Полет Икариона

Когда Хокаге сказал Минато, что Икарион растет не по дням, а по часам, тот подумал, что это была простая игра слов от человека, сомневающегося в том, что столь молодой мужчина сможет выдержать всю тяжесть отцовства. Он, конечно, ознакомился с отчетами Орочимару, который проявлял к Икариону интерес, порой граничащий с нездоровым. Змеиный санин заметил, что клетки его тела размножаются с ненормальной для человека скоростью, что обеспечивает его быстрый рост и созревание. Но к такому Минато и Кушина просто не были готовы. Спустя два месяца он уже начал ходить. Чуть позже — говорить. На уровне ребенка, конечно, но вполне осознанно. Икарион рос в два, а то и в три раза быстрее обычного человека и это в какой-то степени даже пугало. Причем такая особенность организма распространялась и на его сознание — он впитывал информацию как губка с почти что фотографической памятью. И очень любил наблюдать, благодаря чему полностью соответствовал морально тому, на сколько лет он выглядел. Вскоре Минато понял, что слова о его зверском аппетите тоже были чистой правдой — столь быстрый рост требовал еще большей подпитки и порой Кушине приходилось по пол дня проводить на кухне, чтобы накормить приемного сына. Впрочем, нельзя было сказать, что быт новоявленной семьи Намикадзе не был счастливым — до трех лет затраты времени на попытки прокормить буквально упавшего на их головы с неба ребенка были чуть ли не единственной их проблемой. Икарион не изводил их постоянным плачем, не капризничал, не отвергал и не болел вообще, будучи до пугающей степени тихим и спокойным ребенком. Скорее напротив: мальчишка настолько привязался к своим приемным родителям, что буквально души в них не чаял. Они делали все, чтобы дать ему хорошее образование и он прилежно изучал язык, культуру и историю ставшей родной деревни, что не раз отмечалось его довольными учителями. А когда он впервые закончил пораньше и сам вернулся домой, не дождавшись Кушины, то подарил ей букет из сорванных незнамо где цветов, чтобы она не злилась на него. И Кушина не смогла сдержать слезы. С тех самых пор он всегда приносил ей цветы, когда возвращался. По какой-то причине мальчишка просто обожал грозу. Каждый раз, когда проливной дождь и распарывающие грозовые тучи молнии заставляли жителей деревни пережидать под крышами зданий и навесами, Икарион наоборот выходил на улицу и как-то задумчиво смотрел на небо, чем заставлял мать ругаться и буквально за шиворот тащить его обратно в дом. Однажды Минато вместо этого сам подошел к нему, решив узнать причину его поведения. — Икари-кун, тебе не холодно? — Спросил он, накидывая плащ на сына. — Нет, пап. — Ответил тот, благодарно смотря на него и кутаясь в ткань. Минато присел на лавку рядом с ним. — Ты всегда выходишь на улицу в дождь. — Сказал он, улыбаясь. — Нравится гроза? — Икарион закивал, хоть и заметно помрачнел. — Очень. Но ребята не хотят смотреть на молнии вместе со мной и мне грустно от этого. — Он кивнул в сторону прячущихся под навесом магазинчика детей, что жались к смеющимся и разговаривающим о чем-то своем родителям. Минато поежился, чувствуя холод и неприятно липнущую к телу ткань одежды, что промокла под дождем. — Пап… — Спросил его Икарион. — Почему они не хотят играть со мной во время грозы? Почему Фумико плачет, когда слышит гром? — Они не хотят промокнуть и заболеть, Икари-кун. — Ответил тот, потрепав сына по мокрым волосам и умиляясь тому, что он еще совсем по-детски не понимает очевидных вещей. — А Фумико, видимо, просто боится громкого звука грома, вот и плачет, когда начинается гроза. Не переживай — сейчас дождь кончится и вы снова будете играть вместе. Икарион лишь хмыкнул, с улыбкой смотря на тучи. — А мне нравится гроза. Зачем плакать, когда смеется небо? Минато пожал плечами и, приобняв сына, стал вместе с ним наблюдать за молниями и грозовыми тучами, про себя отметив то, что он никогда не думал о громе в таком ключе. Позже он объяснил Икариону, что Кушина волнуется за него и отводит обратно, чтобы он не заболел. С тех пор он наблюдал за грозой из-за окна, чтобы не расстраивать маму, хоть и почему-то был уверен в том, что не заболеет в любом случае. К слову, сначала ему трудно было найти друзей. Особенно учитывая то, что он быстро перерастал тех, с кем общался. Некоторые родители даже видели в этом что-то зловещее, стараясь ограничить своих детей от общения с ребенком, что пришел к ним из далеких звезд. Однако когда он достиг более-менее осознанного возраста и начал чаще выбираться «в свет», страх сменился интересом. Со временем все больше людей приходили в гости к семье Намикадзе просто так, чтобы пообщаться и посмотреть на Звездное Дитя, как его прозвали в деревне. К удивлению для себя обнаруживали очень воспитанного, уважительного и доброго ребенка, который ничем не отличается от их детей. Разве что растет быстрее. Еще больше удивлялись тому, сколько всего он успел узнать за столь короткую жизнь. А Минато и Кушина смотрели со стороны, сияя от гордости, мол — «Это мы воспитали, это мы сделали!». Периодически Орочимару забирал его для того, чтобы провести различные тесты. На тот момент ничего серьезного — стандартные измерения показателей организма, различные анализы и прочее, прочее прочее… Когда посмотреть на него стал захаживать Данзо, Минато уже было заволновался, но Хирузен сам успокоил его, сказав, что на всех тестах присутствует вместе с ним лично. Хокаге во многом благодаря этому стал другом семьи, часто заходящим к ним просто так, без повода. Орочимару же часто разговаривал с Икарионом и диву давался, как в столь юном возрасте он может рассуждать на столь сложные темы. — Орочимару-сама… — Спрашивал он, вставая с койки после того, как тот убрал с его тела присоски, от которых тянулись провода к измерительным приборам. — Почему вас называют змеиным санином? Шиноби усмехнулся, отмечая про себя, что чересчур часто слышит от Икариона фразы, начинающиеся на «почему». Впрочем, это ему в нем определенно нравилось. — Откуда ты знаешь об этом, Икари-кун? — Спросил тот, улыбаясь. — Два человека на дереве за окном так вас назвали. — Сказал он так просто, будто это все объясняло. Орочимару же удивленно повел бровью. Феноменально. Просто феноменальный слух у человека, который даже не использует чакру для его усиления, ведь еще банально не умеет ей пользоваться. Хотя… Человек ли он вообще? Глядя на рентгеновские снимки, изучая результаты анализов, наблюдая за его поведением Орочимару порой думал о том, что Икарион так же далек от людей, как люди далеки от животных. Да, он выглядел как обычный ребенок. Однако это была лишь обертка. А вот то, что находилось под ней, можно было изучать до конца своих дней. Это было зрение, острее, чем у ястреба. Это был слух, позволяющий ему стоять внутри лаборатории и слышать, как перебирает лапками насекомое в вентиляционной шахте. Это была сила, которая позволяла ему поднимать вещи в два, а то и в три раза тяжелее его собственного веса без использования чакры. Это была скорость, с которой он мог передвигаться, опять же не используя для этого чакру. Обоняние, с которым могут посоревноваться разве что члены клана Инузука. Невероятный иммунитет, благодаря которому он никогда не знал, что такое даже банальная простуда. Скорость роста. Способность воспринимать и обрабатывать информацию. Кровь, содержащая вещества, которых нет и не было на Мадригале и органы, которых нет в теле обычных людей. Все его тело было сложнейшим механизмом с немыслимым количеством составных частей. И они все работали исправно, бесперебойно, в гармонии друг с другом обеспечивая жизнеспособность этого… Существа. И это было точка, после которой санин прекращал думать об Икарионе и начинал мыслить о том, кто же его создал. Совершенство. Совершенство знаний, позволивших сотворить такое создание, совершенство власти над самой жизнью в чистом и самом примитивном ее проявлении… Орочимару не знал и не мог узнать, кто создал Икариона. Но если бы он встретился с ним, то без колебаний поклонился бы ему в знак чистейшего уважения профессионала к профессионалу. Икарион же молча сидел и внимательно слушал объяснения санина. — Они боятся вас. — Сказал он. — Откуда ты это знаешь? — Поинтересовался Орочимару. — Я… Чувствую. — Он говорил об этом так, будто это было само собой разумеющееся. — Страх, он такой… Липкий. И противный. Папа говорит, что бояться нельзя. Теперь я понимаю, почему. Не хочу, чтобы оно было… На мне. — На тебе? — Икариону удалось сделать то, что не получалось почти ни у кого — удивить змеиного санина. Можно было бы предположить, что у него были зачатки сенсорных способностей, чему он бы не удивился ни разу. Но вот ощущать эмоции… Это было очень странно. Очень странно и то, как вокруг едва заметно похолодало. Похоже, что он не разгадал и десятой доли его тайн. Очередная особенность организма? — А что чувствую я? — Спросил его змеиный санин. — Я… Не знаю. И не чувствую. Но мне кажется, что вы все время думаете о своих исследованиях. — Что-ж, такой ответ частично удовлетворил его интерес. Однако интерес Икариона еще не был удовлетворен. — А я когда-нибудь смогу призывать змей как вы, Орочимару-сама? — Спросил он, наклонив голову. — Конечно же сможешь, Икари-кун… Но, надеюсь, не змей. — Почему? Снова «почему». — А откуда ты знаешь, что ты должен призывать именно их, мой маленький исследователь? — Он подошел к мальчишке, ожидая, когда компьютер обработает полученную информацию и присел рядом. — Вы очень умный, Орочимару-сама. Папа очень уважает вас. Я хочу быть как вы. Тронули ли его эти слова? Вряд ли, он не был столь сентиментальным. Польстили ли? Определенно. К тому же, учитывая его закрытость и особенности его характера, многие сторонились его… А Икарион обращался к нему с суффиксом «сама» и выдавал вот такое. Орочимару думалось, что характер и психология Звездного Дитя вполне могут быть столь же интересна, как тайны, что скрывает его тело. Видит ли он мир таким, каким они его себе представляют? — У тебя хорошие манеры, Икари-кун. Мне это нравится… — Орочимару вздохнул. — Но я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал. Считай, что это будет моим тебе советом. — Конечно. — Он смотрел на него так, как Орочимару смотрел на Хирузена во времена, когда жизнь еще была предельно простой и еще ничего не казалось однозначно правильным или неправильным. — Мне нравится то, что ты смотришь на успешных шиноби. Однако ты не должен быть точь-в-точь как они, Икарион. Будь собой. Ищи собственный путь. Ведь другие уже обрели свою форму… Не надо высекать их из себя. Ведь тогда ты лишишь себя возможности сделать что-то по-настоящему великое… То, чего мог достичь только ты, но не достиг, стремясь к уже завершенному шаблону. Пообещай мне, что не совершишь этой ошибки. — Я обещаю, Орочимару-сама. — Ответил Икарион, улыбаясь. — Я стану таким шиноби, чтобы вы, Коноха и папа с мамой могли гордиться. — Я рад, что ты понимаешь меня, Икари-кун… Ну что-ж, мы закончили. Беги. Тебя, наверное, уже ждут родители. И Икарион, вежливо попрощавшись с ним, удаляется восвояси. А Орочимару подходит к аппаратуре и проверяет, проверяет, проверяет правдивость полученной от нее информации десятки раз. Потому, что он не знает, как будет объяснять Хокаге то, что у Икариона резко пропадают каналы чакры, а мозг начинает проявлять паранормальную активность, которая не поддается осмыслению их лучшей аппаратурой. И почему ему казалось, что пинцет до начала проведения тестов лежал по-другому? Он не мог знать, что за сила была ответственна за подобные изменения в организме Икариона. Знал лишь то, что это могло быть что-то опасное. Что-то, что может нанести вред как ему, так и другим. Об этом и говорил Хокаге. И сам не представлял, насколько пророческими окажутся его слова. Начиналось все довольно безобидно. Икарион начал временами говорить сам с собой, причем выглядел весьма обеспокоенным во время подобных монологов. Родители решили не придавать этому значения, считая, что ему не повредит больше времени проводить наедине со сверстниками, чем с книгами и свитками. Однако в одну ночь он разбудил своим криком родителей, которые тут же оказались рядом, но не увидели в комнате никого кроме Икариона, который выдрал несколько клоков собственных волос и разодрал кожу головы, постоянно повторяя одну и ту же фразу. Он в слезах умолял родителей заставить их замолчать. Кого это — их — он так и не смог объяснить. Мальчишка просто не находил слов для того, чтобы охарактеризовать то, что так его пугало. И если в первый раз все можно было с большой натяжкой списать на крайне неприятный ночной кошмар, то повторение этих случаев напрочь отмело все успокоительные гипотезы. Для Минато и Кушины это было самое страшное время в их жизни. Время, когда они точно знали, что их сын ужасно страдает, но никак не могли ему помочь. Икарион слышал голоса все чаще и чаще. Из-за сумасшедшего страха он из общительного и доброго мальчишки превратился в блеклую тень былого себя, боящуюся темноты, вздрагивающую от каждого шороха. И никакие психиатры и лекарства не могли облегчить его муки. У него постоянно болела голова. Настолько сильно, что он буквально начинал громить свою комнату собственными руками, пытаясь заглушить одну боль другой. Он уже не мог спать без родителей, так как панически боялся остаться один на один с голосами. А когда припадки возобновились, начали происходить ненормальные вещи. Предметы левитировали и метались из стороны в сторону. Вещи загорались сами по себе. Однажды он чуть не ранил пытающегося успокоить его Минато молниями, что разили в разные стороны из его глаз. И он постоянно, постоянно говорил о том, что кто-то нашептывает ему сводящие его с ума вещи. Призывает отринуть оковы разума и начать убивать. Всех и каждого, кого он увидит. Что он становится тем громче, чем ближе Икарион разумом становился к — как он называл его — «другому миру». Орочимару больше не исследовал его — он отчаянно пытался его спасти. Минато и Кушина обнаружили, что уже буквально живут и ночуют в лаборатории, в которой его ситуацию тщательно изучали. Однажды Хокаге предложил прибегнуть к помощи клана Яманака, так как Икарион либо не мог объяснить, что он видел и слышал, либо его разум сам отбраковывал полученную информацию, дабы спасти самого себя. И когда Яманака буквально влез в его голову и выбрался обратно, то схватил кунай и лишь благодаря молниеносной реакции Минато не перерезал себе глотку. Тому, кто хотел помочь Икариону, самому понадобилась помощь — чтобы вновь встать в строй, члену клана Яманака пришлось буквально выжечь память об увиденном и пройти курс реабилитации. Орочимару и Цунаде не знали, что делать. Впервые в жизни они оказались абсолютно бессильны перед чем-то, что находилось в прямом смысле за гранью их понимания. Икарион продолжал сходить с ума. Члены клана Хьюга до сих пор не могли увидеть ни его тенкецу, ни даже каналы его чакры. И когда в ходе очередного исследования целая лаборатория пришла в негодность, а несколько ученых чуть не оказались сожжены заживо, в дело вступил Данзо, посчитавший, что теперь Икарион представляет опасность для самой деревни. Он не знал, чем обернется его гамбит и фактически действовал вслепую, подгадав момент, когда Хокаге и Минато с Кушиной не помешают ему. Данзо брал за основу то, что Икарион слышал голоса… Но никогда не видел их источник. Проблематично было сражаться с чем-то, о чем они не имеют ни малейшего представления. И посему он приказал ему погрузить свой разум в «иной мир» настолько глубоко, насколько это было для него возможно. Икарион хоть и боялся, но в то же время доверял Данзо, так как Хокаге говорил, что он надежный человек. И посему выполнил этот приказ без колебаний. Не ведая, что он творит, Икарион впервые в жизни решился погрузить свой разум в тот самый «другой мир». Время, затраченное на это, было отмерено и задокументировано с присущими ученым и шиноби дотошностью и хладнокровием. Три секунды, во время которых все приборы в лаборатории вышли из строя, а невесть откуда взявшиеся призрачные фигуры, мечущиеся из стороны в сторону, непрерывно хохотали и все норовили дотянуться до присутствующих там людей. Три секунды Икарион пробыл в Варпе, а кричать перестал через полчаса, когда надорвал глотку. Что бы он ни увидел там, по ту сторону, оно вселило в него такой животный ужас, что он не нашел иных вариантов, кроме как бежать. Бежать сломя голову, громя все на своем пути. Впервые в жизни он показал всю свою разрушительную силу в действии — ни ученые, ни АНБУ не смогли сдержать Икариона, которому сводящий с ума страх придал просто дьявольскую силу и скорость. Когда он вырвался, то покинул деревню. Не потому, что хотел этого, а потому, что просто повиновался своим инстинктам и ринулся в первом попавшемся направлении. Он бежал на пределе своих возможностей до тех пор, пока не выдохся и не упал без сознания, окончательно истощив свой организм. Хокаге лично участвовал в поисках и нашел его сам через три дня у самой границы со Страной Чая. И когда он увидел его тело среди крон деревьев, то заметил, что Икарион не один. Рядом с ним сидело… Существо, которое с первого взгляда Хирузен спутал с человеком. Это явно был мужчина. Да, физиологически он был очень похож на людей. И все же, черты его лица были резкими. Можно даже сказать, ненормально резкими для человека. Уши были заострены. Чересчур большие, на взгляд Хокаге, глаза мерцали белым светом, а длинные темные волосы были заплетены в косу. Тело существа скрывала широкая роба, украшенная самыми разными узорами, мехом и кристаллами, она буквально создавала впечатление перегруженности деталями. Голова мирно спящего Икариона находилась на его коленях, в то время как существо водило объятыми белым свечением руками по ней, что-то нашептывая и не сводя глаз с мальчишки. Когда Хирузен приблизился и метнул в него сюрикены, тот уже закончил и отстранился от него, мягко опустив его голову на землю и увернувшись от всех выпущенных снарядов всего одним едва заметным, но нечеловечески грациозным движением. Хокаге атаковал его еще пару раз, однако существо увернулось от его атак с поражающей воображение плавностью и просто филигранной точностью, будто зная наперед, куда он ударит. Тогда Хокаге понял, что оно не желало Икариону зла и остановился, поймав на себе взгляд незнакомца. И глаза его… Хирузен не знал, кто стоит перед ним. Не мог знать и то, кем является это существо для своей расы, но лишь взглянув на него он подумал, что тот будто бы просто смертельно устал. И причина усталости этой была явно не в том, что он делал с Икарионом. Он словно прожил десятки тысяч жизней и уже не мог удивиться абсолютно ничему в этом мире. — Он дорог тебе? — Спросило существо на чистом мадригальском. Хирузен кивнул. — Я вижу это по твоим глазам. Вы вкладываете в него правильные мысли. Он очень любит многих из вас и будет готов без колебаний отдать свою жизнь ради их благополучия… Однако некоторые — ты знаешь, о ком я говорю — используют его любовь и преданность для своих собственных целей. Предупреждаю тебя, мон-кей, ради его безопасности не позволяй никому больше требовать от него такого. Я помог ему и выстроил защиту сам, но ты должен помнить и донести своим подчиненным. Варп — не место для неподготовленного разума. Если он еще раз погрузит его в Море Душ, он умрет. Сказав это, незнакомец исчез во вспышке белого света. Хирузен подошел к Икариону, уже успевшему проснуться и пытающемуся снова ринуться наутек… Но он был слишком слаб даже для того, чтобы просто стоять на ногах. Хокаге успел подхватить его прежде, чем тот упал наземь. — Я не вернусь в деревню, Хокаге-сама. — Говорил он, сдерживая слезы. — Почему? — Спрашивал его Хирузен, гладя по волосам. — Твои мама и папа ждут тебя. Все за тебя так волновались. — Я опасен. Голоса говорили все громче. Они хотели, чтобы я сделал… Ужасные вещи. И эти когти… Они кромсали мою голову. Я не могу вернуться и сделать так, чтобы они достали меня, пока мама и папа рядом. Я лучше сам умру или стану изгнанником, чем причиню вред Конохе. — Ты готов пожертвовать собой и своим счастьем ради процветания деревни… Воистину, в тебе живет Воля Огня, Икарион. — Хирузен взвалил мальчишку на свои плечи. — Но тебе не нужно жертвовать собой для того, чтобы защитить тех, кого любишь. Давай мы вернемся в деревню и я подарю тебе кое-что, что тебя успокоит. Хорошо? Икарион, все-таки доверившийся Хокаге, кивнул и провалился в спасительное забытье. Минато и Кушина, казалось, никогда не были настолько счастливы. Икарион был жив, здоров и невредим — разве что недолго полежал в госпитале, оправляясь от последствий истощения. Ни голоса, ни припадки безумия больше не беспокоили его. Неизвестно, о чем поговорил Хокаге с Данзо, когда вернулся и первым же делом потребовал его к себе, однако никакие исследования и эксперименты с Икарионом впредь не проводились. Вскоре он выписался и вернулся домой — Кушина и Минато наконец вздохнули с облегчением. Разве что мальчишка все еще боялся возвращения «когтей» и «голосов». Но Хокаге не забыл о своем обещании. — Ты говорил, что они терзали твой разум своими когтями, да? — Спрашивал он его. — Да… Но что, если демоны вернутся? — Если они подумают вернуться, то тебе поможет вот это. — С этими словами Хирузен протянул недоумевающему Икариону хаппури. Немного помятый в боях, конечно, но все же. На верхней его части когда-то даже красовался какой-то символ, но битвы и время не пощадили его. — В свое время его носил Ниндаймэ. — Сам Тобирама Сенджу? — Изумленно спросил его Икарион, вертя хаппури в руках. — Именно так. Думаю, тебе он поможет. Демоны ведь не смогут пробраться в твою голову, если ее будет защищать шлем Второго Хокаге? — Спросил Хирузен, подмигнув Икариону. — Наверное, вы правы, Хокаге-сама. Они не смогут. — Ответил тот, улыбаясь и надевая шлем. Да уж, он пока что был ему еще слишком велик. Но нужный эффект произвел и больше Икарион не боялся возвращения голосов и когтей, а шлем Тобирамы стал чем-то вроде постоянного атрибута его внешнего вида. Во всяком случае, снимал он его крайне редко. Время шло. «Иной мир» и твари, его населяющие, остались в памяти выцветшей картинкой, к которой ни он, ни его семья больше не хотели возвращаться. Никогда. Икарион вновь вернулся в общество, а слухи о его странном состоянии остались лишь слухами. Он также познакомился с командой Минато. Очень любил разговаривать с Рин, про себя отмечая, что она чем-то сильно похожа на Кушину. Сильно смутил ее вопросом о том, когда же они с Обито поженятся. С ним он часто дурачился и просто весело проводил время, найдя в лице Учихи хорошего друга, который, казалось, во всем понимал его. И обижался, когда тот из-за очередной миссии не мог с ним играть. Всегда удивлялся тому, почему Какаши такой мрачный и нелюдимый. Однажды он спросил об этом отца. — Его тоже мучают демоны, сынок. — Ответил тот, как-то задумчиво смотря вдаль и накрывая сына одеялом. — Демоны… — Прошептал Икарион, снимая шлем и протягивая отцу. — Меня они больше не тревожат. Давай дадим шлем Какаши-куну, чтобы он защитил его от них? — Ты очень добрый, Икари-кун… — Минато мягко улыбнулся сыну, потрепав того по голове и надевая его шлем обратно. — Но демоны Какаши родом не из другого мира и шлем вряд ли от них защитит. Он сам создал их. И сам должен их победить. — Ты ведь поможешь ему сделать это? — Спрашивал с детской наивностью Икарион, еще совсем не понимая, о чем идет речь. — Конечно, сынок. — Отвечал Минато, уходя и выключая в комнате свет. — Конечно помогу. А пока спи и набирайся сил — завтра я постараюсь выбить выходной и научить тебя кое-чему интересному. Минато после беседы с Хокаге решил, что пора бы тихо-тихо начинать подготовку Икариона как будущего шиноби. Собственно, этим он и занялся, решив научить сына основам техник шиноби и контроля чакры перед тем, как он поступит на обучение в Академию. И вообще не удивился, когда Икарион стал постигать азы искусства ниндзя буквально семимильными шагами. Хождение по воде, деревьям, метание кунаев и сюрикенов, превращение и клонирование — на освоение всего этого у него ушло максимум два-три дня, по истечению которых он мог применять их на уровне умелого шиноби. Когда Минато спрашивал, каким образом ему удается так быстро понимать, что нужно делать, Икарион отвечал, что будто знает это на уровне инстинкта. Во время их тренировочных поединков Минато всегда побеждал благодаря навыкам и боевому опыту. Однако он признавал, что даже без углубленного изучения тайдзюцу Икарион просто невероятно силен физически. Он вполне мог, промазав, ударить по земле, выбивая целые куски породы или же снести дерево одним ударом. Его скорость и сила выходили далеко за пределы отведенного людям в таком возрасте и Минато с Кушиной буквально не могли насмотреться на Икариона, делающего такие успехи. Ему самому это почему-то странно нравилось, а благодаря знанию своей силы он начал вести себя намного увереннее и раскрепощеннее. Вполне возможно — говорил Минато — что перед ними новый гений шиноби. А окончательно он в этом убедился тогда, когда во время одной из тренировок использовал разрез летящего бога грома, чтобы приставить кунай к его горлу и закончить поединок… Однако просто не смог поверить своим ушам, услышав звон стали. Просто феноменальный уровень реакции. Считалось, что парировать такой удар не мог даже обладатель шарингана, способный предугадывать действия противника. Минато даже впал в легкий ступор, из-за чего Икарион провернул с ним его же маневр и впервые одолел отца в тренировочном бою. Хоть и чисто благодаря его замешательству. Ему больше нечего было узнавать — все базовые навыки у него имелись и пора было перейти к чему-то более продвинутому. Но, к сожалению, случиться этому было не суждено. Виной тому была третья мировая война шиноби. Икарион навсегда запомнит то безмолвное напряжение, что буквально витало в воздухе. Первыми ушли все способные биться шиноби. Ушел Минато. Ушли Обито, Рин и Какаши. И если с первыми днями войны положение еще оставалось неопределенным, то вскоре госпиталь был буквально переполнен раненными. Икарион вызвался добровольцем и помогал ухаживать за ними, впервые в жизни увидев настолько морально и физически покалеченных людей. И поток пациентов не прекращался. Он работал день и ночь. Таскал тяжеленные ящики с оружием, провизией и медикаментами. Ассистировал опытным ирьенинам, когда их ученики буквально валились с ног от усталости — мальчишка таким образом старался выбить им хотя-бы пару часов сна. Но как он ни старался, шиноби умирали. Десятками. Сотнями. Несмотря на Волю Огня, пылающую в сердцах ее жителей, Коноха страдала от войны точно так же, как и все другие деревни, если не сильнее. И вскоре настал момент, когда в битву стали посылать совсем еще зеленых генинов, только выпустившихся из Академии. Когда и этого стало недостаточно, на войну начали отправлять и детей. Кушина скрепила свое сердце еще тогда, когда война началась, но вскоре произошло то, чего она так боялась. Впрочем, удивительно было то, что этого не сделали раньше. Икариону было приказано отправляться на фронт точно так же, как и другим детям. Но он не боялся боя, считая, что на передовой сможет принести больше пользы, чем в тылу, благодаря своим способностям. Поцеловав на прощание маму и принеся клятву вернуться живым, он присоединился к опытным шиноби и стал с оружием в руках защищать родную деревню. Это время навсегда выжжено огнем в его памяти. Хоть детям зачастую и поручали черновую работу и заботу о раненных, нередко приходилось насмерть стоять за себя и за жизни своих товарищей. В основном они оборонялись, однако в один момент пришлось пойти в контратаку… Он бы соврал, если бы сказал, что мечтал лишать кого-то жизни. Однако первый же бой привел его в ужас. В первую очередь от того, с каким мрачным равнодушием он смотрел на смерть и нес ее другим. Это было сродни контролируемому бешенству. Огонь сражений, опустошающих целые земли и города. Неудержимое безумие боя, когда любая тактика забывается, стоит двум армиям слиться воедино в одном ужасающем месиве из пота, крови и криков умирающих. И когда Икарион в полной мере осознал свою силу, то перестал появляться где-то, кроме как на передовой. Мальчишка сгорел заживо где-то там, в огне бесконечных боев. Родился мужчина. И он решил, что не имеет права отсиживаться в тылу, если такая мощь сконцентрирована в одних его руках. То, что он творил с врагами, иначе как кошмаром было не назвать. Шиноби, подобных Хокаге или его отцу, было мало — это был «штучный товар». В основном на войне сражались рядовые ниндзя… И Икарион прорубался сквозь их ряды словно раскаленный нож сквозь масло. Он кромсал врагов кунаем отца, с которым уже будто бы сросся, а когда тот становился тупым от бесконечного контакта со сталью, плотью и костью, он продолжал рвать врагов на куски голыми руками и никакие повреждения и травмы не могли его остановить — его организм, казалось, был способен вынести и регенерировать все. Своим появлением он много раз менял ход целых сражений, после которых стоял посреди растерзанных трупов с руками буквально по локоть в крови. Именно из-за них выжившие шиноби Ивагакуре стали называть его «Акате но Икарион» — Икарион Красные Руки. Кличка прижилась и порой, услышав, что Акате послали по их души, шиноби в ужасе отступали, боясь страшной расправы. Впрочем, мало кто думал о том, что испытывает сам Икарион. Он не питал иллюзий насчет своего положения — несмотря на всю силу, он все еще был мальчишкой и не мог отдавать приказы. Посему всецело принимал свою роль ведомого, а не ведущего. Однако эта кровь, эти крики и боль — они были омерзительны ему, ибо он, как ни старался, не мог разглядеть в этой войне смысл. Они уже давно не защищали свою деревню, они не свергали тиранов, под гнетом которых стонет бесчисленное количество людей, они не мстили за потерянную честь и смертельные обиды. Он разговаривал с шиноби, которые лишь слали его куда подальше, не желая рассуждать о чем-либо, когда вокруг горят целые земли — казалось, причина, по которой они сражаются, уже затерялась во времени. Главный аргумент — погибшие товарищи. Найти. Наказать. Отомстить. И они делали это. Огнем и мечом платили насилием за насилие… И те, кого они покарали, преисполнялись тех же чувств, в итоге пускаясь в погоню за теми, кто принес им боль и смерть. И снова. И снова. И снова. Круг ненависти, из которого не выбраться. В редкие моменты покоя, когда шиноби спали, а его мобилизовавшему все ресурсы на уничтожение врага организму не требовался сон, он предпочитал проводить в карауле, охраняя покой отдыхающих ниндзя и размышляя над увиденным без конца. Так в один момент Икариону показалось, что он прозрел. Розовая пелена спала с глаз, позволив увидеть ужасную правду жизни. Война раскрыла абсолютно всю подноготную населяющих Мадригал людей, она низвела их всех, и его самого, до абсолютно животного состояния. Икарион увидел, как низко может пасть даже самый благородный человек. И как высоко над окружающим безумием может парить тот, кто, казалось, был рожден ползать. Он впервые понял настоящее значение таких слов, как сражение, смерть, свобода, насилие, верность и честь. Он видел сражения ниже и отвратительнее, чем трусливое бегство. Смерть, что была великолепнее десяти тысяч жизней. Пленного, что был свободен больше, чем люди, истязавшие его. Насилие, обыденное, как жара летом или холод зимой. Верность, что была хуже предательства. Честь в поступках, от которых желудок выворачивало наизнанку. Мир, который породила война, был ужасен. В нем шутили и старались находиться в кругу друзей, чтобы не сойти с ума наедине с мыслями об увиденном и содеянном. В нем можно было поднимать тост за честь и благородство, а на следующий день насиловать женщин захваченной деревушки. В нем дети бились, убивали и умирали наравне со взрослыми, а оружие можно было обменять на еду и воду — и это было абсолютно нормально. Да. Мир, который породила война, был ужасен. Но жизнь продолжалось. И надежда увидеть свет в конце этого тоннеля заставляла их всех идти вперед. Командующие силами Конохи, увидев его эффективность, не стеснялись использовать ее по полной. И Икарион не был против. Всегда шел туда, куда его отправляли. Спасал тех, кого приказали спасать. И убивал всех, на кого показывали пальцем с командой «фас». Тогда отвращение к войне сменилось отвращением к себе. Ибо несмотря на страдания, которые он видел на лицах своих жертв, Икарион не чувствовал угрызений совести. Напротив — еще ничто в мире не казалось ему настолько… Правильным. Он был там, где должен был быть. Делал то, для чего был создан. Но все же чувствовал какой-то немой протест своих костей, заставляющих однажды задаться вопросом. — Заполнит ли ненависть дыры в наших сердцах? — Спрашивал он самого себя с отсутствующим взглядом, стоя на коленях посреди изувеченных тел и чувствуя, как подхватывают его окрыленные победой шиноби Конохи и подбрасывают в небо. Взгляд вылавливал среди трупов те, на которых были протекторы его деревни. — Неужели кровь смыла память о том, что мы когда-то жили иначе? Икарион стирает побагровевшую от крови одежду. Икарион заботится о раненных, пытается вызнать вести об отце, что уже прославился как Желтая Молния Конохи. Он узнает о том, что Обито и Рин погибли, но лишь кивает, удаляясь, чтобы побыть в одиночестве и наточить свой кунай. И слезы льются, льются, капают на сухую землю, на холодную сталь оружия, из носа тоже течет… — Можно ли добиться мира бесконечной войной? — Спрашивает он у полной луны, озаряющей небосвод. Но светило остается безмолвным. А сам Икарион еще не понимает, что вопрос этот будет мучить его даже в мрачной тьме далекого будущего. Однажды на его отряд напал высокий и мускулистый мужчина с темной кожей и протектором деревни скрытого облака на лбу. На его обнаженной груди красовался шрам в виде молнии. Икарион заметил, как дрожали от страха шиноби Листа, стоило им увидеть его — и это несмотря на то, что незнакомец был совершенно один. Какой-то отчаянный позыв заставил их пойти в атаку… И тогда бой обернулся мясорубкой. Шиноби Кумогакуре убивал своих врагов с легкостью, которая буквально пугала. Он не оставлял им ни единого шанса, а его техники молнии каждый раз забирали по несколько жизней, хотя всем своим видом он показывал, что даже не задействовал и десятой доли своей истинной силы. Не прошло много времени перед тем, как в живых остался один лишь Икарион. Тем не менее, враг не торопился обрывать его жизнь. — Я слышал, что здесь будет Акате но Икарион. Где он? Я хочу с ним сразиться. — Спросил тот его, сложив руки на груди и Икарион заметил про себя, что голос незнакомца очень похож на раскаты грома. — Я здесь. — Ответил он, приготовив кунай. — Ты? Слабо верится. — Шиноби хмыкнул. — Я не заинтересован в убийстве детей. Возвращайся к своим шиноби и скажи им, что… Он не сумел договорить, почувствовав опасность и тут же заблокировав атаку… Но его глаза расширились, когда он понял, что от удара этого мальчишки дрожат его кости, а ноги его погрузились в землю по щиколотку, чтобы ему не пришлось отступить назад. Второй удар, который он пропустил чисто из-за интереса, так вообще отправил его в полет, во время которого он без особых усилий сгруппировался и приземлился, растерянно смотря на своего противника. — Ты смог сдвинуть мое крупное тело, мальчишка? — Сказал он, поднимаясь и хрустя суставами. — Что-ж, теперь я тебе верю. Стало быть, ты — Звездное Дитя? Впечатляет. — Шиноби принял боевую стойку. — Нападай. Покажи мне, на что ты способен. И Икарион напал, зная, что умрет здесь, но никогда его противник не видел настолько безудержного натиска. Он бился с яростью животного, загнанного в угол, шиноби обрушивал на Икариона удары, которые просто напросто смяли бы обычного человека — но он оставался непоколебим и бил в ответ, заставляя оппонента отступать и менять стратегию. Он продолжал сражаться даже тогда, когда сокрушительный удар незнакомца сломал ему руку в районе предплечья, атакуя его здоровой рукой и кунаем, зажатым между зубов. Но вечно это продолжаться не могло. — Адский Пронзающий Удар: Нуките Четырех Пальцев! Ужасная, невообразимая боль превратила все его тело в комок нескончаемой агонии. Когда вражеская атака, настолько быстрая, что даже его нечеловеческие рефлексы оказались бесполезны, настигла его, он пролетел несколько десятков метров прежде, чем пропахать землю и остановиться, разинув рот в беззвучном крике. Эта техника была незнакома ему, но один удар незнакомца просто напросто переломал ему ребра. Осколки костей вонзились в легкие, от скапливающейся крови становилось трудно дышать… — Хм, и вправду силен, как мне и говорили… — Он почувствовал, как человек, фактически убивший его, заботливо переворачивает его набок, что дало возможность схаркнуть кровь и худо-бедно дышать. Затухающее сознание позволило ему увидеть глаза своего врага, наполненные тем, что он уже не ожидал увидеть. Сочувствием. — Они знали, что я иду и специально послали тебя и всех твоих товарищей на смерть. Вот, что такое война, пацан. Деревня, Воля Огня, твоя сила и скорость… Забудь. Ты для них даже не человек, а всего лишь… Оружие. И эти слова ранили Икариона намного сильнее, чем техника молнии, которую применил его враг. Тот выпрямился, уперев руки в бока и осматривая поле боя. Впервые за долгое время враг заставил его приложить усилия для того, чтобы достичь победы. Он, очевидно, думал, что Икарион потерял сознание. Посему и позволил гримасе горечи исказить свое лицо. — Знаешь, шиноби шли на войну, желая защитить своих детей… А теперь вынуждены посылать их в бой. Приговаривать к смерти свою плоть и кровь, свое будущее поколение… Надеюсь, мы встретимся снова, Звездное Дитя. Тогда, когда ты будешь сильнее и сразишься со мной как равный. — Он медленно зашагал прочь, смотря на свою руку, покрытую ссадинами, мозолями и кровью Икариона. И ветер донес до мальчишки произнесенные шепотом слова врага. — Ками-сама, что же мы натворили… Икариона нашли подоспевшие к месту битвы шиноби Конохи. Чтобы выжить, ему потребовалось перенести срочную операцию, однако организм прекрасно справился даже с — казалось бы — фатальными повреждениями. Спустя пару недель он снова стоял на ногах и мчался в бой. Как он позже узнает, он сражался с Эем, Третьим Райкаге. Тогда он пообещал себе, что обязательно станет сильнее и вновь встретится с ним. А через неделю узнал, что не сможет выполнить свое обещание. Райкаге погиб, в одиночку сдерживая натиск десяти тысяч врагов и его обязанности стал временно исполнять его сын. И все бы ничего, но одна фраза с тех пор постоянно пульсировала в его мозгу. — Ты для них — всего лишь оружие. Райкаге погиб, а война продолжается. Он несется по полю боя с кунаем в руке, понимая, что уже давно потерял счет убитым им шиноби. Тела покрывали землю куда ни глянь: мужчины, женщины, даже дети — их всех будто бы просто вычеркнули из жизни, словно их никогда и не было, а их чувства, мысли и дела в один миг оказались просто пылью на ветру. Однако… Все-таки есть еще те, кого не покинула жизнь. Он видит мальчишку, по виду точно такого же возраста. Он сидит возле раненного шиноби и протягивает ему обезболивающие таблетки — их Икарион теперь мог отличить из тысячи. Крайне дефицитный ресурс в мире бесконечной агонии. Однако мальчик не видит, как на него уже положили глаз несколько шиноби из Суны, посчитав легкой добычей. Они уже достают самое разное метательное оружие… В то же время недалеко кипит бой и шиноби Листа отступают. У него есть доля секунды на выбор. Впрочем, ее было более чем достаточно. — Ты — всего лишь оружие. — Повторяет в мыслях Икарион. — Всего лишь оружие… Всего лишь? Резко изменив направление, он устремился к мальчишке из своей деревни. Тот увидел его и прищурился, не понимая, что происходит и друг ли несется к нему с такой скоростью, или же враг. Он уже собирался отпрыгнуть в сторону, но Икарион оказался быстрее. Он буквально влетел в мальчишку, падая на колени, стирая их в кровь, что есть сил прижимая того к себе и опуская его голову к своей груди, чтобы накрыть своей головой и таким образом защитить. Глубокий вдох. Закрыть глаза, зажмуриться. Раз… Два… Три… Юнец, еще не ставший шиноби, буквально чувствовал, как сотрясается тело незнакомца от ужасной боли, пронзающей его. Каждое столкновение металла с его плотью он чувствовал будто своей кожей, оно звенело в его ушах отвратительным стуком, треском рвущейся одежды и тканей. Икарион же лишь хрипел, крепче прижимая к себе совсем незнакомого ему человека. Боли не было. Сожалений тоже. Лишь радость от того, что он все-таки успел и своим телом закрыл одного из своих. Впервые за долгое время он не отнимал чью-то жизнь, а наоборот спасал. Они так и стояли посреди бушующей битвы на коленях, обнявшись. Отряд шиноби Конохи вскоре повязал боем выходцев из Скрытого Песка и опасность миновала. Мальчишка отстранился от Икариона и бросил взгляд на труп ниндзя, которому он совсем недавно давал обезболивающее. — Неправильно… — Прошептал тот, смотря Икариону в глаза и видя в них то же самое чувство, что испытывал он. — Это неправильно. Икарион же наконец смог его рассмотреть. Судя по цвету глаз и волос — Учиха. От его глаз примерно до носа тянулись странные полосы, будто морщины от недосыпа. — Весь этот мир неправильный. — Отвечает Икарион, улыбаясь сквозь боль и вытирая рукавом кровь, текущую из рта. — Но чтобы изменить его, как минимум надо быть живым. Как тебя зовут? — Итачи Учиха. — Я — Намикадзе Икарион. Давай выбираться отсюда… Итачи помог Икариону добраться до шиноби Листа и получить помощь, но когда он встал на ноги, то не смог отыскать Учиху — клан был переброшен в другую зону боевых действий. Война продолжалась и не думая останавливаться, а выжившим оставалось лишь скреплять свои сердца и двигаться дальше. Икарион, тем не менее, все же нашел в случившемся какое-то умиротворение. Да, кровь все еще лилась рекой. Но он все-таки доказал себе, хоть в одном случае, что может быть не только лишающим жизни оружием, но и щитом, что укроет своих товарищей от опасности. Он знал, что хоть это и была первая развилка на его пути, когда-нибудь ему придется сделать окончательный выбор. Однако в момент, когда всем казалось, что этому кошмару не будет конца, по всему фронту словно теплый весенний ветерок после затяжной зимы пронеслась весть. Война закончилась. Ками-сама, война закончилась. Шиноби всех втянутых в нее деревень приказано прекратить военные действия, забрать тела павших и вернуться в родные земли. В тот день он наконец смог воссоединиться с отцом и впервые в жизни попробовал сакэ — шиноби праздновали окончание войны прямо в полевом лагере и Минато, после долгих уговоров других ниндзя, все же позволил сыну выпить вместе со всеми, когда дело дошло до воспоминаний о тех, кто больше никогда не возьмет в руки оружие. Происходящее было очень похоже на сон и по дороге обратно он очень боялся внезапно проснуться от криков шиноби, предвещающих очередную атаку. Боялся до тех пор, пока в Конохе не встретил наконец Кушину, стиснув ее в объятиях и разрыдавшись на ее плече. Как оказалось, в родной деревне он уже был известен как герой войны — когда он вышел прогуляться вечером, каждый второй встреченный шиноби жал ему руку, чем приводил его в замешательство. Ибо Икариону не нужна была эта слава — для него она побагровела из-за пропитавшей ее крови. В конце концов они все просто выполняли свой долг. Да и на войне были люди с обоих сторон, своими поступками заслужившие звание героя намного больше, чем тот, кто сотнями рвал людей на части без капли сострадания. До тех пор, пока он не смирился с увиденным, дни плыли перед его глазами незаметно, безликие и серые в своей незначительности. Лишь некоторые события запомнились навсегда. Церемония прощания с жертвами войны. Он долго пробыл у нового памятника, всматриваясь в выбитые на каменных плитах имена и пытаясь найти тех, кого он знал. На двенадцатой фамилии решил остановиться. Инаугурация его отца, Желтой Молнии Конохи, как четвертого Хокаге. Многие не видели на лице Икариона радости, когда он смотрел на то, как отец вступает в должность. Впрочем, это не значило, что он не испытывал ее. Просто чтобы понять это, надо было хорошо знать Икариона, как и то, насколько его поменяла война. Свою первую ночь в резиденции Хокаге Минато провел вместе с сыном. Когда с первичными делами было покончено, они сидели у окна, попивая чай до утра. Молча, ибо двум ветеранам не нужно было слов для того, чтобы понять чувства друг друга. Даже если их разделяют года жизненного опыта. Но вечно истязать себя памятью о произошедшем нельзя. Рано или поздно что-то переполнится в душе, после чего горе медленно, но верно отступит, сраженное вернувшим себе холодность разумом. Икарион сделал для себя необходимые выводы, окончательно отпустил все случившееся и принял решение жить дальше, неся в своем сердце свет душ тех, кто отдал жизнь ради Конохи. Как сыну Хокаге и уже показавшему свою преданность и эффективность потенциальному шиноби, настал момент ему присоединиться к другим детям в Академии. Несмотря на то, что внутри он больше уже не был ребенком. Нельзя сказать, что он окончательно замкнулся в себе. Просто стал намного осмысленнее относиться к поступкам и словам в свете того, что на войне и те и другие могли стать последними. Он больше практически не играл с другими детьми, предпочитая все время уделять тренировкам и изучению искусства шиноби. Нашел своеобразную отдушину, став учиться игре на шамисэне, чем вызывал насмешки со стороны сверстников. Которые, впрочем, резко стихали, стоило ему показать себя в действии. Родители не могли насмотреться на сына, для которого не существовало оценок ниже «отлично», а во время спаррингов практически никто не мог продержаться против него дольше нескольких секунд. Лишь двое смогли не просто сделать это, но и дать ему хороший отпор. Итачи Учиха. Саюри Хьюга. Бои между ними всегда оканчивались ничьей, даже когда им приказывали биться втроем — каждый был способен вынести даже объединенный натиск двух врагов. Трио отличников называли будущими гениями деревни Скрытого Листа за их силу и успехи в учебе… А может, причина была в том, что все трое побывали на войне и уже имели боевой опыт. Впрочем, если отбросить упомянутое выше, Икарион так и остался добрым, уважительным и воспитанным юношей. Просто ему пришлось резко повзрослеть. Хотя… — Папа… — Икарион заметно посерьезнел, отложив палочки для еды и посмотрев отцу в глаза. — А что значит «жар ее чресл» и почему все мужчины так хотят попасть в него? Кушина, несущая на стол корзинку с паровыми булочками, выронила ее, замерев в ступоре. Минато подавился лапшой. — Сынок… — Тихим, обещающим долгую и мучительную смерть голосом начала Кушина. — Откуда ты узнал эту фразу? — Прочитал. — Кажется, я даже знаю, где… — Услышав эти слова, Минато взял салфетку и спешно начал вытирать губы, то и дело норовя встать… Но рука любимой жены, упавшая на плечо и пригвоздившая его к стулу, помешала ему. — Я когда вчера тебе помогал убираться, в вашей комнате книгу одну нашел. Там было… — Он почесал затылок, действительно не понимая причину реакции материи и крайне быстрого подмигивания пристально смотрящего ему в глаза отца, что больше походило на нервный тик. — «Приди, Приди Рай!» или как-то так… — Минато… — Прошептала Кушина, смотря на мужа взглядом, которым вполне можно было прикончить человека. — Я же просила тебя либо спрятать свою чертову книгу, либо засунуть ее себе в… Между чресл… Хокаге резко вскочил и подбежал к Икариону. — Сын мой… — Он коснулся его плеча рукой и прижал к себе, свободной сотворив ручную печать концентрации. — Бежим. Техника летящего бога гро… — Но половник Кушины, прилетевший обоим по голове, все же оказался быстрее. Некоторые вещи просто никогда не меняются.