***
Сейчас, когда не было вокруг других студентов и Ла Карлотты, к которой ей угораздило попасть на курс, голос звучал спокойно, дыхание не сбивалось. Она решила петь одну из самых простых арий, разученных ещё на первом курсе, арию Лауретты из "Джанни Скикки". Ей нравилось, как звучит сейчас её голос. Ей вообще нравилось петь, когда не надо было ожидать язвительного комментария или замечания. Это помогало расслабиться и позволить своему голосу, который когда-то считался действительно красивым, звучать в полную силу. Возможно, не будь всех эти зажимов и скудного диапазона, она могла бы стоять в этом зале для настоящего прослушивания. Она закончила арию, радуясь, что мсье Дестлер не прервал её. Нечасто ей удавалось найти зал с хорошей акустикой, чтобы попрактиковаться. В консерватории постоянно толпились студенты, а дома ожидала матушка Валериус с её неугомонной восторженностью, от которой у Кристины болела голова. Она, безусловно, была благодарна своей покровительнице, взявшей её под своё крыло после смерти отца, который приходился ей другом (нахлебником, если говорить честно). Но за крышу над головой пожилая мадам, которая в общем-то была не такой уж и пожилой, требовала постоянного внимания, на что у Кристины уходили все силы. Петь для матушки Валериус приходилось несколько раз в неделю в лучшем случае и, стоит сказать, петь можно было совершенно как угодно, поскольку её покровительница в музыке почти не разбиралась. Однако выступления даже для близкого человека вызывали у девушки едва ли не спазм горла. Так что сегодняшнюю импровизацию можно было смело назвать успешной. Кристина не успела отдышаться, как зал наполнился звуком. Звук был настолько красивым, что она не сразу поняла, что это был человеческий голос. Он словно начал звучать отовсюду и одновременно из ниоткуда. Кристина могла слышать его так же хорошо, как если бы невидимый певец стоял рядом с ней. И в то же время она слышала его как будто бы над своей головой. Он пел, пел отрывок из незнакомой ей песни. Это не была опера, что-то иное, звучное, напоминающее скорее колыбельную. Ей никогда не приходилось слышать раньше настолько красивый голос, ни один оперный певец не обладал столь глубоким баритоном. Или это был не баритон? Он поднимался едва ли не на уровень контр-тенора, а потом опускался, обволакивая глубиной. И всё это за секунды. Не один человеческий голос просто не мог такого, голосовые связки бы не выдержали. Кристина пыталась понять, может всё дело в акустике? Может, голос особым образом отражается от стен? Она искала логическое объяснение, а в голове звучали слова покойного отца, напоминая про общение прислать ей Ангела Музыки. Она вслушивается и пытается понять, может это и правда ангел? Иначе как объяснить звучание в абсолютно пустом зале, звучание голоса, которому не может быть равных на земле? Когда пение заканчивается, оставаясь в душе смятением и нежностью, она обнаруживает себя на коленях, с мокрыми от слёз щеками. - Ты Ангел Музыки?***
Эрик заканчивает петь и не может понять, находится ли Кристины в таком состоянии от восторга (О, он знает какое впечатление умеет производить!) или же она напугана. Конечно, следовало войти к ней, в зал для прослушивания, но он не стал тратить на это драгоценные минуты, он был в таком восторге, что решил сразу поразить девушку. Он редко пел для кого-то из слушателей, но сегодня был исключительный случай. Он знал, что она сможет оценить звучание его голоса. И она оценила, упала на колени, пробудив в его душе тёмную волну от такого зрелища, судя по вопросу, приняла его голос за ангельский. Господи! Да она же одна в пустом зале! Бедная девочка, что она должна была подумать, если её никто не предупредил о его особенности разговаривать с людьми через стены. Нужно сейчас же идти к ней, успокоить и всё объяснить! Он уже поднялся и был готовить покинуть свой кабинет, как его взгляд упал в отражение собственного лица в блестящей поверхности стола. Он медленно опустился обратно в кресло. Нет, не сегодня. Не после того, как он спел для неё. Слишком уж яркий контраст будет от первой встречи. Он выровнял дыхание и заговорил: - Не бойтесь, дитя. Я нахожусь в комнате напротив той, где вы сейчас стоите. Прямо за зеркалом. Это моё изобретение. Я могу слушать исполнителей, не отвлекая их. Как правило, людям так намного спокойнее. Уж простите, что мой человек не предупредил Вас. Кристина подняла голову и посмотрела прямо на Эрика. Точнее, смотрела она на зеркальную поверхность, но так получилось, что взгляд упал прямо на своего невидимого собеседника. - Мсье Дестлер? - Мадемуазель Дааэ. - Я…боже, простите! Я совсем не хотела…Должно быть выгляжу полной дурой. Просто ваш голос такой волшебный. А мой отец, когда умирал, обещал прислать мне ангела музыки. Никого не было в комнате, вот я и решила…простите, мсье. Клянусь, я не сумасшедшая. Эрик не знал, как реагировать. Успокаивать впечатлительных юных девушек приходилось нечасто. Интересно, сколько ей лет? Должно быть около двадцати. Надо будет запросить досье на неё. - Вам не за что извиняться, дитя моё. Я напугал Вас. Мне следовало по-человечески представиться. Прошу простить Эрику его манеры, он был слишком впечатлён вашим голосом. Он увидел, как краска залила её лицо. Кристину всегда так легко смутить? Это было бы интересно проверить. Эрик любил раскованных женщин, но вид краснеющих щёчек показался весьма притягательным. - Я не…Мсье Дестлер, я не настолько хорошо пою, как Вам могло показаться. - Сомневаетесь в моём профессионализме? – ему не нравились все эти игры в недотрогу. Она должна, нет, обязана знать, насколько красив её голос. В конце то концов, она учится в консерватории. Её преподаватели должно быть рассыпались в хвальбе перед ней. - Мсье Дестлер, я ни в коем случае не ставлю под сомнение Ваш профессионализм. Но дело в том, что я могу хорошо петь, только когда этого никто не слышит. На людях постоянно то одно, то другое. То есть, я умею петь, это моя профессия, но мне никогда и вполовину не спеть так, как это делают настоящие таланты. Эрик был удивлён. У неё что, психологические блоки? Любой мало-мальски хороший педагог снимет их за пару месяцев регулярных занятий. - У кого вы на курсе, Кристина? – он сам не заметил, как перешёл на менее официальное обращение. - У Ла Карлотты. - Всё понятно! – он удержался от более едкого замечания. Синьора Гуидичелли была неплохой певицей, даже хорошей (и это на его то вкус), но постоянные капризы и истерики делали работу с ней невозможной. Тем более она явно была завышенного мнения о своих способностях и искренне не верила, что ей могут найти замену. А нашли! И теперь Карлотта преподавала в консерватории и изредка давала сольные выступления. Он предложил Кристине спеть ещё раз для него, клятвенно пообещав не перебивать, какие бы ошибки она не совершила. В качестве аргумента за, он напомнил Кристине, что видеть его она в данный момент не может, а значит технически в комнате она одна. Девушка согласилась на эксперимент, что не могло не радовать. Эрик терпеть не мог вечно ломающихся дамочек, которые мысленно уже подписались на всё, но продолжают изображать неприступную крепость. Когда Кристина запела, его совершенный слух тут же ухватил барьер, словно бы девушке не хватало объёма лёгких. Учитывая, как она пела несколькими минутами ранее, к дыханию это отношения не имело. Также она не могла порадовать колоратурным пением, но тут дело техники. Да, у девочки были проблемы, но только бездарность не смогла бы понять, что голос у неё отличный! Кажется, пора наведаться в консерваторию и проэкзаменовать преподавателей. Скольких талантов они вот так закопали в землю? Когда Кристина закончила петь и стояла, ни жива ни мертва, ожидая его вердикта, он не стал ходить вокруг да около: - Мадемуазель Дааэ, Вы можете стать очень хорошей певицей. Я бы даже сказал, великой певицей. Нет, не перебивайте! Всё, что Вам нужно, это много трудиться. И здесь я готов прийти Вам на помощь. Я не собираюсь пускать дело на самотёк, поэтому доверять вашим преподавателям не рискну. Я сам буду Вас учить. Мой помощник, Жеан де Флюэт (это он проводил Вас сюда) будет привозить Вас на занятия два…нет, три раза в неделю! Дважды в будние дни и один раз в выходные. Удобного времени я Вам обещать не могу, но добираться будете с комфортом. - Мсье Дестлер, но у меня нет на это денег! Эрик едва не подпрыгнул на месте от возмущения. Чтобы женщина платила ему?! - Мадемуазель Дааэ, я дважды получал Оскар за лучший саундтрек к фильму. На премьеру моих опер приходят не только любители классики, но и рок-музыканты. Билеты на вип места моих мюзиклов забронированы за несколькими действующими президентами. Вы серьёзно думаете, что я буду брать деньги со студентки консерватории, которая бронировала парковку для велосипеда? Он приготовился к неловкому молчанию, но девушка вновь удивила его своим ответом: - Я согласна. Но позвольте узнать, смогу ли я видеть Вас? Эрик пребывал в растерянности. Нет, он, конечно, появлялся на людях, его окружение знало, как он выглядит, да и в отличие от многих людей одного с ним круга его тело не было заплывшим жиром. Его передёрнуло от мысли, во что мужчины превращают своё тело. Однако появляться перед Кристиной вот так сразу казалось неправильным. Может, ему хотелось сохранять некую дистанцию? А может, понравилось смотреть за ней из-за стекла. Было в этом что-то особо притягательное. И всё же, если их занятия окажутся продуктивными, ему следует представиться Кристине как следует, лично. Она, конечно, вряд ли придёт в восторг от вида его физиономии, но в обморок то точно не рухнет. - Вы сможете увидеть меня, дитя. Но не сегодня. И не в следующую нашу встречу! Потом, когда Вы будете готовы. И тут девушка хлопнула себя по лбу, развернулась на сто восемьдесят градусов и кинулась в сторону рюкзака. Достав из него листы бумаги и ручку, она подбежала к зеркалу со словами: - Я же совсем забыла взять у Вас интервью! Мадам Жири меня убьёт. Он тяжело вздохнул. Интервью, точно. - Напишите свою электронную почту и номер телефона. Вопросы оставьте здесь, прямо на стуле. Я отвечу на них и скину Вам на электронную почту. - Обещаете? – о, Господи, спаси его душу! То, как она посмотрела на него сквозь зеркало, и как трогательно дрожал её голос в этот момент, вызвало желание прямо сейчас пообещать ей всё, что она только пожелает и вдвое больше. А потом прижать к себе и больше никогда не отпускать. Впервые за сорок пять лет своей жизни Эрик Дестлер был настолько очарован девичьем смущением. - Обещаю. Но, послушайте, Кристина, послушайте внимательно! В нашу следующую встречу мы подпишем контракт. Не беспокойтесь, это всего лишь элемент профессиональной этики. Я попрошу Вас удержаться от каких-либо комментариев о наших занятиях. Было бы идеально, если о них вообще никто знать не будет. Но ведь вы женщина, а требовать подобное от женщины немыслимо! Но я не хочу, чтобы кому-то стала известна моя методика преподавания. Есть также ещё и другие аспекты нашего общения, разглашение которых приведёт к его немедленному прекращению. Вас устраивают мои условия? - Мсье Дестлер, меня устраивает абсолютно всё! Единственный человек, которому я бы хотела сообщить о наших занятиях, это матушка Валериус. Если она не будет знать, где я и с кем нахожусь, то станет волноваться. Никому более я ни слово не скажу о наших занятиях. Если Кристина Дааэ и лгала ему, то делала это так убедительно, что могла бы стать профессиональной актрисой. Настолько горячие обещания, перемешанные едва ли не со старообразной речью, вызывали ощущение, что девочку закинуло сюда из прошлого века. Ещё и живёт с какой-то матушкой Валериус! Кристина просто находка для извращенца! Впрочем, знать ей об этом не обязательно. - Можете сообщить своей матушке. А теперь идите, дитя моё, и как следует отдохните. Заниматься начнём уже завтра. Мсье де Флюэт проводит Вас.***
- Я ведь велел отдохнуть Вам! Девушка выглядела так, словно не спала всю ночь, причём половину ночи проплакала. Кристина делает вздох и не знает, как объяснить этому человеку, чей голос она вновь слышит в пустом зале, что ответы на вопросы для её интервью пришли около трёх часов ночи. И ей пришлось оформлять их в соответствии с требованиями газеты. А с утра получать выволочку от Мадам Жири, что не зашла к ней сразу после интервью, заставляя нервничать. И это уже упуская из вида замечательный и вдохновляющий диалог с матушкой Валериус, который чуть не закончился для них обеих нервным срывом. Матушка Валериус слушает её историю со смесью недоверия и детского восторга. Иногда чрезмерно яркие эмоции кажутся Кристине признаком безумия, но она гонит прочь такие мысли. - Сбылись слова твоего отца, Кристина! Он послал тебе Ангела Музыки! - Нет, матушка. Мсье Дестлер не ангел, он просто хороший человек с добрым сердцем. - Нет-нет, дитя, не спорь со мной! Я стара, но я отчётливо помню слова папаши Дааэ, помню, как он произносил их в той комнате, что напротив твоей спальни, в постели, где умирал. О, как тяжко умирал этот святой человек! Помнишь, ты всё плакала и не хотела подойти попрощаться с ним? Нам с профессором Валериусом приходилось держать тебя около кровати… - Матушка, я всё помню. Но сейчас мсье Дестлер… - Ох, Кристина! – матушка никогда не останавливается, сколько ни проси её об этом. Кажется, тема смерти Густава Дааэ была её любимой, заставляя впадать в какое-то маниакальное состояния, заканчивающееся непременно истерикой, - Не думай, что это счастливое стечение обстоятельств. Ведь кто, как ни дух твоего отца, заставил этого композитора, как его там…Дестле? - Дестлер, матушка. - Это неважно, Кристина! – руки женщины сжимают кисти так, что кажется, могут их сломать, - Ты должна верить, верить в Ангела Музыки! Матушка продержала Кристину несколько часов у себя, прежде чем отпустить, замученную и заплаканную, наверх. Там её ожидала новая порция слёз, потому что, поднимаясь наверх, она видела открытую дверь в комнату, где умер папа. Прошло уже больше шести лет, но каждый раз ей было больно видеть это место. Она просила матушку Валериус закрывать дверь, но та не всегда помнила об этом. А после занятий на крыльце консерватории её встретил мсье де Флюэт, которого она мысленно называла человек в чёрном, и сообщил, что мсье Дестлер ждёт её. Она была уверена, что они поедут в здание Опера Гарнье, однако ожидания не оправдались, и машина направилась за город. Кстати, автомобиль был действительно комфортным, она даже думала подремать, но решила, что это будет невежливо. Мсье де Флюэт привёз её к двухэтажному зданию, окружённому высоким забором, и сообщил, что это была резиденция мьсе Дестлера. Что ж, вкус у композитора отменный. И теперь она стояла в комнате, похожей на вчерашнюю зеркальной стеной и акустикой, но более изысканной, с мягкими стульями и шикарнейшим роялем в углу. Такому роялю место в музее. Интересно, мсье Дестлер на нём играет? - Кристина! Она вырывается из своих мыслей. Ну, да. Он велел ей выспаться. А она не выполнила договор. - Простите меня, мсье. Я была так взволнована, что не смогла заснуть. К тому же занятия сегодня были насыщенными. В следующий раз я непременно подготовлюсь лучше. Она слышит вздох и не верит в реальность происходящего. Так бы мог вздыхать ангел, оплакивающий человеческую душу! Интересно, как выглядит тот, кому принадлежит столь красивый голос. - Что ж, Кристина, тогда сегодня не буду Вас мучать. На рояле лежит папка. Подойдите поближе и увидите. Папка была чёрного цвета, как и сам рояль, поэтому обнаружилась методом нащупывания. Черная папка с белой надписью: «К.Д.». Её инициалы. - Кристина, это контракт. Я оставлю Вас одну на час, чтобы Вы могли ознакомиться. Если захотите внести правки, я готов к диалогу, но не ждите, что я пересмотрю все ключевые пункты. Самый сложный контракт, который ей приходилось подписывать, это отказ от прав на музыку своего отца. Отказ от наследства был единственным способом освободиться от многочисленных долгов Густава. Да и вряд ли бы он хотел, чтобы его произведения стали объектом торга. Густав Дааэ всегдя писал для народа. Контракт, который ей передал Эрик, был более лаконичен и понятен для восприятия. Но некоторые его пункты были несколько специфичны. Например, пункт 2.2 гласил, что во время проведения их встреч, она обязана неукоснительно следовать всем его требованиям, даже тем, которые несут лёгкий физический и психологический дискомфорт. Степень допустимости определённых действий должна была обговариваться перед встречей. Но минимальные требования включали в себя: полное отключение всех электронных устройств, способность находиться в полной темноте во время занятия, ограничение слуха, ограничение на передвижение. Также контракт обязывал её позволять наставнику прикасаться к ней, разумеется лишь в тех случаях, когда это необходимо. В консерватории к ней тоже могли касаться во время занятия, чтобы проверить работу с дыханием или поправить осанку. Но зачем прописывать эти пункты? Также контракт обязывал её не обсуждать ни с кем и ни при каких условиях особенности внешности мсье Дестлера. Также нельзя было указывать ему на них. В голову закралась мысль, не является ли композитор человеком, страдающим от лишнего веса, либо инвалидом? Впрочем, внешность композитора её не волновала. Главное, что она сможет учиться петь. Наиболее странным пунктом показался ей один из последних, седьмой. Он обязывал её называть мьсе Дестлера «Эриком», «Мастером» либо «Учителем». Другие обращения возбранялись. Она имела право на оговорку, но не на целенаправленное обращение к нему в других формах. Удивительно. Его фамилию боготворил каждый человек, знакомый с миром музыки. А ему она, судя по всему, не нравилась. Кристина покачала головой. Эрик дал ей целый час на ознакомление и обдумывание. А ей хватило пятнадцати минут. Когда его голос вновь наполнил собой зал, спрашивая, много ли изменений ей хотелось бы внести, Кристина сказала: - Эрик, я подписала контракт.