Спасибо, папаша

      Пятый быстро освоился в школе и заработал авторитет. Сообразив, как использовать свои когнитивные навыки, значительно превышающие навыки одноклассников, он начал делать им домашние работы за деньги. Часть заработка Пятый тайком подкладывал в заначки Клауса, хоть тот и считал, что кроме него о них никто не знает. Удивительно или нет, но постоянным клиентом Пятого стал Джорджик. Он подумывал еще над тем, чтобы объяснять сложные темы, так же за отдельную плату, но на такую деятельность у него пока нервов не хватало. Школьники все еще придурки. Мухоподобный одноклассник, Майки, по-прежнему крутился около него. Только Пятый больше не рассуждал, из чего сделать мухобойку, а позволил ему приблизиться к нему. Майки напоминал ему Элиота из 1963 года. Тоже интересуется всякой ерундой, в том числе пришельцами и паранормальщиной. Ну пусть будет, решил Пятый: без него не так смешно жить.       Пятый смог полюбиться и учителям. Математику он помогал проверять домашние работы. С историком он любил поболтать на тему «А что было бы, если…», хоть учитель и был непоколебим в своей позиции: «У истории нет сослагательного наклонения». Но не Пятый ли когда-то преобразовывал сослагательное наклонение в изъявительное… Учительница физики хвалила его познания. Он даже нашел неиссякаемый источник кофе, который никогда не скрипел заевшей пластинкой «Детям кофе вредно!» Им оказалась учительница литературы, которую Пятый покорил цитированием «Одиссеи» на древнегреческом.       Клаус все еще был окрылен опекунством (для него — отцовством). Не так давно к ним в гости заходила Эллисон. Внезапно исчезнувшая после перезапуска Вселенной, она так же внезапно объявилась. Страсти и боли потерь в ней успокоились, сменившись стыдом перед братьями и сестрой за эгоистичное поведение. Но все, кто не исчез с радаров, простили ее. Даже Пятый, который срывал посиневшую глотку криком не нажимать на кнопку в «Забвении». Возможно, она действительно решила то, что столько лет набивало ему оскомину. Но это уже неважно. Как говорится, все хорошо, солнышко светит, птички занимаются своими делами.       Клаус, Эллисон и Пятый сидели в гостиной и пили кофе. Эллисон рассказывала о Клэр, о ее успехах и проблемах.       — У нее сейчас такой период, что она очень неугомонная и непослушная. Знаешь, ты ей слово — она тебе 10 пролепечет.       — О да, — голосом бывалого лиса сказал Клаус, чуть больше развернувшись корпусом к сестре. — хуже только тринадцать лет. Им тогда палец в рот не клади — по локоть откусят.       Пятый, получивший к затылку Клауса неограниченный доступ, захотел ударить по нему. Но пока держался.       — Знаешь, когда Пятый пошел в школу, меня в первый день вызвали!       — Серьезно? И что же случилось?       И Клаус поведал ей печальную историю о злом хулигане и несчастном сиротке Пятом. Но главным трагическим героем оказался отец-одиночка Клаус, имевший одну единственную цель — сделать своего мальчика счастливым. Пятый передумал бить брата: интересно стало, как далеко он зайдет. Клаус потом в красках рассказал, как директриса презрительно глядела на его роскошнейший наряд.       Когда Эллисон ушла, Пятый не удержался от того, чтобы поделиться с Клаусом своими мыслями:       — Знаешь, я не понимаю, почему Эллисон обсуждает родительские проблемы с тобой.       — Наверное, потому что я классный родитель, не так ли?       — Я твердо убежден, что роль родителя в нашем доме играю я.       — Да-да, пряничек, — рассмеялся Клаус.       Тем временем Пятый пытался вспомнить, какая по счету это дурацкая кличка Клауса — сороковая или сорок первая.       — Как я и говорил, тринадцатилетние порой невыносимые: им кажется, что они самые умные и все знают.       Пятому действительно казалось, что он в этой семье самый умный. Практика обычно это подтверждала. Но его мозги уже пятьдесят восемь лет функционируют.       — Ладно, зайчик, мне нужно идти. Отцам тоже нужен отдых. Дух тусовок меня зовет!       — И во сколько ты вернешься?       — Это уже даже мне неизвестно. Может, в час. Может, в два. Но я обещаю не бросить тебя.       Пятый еще больше убедился, что родитель в этой семье — он. Окончательно его уверенность закрепилась, когда на следующий день приносил страдавшему от похмелья Клаусу воду и говорил, что тот совсем не умеет пить. Клаус пробурчал что-то вроде «яйца курицу не учат».