Весьма деятельный, однако, господин. Тут кто угодно мог на него зуб поиметь, не только из числа шантажируемых им, но и оклеветанных… Когда дело касается особ такого уровня и дел, попадающих к жандармам, становится понятно, почему Его Сиятельство проявил свой интерес… Но ведь он не сам будет заниматься этим? — Разумеется, нет. Пока губернское жандармское управление. — Значит, решили начать с его деяний… с политической подоплекой? Вдруг оттуда ноги растут? — По-видимому, так. — Но за клевету на высокопоставленных особ его бы, пожалуй, куда-нибудь на рудники сослали… А политические обычно люди дерзкие, к чему им такой ненадежный способ устранения… подельника или даже свидетеля? Прирезали бы где-нибудь в подворотне, кошелек взяли, и за ограбление бы сошло. Яков Платонович отметил про себя, что даже молодой Коробейников был прозорливее полицмейстера. — Выяснять что и как — это теперь не наша задача, а господ жандармов. — Но хоть не у нас с этим будут разбираться, раз дело в Тверь ушло, и то… повезло… — с облегчением произнес Коробейников. — Не обольщайтесь, Антон Андреевич, господа офицеры прибудут сюда, к нам. — И когда же? — Думаю, что скоро. Трегубов в ожидании. Вообще-то я предполагал, что они могли приехать в Затонск и рано утром, а то и ночью. — Полагаете, могут по городу… рыскать? — Не исключено. Хотя пока не вижу для этого причины. Для, как Вы изволили выразиться, рыскания повод мог бы появиться, скорее, после визита в управление. Если бы им показалось, что нами было что-то упущено или… не указано в деле. — То бишь, сокрыто? — Можно выразиться и так. — Принесла же их нелегкая, — вздохнул Антон Андреевич, садясь за свой стол. — После Ваших слов я даже… замандражировал. — Ну, Антон Андреевич, Вы хоть спали хорошо. А Трегубов, похоже, со вчерашнего дня мандражирует. Как ему стало известно, что дело жандармам передают. — А Вам самому как спалось? — Несмотря на обсуждаемые обстоятельства, весьма неплохо. Яков на самом деле спал хорошо после того, как они с Анной получили наслаждение от чудесных мгновений плотской любви. Он заснул, обнимая Анну, и, слава Богу, ей не привиделось никаких страшных картин, и она спала спокойно всю ночь. Он чувствовал это и тоже смог расслабиться и выспаться. Коробейникова распирало любопытство, как произошло, что Трегубов был оповещен о том, что дело будет отдано жандармам, в воскресенье, и он перебирал в уме варианты, как лучше выспросить об этом, но зашел дежурный и сообщил, что Штольмана вызывает полицмейстер. В кабинете начальника Затонской полиции был подполковник жандармерии с двумя младшими офицерами. Подполковник напомнил Якову Платоновичу льва, чью рыжую гриву местами тронула седина. Выражение его лица было грозным, как у царя зверей. Оно сменилось на озадаченное, когда он повернулся к Штольману. — Подполковник Левенталь, Лев Евгеньевич, из Тверского губернского жандармского управления, — представил его Трегубов. Штольман усмехнулся про себя — имя необыкновенно шло Левенталю. А Коробейников почти угадал его фамилию. — Штольман, Яков Платонович, коллежский советник, начальник сыскного отделения. — Яков Платонович, не сочтите за труд проводить господ офицеров к доктору Милцу, вдруг у них еще какие вопросы возникнут. И после можете быть свободны на сегодня, — милостиво разрешил полицмейстер. — Вам ведь вчера, как и мне, пришлось, свой выходной день прервать по служебной надобности. А в отделении пусть Коробейников остается, он и так несколько дней пролентяйничал. Но ежели необходимость возникнет, придется Вас вызвать. Поскольку с последним телом, телом Измайлова, доктор Милц закончил, а новых не поступало, то Штольман предположил, что доктор должен был находиться не в морге, а в больнице. О чем и сообщил жандармскому подполковнику. Можно было направиться прямо в морг, а за доктором послать городового, но Левенталь осведомился, не против ли господин коллежский советник пройтись до больницы, если она недалеко. А его подчиненные с повозкой сами найдут дорогу к больнице, чай, не немые, чтобы не спросить, если заплутают. — С повозкой? Чтобы тело перевозить? — Да, у нас приказ отвезти тело в Тверь, вот мы к этому и подготовились. Повозку со специальным ящиком доставили по воде, на барже. — С лошадью вместе? — полюбопытствал Николай Васильевич. Левенталь озадаченно посмотрел на Затонского полицмейстера, явно не понимая, то ли он так пошутил, то ли задал вопрос серьезно. — Скажете тоже, господин полковник. Нет, лошадь здесь одолжили, начальник пристани помог. Подполковник Ливен посоветовал к нему обратиться. И насчет того, чтобы потом повозку на баржу пристроить, тоже. И Вас я тоже благодарю за оказанное содействие. — Всегда рад стараться на благо царя и Отечества! — по струнке вытянулся начальник полиции и щелкнул каблуками. — Мы, пожалуй, тронемся. От радости, что жандармы уходят, Трегубов перекрестил Левенталя: — Ну, с Богом! Яков Платонович заметил, что Лев Евгеньевич, явно не ожидая такого жеста, хмыкнул в усы. Но ничего не сказал. Немец Левенталь мог вполне оказаться лютеранином, о чем Николай Васильевич, пребывая в волнении, даже не подумал. Штольман зашел в свой кабинет забрать шляпу, саквояж и трость, которые ранее оставил на небольшом столе у окна. И известил своего помощника, что Трегубов приказал ему доставить жандармов к Милцу. А после этого позволил не возвращаться в управление. Коробейников пожелал ему ни пуха, ни пера. Левенталь ожидал его около дежурного. Они вышли из здания, и Яков Платонович, кивнув в сторону полицейской пролетки, предложил: — Может, все же на нашей пролетке нежели пешком? — Нет, я предпочту прогуляться. Я хотел бы переговорить с Вами тет-а-тет, пусть это и будет по дороге. Поэтому и отправил своих молодцов. Им дозволено знать далеко не все из того, что может являться предметом нашей беседы. Как и вашим унтерам. Лишние уши в погонах в любом случае ни к чему. Яков Платонович попытался представить уши в погонах и, чтобы не рассмеяться, напомнил себе о том, что с подполковником жандармерии нужно держать свое ухо востро.