***
С того самого дня и начался долгий путь двух братьев по умершему миру. Туман сопровождал их при этом повсюду, будучи на каждой дороге, в каждом поселении, и всё чаще и чаще двум скелетам стали попадаться тела и прах. Словно всё вокруг вымерло от катастрофы невообразимых масштабов, и в который раз их похода Даст склонялся к неестественному способу образования подобного. Но постоянно он старался отталкивать эту мысль, однако не потому что считал это глупостью, напротив, потому что это стало всё сильнее походить на правду. Только вот что могло породить нечто такое? А может, кто? В любом случае, пока эти вопросы из-за полной неосведомлённости двух братьев о глобальной ситуации не имели настоящих ответов. Вместо этого нужно было сосредотачиваться на том, чтобы спасти свои собственные жизни. Пока на дворе за туманом была осень, то есть октябрь, жить было можно, ибо было довольно тепло, да и провизии хватало, они часто копались в чужих домах в поисках еды и часто находили подходящие продукты, в основном консервы. Но с наступлением середины ноября стало становиться холоднее, а от тумана ещё и слишком рано становилось темно, так что по большей части остаток осени и всю зиму братья провели, практически не двигаясь с места, прячась в подвалах уже не жилых домов. Лишь изредка Даст совершал короткие вылазки по поиску продуктов и одежды вместе со всем прочим, дабы они вдвоём окончательно не скопытились. С неудовольствием во время каждого нового «похода» он подмечал, что смотреть в лица почти разложившихся трупов и вдыхать даже через фильтр — к слову, и их тоже приходилось пополнять — прах ему становится всё легче, словно это нормально и так должно быть. Стоит ли ему воспринимать это как нарушение психики? Ну, в обычной ситуации можно было бы, но не сейчас, когда вокруг зима, повсюду тела, туман и снежные метели, несущие с собой радиацию. Кто знает, вдруг они с Папсом уже неизлечимо больны? Об этом думать не хотелось, но такие мысли сами собой приходили Дасту на ум, едва он пытался заснуть, свернувшись от холода в клубок в спальном мешке на ледяном полу подвала какой-то многоэтажки, в которой они с братом ютились почти всю зиму. Неудивительно, что от такой жизни оба скелета ослабли, у них обоих стало полно проблем по типу медленного исчезновения провиантов, фильтров, противогазов, йода и других лекарств, которыми Даст хоть немного улучшал их состояние, не давая радиации полностью их уничтожить, хоть он и подозревал — они в итоге так и останутся на всю жизнь с проблемами магического плана, ибо их кости не способны защитить их души. Им вообще повезло ещё с тем, что они сумели пережить эту адскую зиму, во время которой чудом удавалось совершить удачную вылазку в поисках чего-нибудь полезного. Однако Даст был уверен — дальше дела могут пойти только хуже. Постепенно, с серединой февраля, — календарь отмечался Папайрусом чисто машинально, да и сам младший был не уверен в том, что правильно считает дни — старший решил, что им пора сменить место дислокации, а то они как-то слишком долго сидели в одном доме, не продвигаясь дальше из-за страха насмерть замёрзнуть или незаметно для себя попасть в полосу ядовитого тумана. Папс отнёсся к этой новости доброжелательно, но не смог сдержать натужного кашля, вырвавшегося наружу. — Папайрус, что-то не так? — Напрягшись, поинтересовался Даст, отставляя в сторону свой рюкзак со всем необходимым и подходя к брату, возле которого он встал на колени, сжимая чужие локти кистями рук и осматривая. И даже через несколько рубашек и свитеров старший со страхом ощутил, как сильно горят кости его бро. — Н-нет, всё нормально, Даст… — Попытался противостоять Папс, но его голос как назло засипел в самый неподходящий момент, да ещё он стал чихать. Несуществующие внутренности старшего свернулись в тугой узел, а душа тревожно забилась. — Почему ты сразу не сказал, что ты болен, Папайрус?! — Воскликнул он, сразу же хватая брата в охапку и бегом укладывая в спальный мешок, оборачивая всеми тряпками, что были поблизости, даже снимая ради этого свою собственную куртку. — Это можно было стерпеть, брат. — Ответил младший, закутываясь сильнее и чувствуя, как от лихорадки его зубы начинают стучать друг об друга. — Ты и так всю зиму заботился о нас двоих, вот я и решил не напрягать тебя лишний раз… — Да, и как раз для того, чтобы тебе стало хуже. — Невольно на эмоциях вырвалось у Даста, но он поспешил извиниться за это, обещая, что он постарается найти для брата всё необходимое и прося, чтобы Папайрус больше не затевал таких рисковых фортелей. Младший кивнул, чуть ли не с головой зарываясь внутрь тряпок, продолжая трястись в лихорадке. Старший, с трудом приняв решение о новой вылазке, наверное, не смог бы покинуть подвал в принципе, если бы не страх за жизнь своего брата. Так что, пообещав вернуться как можно скорее, Даст чуть ли не убежал прочь, оставив Папайруса одного, скованного болью, лихорадкой и тяжёлым ощущением радиационного осадка на душе. Какое-то время младший скелет, стуча от лихорадочного холода зубами, смотрел в сторону двери, ожидая скорого прихода брата, но добывание таблеток никогда не входило в разряд быстрого, так что, устав от ожидания, Папс постарался заснуть, прикрывая глазницы и ещё крепче прижимая к себе одеяла, дабы хоть немного согреться. И вроде у него даже начало получаться заснуть, однако вдруг произошло нечто странное. Казалось, дверь подвала, где лежал Папайрус, открылась, а внутрь стал литься тёплый солнечный свет. Сначала младший подумал, что у него просто начала развиваться шиза, ибо не мог свет, если бы он вообще был, попасть внутрь, двери подвала были достаточно далеко от выхода на поверхность. Однако солнечные лучи продолжали притягивать внимание Папса, из-за чего он, скрепя зубы от боли в груди, приподнялся на одном локте, желая понять, а что, собственно, происходит. Но такая точка обзора ничего не давала, хотя свет по-прежнему был в помещении. Так что, подумав немного, Папайрус медленно сел, к своему удивлению осознавая, что уже не чувствует себя так плохо, так несколько минут назад, словно приступ лихорадки приглушило солнце. Почувствовав себя в состоянии встать, младший сделал это, однако всё ещё закутывался в несколько курток. На него словно дунул тёплый ветерок, которого он уже несколько месяцев не мог почувствовать из-за неестественного тумана. Теперь уже всё происходящее стало меньше казаться плодом воображения лихорадочного рассудка, ведь мозг уж точно не мог создать поток ветра, поэтому, уже более уверенный, Папайрус, сунув ноги в истёртые тяжёлые ботинки и надев противогаз, неторопливо стал подходить к выходу из подвала, вытягивая шею, дабы рассмотреть что-нибудь. Пока не удавалось. Постепенно Папс приблизился к лестнице, которая вела к выходу из подвала. При этом он не чувствовал ни подкашивающихся ног, ни трясущихся костей, словно лихорадка поспешно покидала его тело. Это немного воодушевило младшего. Аккуратно ступая по ступеням, он поднялся наверх, ожидая увидеть открытую дверь дома, где они с братом прятались. Но тут, едва он поднялся наверх, ему в глаза словно ударила яркая солнечная вспышка, от которой Папайрус зажмурился, прикрывая глазницы. Но потом, когда он открыл их, он был просто поражён. Он стоял на пороге их старого дома, который они оставили, но казалось, будто ничего того, что до этого переживал, не случилось. Младший непонимающе осмотрелся, сначала оглянувшись назад и с изумлением видя своих расходящихся по домам друзей, знакомую огромную белую трубу и заходящее солнце. Совершенно не понимая, что вообще происходит, Папайрус снова осмотрел прихожую. Всё как обычно: вон халат отца, раскиданные тапки брата и его собственная осенняя куртка. Происходящее напоминало странный сон, но при этом такой реалистичный, что он казался Папсу настоящим. Настоящим, которого он бы хотел, где нет ни тумана, ни голода, ни страха за жизнь и здоровье. И тут из кухни в коридор вышел его брат Даст — улыбающийся, свободно одетый и выглядящий прекрасно, не то что сейчас. Старший приблизился к моргающему в шоке Папайрусу и с улыбкой заговорил с ним: — Как дела, бро? Вы с друзьями играли в «радиационный апокалипсис»? — Он указал на противогаз младшего и его одежду. Звучал этот Даст точно так же, как и настоящий… А может, это и есть настоящий? Вдруг реально всё, что было до этого, являлось лишь каким-то жутким реалистичным сном? Постепенно Папайрус и не заметил, как запутался в происходящем и спокойно стоял, ничего не предпринимая и даже не пытаясь расспросить своего брата о том, что, собственно, творится. Но тут Даст взял его под руку — словно по-настоящему — и повёл на кухню. — Ладно, думаю, тебе нужно немного отдохнуть и поесть, лады? Уже вон даже папе интересно, что с тобой. — И вправду, из кухни выглянула голова Гастера, посмотревшая на своих сыновей. — Папа? — Невольно вырвалось у Папайруса. К шейным позвонкам невольно подкатил ком, а в глазах стало щипать. Отец и вправду жив, он прямо здесь, перед ним, и брат тоже. Счастливее реальности нельзя было и придумать для больного и уставшего скелетика. Даст вдруг хохотнул, опуская руку на голову Папса. — Ты чего, бро, уже из-за этой штуки на твоём черепе не можешь разглядеть Гастера? Зачем она тебе вообще? Всё ведь в порядке. Давай-ка мы её снимем. — И он мягко и настойчиво подхватил противогаз за края и стянул с черепа Папайруса ещё до того, как тот смог противостоять этому. Однако после этого ему в носовую полость сразу ударило столько всего: и запах любимых спагетти, и осенней листвы, да и просто всего домашнего, чего он так долго не видел и желал получить обратно. Невольно на его лице расплылась довольная улыбка. Ну вот наконец он дома, а тот кошмар закончен, брат и папа рядом, и всё снова будет хорошо. Даст, держа за плечо Папса, привёл его на кухню, где младшего встретил Гастер, сразу же приглашая за стол, сразу же после того, как Папайрус переоденется, и тогда они всей семьей смогут поужинать. Младший машинально кивнул. Тем временем настоящий Даст выбрался из аптеки, где пытался найти нужные лекарства, но потерпел неудачу, найдя лишь аспирин да таблетки от головной боли, которые не сильно пострадали от радиации, потому что хранились в стальном шкафчике в кабинете управляющего аптекой, что либо смог как-то покинуть город, либо был монстром, отчего его прах был скелету не видим. Старший и так старался сделать всё как можно быстрее, дабы поскорее вернуться к младшему, ведь с тем могло что-то случиться в отсутствие Даста. И как жаль, что такое действительно случилось. Старший увидел Папайруса стоящим на улице, под падающим снегом, без противогаза. Тупо не двигаясь, застыв с какой-то глупой улыбкой на лице и остекленевшими глазами, младший снимал с себя лишнюю одежду, что ему велел сделать Гастер. Внутренности Даста так и перевернулись от такой картины, и он, бросив рюкзак, кинулся к брату, крича ему остановиться и вернуться обратно в подвал. Взгляд Папса немного обрёл чёткость, ибо через всю иллюзию он начал слышать приглушённые крики старшего, из-за чего постепенно картина перед его глазами стала смазываться, а он начал чувствовать холод и боль. И тут лица Гастера и лже-Даста исказились в злобных ухмылках, они резко схватили Папайруса за плечи и подняли ему череп, их собственные исказились так, будто на целую картину вылили ведро воды. Постепенно силуэты двух каких-то неясных существ приобрели форму одного туманного облака, что быстро и с силой — ощущалось так, будто тебя с силой ударяют по носу — втянулось внутрь носовой полости Папайруса. Вскрикнув, тот упал в снег, как подкошенный. — Папс! — С воплем Даст рухнул на колени рядом с братом, подхватывая его под спину и поднимая на руки, тотчас уносясь в подвал, где он уложил Папайруса в спальный мешок и снова укрыл всеми возможными тряпками, вытаскивая из кармана таблетки аспирина. Все остальные вещи и сумку он решил занести позже, ибо нельзя было бросать бро вот так, когда он недавно был на улице, с лихорадкой и без одежды с противогазом. — Ну же, Папи, ты должен выпить пару таблеток, тебе станет лучше, ну давай… — Однако его брат так и не шевелился, смотря неподвижными зрачками перед собой. На его лице застыло выражение шока, смешанного с удивлением, а его челюсти были слегка приоткрыты. И как не пытался Даст растормошить его, у него ничего не получалось. И самое главное, он совсем не знал, что случилось, почему вдруг Папс каким-то образом смог покинуть подвал, так ещё и сам снял с себя всю свою защиту на улице. К тому же, то странное лицо тоже напрягало. Старший продолжал попытки как-то привести младшего в чувства, но ничего не выходило, даже когда Даст взял того на руки и начал покачивать, пытаясь как-то достучаться до него. Он пытался говорить об отце, про их старый дом, даже про спагетти, пытаясь хоть что-то сделать с этим застывшим телом у него на руках. И вдруг Папайрус сделал вдох… чтобы после этого мгновенно рассыпаться в прах. Казалось, весь мир вокруг и его собственная душа остановились. Даст неверяще смотрел на груду одежды, покрытую прахом брата, словно не понимая, что происходит. А когда до него дошло, то его лицо приняло болезненное выражение, он зажмурил глазницы, а затем не выдержал и закричал, вкладывая в этот крик всю свою боль, что он копил все эти месяцы. Он чудом пережил смерть отца, но выжить после того, как его милый братишка Папайрус рассыпался у него на руках было выше его сил. Скелет, до дыр сжимая одежду в руках, продолжал кричать, чувствуя, как по сухим скулам у него начинают течь слёзы. А потом, когда его горло охрипло, он опустил череп вниз и стал тихо всхлипывать, жмуря глазницы. Фиолетовые полупрозрачные слёзы стекали по скулам и подбородку на тряпки, в миг ставшие ненужными. Теперь, казалось, всё здесь уже никогда и никому не нужно.***
После произошедшего Даст ещё очень долго не мог прийти в себя. Все брошенные в снегу вещи он занёс чисто на инстинктах, в то время как его собственный мозг находился где-то далеко, словно ищущий хоть какие-то доказательства нереальности происходящего. Однако настоящее было жестоким, оставляя буквально вчерашнего подростка одного в этом мире, что желает ему смерти. Казалось бы, только пару недель назад, 10 февраля, они с Папсом отмечали восемнадцатилетние Даста, и вот теперь от младшего брата осталась лишь одежда, посыпанная прахом. К этим тряпкам старший был не в силах прикоснуться, стараясь даже не смотреть на них лишний раз. Когда все вещи, брошенные на улицу, были занесены в подвал и скинуты на пол, Даст сел в угол, не смотря по сторонам, и свернулся калачиком, мелко подрагивая и покачиваясь вперёд-назад. Слёзы уже не шли, но отголоски истерики и траура остались, вызывая в скелете просто отвратительное состояние, как духовное, так и физическое. Есть, пить и спать теперь не хотелось, словно все рецепторы в костях отключились из-за трагедии старшего. Ему, продолжающему сидеть в углу, постепенно хотелось лишь одного… Может, забить на это выживание и просто последовать за родными? Это ведь так просто — всего лишь случайно забыть надеть противогаз и выйти в полосу радиационного тумана. И так он снова встретится со своими отцом и братом, больше не беспокоясь о своей жизни, цепляясь за жалкие крохи надежды, что у него получится прожить ещё сколько-то. Этот вариант казался самым простым и правильным для сломленного скелета, что лишь всё сильнее погружался в пучину отчаяния. Но спустя время, когда все его кости словно онемели от долгого пребывания в одной позе, Даст задумался: а вот если бы Папайрус остался один в такой ситуации, что бы он сделал? Ну конечно же ему тоже было бы больно, одиноко и страшно, но зная его бро… тот бы не сдался, а лишь с ещё большим рвением стал искать выживших и стараться продлить свои дни в условиях подобной катастрофы. Папс бы не жаловался на жизнь, а стойко сносил все преграды и неудачи, бесконечно веря, что однажды его ждёт успех. А Гастер… а Гастер всегда говорил своим сыновьям, что самоубийство — путь слабых и незнающих, которые иногда сами не понимают, что творят, а потом, когда смерть настигает их, понимают, насколько незначительны были их проблемы и что, поднапрягшись, их можно было исправить. Конечно, такой тип был в рассказах исключительно у отца Даста, иногда суицид и впрямь единственный выход, но… а так ли это для самого скелета? Невольно старший слегка выпрямился, разминая конечности и думая над этим более серьёзно. Может, ему всё же стоит попробовать постараться прожить ещё некоторое время? Вдруг ему улыбнётся удача и он найдёт ещё каких-нибудь выживших, а может, вообще выберется из зоны этого чёртового тумана (до сих пор не хотелось верить, что он повсюду)? К тому же, вряд ли Гастер и Папайрус на том свете будут рады факту того, что Даст покончил с собой, даже не попытавшись сделать хоть что-то. Невольно зрачки старшего скосились на ту кучу одежды, в которой умер Папс, и нашему скелету показалось, будто он смутно видит силуэт брата, который улыбается ему и просит не терять надежду, идти вперёд, к большему. Даст не смог сдержать натянутой улыбки. Вполне возможно, ему действительно стоит попытаться? В любом случае, умереть он всегда успеет, если такую фразу можно считать утешительной. Так что, с лёгким трудом встав, скелет подошёл к покрытой прахом одежде и, присев возле неё на колени, произнёс хриплым шёпотом: — Я ненавижу давать обещания, но я клянусь тебе, бро, что я постараюсь выжить. Что я постараюсь найти хоть кого-нибудь в этом туманном мире. Но если я не смогу, то… — Даст криво усмехнулся. — не обессудь, если когда-нибудь услышишь о том, что я попал в Ад из-за суицида. — Звучало как шутка, но смеяться вообще не хотелось. Выдохнув, ещё пару минут старший посидел возле праха брата, словно прощаясь с ним, а затем встал и начал собираться в путь, на этот раз куда более трудный и одинокий. Собрав всё нужное, напоследок Даст из всех тех вещей, что носил исключительно Папайрус, сделал небольшую груду, напоминающую могильный холм и по сути являющуюся его заменой — как-то иначе у старшего не было варианта похоронить младшего, ибо снаружи это было небезопасно. Только после совершения этого ритуала скелет покинул обжитый подвал, направляясь в дорогу, в туман и начинающуюся метель. Сам того не осознавая, он шёл быстро, смотря только перед собой и никуда не оглядываясь, словно не только его ум, но и тело как можно скорее желало покинуть этот город, дабы оказаться где-то, где ничего не напоминает о Папайрусе… хотя кого он обманывает, уже само отсутствие младшего будет вечно напоминать о его кончине. Даст шёл вперёд долго и упорно, не останавливаясь даже на перерыв, будто у него опять отключились все потребности. В таких темпе и состоянии он покинул этот город, где так надолго задержался, и направился дальше по плотно усыпанной снегом дороге, даже не оглянувшись — как бы после этого снова не потерять над собой контроль. Как и говорилось ранее, этот путь был труднее всех других, ведь больше не было того лучика надежды и радости, что до этого освещал скелета, но Даст старался не поддаваться тоске и депрессии, отдавая все свои силы для выживания и преодоления как можно больших расстояний. Он перестал нормально спать и есть, проходя множество километров за день. Он похудел, зрачки потускнели, скулы обозначились чётче, а все кости обрели неестественную хрупкость от слабого питания их магией, что еле шла из ослабленной души. Однако монстр продолжал, наплевав на себя, двигаться дальше, иногда будучи похожим на лунатика, ходящего во сне. И постепенно это не самое лучшее состояние стало ухудшаться. Однажды, когда ноги Даста не выдержали и заставили его рухнуть в совсем немного подтаявший снег, — из-за плотного тумана лучи солнца почти не проходили, отчего понять, что пришёл март становилось возможно лишь из-за чуть-чуть повысившейся температуры воздуха — ему через пелену усталости послышался чей-то голос, будто эхо. Вначале скелет даже обрадовался, начиная озираться, полагая, что эти звуки исходят от группы выживших или от одной персоны, но сколько он не осматривался, никто не попадал в поле его зрения. Но никого не было, а шёпот продолжался, причём неясно, говорил мужчина или женщина, слишком неопределённая речь. В этот раз Даст проигнорировал странный голос, но вскоре эта проблема стала только расти. Со временем голосов стало больше, некоторые женские, некоторые мужские, а какие-то принадлежали отцу или Папайрусу, что уже начинало приканчивать скелета морально, ибо он начал понимать, до чего же стало доводить его одиночество и желание услышать, почувствовать, хоть кого-то — он начал сходить с ума, первым делом заработав шизофрению пока что лёгкой стадии. И самое паршивое во всей ситуации было то, что прошло уже почти два месяца, а никаких выживших Даст до сих пор не встретил. Ни в одном городе, ни в одном селе, даже ни на одной чёртовой заправочной станции. Весь мир будто вымер, все живое поглотил туман. И, говоря про всё живое, имелись не только человеческие и монстровские жизни, но и сама природа. Из-за зимы, которая из-за тумана была холоднее, а также из-за отсутствия солнца, почти вся природа вроде деревьев и кустарников загнулась и погибла, не в силах существовать без солнечного света. Так что если бы и был шанс как-то вместо других продуктов запастить природными, то он оказался безвозвратно упущен. Другие же способы питания почти отпали — людей не поешь, они радиоактивные, так же как и те продукты в магазинах, что ещё не испортились. Поэтому постепенно у Даста в его рюкзаке не осталось ничего, кроме противогазов (в плохом состоянии), пары дозиметров, один из которых был разряжен и последних чистых фильтров. Не оставалось ничего, кроме как голодать. И скелет принял этот вызов, но не учёл, что ещё на большее его просто не хватит. Не выдерживая больше, Даст рухнул на колени посреди одной из улиц очередного посёлка. Всё тело нещадно болело: ноги от долгой ходьбы в почти полностью стёртых ботинках, а несуществующие внутренности сжимались в тугой узел, но никак не могли получить самого желаемого — еды. Свой рюкзак скелет выбросил ещё задолго до того, как пришёл в этот городок. Всё равно там не было ничего полезного, а последние фильтры и один противогаз с дозиметром Даст спрятал в своей одежде, но уже откровенно был готов выбросить их. К его горлу стала подкатывать тошнота, голова закружилась, а в глазах начали появляться первые капли слёз. Он уже не выдерживал всего того, что навалилось на него за всё последнее время, у него уже почти не осталось сил, даже на то, чтобы надеяться, будто в этом чёртовом мире есть хоть кто-то, помимо давно мёртвых тел и праха, что по пустым улицам городов и мегаполисов разносит ветер. Проклятый туман, словно преследующий монстра и опережающий его повсюду, нёс смерти всем, кто попадал в него без защиты. И этот же туман уже почти как два месяца назад лишил его брата, если Даст, конечно, всё ещё может правильно считать время. Так, стоя на коленях, скелет беззвучно рыдал внутрь противогаза, давая себе выплакать всё, что накопилось и что он так долго держал в себе. Мокрая резина практически сразу начала липнуть к его черепу, но Дасту было плевать на такие мелочи, он лишь продолжал плакать и молча просить прощения у его отца и брата, которых с ним больше не было. «Простите, папа, Папс… я… я не могу больше…» — монстр уже был не в состоянии сдерживать ту клятву, которую принёс умершему Папайрусу. Он был слаб, хотел есть, пить, отдохнуть… и самое главное — почувствовать, что он не одинок в этом проклятом мире. Но сколько бы дорог он не прошёл, сколько бы не искал — все как будто вымерли, оставив одинокого скелета, что совсем недавно был простым подростком, на произвол судьбы. Не переставая рыдать, Даст медленно поднял дрожащие от слабости и голода руки, а затем потянул их к противогазу, намереваясь снять фильтр. В нём всё истощилось, и, кажется, настало то время, чтобы выбрать путь, как он сам когда-то говорил, «для слабаков». Чем ближе к его лицу поднимались руки, тем сильнее скелет буквально захлёбывался в последних глотках относительно свежего воздуха, а его душа всё быстрее билась об грудную клетку, разнося магию по чужим магическим каналам в заключительные разы. И вот ладони легли на фильтр и начали медленно, словно запястья были сдавлены тяжёлыми кандалами, откручивать его… И вдруг он заметил что-то вдалеке. Сначала Даст замер, полагая, что это просто у его шизофрении пришла та стадия, когда начинают видеть необъяснимые вещи, в особенности других выживших. Поэтому скелет, всхлипнув, снова сжал рукой фильтр противогаза, намереваясь в этот раз точно открутить его, но тот силуэт на дороге двинулся и встал, набрасывая на плечо рюкзак. Когда до Даста это дошло, он сначала так и замер, не веря тому, что именно в ту самую минуту, когда он уже был готов прощаться с жизнью, удача наконец повернулась к нему лицом. Главным было не потерять этот шанс. Скелет чудом поднялся на трясущихся ногах, делая пару шагов вперёд и срывая с себя противогаз, несмотря на достаточно сильный треск дозиметра. Но иначе он никак не мог поступить, выбрасывая одну руку вперёд так, будто он желал схватить фигуру на том конце дороги, и раскрывая рот, крича настолько громко, насколько мог позволить его хриплый и слабый голос: — Подожди! — Этот вопль словно высосал из него все силы, пальцы руки ослабли, а сам скелет упал в обморок от слабости, изнеможения и потрясения. Но перед тем, как потерять все силы, он успел заметить то, как силуэт на краю дороги оборачивается к нему.