***
— Тебе везёт, что тебе разрешают гулять допоздна. Меня вот не отпускают на улицу в такое темное время — удивляется и разочаровывается мой друг: — мне пора домой. Увидимся завтра, Гриш. Он, расстроившись, кидает на меня последний взгляд и уходит в сторону дома с площадки. По улице давно гуляет одна только тишина, и лишь слабый шум чужого голоса может потревожить ее, и то на мгновение. Я вновь остаюсь один. Качаться на качелях в сплошном одиночестве — совсем неинтересное занятие. Фонари горят, но освещают лишь неживые объекты. Смысл в них тогда? Слова о его невозможности гулять допоздна заедают в голове, словно нечто густое покрыло стенки сознания. Он всегда проговаривал эти слова так, будто это великое горе для него, и большой дар для меня. Вот только он никогда не ощущал чувства, что ты беззащитен, одинок и никому не нужен. Он никогда не сидел один дома целые сутки, никогда не чувствовал тоску и никогда не испытывал разочарования от действий родителей, которых так долго ждал, так как скучал и требовал их внимания, а в итоге получаешь лишь посыл «погулять». Он никогда это не поймёт, он никогда не узнает об обратной стороне, так сказать, моего «дара». Я хочу жить так же, как он. Неужели я не заслужил? Я медленно направляюсь в сторону дома. Чувство дежавю вновь напомнило о себе. Многие наши прогулки заканчивались так. Похожие слова, похожие мысли, похожий путь. Я иду совершенно один по пустой тёмной дороге туда, где меня никто не ждет и где никогда не чувствуется родного тепла. «Как зимой…» — невольно приходит сравнение в голову, отчего я издаю нервный смешок. Неужели я действительно не достоин? <…> — Почему ты подрался? — спрашивает учительница: — что они тебе сделали? — они снова доставали меня. — Григорий, ты, как умный, мальчик, мог проигнорировать их глупые слова. А вместо этого ты поступил неправильно и ужасно. Пока что родителей в школу вызывать не стану. Надеюсь, это был первый и последний раз! — Они всё равно бы не смогли… — еле слышимым шёпотом проговариваю я. Учительница, видимо, восприняла мой шёпот, как тихое «да», потому перестала так пронзительно смотреть мне в глаза. Она говорила строго и разочарованно, пыталась, возможно, добиться от меня слез и извинений. Но она не понимает, потому что ей абсолютно плевать на какого-то тихоню с тройками по многим предметам. Она не знает того, что эти идиоты вытворяли раньше. Она, что в пятом, что в восьмом классах ничего не узнает. Заведя меня снова в класс, она продолжает урок. А я чувствую, что меня пытаются прожечь взглядами. Мне надоело терпеть их выходки. Я должен был ответить. Но почему мне так противно? В голове крутится одна фраза, ставшей последней для моего терпения: «У него кажется и родителей то нет. Он реально никто». Почему-то именно сегодня такого рода высказывания задели меня. Но я не «никто»… да? <…> — Гриш, расскажи что-нибудь о себе. Мы-то тут все рассказываем, какие-то темы обсуждаем, даже личные, а ты молчишь. Давай же, присоединяйся. — заманивает Вика. Пока компания из четырех человек бурно обсуждает разные темы, сидя на полу, я лежу на собственной кровати и листаю ленту в ВК. Вика машет рукой, предлагает присесть рядом с ней и присоединиться, но я отказываюсь. Выдаю что-то наподобие «у меня нет сил, я устал, давай-те пока что без меня», но более рвано. И тут же ухожу на кухню под предлогом заварить чай. Вика ответ не оценила, но без вопросов отпустила на кухню. Пока чайник заполняется водой, я резко вспоминаю день, как лучший друг бросает меня, обозвав «ничтожным идиотом». Вспоминаю также слезы на своей кровати ночью. Бью стену в слезах до крови, чувствую отвращение к себе и ненависть. Чайник переполняется — я резко закрываю кран и отливаю часть в раковину. Я больше не ничтожный, это давно прошло. Но почему мне так сложно выговориться и показать эмоции? Почему мне так сложно довериться? Неужели я так и остался «никем»? — Гриш, всё хорошо? — подходит Вика ко входу на кухню. Я вздрагиваю и мгновенно поворачиваюсь в сторону чужого голоса. Я не могу сказать, я физически не могу сказать, что со мной что-то не так. Эти слова словно заблокированы, недоступны, неизвестны. Мои проблемы…а они вообще имеют какую-то значимость? — Всё хорошо, Вик. Это неважно. — А родители, что с ними? — спрашиваю я. Я решился спросить после долгого молчания, желая узнать все. Гриша тяжело выдыхает и отвечает со слабым облегчением на лице: — В девятом классе мы стали общаться чаще и больше. Они будто пытались подарить, отдать заботу, которой у меня не было в детстве. Вначале я радовался, а позже… я понял, что мне это уже не нужно. Они жалеют, что упустили меня. Ведут со мной так, словно я маленький беззащитный ребенок. Это раздражает. — отворачивает голову в сторону и хмурит брови. Он выдавливает слова из себя. Гриша сначала спокоен, затем расстроен, а под конец вообще зол. Теперь я понимаю ценность каждой его эмоции. Теперь я понимаю, как дороги были его слова день назад. Теперь я знаю, насколько ценно его доверие. Потому мне противно. Противно от своего тона пару минут назад. Вновь противно от того, что я не попытался разговорить его раньше. Но важен не факт упущенных возможностей, а вопрос, адресованный к себе: понял ли я теперь Гришу? Его рассказ был сбивчив, неструктурирован и, как было видно по самому Грише, физически тягостен. Но мелкие события, расписанных им достаточно богато, и действительно важные вещи, о которых сказано мало, сложили во мне единый портрет его души. Я буквально не имею права на ошибку по отношению к нему. На Гришу это повлияет крайне сильно. На сегодня достаточно тяжёлого. Я вижу в его движениях сжатость, напряжение и некий отказ. Глаза, смотрящие на меня из-под опущенных наискось бровей, не выражают никакого облегчения, гласят только одно: «я злюсь и готов уйти в любой момент, так как не хочу своей злостью навредить тебе физически или психологически». Если ему нужно чувство безопасности и заботы, я отдам ему всё, что во мне есть. Сложив руки на груди и прижав их, он скрюченно сидит на стуле и молчит, ожидая моих итоговых слов. Я решаю поступить просто и иначе: подхожу и обнимаю. Я вижу его заминку, малый ступор, чувствую резкое облегчение в его мышцах. Он поднимается со стула, скочив с него, словно с пружины, и прижимает меня к себе так, будто готов задушить. В его глубоком дыхании, медленно поднимающейся груди я вижу настояющую потребность и жажду. Я защищу тебя и позабочусь о тебе, Гриша.*****
— Вика, я уже договорился, чтобы Гриша меня встретил. Я не могу остаться. — поворачиваюсь в сторону лестницы. Вика останавливает за плечо и снова просит: — Артем, это ненадолго. Побудешь там минут тридцать и можешь спокойно пойти с Гришей куда угодно. — Я сильно устал. Ты сама видела, как я чуть с лестницы не упал из-за недосыпа. Мне нужно срочно отдохнуть. — убираю руку с плеча. Интонация Вики мне совсем не нравится. Последнюю фразу про Гришу она проговорила так, словно он пустое место по сравнению с ее делами. Неудивительно, что сейчас я испытываю от нее раздражение. — Артем, я прошу тебя ненадолго остаться со мной. Неужели так сложно помочь своей подруге? — Зачем мне выполнять твою просьбу, если ты так и исполнила мою? Я просил тебя об одном: выговорись мне. Вместо этого ты лишь пару раз поговорила со мной насчет родителей, один раз упомянула сложности в общении, и всё. Мне больно на тебя смотреть, Вика. — поворачиваюсь и ухожу. Сбоку не слышно ни слова, ни шага. Эти слова вышли из меня будто ненарочно, так как я устал и зол одновременно. Но я понимаю, насколько они звучали ужасно и больно. Я напишу ей позже дома, договорюсь о встрече. Она мне дорога, и, как бы не было мне противно от сказанных ранее слов, я сказал то, что давно еще должен был. На душе в любом случае будет тяжко, пока я не поговорю с Викой. Но, может быть, Гриша поможет хотя бы на капельку. Мысли уже путаются, скорее бы выйти из университета. Гриша встречает с теплой небольшой улыбкой у крыльца. Без объятий на публике мы быстро выходим из территории и направляемся к автобусной остановке. Расспрашивает про учебный день, получает от меня пару слабых ответов и молчит. Возможно, сейчас и вправду лучше не говорить ничего и дать мозгу расслабиться от внешнего раздражения в лице людей и общения с ними, но молчание с Гришей всегда вызывало и вызывает во мне неприятное чувство. Я собираюсь спросить про то, как он провел утро, но Гриша не дает мне сказать. Указывает на самочувствие и требует, чтобы я не напрягался. Это обидно, но правда. В автобусе также молчим. По дороге домой молчим. Как только он слышит первые звуки из моего рта, я сразу перебиваюсь и получаю требование, чтобы молчал. Это жестоко! Еле поднимаюсь на свой пятый этаж, Гриша уже открывает входную дверь за меня. Дома я кое-как переодеваюсь и иду в зал, где сидит на диване Гриша. Плюхаюсь рядом с ним и прикрываю глаза. Гриша встает и уходит куда-то. Шаги удаляются, затем приближаются. Он кладет под мою голову подушку и накрывает одеялом, а сам садится рядом. Я улыбаюсь, и…***
Тишина и лиловый свет встречают меня. Голова чуть побаливает, но самочувствие улучшилось практически до небес. Гриша не сидит рядом, но с кухни доносятся клацания и женский смех. Я забыл написать Вике… Но что она тогда делает здесь после моих не совсем приятных слов? На кухне царит легкая атмосфера. Вика пьет пиво и рассказывает что-то занятому за ноутбуком Грише. Они сразу замечают мое присутствие, отчего Вика в миг замолкает, а Рофлер предлагает присесть к ним, улыбнувшись. Слова Вики в университет моментально всплывают в сознании, они вызывают злость по отношению к сказавшему их человеку. Вика чувствует на себе мой неодобрительный взгляд, напрягается и отвечает, как только я сажусь за стол: — Артём, я ненадолго! Я всего лишь решила навестить Гришу и… — По мне не видно, но я рад, что ты пришла без моего приглашения. Я всё еще сонный, но скажу лучше сразу: нам еще давно нужно было поговорить насчет твоих проблем. Я хотел написать тебе и предложить встретиться по приходе домой, но сон опередил. Ты можешь поговорить со мной сейчас? — Думаю, что да… могу попробовать. — ответила Вика. Ее голос не выражает уверенности, стойкости и готовности, что только сыграет на руку. Я понимаю, что моя грубость лишняя: что в университете днем, что в квартире сейчас, вечером. Я понимаю, что должен извиниться за такое поведение, ведь она не заслужила такого к себе отношения. — Вика, прости меня за те слова днем. Я действительно переборщил. — Артем, я не в обиде. Ты был прав. Потому и пришла, чтобы исправить ошибку. — Хорошо. Я только сделаю себе чай, и мы начнем. Вы будете? — подхожу к плите и набираю воды в чайник. Гриша соглашается, а Вика шлепает по банке пива. Гриша не сказал ни слова, неужели его не интересуют дела собственной подруги? Больше похоже на ожидание, чем на незаинтересованность и наглое равнодушие. Вот только я не успел спросить себя, готов ли к тяжёлому разговору. Я чувствую, как в мгновение ока легкий вечер превращается в эмоциональное месиво из слез, боли, злости, сожаления и печали. Уверен, что так всё и получится. Чайник вскипает. — Вика, почему ты пытаешься перетянуть меня в свои дела? Почему ты тянула меня во всякие конкурсы без моего явного согласия? — спрашиваю я. Лучше начать с легкого, и это единственный такой вопрос. Я частично догадываюсь, почему именно я, а не Лера, становился компаньоном Вики в каждом конкурсе или мероприятии. Догадываюсь, что она думала на этот счёт и какую благую цель преследовала. Отчасти я могу оправдать и принять такую позицию и такого рода мнение, если бы это не переросло в обыденность, которая не делала лучше мне и Грише. — Артём… ну… без тебя мне было бы одиноко, поэтому и брала. С Лерой мне не так приятнее, как с тобой. Тем более, так я старалась разнообразить твою учебную жизнь. Зато тебя многие преподы любят, разве не здорово? — улыбается Вика. Я чувствую в душе ложь. Словно она так ответила, лишь бы прикрыть неприятную правду. Я смотрю ей в глаза так, как делал и делает это Гриша. Ее улыбка превращает быть яркой и доброй, она ломается и сжимается. Вика тяжело вздыхает и с грустью в голосе начинает: — Этого недостаточно, да? Я думала, что, дергая тебя за собой, ты станешь общительным и открытым. Я хотела, чтобы у тебя появились новые знакомые, друзья. Я думала, что так будет лучше. А затем это всё вылилось в ссору с Гришей, затем с тобой. Я не учитывала, что ты интроверт, прости. — Приятно слышать, что ты наконец-то признаёшь свой эгоизм по отношению к Артему. — врывается в диалог Гриша. Рофлер насмехается в грубой манере над словами Вики, будто они и не мирились. Тембра рассерженно смотрит на Гришу, готовится что-то бурно высказать и… молчит. Брови поднимаются, мышцы лица расслабляются, а взгляд виновато опускается вниз. К сожалению, Гриша был прав еще в тот проклятый вечер. Во мне теплилась крошечная частица надежды, что Вика поступала так по причине истинной, по ее мнению, доброты. А она молчит. Зачем слова, если понятна правда и без них? Не прошло и 10 минут, как мы уже во всю окунулись в тяжелую напряжённую атмосферу. Молчание длится больше десяти минут. Я уверен, что каждый чувствует на своих плечах тяжёлый груз. Вика сжимает руки на столе, чуть дергается. Гриша смотрит в ноутбук, притворяется, что не ощущает неприятной ауры, но по пустому взгляду видно всё, что он тщательно пытается укрыть. Мне тоже неприятно быть под давлением гнетущей тишины. Я пытаюсь открыть рот и задать следующий вопрос, но слова словно застряли у самого выхода, отчего не могут быть услышанными даже мною, в мыслях. Густой туман гуляет по сознанию, отчего не получается сказать что-то, что смогло бы растворить болезненную тишину. Приподнимаю правую руку над поверхностью стола, сжимаю крепко в кулак и бью о стол. Гриша с Викой в миг сбродрились и обратили заинтересованные взгляды, а я отхожу от влияние густого затыкающего молчания. Вопрос наконец-то вылетает из уст: — Почему ты пытаешься скрыть свою усталость и слабость от меня? — Артём… я не могу. — Почему? Хочешь сказать, что тебе от этого только лучше становится? Хочешь сказать, что доводить себя до изнеможения — это хорошее занятие? Даже твой макияж не способен полностью скрыть последствия малого количества сна и постоянной работы. Даже твоя «жизнерадостная легкая улыбка» не помогает в таком случае. Ответь мне, Вик, что с тобой происходит?! — из горла вырывается крик. Я не замечаю, как нервозно кричу, как непонимающе и яростно гляжу Вике в глаза и не ожидаю услышать ответа. Как голос начинает дрожать и переходит в неприятную хрипоту. Я срываюсь, я не выдерживаю. Отказ воспринялся мною последней каплей в переполненной чаше терпения. Терпения испарилось, дав карт-бланш злости. Вика испуганно смотрит, пытается сдержать слезы, но блеск лампы всё сильнее и сильнее отражается в её глазах. Я выпиваю весь чай, словно в порыве дикой смертельной жажды. Гриша удивленно смотрит и, потянувшись через ноутбук, кладёт свою руку на мою. Теперь вместо удивления в глазах я вижу только тревогу, только страх… Я вижу в его глазах себя, когда мы решили высказать накипевшее друг другу. Я смотрел так же, боялся и ждал удара. Я медленно перевожу взгляд на Вику и чувствую то же, что ощущал в себе на момент разговора с Гришей в первую ссору. Что со мной? Почему я срываюсь на Вику, почему я срываюсь на Гришу, почему я так поступаю? Я резко встаю. Гриша внимательно смотрит и словно ждёт чего-то неожиданного от меня, чего-то ужасного и неуравновешенного. Подхожу к Вике и раскрываю руки для объятий. Вика мгновенно бросается в них и начинает реветь мне в плечо. Она прижимает к себе так крепко, словно боится никогда больше не удивить. Сердце пропускает удар: я помню, как Гриша обнимал меня так же. Вы так похожи… Всхлипов всё меньше, также как и слез. Глаза мокрые, опухшие. Лицо красное. Меня преследует чувство дежавю, но стараюсь не обращать внимания. Я отпускаю ее, и мы садимся обратно по своим местам. Тяжело выдыхая, она отвечает на ранее заданный вопрос: — Ты думаешь, я могу ответить на этот вопрос сама? Всё, что я желала, это быть всегда с кем-то вместе. Я боялась одиночества, это знаю точно. Я старалась заглушить собственные мысли делами и общением. Я всегда отдавала всю себя другим, только чтобы быть с ними рядом. Разве это плохо? Разве я не могу быть рядом с друзьями всегда? — Ты знаешь ответы на вопросы Артема, прекрати. — реагирует Гриша. В его голосе читается раздражение, но я не могу злиться на него, так как чувствую, что он лишь пытается помочь и подтолкнуть Вику, ее мысли в нужное русло. У него это получается. — Не тебе это решать, Гриш. Ты никогда не поймёшь меня, ты слишком зациклен на себе и на своих хотелках. — грубит Вика, сложив руки на груди так же, как и Гриша. Они сверлят друг друга неодобрительными взглядами. — Как и ты, дорогая Виктория. Уже забыла свои слова ранее? — Я не пыталась контролировать каждое его движение и решать выбор за него. Ты хотел этого, не я! — Ты у него просто отнимала выбор, зная и надеясь на его слабовольность! И это еще я здесь мразь?! — удар о стол достаточно громкий, как и риторический вопрос. Я встаю со стула и кричу на них обоих: — Прекратите! Вы друг от друга ничем не отличаетесь! Что один, что другая пытались мною манипулировать. Никто из вас не лучше, вы одинаковы. Успокойтесь, и давайте продолжим разговор дальше. — мое громкое высказывание положительно повлияло на них. Гриша отвернулся в сторону стены, а Вика — в сторону выхода. Сажусь и спрашиваю: — Почему ты боишься одиночества? Почему ты пытаешься заглушить собственные мысли? — Вика поворачивается ко мне и молчит. Ее взгляд смотрит в никуда. Так длится пара минут, пока наконец тишину не разрывает ее голос: — У меня в детстве не было друзей. Вплоть до шестого класса я всегда была одна, пока мы не переехали. В новом городе, в новой школе я смогла завести себе подруг. Мне было тяжело расставаться с ними после девятого. Я переписывалась с ними каждый день, старалась поддержать общение прежним, но они сами от меня отдалялись. Затем в десятом классе познакомилась с Гришей и еще парочкой людей, и мы стали одной компанией. Гриша до сих пор помнит, как тяжело я отходила от любого упоминания старых подруг. Меня мучали мысли: я обвиняла себя, ненавидела. Я старалась забыться в общении, чтобы эти мысли заглушались внешним шумом. Я… знала, что ответить, но почему-то не могла сразу сказать. — Так и скажи, что боялась, в этом нет ничего плохого. — с сарказмом в голосе дополняет Гриша, откидываясь на спинку стула. Вика не обращает внимание и, глядя на меня, спрашивает: — Артем, ты ведь не бросишь меня, да? Одинокий вопрос звучал как мольба, как последняя надежда. Она будто пытается схватиться за брошенный канат и вылезти из собственной бездны. В ее карих глазах я вижу зарождающийся восход, который в любой момент способен стать закатом. Я уверенно отвечаю ей, что останусь и помогу. И вновь по ее щекам идут слезы, но от них она хотя бы не отмахивается. Она рада, она попросту счастлива. Счастлива от осознания, что она важна в любом виде и настроении, важна с любыми проблемами и заботами. По ее глазам я понимаю, что она всё поняла. Я не сдерживаю улыбки и искренне говорю, что готов выслушать ее в любой момент и поддержать всем, чем возможно, только чтобы ей полегчало.*****
циркач❤
____________________________
ты как себя чувствуешь?В принципе неплохо, но спать хочется. Хотя поспал вроде как больше семи часов. А ты?
стараюсь как можно быстрее закончить один проект. самое сложное — это выдержать однотипную работу с мелкими деталями. ты бы знал, как я хочу взять и бросить это.Гриш, держись, терпи. Я как и ты стараюсь просидеть последнюю пару. Сидеть на парах в субботу — настоящий ад. Может, отдохнёшь?
это больше скучно, чем утомляюще.Сделай перерыв на пять минут, сразу лучше станет.
хорошо, доверюсь тебе.____________________________
До сих пор сложно осознавать, что наконец-то все сессии сданы, и я могу отпраздновать с друзьями начало летних каникул. Июнь нещадно душит и запускает жару в аудиторию, отчего сильнее хочется сбежать и освободиться от оков университетской жизни. Мысли идут также медленно и тяжело, как и минуты до окончания пары. Даже не думал, что буду ждать наступление каникул: раньше я равнодушно относился к двум месяцам летнего отдыха. Но сейчас нетерпение провести время с Гришей и Викой дает мне энергию, которую хочется тут же потратить, точно не сидя и ожидая заветного звонка. И он наступает, словно гром, но такой спасительный, долгожданный. Я жду Вику у крыльца. Солнце нещадно палит и выискивает спрятавшихся за тенью, чтобы поиздеваться. Уж совсем близок июль, и июнь словно передает свою сильную жару в руки следующему месяцу. Небо яркого, почти что бирюзового цвета, дает простор жестокому светило, убрав все облака куда-то вдаль, уж точно подальше от города. Невольно улыбаюсь от предвкушения праздника. Прошедший учебный год стал самым сложным и самым лучшим одновременно. И я счастлив, что всё поменялось в хорошую сторону. Вика выводит из размышлений, легко ударив по спине. Приятно видеть на лице Вики улыбку, за которой не прячется огромное количество проблем, которые она целенаправленно скрывала, забывала и игнорировала. Я вижу легкость ее души, ярко исходящую от простой улыбки. Взгляд, в котором чувствуется все меньше тяжести и больше жизненной силы, искренности. Она хорошо постаралась, и я безумно счастлив видеть её такой. Мы не задумываясь направились в магазин закупить еды и алкоголя. Вика с трепетом говорит обо всем, а я молча слушаю и киваю, наслаждаясь долгожданным днём. Жара терпится, ослепляющая яркость терпится — ничего не может испортить настроение. Я на мгновение задумываюсь о том, что попал в сон, но встряхиваю голову. Это не сон, а заслуженный счастья и отдыха день. Сном ощущается все прошедшие дни и месяцы, все плохие и хорошие редкие дни. И Вика вновь возвращает в реальность лёгким ударом по спине. Магазин полон посетителей. Я выбираю по рядам с салатами и вредной пищей. Вика гуляет по рядам с большим ассортиментом алкоголя. Положив пару пачек чипсов и три пластмассовых небольших контейнеров разных салатов в тележку, я подъезжаю к Вике, несущей шесть бутылок тех же виски, что в первый день, когда я познакомился вживую с Гришей. Приятное воспоминание покалывает, и улыбкой одариваю Вику за выбор. Резко оставляю тележку Вике и бегу за горьким шоколадом. Если уж повторять тот зимний вечер, то тогда полностью. Вика оплачивает все покупки, и мы в двух пакетах идем ко мне домой. Вика заказывает такси, и без лишних проблем доезжаем до моего дома. В такси душно даже с открытыми окнами, и мы легко выдерживаем, стремительно выйдя из салона на нужном месте. Открыв дверь, я встречаю яркие полосы по полу, идущие с кухни и зала. Даже здесь солнце не желает отпускать нас. Вика оставляет пакеты у меня, а сама уходит по делам. Я раскладываю купленное по полкам холодильника. До вечера еще несколько часов, и неизвестно время приезда Гриши. Я звоню ему, надеясь, что он не заставит нас долго ждать его приезда. Из трубки слышится близкий наглый голос. По телу словно расплывается наркотик. Но Гриша не особо обрадовал новостью о времени прибытия. Придется хорошенько так подождать, но это малая цена по сравнению с дальнейшей ночёвкой. Время идет незаметно. Рисую скетч для удовольствия, провожу множество вспомогательных линий и дотошно измеряю пропорции нарисованной позы. Не тороплюсь, искренне довольствуясь процессом хождения карандаша по обычной размером и плотностью бумаге. День пролетает незаметно и легко, и, смотря время на часах, иду по привычке пить кофе. Лучше выпить, чтобы не сразу свалиться в сон поздней ночью. Ближе к полному заходу светила за горизонт, я выхожу на балкон, вдыхая прохладный ветерок. Глаза расслабленно глядят на вещи подо мной, изредка заостряя внимание на прохожем или на каком-нибудь предмете на площадке перед домом. Я также гляжу на тёмное небо, вспоминая свои мысли в день встречи с Гришей. Ощущается как нечто реальное, никогда не происходящее. Я, порой, думаю, что не заслужил и крупицы того, что имею на данный момент. Но откидываю такого рода мысль, стараясь перебить ее рассуждения о том, что я приложил старания, а не попросту боялся и ждал, когда всё само по себе появится. Вижу знакомые два силуэта, махающие снизу и привлекающие выкриком моего имени внимание. И тогда я резко осознаю, что по-настоящему счастлив сейчас. Долгая тяжкая метель в моей душе прошла, отдав насиженное место оттепели, а затем и яркому цветению. Нет, всё намного проще: бесконечно долгая метель прошла, оставила мою душу спокойной красивой зиме, одинокой и загадочной.Зима — это состояние моей души, но только стабильное.