Право на жизнь

Хадвар оглядывается. Огонь стелется по потолку, переливаясь и перетекая, но не опадая вниз по каменным стенам. Подвал быстро заполняется дымом, не темным, какой бывает, когда горит вышкуренная и вскрытая смолами древесина, а густым и светлым, тяжёлым настолько, что едва дышится. Всё это кажется ненастоящим; приходится опуститься на землю, присев ниже, потому что только чудовищный жар живого пламени, которым пышет сверху напоминает, что это всё не сон.       В руках у Хадвара эльф, кажется, потерял сознание: приоткрыты тёмные, в корке спёкшейся крови губы и закрыты глаза. Пламя гудит надрывно и монотонно и не слышно, что происходит наверху. В приоткрытом люке тоже пляшет огонь, и Хадвар оглядывается снова, туда, откуда тянет ставшим сильнее в удушающем жаре сквозняком. Узкий коридор с осклизлыми каменными стенами уходит вперёд, он забивается густым дымом, утекающим всё дальше.       Нужно идти. Хадвар повторяет это про себя ещё дважды, отгоняет вновь появившуюся мысль всё-таки положить эльфа на пол и голыми руками попробовать сдвинуть охваченную пламенем, но не сгоревшую ещё, крышку люка. Дёргается вперёд, ощущая, как горят ладони. Но только сжимает сильнее эльфа и притискивает его к себе. Словно если Хейг всё-таки вернётся, первым делом он спросит про доверенного Хадвару остроухого.       Время густеет, как ставший непроглядным дым. И когда Хадвар, быстро, как только может, опускает эльфа на земляной пол, спиной к прохладной каменной стене, и вскидывается, готовясь толкнуть крышку, готовясь к боли и к тому, как вылезать наружу, крышка уходит из-под его рук.       Хейг падает вниз, и Хадвар ловит его тут же, обхватив прямо поверх нагревшегося доспеха. Горячие пластины впиваются в голые руки, жар жалит закрытую рубахой грудь, но он не отпускает. Хейг шарахается, кашляет, а Хадвар держит его; жар прижатой к коже стали он почти не ощущает и тянется снять с Хейга капюшон и маску, закрывающую нос и губы, явно мешающую дышать. Он так сосредоточен на том, чтобы держать его, уже не сопротивляющегося, в руках, на том, чтобы медленно убрать странным образом не тронутую огнём ткань с его коротких, влажных от пота волос, что хриплый голос замечает только когда Хейг начинает шептать ему в самое ухо, спёкшимися твёрдыми губами задевая кожу.       — Надо уходить, — различает замерший Хадвар. — Пожалуйста.       Хейг тяжело, со свистом ртом втягивает воздух и осторожно выворачивается из чужих рук. Его шатает, и Хадвар не решается убрать ладони с его предплечья. Потянувшегося было к эльфу Хейга Хадвар удерживает, поднимает лёгкое тело сам, запахивает плащ, в который эльф завернут, и, смаргивая слезы от душащего дыма, оглядывается в узком коридоре на привалившегося тяжело к стене Хейга.       — Держись за меня, — говорит он, и, хоть горло забито и сжато, через него еле проходит толчками проглатываемый воздух, слова звучат уверенно и твёрдо.       Цепкие пальцы сжимаются на его плече, едва он отворачивается.       Время всё так же мутно ощущается, но с каждым шагом воздух становится прозрачнее. Скоро рыжие отсветы пламени не слепят, тени, вычерченные ими, пропадают вовсе, и ставший совсем узким проход заканчивается выложенной камнями стеной, над которой, в прорехах досок, небрежно загораживающих люк наружу, шумит ветер и шуршит речная вода. Запах тины настолько силён, что заглушает гарь.       Хейг раскидывает доски в стороны, тяжело подтягивается на руках и переваливается через низкий борт. Раздаётся громкий плеск, скрипит намоченная броня. Но Хейг тут же свешивается, чтобы забрать протянутого Хадваром эльфа, и с него льётся вода.       Наверху свежо; Хадвар выбирается быстро, бодро, и ему кажется, что он не в себе. Столько сил вдруг ощущается в теле, голова чистая и пустая. Позади, меньше, чем в лиге, как в кузнечном горне, внутри поместья Мавен бьётся огонь. Хейг устраивает на сухой земле у люка эльфа, сам оседает тяжело на колени, а Хадвар смотрит назад, на пожарище, на совершенно бесшумно горящий дом. Когда лопается одно из окон, грохот пламени вырывается так стремительно, что вмиг пропадает и голос ветра, и шёпот спокойной воды. Поместье пылает, и в совершенно пустой голове Хадвара вдруг, как из-под густой тины во время прилива поднимаются вопросы, и, что страшнее — сковывающее понимание.       Хейг ковыряет невидимые застёжки на боку плотно пригнанного, блестящего от воды нагрудника, а Хадвар оседает рядом с ним, коленями прямо в мутную у берега воду.       Он открывает рот, чтобы спросить о Мавен, о том, как Хейг всё это устроил, и, главное, спросить о том — зачем? Но говорит совсем не то, совершенно механически пытаясь помочь Хейгу с застёжками и петлями. Они путаются пальцами, Хейг поднимает мутные, словно у давно и сильно болеющего человека глаза и щурится, глядя на Хадвара.       — Я тебя едва не убил, — глухо шелестит он, и Хадвар наклоняется ближе, чтобы лучше слышать. Вопрос о Мавен уходит совсем.       Хейг сдавленно, со стоном боли выдыхает и крепко прижимает ладонь к чешуйчатому боку.       — Дай я, — пытается отнять его руку Хадвар.       Под чужими побелевшими пальцами доспех потемнел от текущей крови, смят явно тяжёлым ударом, и искорёженный металл впивается в тело, погнутый, но так и не пробитый.       Креплений нет. Внутренних петель, каких-то ремней — тоже. Доспех словно слитный, целый, как выбитые кольчуги статуй, не имеющие швов.       Звон лопающегося стекла заставляет Хадвара вскинуться. Они не так далеко от поместья, и всё его существо подсказывает Хадвару, что лучше как можно скорее уносить ноги. Объясняться с теми, кто придёт на дым пожарища не имеет смысла — единственные выжившие наверняка и станут единственно виноватыми во всем. Тем более, что Хейг, похоже, действительно виноват.       Тёмный подлесок на другой стороне мелкой, заполненной водой озёрной литорали единственное место, куда не достают отсветы разыгравшегося в полную силу пламени. Хадвар оглядывается на эльфа, скорее прикидывая, как быстрее добраться туда, донести остроухого и довести едва держащегося на ногах Хейга. Он пытается разогреть в ладони исцеляющее заклинание, перебирает путаные слова, поднимаясь и утягивая за собой Хейга, но сбивается, когда тот стискивает резко и жёстко собственный нагрудник. Пластина отходит легко, словно не держалась никак, и падает плашмя в воду. Поддоспешная рубаха на Хейге мокрая, липнет к телу, и темным растеклось по ней пятно от левого бока. Выгнувшийся металл пробил кожу и мышцы.       Хейг скидывает наручи, стараясь не уронить их в воду; Хадвар поднимает удивительно лёгкую нагрудную пластину, тянется придержать шатающегося Хейга.       — Тебе нужно уходить, — хрипит он и отводит взгляд, отворачивая от Хадвара голову. — Забери, пожалуйста, Нируина.       Хадвар прислушивается к говору пламени, плеску воды. Но вскинувшаяся в нем резко злость только разрастается.       — Живо поднимайся! — рявкает он, и, не дожидаясь, дёргает Хейга, почти роняя его на себя, перекидывая его руку через шею.       Хейг отплёвывается от крови, кашляет, и Хадвар чувствует его горячий раненый бок, и хрип дыхания, и как неловко мокрые, дрожащие пальцы стискивают его за ткань рубашки.       Трижды он благодарит Богов за то, что эльф такой лёгкий. Ещё дважды — за то, что Хейг, прижимая содранный доспех дрожащей рукой к себе, чтобы не растерять наручей, идёт с ним в ногу, хоть и дышит так громко и тяжело, что всё внутри сжимается.       В лесок они вваливаются, коленями падая на густой настил прелых листьев. Эльф тут же оказывается на сухом валежнике под ближайшем деревом, и Хадвар понимает с немалым облегчением, что это не подлесок, а настоящая роща: дальше всё черным-черно, переплетённые густо ветви лиственных деревьев не пропускают свет взошедших лун. Хейг щурит глаза и цепко смотрит назад, а Хадвар вытягивает полы своей рубахи, отрывая широкие полосы ткани, не спуская глаз с окровавлено бока Хейга.       — Нам надо серьёзно поговорить, — строго говорит он обернувшемуся Хейгу, разрывая на нём поддоспешную рубаху, насквозь мокрую от крови и озёрной воды.       Он хочет добавить, что, по сути, они ещё ни разу не говорили нормально, он ничего о нём не знает, более того — не знает даже, что вообще сейчас произошло. Не знает, кому он перевязывает рану: человеку ли, спасшему его жизнь, человеку ли, которому обязан до последних своих дней, которому доверяет всецело, которого…       Хейг стягивает остатки верхней части доспеха, позволяя Хадвару закрепить перевязи на глубокой ране и отводит глаза, глядя куда-то в сторону, хмурясь болезненно и… зло.       То, что в темноте показалось Хадвару сначала причудливым, вытатуированным на коже узором под пальцами ощущается странно, словно бы мягкие шрамы от выжженных клейм на коже животного. Хадвар смаргивает, уже сильнее проводя пальцами, а затем и открытой ладонью по покрывшим грудь Хейга темным, переплетённым, словно замершие в танце тени, линиям и пятнам.       Он помнит Хейга, помнит каждую пядь тела, которого ночью ему было дозволено касаться, а по утрам видеть. Помнит жёсткие светлые волосы на гладкой груди, твёрдые мышцы под мягкой, горячей кожей. Сейчас вместо этого бархата под ладонью жуткий узор, и Хейг уходит от ставшего навязчивым прикосновения.       Выдыхая, стараясь успокоиться и чувствуя, как зачастило с ударами сердце, Хадвар подаётся назад.       — Давай начнём сейчас, — поднимает голову Хадвар, и Хейг закрывает глаза, тяжело садясь на зашуршавший валежник. — Пожалуйста.       В повисшей тишине Хадвар тихо продолжает, и слова идут легко, даже не болит обожжённое гарью горло.       — Я буду на твоей стороне, что бы ты ни сказал. Что бы ни случилось, как бы всё ни было на самом деле. Пожалуйста, только скажи мне, Хейг.       «Только скажи мне», — повторяет он про себя.       — Что случилось?.. — Хадвар наклоняется ближе.       Первые, редкие деревья уже создают тень, и их, сидящих едва ли ни у самой кромки, всего за несколькими шагами от воды, не должно быть видно с другого берега. Полыхающее поместье гудит, но ни одной живой души вокруг нет — значит, постовые либо спят на сторожевой башне, либо уже пустились в путь и вот-вот будут.       Хейг вдыхает сквозь зубы и, не оборачиваясь, чеканит каждое слово:       — Это слишком много, чтобы говорить сейчас.       Хадвар устало закрывает глаза, опускаясь на колени в полушаге.       — Если ты не скажешь сейчас, — тихо, глубоко дыша и делая паузы между словами, говорит он, — я тебя ударю, Хейг.       И Хадвару кажется, что злоба, отчаяние, обида стекают с его губ вместе со словами черным. Хейг оборачивается, как заинтересованный зверь, чуть наклоняет голову.       — Видят Боги, — шипит Хадвар. — Видят Боги, Хейг! Я ударю тебя. Даже если потом мне придётся тащить вас обоих к городу на себе, я это сделаю!       Он поднимает голову, тягучая пелена горечи застит взор, руки сжимаются в кулаки. И неверяще моргает, глядя, как Хейг улыбается. Улыбается тепло и спокойно, щурится.       Он закрывает глаза, касается губ пальцами, опускает голову, но улыбка только делается шире. Злящийся и едва оторопевший Хадвар встряхивается, как пёс, разжимает кулаки и хочет отвернуться, но всё-таки не отводит от Хейга глаз. Глупо, странно, но отчего-то уже не так больно, как было после его холодных слов.       — Я, — начинает Хейг и осекается, открыто посмотрев в лицо Хадвара. — Я убийца и вор, — просто говорит он.       И, вздохнув, продолжает, касаясь пальцами закреплённой Хадваром на его боку перевязи.       — По чести, тебе, легат, прямо здесь следует поднять меч и снести мне голову. В твоём звании в военное время уже дозволено вершить суд, верно?..       Он снова улыбается, но уже горько, и Хадвар всё-таки бьёт его. Наотмашь, резко, совершенно безобразно и даже как-то неловко, заезжает ему неплотно сжатым кулаком по лицу. И тут же свешивается над опрокинувшимся в валежник, удивлённо распахнувшим светлые глаза Хейгом.       Хадвар подбирает из сотен злых слов, вертящихся на языке, но ладони, на которые он опирается, разъезжаются с шелестом по валежнику, и он падает грудью на грудь Хейга, выбив из того сдавленный стон.       — Ты скрытный подлец, и всё, — охает Хадвар, и отчего-то эта фраза, сорвавшаяся с языка, кажется ему продолжением нелепой возни, начатой ужасным ударом.       Хейг под ним вздрагивает от смеха и, чуть поворочавшись, вдруг обхватывает Хадвара за пояс руками, вжимается носом в плечо.       Неловко гладя его по плечам, Хадвар отстранённо думает, что он слишком тяжёлый для кого-то, с дыркой в боку; но Хейг даже не пытается спихнуть его на землю.       — Нет ничего страшнее, — вдруг шепчет Хейг, обнимая Хадвара крепче, — чем разочаровать единственного, за кого готов отдать жизнь. Умереть от его рук не так страшно.       — Всë, что ты мне расскажешь, — хрипит Хадвар, зажмурившись, — я тебе прощу. Что бы это ни было.       — Спасибо, — отзывается Хейг, целуя его через ткань рубахи в плечо. — Но даже Боги мне всего не простят.       Шелест справа от ближайшего дерева и грохот от пожарища раздаются почти одновременно. Хадвар оказывается на ногах быстрее, чем успевает понять, что произвело шум, и Хейг приподнимается тоже, оглядываясь на другой берег. Они поворачиваются одновременно, всего на миг задержавшись взглядом на рушащемся поместье; у дерева эльф сидит, выскользнув из тяжёлого плаща и светлыми, огромными глазами, блестящими в темноте, как глаза хищника, смотрит вдаль. Тянет острым носом горький воздух. Через секунду он уже цепко осматривает развернувшуюся прямо перед ним картину и, рассмотрев слабо улыбающегося Хейга, дёргает до того напряжёнными плечами, прижимаясь спиной к дереву.       — Ты серьёзно это сделал? — почти лениво тянет он, но Хадвар, которого эльф удостоил только беглым взглядом, ощущает странную его дрожь.       — Да, — кивает Хейг и поднимается, тяжело оперевшись на подставленное Хадваром плечо.       Хейг прижимается к Хадвару плотнее, касается лихорадочно горячим лбом его щеки.       Собиравшегося сказать ещё что-то эльфа обрывает Хадвар, ощутив, что не имеет желания разговаривать с ним иначе, кроме как командным тоном, подходящих для общения офицера с рядовыми.       — Ты можешь идти?       И эльф — Хейг назвал его Нируином, — морщит аккуратный нос.       — Запросто. — Говорит он, поднимаясь на ноги. Хватается за ствол дерева, жмурится, встряхивает закружившейся головой и, через минуту тишины делает уверенный шаг к Хадвару.       Он смотрит снизу вверх открыто и прямо, он не говорит ни слова против, когда Хадвар велит ему поднять доспехи Хейга и молча бредёт следом, ступая нетвёрдо, когда они углубляются в лес.       Нируин глушит подступившую, едва он пришёл в себя, ревность, глядя в широкую спину волочащего на себе Хейга норда. Смотрит на Хейга, из всех оставшихся сил прижимающегося к нему, так, словно это последнее в его жизни объятие.       Голова тяжела и то и дело норовит пойти кругом, подступает тошнота, но Нируин вдыхает глубоко, выдыхает воздух в три раза, не позволяя себе ещё раз отключиться. Он обузой стать не может. Не должен.       Только не сейчас и только не для Хейга.       Бриньольф решается отступить, только когда сбоку, от проторённой дороги, ветер приносит цокот копыт. Стража достигает поместья быстро, разгорячённые запахом гари люди спешиваются, спотыкаясь, закрываясь руками и щитами от волн жара, какие выплёвывает пожарище, разбредаются вокруг. Кто-то творит ледяные заклинания, кто-то просто смотрит. Кто-то шепчет, неслышно двигая губами и замерев, глядя неверяще. Бриньольф отступает, вплавляясь в ночную темноту. Ему хочется сплюнуть растёкшуюся по языку и нёбу горечь, но он глотает её, морщась и сжимая пальцы. Когда он делает первые несколько неуверенных, тяжёлых шагов, позади с хрипом рушатся перекрытия усадьбы, и крыша складывается внутрь, осыпаясь, утопая в рванувших, наконец, на свободу языках пламени.