Спасибо, папаша

      — Папочка дома! — крикнул Клаус, придя с работы. Пятого за тот не самый большой промежуток времени, что он жил с Клаусом, эта фраза уже успела выбесить.       — Слушай меня сюда, братец, — угрожающе говорил Пятый, выходя к нему навстречу, — то, что я живу с тобой, еще не значит, что я буду относиться к тебе так же, как твои сектанты из шестьдесят третьего. — он схватил его за грудки и наклонил прямо к своему лицу. — Запомни, я тут папочка!       У Клауса от его ора чуть уши не заложило. Он освободился от хватки Пятого и похлопал его по плечу.       — Ладно, мелочь, успокойся. Стоп, какого хрена на тебе мои лосины?       Клаус внимательно осмотрел одежду Пятого. Тот облачился в его кожаные лосины со шнуровкой по бокам и рваную белую футболку. Из-за разницы в комплекции футболка сидела как балахон, а штаны пришлось подвернуть.       — Классный прикид. Ты так похож на своего папочку, — Клаус умиленно всхлипнул.       — Еще слово — и я взорву твой мозг. Если ты не заметил, у меня не так много одежды.       — Срань господня, так нужно срочно ехать в магазин!       В торговом центре Пятый с тоской смотрел на витрины магазинов с мужскими костюмами. Черные прямые брюки, жилетки и пиджаки в сочетании с белой рубашкой — бессмертная классика, которая так была ему по душе. Но все это было бы ему огромным. Так что он мог довольствоваться только костюмом, пошитым в ателье «Обсидиана». К тому же мальчики его физического возраста обычно надевали такое только по особенным случаям. Да и неудобно так постоянно ходить — Пятый это прекрасно понимал. Поэтому он покорно шел за Клаусом, особо не расспрашивая, куда он его ведет. Хотя стоило бы поинтересоваться, учитывая какой ужас, по мнению Пятого, он носил до возвращения брата. Да он в апокалипсисе приличнее одевался, честное слово.       Наконец, они дошли до недорогого магазинчика с одеждой для тинэйджеров. Клаус как истинная икона стиля, тут же повел Пятого к вешалке с футболками и начал искать жемчужины, достойные брата. Но угодить его запросам было не так просто.       — Как тебе это? — спросил Клаус, показывая черную футболку со значком Бэтмена. — Я Бэтмен! Ну, то есть ты.       Он приложил футболку к Пятому, чтобы примерить на глаз, но ему в глаза бросилось немножко разгневанное лицо брата.       — Мне, по-твоему, сколько лет? — сквозь зубы спросил Пятый.       — Тринадцать… Ах да, — Клаус снова начал шариться в вешалке. — Человек-Паук?       Теперь в его руке, как знамя, алела майка с логотипом Человека-Паука.       — Я лучше мешок на себя натяну.       Пятый достал темно-зеленую однотонную футболку.       — Вот, прекрасная вещь.       — Какой ты старомодный. Хотя к твоим глазам хорошо подходит. Вот что, мой мальчик, думаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы сам выбирать себе одежду.       Пятый криво улыбнулся, но возражать не стал. Он понабрал себе одежды, и Клаус все спокойно принимал. Единственное, он пытался отговорить Пятого от покупки рубашки в синюю и белую клетку. Клаус аргументировал это тем, что ее как будто с древнего деда сняли. Пятый тогда грозно зыркнул на него, и Клаус успокоился, сказав, что эта рубашка красиво оттеняет цвет его кожи.       Клаус и Пятый вернулись из торгового центра в свою квартиру. Она была не такой большой как хоромы Рэджинальда, но по-своему уютной. Клаус снимал ее у весьма экстравагантной старушки, поэтому квартира выглядела так, будто построена специально для «Заводного апельсина» Кубрика. Яркие обои и мебель, цветастые шторы, картины в стиле поп-арт на стенах — возможно, кому-то это показалось бы странным, но не Клаусу. К тому же, апартаменты не стоили как крыло от самолета. А Пятый радовался, что у него есть своя комната.       — Что ж, Пятый Клаус Харгривз, — торжественно начал Клаус, усаживаясь на диван, но его перебил Пятый.       — Чего? У тебя от наркоты раздвоение личности началось, ты и к себе обращаться стал?       — Нет. Во-первых, я давно завязал. Во-вторых, я решил дать тебе второе имя в свою честь.       — Только через мой труп.       — Если я правильно помню твой рассказ о последнем визите в Комиссию, ты там увидел свой труп.       Пятый вспомнил то разрушенное здание, по которому они бродили с Лайлой еще тогда, в прошлой жизни. Он, старый, с огромной плешью, окруженной клоками седых волос, с татуировкой на обрюзгшей сморщенной груди, без руки лежит в огромной махине и еле-еле дышит. В его голове эхом раздался хриплый голос его-старика, умоляющего не спасать мир на этот раз. Вспомнилось неприятное ощущение холодной пустоты внутри, которое испытал Пятый, глядя на смерть самого себя. Не то зрелище, которое он хотел бы увидеть вновь. И это почти стерлось из памяти, только редко в кошмарах Пятый возвращался в ту защищенную от парадоксального психоза комнату. Где интересно этот старик сейчас? А, впрочем, нет, неинтересно. Где бы он ни был — это теперь не дело Пятого. Он дернулся, как бы стряхивая с себя это воспоминание, пытаясь перекрыть его другими. Вот они с Ваней маленькие едят утащенные из-под носа мамы сэндвичи с зефиром и арахисовой пастой. Хорошо? Хорошо.       — Пятый, все в порядке? — как никогда серьезно спросил Клаус.       — Да, забей. Ты что-то хотел сказать?       — Я устроил тебя в школу! — Клаус снова заговорил весело, как обычно.       — Какую школу?       — Обычную школу. Пойми, я не до конца понимаю, как это все работает…       — Я когда-нибудь смогу выйти на пенсию и отдохнуть? — перебил Пятый. — Я недостаточно горбатился на этот чертов апокалипсис? Какого черта я должен идти в школу?       — Извини, Пятый, но все тринадцатилетние должны ходить в школу. Или ты хочешь, чтобы меня лишили опекунства за неисполнение моих обязанностей?       Пятый шумно вздохнул. Покой, о котором он так мечтал с шестьдесят третьего года, все не наступал. Что в той вселенной его выдернул из отдыха Парадокс Дедушки, что в этой над ним повисла Дамокловым мечом школа с кучей тупых детей. Но деваться некуда: уходить из-под опеки Клауса не хотелось (хоть он и бесил иногда. Или часто). Самым разумным решением было смириться и взвалить на свои плечи этот крест. В конце концов, не конец света.       — И что ты скажешь? — спросил его Клаус спустя двухминутное молчание.       — Это идиотизм, но эта Вселенная в целом идиотская.       — Ну, я бы сказал, не лучше той, — как бы между прочим заметил Клаус.       — Может быть, — тут Пятый натянул очаровательную улыбочку хорошего мальчика. — Когда я иду в школу?       — Вот так-то, попрыгунчик! Завтра, — Клаус ободряюще потрепал брата по голове.       Первый день в школе для Пятого начался за упокой. Снова пришлось вернуться к школьной форме, от которой он только-только отвык. Черный пиджачок с гербом школы, галстук в синюю и красную полоску, белая рубашечка, серые шортики, гольфы и ботиночки — почти форма Академии, только цвета другие. Пятый обреченно осматривал себя в зеркале, молясь, чтобы в этой Вселенной Куратор не оказалась живой и не подалась в педагоги. А Клаус умилялся, какой же его мальчик взрослый. Пятый попытался приободриться. Все-таки кто, как не он, умеет приспосабливаться.       Школа выглядела довольно прилично. Огромное здание из светло-коричневого камня в три этажа. Большие окна окружены кирпичной кладкой цвета слоновой кости. Над входом висел картуш с гербом школы. Вокруг росли деревья и зеленела трава. Шелесту листьев вторили детские голоса и смех. Почти идиллия. Но Пятый чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Ему бы сейчас путешествовать по стране в каком-нибудь подержанном форде, сверяясь с картой достопримечательностей, подпевать старому року по радио и останавливаться в придорожных кафе, чтобы выпить средней паршивости кофе. Как делают все пенсионеры. Но ему нужно ходить в школу, корпеть над учебниками, общаться со сверстниками и думать, в какой колледж он будет поступать. Как делают все школьники. И даже кофе не попить.       — Детям кофе вредно! — осекла его вопрос «А кофе можно?» повариха в кафетерии.       Он долго ее упрашивал и еле-еле удерживался от того, чтобы не прижать ее голову к линии раздачи и попросить вкрадчивым голоском чертов кофе, пока он ей топорик для мяса в башку не всадил. Но как бы мальчик не хотел кофе, он его не получил. Поэтому приходилось глотать апельсиновый сок, который на деле был разбавленным «Кул-Эйдом».       Занятия показались Пятому легкими. После Академии и многолетних вычислений, как вернуться назад во времени и остановить апокалипсис, все щелкалось как орешки. Потому Пятый приятно поражал учителей скоростью решения задач и схватвыния материала. Но самому ему было дико скучно. И страшно бесили одноклассники своим тугодумием. На математике он с таким жаром пытался объяснить туповатому однокласснику Джорджику формулы сокращенного умножения, что учитель не смог и слова вставить. Завершил он эту тираду риторическим восклицанием: «Это и придурку понятно!» Фраза вызвала приступ неистового смеха в классе, которой учитель с трудом остановил. А вот у одноклассника были свои понятия комического.       Пятый одиноко сидел на крыльце школы. Солнце приятно припекало его бледные коленки, не закрытые гольфами, и можно было помечтать, будто он сидит где-нибудь в Малибу на побережье Тихого океана. А рядом, положив легкую головку на его плечо, сжав своей холодной ручкой его, сидит Делорес. На ней платье с пайетками — она ведь так любит их. Делорес что-то щебечет на французском, хихикает, а он тихонько ей отвечает, тоже по-французски. От этих сладостных грез его оторвали незамысловатые слова:       — Эй ты, ботаник, че думаешь, самый умный?       Пятый открыл глаза и образ любимой медленно, как в старом кино, сменился кадром школьного двора. Он поднял голову и увидел противного оратора, нагло ворвавшегося в его калифорнийские мечты, Джорджика.       — Чего тебе? — спросил Пятый, мобилизуя все свои полки сарказма, иронии и угроз.       — С хера ли ты меня придурком назвал?       — Во-первых, я тебя не называл придурком. Во-вторых, если бы назвал, то был бы прав.       Джорджик не знал, какими словами ответить Пятому, и решил выбрать тот язык, который он знает лучше всего, — язык физической расправы. Только он не догадывался, что Пятый болтает на этом языке как носитель.       Джорджик отвесил Пятому затрещину кулаком. Пятый слегка качнулся, но не позволил себе раскиснуть и поднялся на ноги. Он стукнул его в худой живот. И тут стало ясно, что миром дело не кончится.       Несколько лет занятий спортом, в том числе и тхэквондо, для Джорджика не прошли даром, и дрался он хорошо. Но это все меркло на фоне тренировок Рэджинальда, которые он устраивал в Академии, так что Пятый справлялся даже без возможности прыгать в пространстве. И спустя несколько минут он победно повалил противника на радость собравшимся вокруг зевакам.       — Не на того напал, молокосос. Я тебе не шпана уличная, — запыхавшимся голосом проговорил Пятый.       Тело болело, из носа шла кровь, костяшки на руках саднили, но было странно хорошо. Будто только вышел из спортзала после упорной тренировки, а организм получил ударную дозу гормона счастья, что и боль в мышцах казалась приятной. Конечно, драки с малолетками не сравнятся с драками с Лайлой, которую Пятый считал в этом деле себе ровней, но как замена — сойдет. Все-таки он не испытывал в этом постоянной потребности, но иногда можно, чтобы не терять сноровку.       — Здорово ты его! — восторженно говорил одноклассник Пятого, наблюдавший за этим с крыльца школы.       Пятый еще не запомнил его имя, да и не очень-то пытался. Он уселся на ступеньки, чтобы отдохнуть, одноклассник кружил вокруг него мухой, жужжа: «Где ты так научился?», «Я такое только по телеку видел!», «Прям “Мортал Комбат”!» Да и сам одноклассник был похож на муху из-за огромных круглых очков, отливающих слегка зеленоватым оттенком. Пятый ушибленной головой пытался сообразить, как бы его отогнать или хотя бы заткнуть, но думать долго не пришлось. Мухоподобный одноклассник сам замолчал, когда на пороге показалась директриса школы, заметившая драку из окна второго этажа. И выражение ее лица не сулило ничего хорошего.       Пытка школой набирала все новые и новые обороты. Пятому предстояло распекание за плохое поведение. И распекание не абы какое, а в присутствии родителей. Мать Джорджика приехала быстро, а вот Клауса пришлось ждать. И появился он воистину великолепно: в пурпурном пиджаке и штанах с золотыми леопардовыми пятнами, голову увенчала шляпа в тон, на ногах — ковбойские сапоги. Единственной приличной вещью, как заметил Пятый, на его брате была черная рубашка. Если бы эта рубашка не перекликалась с густо подведенными глазами, может, все было бы не так плохо. Пятый уверился, что чувство вкуса в их семье развито только у него.       Сидели действительно как на допросе в тюрьме. По одну сторону стола директриса, по другую — дети с родителями. Сначала Пятому и Джорджику устроили очную ставку, где они рассказывали, что же случилось. Джорджик с жаром вещал, местами не договаривал — в целом, Пятый убедился, насколько же его одноклассник жалок. Сам же Пятый равнодушно вставлял свои комментарии в рассказ противника, если он уж слишком завирался. Потом директриса, периодически меря оценивающим взглядом костюм Клауса, минут пять читала проповедь о том, что конфликты нельзя решать кулаками, подобное поведение учеников отражается на имидже школы, дети сюда пришли за знаниями, а не за боями на ринге и прочее. И Пятый, и Джорджик слушали без интереса. Джорджик эту речь знал наизусть, Пятый считал, что таким голову забивать не надо, да и вообще, он в этой ситуации прав. Мать Джорджика молча кивала. Зато Клаус слушал за всех и внимал каждому слову директрисы. Когда она завершила свою речь, слово взял Клаус:       — Миссис Резерфорд, мне очень жаль, что так случилось, но я считаю, вина Пятого здесь минимальна.       — Простите, — перебила его мать Джорджика.       — Нет, послушайте меня. Пятый, может, зря ввязался в драку, но поймите и его. Мальчик тяжело переживает нашу семейную трагедию, и ему нужно куда-то девать негативную энергию! Да, возможно это мое упущение как отца…       — Вы же его опекун, а не отец, мистер Харгривз, — заметила директриса.       — Он мне как сын! Он ведь кроме меня никому не нужен! Знаете, когда Пятый был совсем малышом, он звал меня папочкой Клаусом!       У Пятого заходили желваки на лице и слегка пошевеливались уши. Он недоумевающе покосился на брата и тайно взлелеял мечту о возвращении своей способности, чтобы не слышать этого.       — Да, может, я недостаточно хорош, но я искренне хочу помочь Пятому справиться с горем и вырастить из него достойного человека! Я готов сделать все для этого! И если кто-нибудь посмеет тронуть моего мальчика хоть пальцем, я разнесу всю эту школу к чертовой матери! — Клаус шарахнул ладонью по столу, что Джорджик аж подскочил. — Простите мне мою эмоциональность, миссис Резерфорд, но это для меня очень важно. Пятый для меня самый дорогой человек.       Клаус обнял Пятого за плечи. Тот улыбнулся все той же улыбкой очаровательного мальчика божьего одуванчика, который слушается маму (в его случае папу, то есть брата) и каждое утро делает зарядку.       — Что ж, мистер Харгривз, — начала директриса, — я вошла в ваше положение. Полагаю, мы сможем отделаться замечанием. Надеюсь, мальчики усвоили урок.       — Да, миссис Резерфорд! — подал голос Пятый, не переставая улыбаться. Директриса с умилением посмотрела на него: ну какой славный ребенок!       — Ну что, Пяточка, я был хорош? — спрашивал Клаус, когда они шли по двору школы к машине.       — Странно это признавать, но да. Только про папочку Клауса — перебор.       — А, по-моему, очень мило. Я готов был расплакаться, когда говорил это. Тебя этот несильно поколотил?       Пятый гордо хмыкнул:       — Клаус, я одним топором снес десяток человек за пять минут. Ты серьезно думаешь, что какой-то мелкий хулиган сможет со мной тягаться?       — Прости, я забыл, какой мой мальчик бывает страшный и кровожадный.       Клаус и Пятый поехали домой. Только по дороге решили остановиться в кофейне, чтобы за чашкой кофе обсудить впечатления за этот день.